Это Крамер. Это точно Крамер. Иначе и быть не может. Этот мерзкий тип с интеллигентной ухмылочкой, сразу видно, что не наш человек, сразу видно, что из этих… Такому нельзя верить.

Об этом думал Введенский, быстрым шагом поднимаясь по горной дороге, тяжело дыша и расстёгивая на ходу пуговицы гимнастёрки.

Темнота здесь густая и по-настоящему чёрная – в Ленинграде не бывало таких ночей, чтобы совсем чёрные, чтобы настолько непроглядные. Фонарик в руке дрожал, выхватывая из темноты желтеющие пятна, колотилось сердце, с каждым шагом становилось всё труднее дышать.

Введенский остановился, чтобы передохнуть, на всякий случай осветил фонариком кусты вокруг.

Застану врасплох, думал он, наверняка они не в курсе, наверняка они сейчас сидят в уютном домике и думают, как здорово всё сотворили.

Стоп, стоп.

Введенский посмотрел вверх. В чёрном небе сияли хрустальные звёзды, чистые и холодные, как будто на бархатном покрывале рассыпали мелкие бриллианты.

Введенский понял, что совершенно ничего не соображает.

Может, всё это и не так вовсе. Может, Черкесов-Шабаров уже давно не в городе.

«Что за глупости ты делаешь», – сказал он самому себе.

Но другого объяснения клоунаде с пластинками у него не было. Очевидно, что Крамер врёт. Очевидно, что они давно знакомы и разыграли этот спектакль, чтобы отвести подозрения от Крамера.

Он пошёл дальше – идти с каждым шагом всё тяжелее, но среди чёрных силуэтов деревьев уже мелькали городские огоньки. Дом Крамера – рядом, на улице, параллельной той, где жил профессор. Это совсем рядом – ещё минут двадцать.

Вдалеке залаяли собаки.

Он снова вспомнил, что так до сих пор и не искупался здесь. Когда он вообще последний раз купался? Кажется, летом прошлого года. В Финском заливе. Тогда он не спал трое суток и решил окунуться, чтобы взбодриться. Ничего, завтра днём надо обязательно искупаться здесь. Он же впервые на Чёрном море. Он ни разу в нём не плавал. Он впервые видит это море, и эти горы, и это небо чернее ленинградского и впервые дышит этим необычным воздухом, в котором морская прохлада смешалась с запахом можжевельника.

Здесь как будто другая планета. Всё другое: и воздух, и небо, и люди, и особенно море.

Выйдя на улицу, где жил Крамер, Введенский выключил фонарик и вынул из кобуры ТТ.

Дом Крамера, обнесённый невысоким деревянным забором, оказался большим, двухэтажным, дореволюционной постройки, с двумя заострёнными угловыми башенками-верандами и просторными лоджиями по периметру. На террасе светилась догорающая керосиновая лампа. В окнах на первом этаже желтел свет.

Введенский подошёл к забору, огляделся, посмотрел в щель меж досок. В окнах никого. На ступеньках террасы дремал большой рыжий кот, похожий на того, который заходил в комнату мёртвого профессора, когда они осматривали тело. Может, это тот самый кот.

Введенский подумал, что Крамера нельзя недооценивать и он наверняка тоже не спит и следит за тем, что происходит вокруг. Если он, конечно, вообще сейчас в этом доме.

Он осторожно прошел вдоль забора, пригибаясь и посматривая в сторону дома. Нащупал ногой удобный камень, на который можно привстать, чтобы аккуратно перелезть. Поставил на него ногу, опёрся о забор – осторожно, чтобы не выронить пистолет, – и перелез, сразу же пригнувшись и отойдя в тень.

Вдалеке снова залаяли собаки. Наверное, где-то на соседней улице.

В окнах по-прежнему никого не было видно. Конечно, подумал Введенский, Крамер не дурак, чтобы выглядывать в окна.

Осторожно и медленно, стараясь не шуметь, он подошёл к дому, прижался к стене – теперь его точно не видно из окон. Рукоять пистолета стала мокрой от пота. Нервы.

Он начал красться по стене в сторону террасы, поглядывая то вперёд, то назад, то в сторону кустов – мало ли что.

Надо осмотреть по периметру весь дом, найти открытое окно или попытаться залезть через террасу.

– Стоять, – раздался сзади тихий голос.

Введенский резко обернулся, вскинул пистолет. Перед ним стояла тёмная фигура с длинным предметом в руке.

– Не двигайтесь. У меня винтовка, вы на прицеле, – снова услышал он.

Введенский замер на месте, не опуская пистолет и держа фигуру на мушке. Фигура осторожными шагами стала приближаться к нему.

Когда человек подошёл к освещённому окну, Введенский понял, что это Крамер – в синем шёлковом халате, босоногий, с винтовкой Мосина, направленной дулом прямо в лицо Введенскому.

– Стоять, – сказал Введенский. – У меня пистолет.

Крамер остановился, не опуская винтовку.

– Давайте не будем выяснять, кто из нас выстрелит первым, – сказал он. – Ничем хорошим это не кончится.

– Опустите винтовку, – ответил Введенский.

– И давайте не будем играть в мексиканскую дуэль. Опустим оружие на счёт три. Хорошо?

Введенский кивнул.

– Раз, два… три.

Введенский медленно и недоверчиво направил ствол к земле, наблюдая, как Крамер делает то же самое.

– Вот и хорошо, – сказал Крамер. – Разрядили обстановку. Хотите чаю?

– Чаю?

– А почему бы и нет? Я ждал менее приятных гостей. Рад, что ошибался.

Введенский увидел его лицо – уставшее, с мешками под красноватыми глазами, но с ровным римским носом и гордо поджатыми губами.

– И кого вы ждали?

– Думаю, вы догадываетесь. Вы зачем сюда пришли?

– Думаю, вы тоже догадываетесь.

– А вы не такой хам, как я думал, – хмыкнул Крамер. – Узнаю ленинградскую школу. Пойдёмте в дом.

Гостиная Крамера выглядела так, будто Октябрьская революция обошла это место стороной. Стены украшены туркестанскими коврами и гобеленами со сценами охоты, напротив входа стоял массивный книжный шкаф, а в центре – два плетёных кресла и круглый стол из красного дерева, на котором расставлен китайский чайный сервиз на две персоны. Будто он и в самом деле ждал кого-то на чай.

– У вас тут, э-э-э… богато, – заметил Введенский.

– А, это барахло? Ерунда. В Италии было лучше, – ответил Крамер, усаживаясь в кресло и укладывая винтовку на колени. – Садитесь, садитесь. Вам бы, конечно, постирать форму и принять ванну…

– Спасибо. Утром приму, – ответил Введенский, сделав вид, что не заметил шпильку в свой адрес. – У вас же гости, верно?

– Слава богу, никаких гостей, кроме вас. И фуражку снимите, – добавил Крамер.

Введенский послушно стянул с головы фуражку и уселся в кресло напротив Крамера, поглядывая то на него, то на заварочный чайник с красно-белой китайской росписью.

– Вы наливайте, не бойтесь, – сказал Крамер. – Я знаю, вы пришли сюда, потому что подумали, что ваш убийца – я. Конечно, я понимаю. Какой-то непонятный интеллигент с барскими замашками, с коллекцией черепов… Кстати, про коллекцию черепов – враньё. Вернее, не совсем правда. Она была у меня в Италии, я передал её в музей.

– Нет. У нас есть ваши отпечатки пальцев, и они не совпадают с отпечатками убийцы, – сказал Введенский. – Я подозреваю вас в том, что вы укрываете его.

– Вот как. – Крамер приподнял бровь. – А вы уже узнали, кто это?

– Вам знаком некий Черкесов?

Крамер усмехнулся уголком рта и присвистнул.

– Ого.

Он сунул руки в карманы халата и задумчиво хмыкнул.

– Узнали, значит. М-да… Вы хотели сказать, Шабаров? – продолжил он.

Введенский коротко кивнул.

– Знаком, знаком. Но мы знакомы не настолько тесно, как вы думаете. Скажем так, правду о его происхождении я знаю. Да, виделись. Да, знакомы. Да, знал и не донёс. Интересный человек. Жаль только, что ему приходится косить под дурачка.

– Под дурачка? Мы нашли у него в квартире ваши пластинки.

Крамер удивлённо поднял правую бровь.

– Вот как? Я не знаю, что думать… Он казался мне умным, спокойным и адекватным человеком. На людях он корчил из себя глупого малообразованного сторожа с причудами. А мы обсуждали Канта, Достоевского, разговаривали об истории…

– Откуда вы его знаете?

– В начале июня я был в местной больнице, ждал приёма, разговорился со сторожем. Сразу понял, что он не простой человек. Вы умный, вы тоже сразу раскусили бы. А потом, через несколько дней я просто проходил мимо, он подозвал меня к себе и сразу всё вывалил. Где служил, почему не бежал. Сказал, что боится, будто его раскроют. А потом примерно раз в месяц приходил ко мне ужинать. Он мало рассказывал о своём прошлом, да я и не спрашивал. Беседовали об отвлечённом. Как я и сказал – о Канте и Достоевском, да. Не знаю, почему он открылся мне… Он почему-то решил, что мне можно доверять. Хотя он прав, мне можно доверять. Вы всё равно уже всё узнали… Что с ним?

– Скорее всего, он причастен к убийству. Мы ищем его.

– Вот как… – Крамер снова присвистнул. – Он странный парень, да. Странный. Кстати, напомните, как вас по имени-отчеству?

– Николай Степанович, – ответил Введенский.

Крамер улыбнулся краем губ.

– Я знал одного Николая Степановича. У нас когда-то пересекались интересы. Ну да ладно… Знаете, если хотите, можете меня даже арестовать, мне так будет спокойнее.

– И что беспокоит вас?

– Мне кажется, что вы ищете убийцу не там. И не того. И пока вы занимаетесь ерундой, у меня есть все основания полагать, что убийца хочет и мне засадить в грудь стальную звезду.

Ага, подумал Введенский, значит так.

– Э-э-э, – протянул он. – А вы уже в курсе всех подробностей этого дела?

Крамер довольно хмыкнул.

– Мы с товарищем Охримчуком знакомы. Разумеется, я в курсе. Более того, я знаю об этом кое-что важное. Правда, боюсь, если расскажу это, ваши подозрения относительно меня станут ещё сильнее. А про Черкесова я вам больше ничего не могу сказать. Последний раз мы общались месяц назад.

– Мне кажется, вам лучше рассказать всё, что знаете.

– Само собой, – Крамер потянулся к чайнику, налил себе в чашку. – Пейте, пейте. Он тёплый, я заварил его полчаса назад. Это хороший чай, остатки того, что я привёз из Италии. Не чета местным опилкам.

– Опилкам? – переспросил Введенский, протягивая руку к чайнику.

– То, что продаётся в Советской России как «краснодарский чай», – это опилки. Про вино я вообще молчу. Вы когда-нибудь пробовали кьянти?

– Что?

– Кьянти. Я очень скучаю по нему. Крымское вино, конечно, бывает неплохим, но…

– Что вы забыли в Советском Союзе, раз так не любите его?

Крамер нервно засмеялся, и в уголках его глаз собрались морщины. Он отхлебнул чая, поставил чашку на блюдце и посмотрел на Введенского хитрым взглядом.

– Я не говорил, что я не люблю Советский Союз. Я люблю Россию, это моя родина. А вот советскую власть я, честно говоря, как-то не очень. Да, это правда, мне не страшно об этом говорить. Даже вам, человеку в синей фуражке. Вы, конечно, иногда ведёте себя как типичный советский хам, но в вас что-то есть. Наверное, врождённая интеллигентность.

– А может быть, мне вас прямо сейчас арестовать? – разозлился Введенский.

– Я уже говорил, что я не против. – Крамер снова улыбнулся и сделал ещё глоток чая. – Но давайте поговорим о нашем с вами деле. А потом можете арестовать, как хотите.

– Вываливайте.

Введенский сделал один небольшой глоток чая и откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди.

– Дело в том, что ваш убийца, кем бы он ни был, судя по всему, большой поклонник моих научных изысканий.

Введенский вопросительно приподнял бровь.

– Да, – продолжил Крамер. – Я не думаю, что это Черкесов. Он не тот человек, который может просто так взять и убить. Но чем чёрт не шутит, конечно. Так вот, ваш убийца – очень умный товарищ. Начитанный. Интересующийся. Титан мысли, сумрачный гений! Преувеличиваю, конечно… Но по крайней мере он читает «Науку и жизнь». Я вижу, вы хотите курить. Закуривайте, я принесу пепельницу.

Введенский кивнул и потянулся за пачкой в карман гимнастёрки. Крамер отложил винтовку, поднялся с кресла, подошёл к шкафу и поставил на стол тяжёлую хрустальную пепельницу.

– Так вот, – продолжил он, снова усаживаясь в кресло. – В мае этого года в «Науке и жизни» вышла моя статья об африканских племенах. Я путешествовал по Африке в двадцать седьмом. Много путешествовал. На самом деле я немного схалтурил и просто перевёл свою старую статью для итальянского журнала, всё равно никто не проверял… Но суть не в этом.

Введенский чиркнул спичкой и закурил. Ему стало спокойнее.

– С чего бы начать… – продолжил Крамер. – Я прожил полтора месяца среди народа масаи – они живут на самом юге Кении. Это очень интересные товарищи. Чтобы стать мужчиной, их мальчики обязаны убить льва, а потом они делают обрезание.

– Льву? – спросил Введенский.

– Что?

– Что?

– Господи. Нет, конечно. Мальчикам. А ещё их хижины построены из высушенного навоза. Но это ерунда. Когда я общался с ними, они часто упоминали малочисленное племя под названием мгаи-мвенге. Судя по всему, уже на тот момент от этого племени оставалось, может быть, сто или двести человек… Масаи отзывались о мгаи-мвенге как о совершенно сумасшедших людях. Представляете себе? Дикари, строящие себе жилище из навоза, называют других дикарей ещё более сумасшедшими, чем они! Меня это очень заинтересовало, я решил узнать об этом племени как можно больше.

Крамер сделал ещё один глоток чая и устало протёр глаза.

– Мгаи-мвенге жили на восточном берегу озера Виктория. Туда я добраться не смог. Но мне рассказали об этом племени много интересного. Ну, сами знаете – культурный обмен. А особенно мне понравилась легенда про сердце бога.

– Сердце бога?

Крамер кивнул.

– Мгаи-мвенге верят, что много тысяч лет назад они жили на берегу моря. Возможно, это и правда так – не исключено, что они мигрировали в глубь континента. Это сейчас не установить. И у них есть легенда о сердце бога.

Начинало светать. Введенский посмотрел в сторону окна, где сверкало море и на горизонте уже появлялись ярко-красные отблески будущего рассвета. Крамер продолжал рассказывать:

– Когда мгаи-мвенге жили у моря – это было много тысяч лет назад – три старика сидели на берегу и ждали рассвет. И вдруг с неба в море упал огонь. Старики перепугались и подумали, что это второе солнце родилось в небе и тут же упало в воду. Поднялись сильные волны, подул ветер, старики побежали с берега прочь. Следующим утром они вернулись и увидели, что волны выбросили на берег железную звезду с пятью концами.

– Так. – Введенский только сейчас понял, что забыл стряхнуть пепел.

– Они решили, что это сердце бога. Они отнесли звезду в свою деревню, собрали всех жителей и закопали её, насыпав над ней большой холм, который потом стал называться «Холм сердца бога». А потом они стали делать из металла такие же звёзды – тоже пятиконечные – и начали хоронить своих мертвецов, вскрыв им грудную клетку и вложив звезду вместо сердца. Они считали, что после этого мёртвые, уподобившись богам, вознесутся на небо. Туда, откуда упала звезда.

– То есть… – Введенский стряхнул пепел и затянулся сигаретой, дым оказался горьким и едким. – То есть наш убийца читал эту вашу статью и решил…

– Я не вижу другого объяснения. Именно так я и написал в статье. Мгаи-мвенге хоронили своих мертвецов, раскрыв им грудь ножом и вложив вместо сердца железную звезду – сердце бога. Я нигде не видел и не слышал ничего подобного. Даже сам символ пятиконечной звезды встречается в Африке очень и очень редко, что уж говорить о подобных обрядах. Всё это может быть неправда, опять же, я повторю – эту историю мне рассказали масаи, которые сами очень боялись мгаи-мвенге и считали их безумцами. Но я написал то, о чём услышал. Ну что же? Арестуете меня?

Введенский затушил папиросу.

– Черкесов мог знать эту историю? Мы нашли в его квартире пятиконечную звезду, нарисованную на потолке.

Крамер снова вздохнул.

– Я уже говорил вам – я не знаю, что думать…

– Я должен всё-таки обыскать ваш дом.

Крамер кивнул:

– Делайте, что считаете нужным. И, пожалуйста, верните мне мои пластинки.

– Если всё будет в порядке, вернём.

Когда Введенский закончил обыск дома, солнце уже взошло над морем. Черкесова нигде не было. Введенский облазил чердак, подвал, все комнаты, обшарил все шкафы, заглянул под все кровати.

Спустившись в гостиную, он увидел, что Крамер всё так же сидит в своём кресле и пьёт чай.

– Ваш чай, наверное, уже остыл, – заметил Введенский.

– Я люблю холодный чай.

– Спасибо, что рассказали про звезду. Я бы хотел, чтобы вы пришли сегодня в отделение и рассказали нам всё, что знаете о Черкесове и о вашем общении с ним. Обещаю, что на вашей жизни это никак не скажется.

Когда он шёл домой, город постепенно начинал просыпаться. Лаяли собаки, на улицу выбегали дети, а с моря пахло свежестью и прохладой.

Надо искупаться, подумал он. Но не сейчас. Сейчас надо дойти до санатория и наконец выспаться.

«Я занимаюсь какой-то ерундой, – подумал он. – Видимо, от недосыпа. Зачем я вообще пошёл к Крамеру, ведь у меня не было никаких доказательств, что он может укрывать Черкесова… Но, с другой стороны, почему я должен верить ему на слово? Черкесов мог десять раз сбежать, пока я с ним беседовал в гостиной. Нет, нет, ерунда. Это уже какие-то навязчивые мысли. Я заменяю логику своими дурацкими прозрениями. Надо отоспаться и включить голову».

Старший лейтенант дошёл до санатория, поздоровался со сторожем и стал подниматься наверх.

Открыв дверь номера, он увидел, что на его кровати лежит тело человека.

Введенский вздрогнул, отпрянул назад, машинально выдернул из кобуры ТТ, огляделся по сторонам, потом снова посмотрел на тело.

Человек был мёртв.

На кровати, залитой кровью, лежал высокий мужчина с густыми усами и бледным лицом, в старых военных шароварах и сапогах. Грязно-белая рубаха его порвалась, грудь превратилась в кровавое месиво.

Он медленно подошёл ближе, не опуская пистолет.

Из развороченной груди торчала стальная звезда с остатками багровой эмали.

Лицо его он узнал сразу. Это Черкесов.

Его мутные глаза бессмысленно глядели в потолок, лицо искажала застывшая гримаса ужаса. В крепко стиснутых зубах торчала бумажка.

Введенский снова оглянулся по сторонам и потянул за бумажку. Она не поддавалась. Тогда он осторожно прижал лицо мертвеца стволом пистолета и снова потянул. Бумажка с трудом выскользнула.

На ней кривыми печатными буквами было выведено чёрным химическим карандашом: