Глава 7

Можем ли мы стать лучше?

Ну, теперь должно стать понятным, что подавляющее количество научных данных подтверждает тот факт, что люди по своей сути не эгоистичны и не бесчувственны. У нас есть все нейронные и когнитивные инструменты, чтобы чувствовать и проявлять истинную заботу о благополучии других людей, и есть желание помочь тем, кто находится в беде; эти инструменты заложены в нас эволюционным развитием всех видов млекопитающих, которые приносят в мир незрелорожденных, беспомощных детенышей, нуждающихся в защите родителей и всех взрослых из своего окружения. К таким инструментам относится возможность увидеть страх другого человека, почувствовать беспокойство, принять решение помочь даже тем, кто не является нашим родственником и с нами никак не связан. Естественно, люди значительно отличаются друг от друга как отношением к окружающим, так и готовностью им помогать, но вы редко встретите человека, который будет абсолютно слеп к чужому горю и совершенно не поинтересуется благополучием и состоянием своего сородича. Поэтому большинство из нас способны развивать от природы заложенное человеколюбие.

Таким образом, возникает очевидный вопрос: почему люди могут настолько не любить друг друга? Почему существуют насилие, ненависть и жестокость? Почему ежегодно от рук убийц погибают около четырехсот тысяч человек по всему миру? Почему произошел холокост? Почему неисчислимые миллионы страдающих беженцев не найдут себе места в многочисленных процветающих странах мира?

Когда дело доходит до всякого рода преступлений, жестокости и бессердечности, мы понимаем, что среди преступников найдется только один или два процента истинных психопатов и они не могут быть настолько непропорционально ответственными за большую часть совершаемого. Не забывайте, что этот факт ничего не говорит о «человеческой природе». На самом деле, как я уже подчеркивала, обособление психопатов от других людей необходимо именно для того, чтобы показать, насколько среднестатистический человек способен к подлинному сочувствию и беспокойству о ближнем. Тем не менее, конечно же, нельзя обвинять психопатов за всю жестокость и все насилие, существующие в мире, или даже за большинство случаев их проявления. Например, только около половины отбывающих срок за насилие преступников являются истинными психопатами. Целая нация не может вторгаться в чужую страну и совершать ужасные зверства, потому что все ее представители психопаты. Да нет же! Слишком часто можно встретить проявление жестокости и черствости к чувствам другого в повседневной жизни, и в этом нельзя винить только психопатов. Но, если это правда, что природа создала большинство людей такими способными к состраданию, как все это может происходить?

Часть ответа на этот вопрос состоит в том, что человеческий организм также прекрасно создан для проявления агрессии и жестокости, как и сострадания. Этому ничто не препятствует. Вспомните того бабуина, убитого львицей, которого она собиралась съесть, а уже через минуту нежно заботилась об осиротевшем детеныше и спустя какое-то время готова была растерзать другого льва, который подошел к «ее» ребенку. Или подумайте об овцах, которые выхаживают и выкармливают своих ягнят, а через минуту бессердечно отгоняют сиротку-ягненка от другой овцы. Заботятся ли эти существа по-настоящему, или они истинно жестокие? Глупо и неправильно ставить на ком-то единственный ярлык. Главное, что млекопитающие способны и на те, и на другие поступки. То же самое касается людей, являемся ли мы жестокими или сочувствующими? И теми, и теми. Опять же у нас есть обе возможности. Поэтому лучше, чтобы вопрос звучал следующим образом: когда мы выбираем сочувствие или жестокость по отношению друг к другу, почему мы это делаем и по отношению к кому? Полный ответ на этот вопрос требует глубокого и всеобъемлющего понимания влияния культуры на основные биологические процессы в человеке: окружающая физическая и социальная среда способствует формированию наших представлений о других существах, с которыми мы сталкиваемся и каким-либо образом выстраиваем отношения в течение нашей жизни, поэтому наша культура в конечном счете закладывает в нас базу для сострадания и альтруизма.

В этой главе разбирается четыре предположения, которые стоит иметь в виду, если у вас есть желание понять, как стать более альтруистичным.

1. Мы уже намного лучше, чем думаем

Не стоить смотреть только на негативные проявления, старайтесь обращать внимание на весь спектр. По факту цифры другие: доброты действительно больше в нашем мире, и доброта – это норма, а не исключение. Напомню, что Всемирный индекс благотворительности, составленный по результатам массовых опросов людей по всему миру, показал, как в 2016 году жители 140 стран ответили на три вопроса, которые в совокупности охватывают широкий спектр альтруистичных моделей поведения:

1. Жертвовали ли вы в прошлом месяце деньги на благотворительность?

2. Занимались ли вы волонтерством?

3. Помогали ли вы нуждающемуся незнакомцу?

Различные ситуации могут побудить проявление всех трех форм альтруизма, но именно третий вопрос указывает на тот вид щедрости, который скорее всего будет демонстрировать спонтанный и одновременно сочувственный ответ на чей-то страх или потребность в помощи. Цель вопроса состоит в том, чтобы перечислить реальные случаи проявления альтруизма, например, помощь в поиске какого-то места, возвращение потерянной вещи или пожертвования нуждающемуся. Помощь незнакомцу – это, наверное, самая распространенная форма щедрости в мире, если смотреть на Индекс: более половины населения планеты говорит о том, что помогают нуждающимся каждый месяц. Пожертвования денег и волонтерство тоже крайне распространены. Каждый месяц больше одного миллиарда долларов переводится на благотворительность. А более одного миллиарда людей жертвуют своим временем. Каждый месяц.

США – одна из самых щедрых стран в мире, судя по ответам на три представленных вопроса. За последние пять лет страна оставалась на втором месте по уровню так называемого проявления доброты. Американцы жертвуют на благотворительность сотни миллиардов долларов в год из своих собственных средств и более семи миллиардов часов времени, чтобы помогать людям (и это только официальные цифры о волонтерстве через благотворительные организации). Также часто и много американцы помогают незнакомцам. Каждый год помощь предлагается сотням миллионов незнакомых людей в бесчисленных ситуациях, например, люди жертвуют деньги прямо на улице, помогают с разменом, переводом, показывают путь и так далее. Также они проявляют альтруизм, форма которого не оценивается в Индексе, – например, становятся донорами крови. В США ежегодно сдается более тринадцати миллионов единиц крови, и при этом часто решение помочь принимается спонтанно. Доноры бегут в центры, чтобы помочь людям, пострадавшим от атак террористов или когда кто-то устраивает стрельбу в школах; делают они это сразу после того, как узнают о трагедии. В течение двух месяцев после терактов одиннадцатого сентября количество доноров крови в Америке увеличилось на пятьдесят процентов. Еще тысяча американцев каждый год терпит болезненную медицинскую процедуру, чтобы пожертвовать костный мозг, а несколько миллионов других могут срочно стать донорами в случае необходимости. И конечно же, каждый год Фонд Карнеги награждает десятки героев, а сотни альтруистичных доноров почек идут на значительные риски, чтобы спасти чью-то жизнь.

Эти цифры демонстрируют только уровень альтруизма в отношении людей, но американцы также каждый год спасают сотни тысяч животных. По данным Национальной ассоциации по реабилитации диких животных только в 2007 году было спасено более 64 000 птиц, 39 000 млекопитающих и 2300 рептилий. И это за один год!

Спасением животных занимаются не только американцы. На сайте ассоциации перечислены все виды мероприятий, в которых принимают участие международные группы: 153 нации, от Афганистана до Зимбабве. И по собственному опыту могу сказать, что заниматься такой помощью приятно, несмотря на риски, затраты и отсутствие личной выгоды.

Все это совсем неплохим образом согласуется с результатами лабораторных исследований, а именно: если субъектам дать возможность быть щедрыми, большинство из них выберут именно этот вариант, и если не на все время, то хотя бы на его часть. Можно наблюдать ошеломляющие показатели, ведь количество людей, которые добровольно и в большом количестве дарили свою доброту, составляет большую часть населения, и это не просто поражает – это потрясающе.

По результатам Всемирного индекса благотворительности 2016 года можно наблюдать рост в оказании помощи окружающим во всем мире: помощь нуждающемуся незнакомцу (верхняя кривая), пожертвование денег (средняя кривая), волонтерство (нижняя кривая). Серые столбцы отражают тенденции роста годового ВВП. Credit TK.

Но люди не просто добрые – они становятся лучше. Временные и теоретические рамки альтруизма крайне широки, и в этих границах постоянно растет частота оказания помощи. Всемирный индекс благотворительности показывает, что все три формы проявления доброты проявляются все чаще и больше с каждым годом, хотя официально эта область начала оцениваться только пять лет назад.

Другие цифры также подкрепляют данные показатели. Последние сорок лет в США оценивалась благотворительная деятельность, и в этот период благотворительная помощь неуклонно возрастала. Американцы пожертвовали в три раза больше денег в расчете на душу населения в благотворительные организации в 2015 году по сравнению с 1975 годом, учитывая тот факт, что суммы были скорректированы по росту инфляции. В глобальном масштабе также растет и донорство крови: в 2013 году добровольных и неоплачиваемых пожертвований было на 10,7 миллиона долларов больше, чем в 2008 году. Эти показатели в США также продолжают расти, равно как и пожертвования костного мозга – в три раза больше людей смогли получить костный мозг от незнакомых людей в 2015 году по сравнению с 1995 годом. Надеюсь, вы догадываетесь, какими были бы цифры прошлых лет по данным категориям пожертвований, если бы современные технологии донорства были бы доступны в то время; и также стоит отметить, что только в 1970-е годы США перешли на полностью добровольное и безвозмездное донорство крови. До этого времени донорам крови платили, это было как бы работой. Другими словами, если сейчас все сто процентов доноров крови – это альтруистичные доноры, многие или большинство из них не были бы таковыми пятьдесят лет назад. И конечно же, двадцать лет назад альтруистичного пожертвования органов не существовало, это считалось непостижимым, хотя с медицинской точки зрения было осуществимо и отчаянно необходимо. Только за последние два десятилетия большинству людей удалось познакомиться с экстраординарной щедростью.

Одним из возможных исключений из общей тенденции может быть волонтерство в США. По оценкам Бюро трудовой статистики (BLS), за последние двенадцать лет тренд в целом либо оставался неизменным, либо незначительно снижался. Довольно сложно интерпретировать этот результат однозначным образом. Вполне возможно, что изменения демонстрируют желание тратить меньше времени и сил на помощь другим. В то же время это единственный показатель альтруизма, который, судя по прогнозам, должен снижаться, хотя общие тенденции совсем другие, поэтому такой результат может относиться к силам, которые непосредственно влияют на волонтерство. Например, увеличение количества часов, потраченных американцами на работу. Или общий спад в различных проявлениях гражданской активности в США, от голосования до походов в церковь. Причиной может стать постоянное снижение религиозной принадлежности, поскольку религиозные организации являются крупнейшими сторонниками волонтерства в Америке. Кроме того, уменьшение может происходить только в области формального волонтерства через благотворительные организации, а не волонтерства в целом. При учете всех возможностей показатели могли бы согласовываться с Индексом, в котором определение волонтерства можно назвать более свободным и который продолжает фиксировать растущие темпы волонтерства в Америке.

Результаты оценки Национальным благотворительным трастом (National Philanthropic Trust) ежегодных благотворительных пожертвований в США с 1975 по 2015 год. Предоставлено Фонду США, «Статистика добровольных пожертвований» в 2016 году, доступна по ссылке: National Philanthropic Trust, https://www.nptrust.org/philanthropic-resources/charitable – giving-statistics/.

А еще люди не только больше помогают друг другу, но и меньше ранят друг друга. В потрясающей книге Стивена Пинкера «Добрые ангелы человеческой природы» автор приводит доказательства тому, что количество актов проявления любого вида жестокости и насилия на протяжении многих лет и вне зависимости от временных рамок постоянно уменьшается: смерти в международных войнах, в гражданских войнах, убийства, казни, жестокое обращение с детьми, с животными, насилие в семье – этот лист можно продолжать и продолжать. Все показатели падают – не пропорционально, но стабильно с течением времени и по всему миру. В Европе уровень убийств составляет всего лишь одну пятидесятую от того количества, которое наблюдалось в средневековое время. Рабство и пытки, которые были распространены и нормальны по всему миру на протяжении многих тысяч лет, теперь почти не встречаются (хотя еще есть). Сегодня осуждают пытки даже самых отъявленных преступников, хотя когда-то это было стандартным наказанием за преступления, которые сегодня сочли бы незначительными. Меня поразило, когда недавно я узнала, что полицейским в США было разрешено жестоко пытать подозреваемых вплоть до 1930-х годов. Также неуклонно снижаются показатели вынесения смертных приговоров. В 2015 году, в первый раз за пятьдесят лет, только меньшая часть опрошенных американцев все еще поощряла такую практику; и это был первый год, за который в Европе не было зарегистрировано ни одной смертной казни. Хотя в 2016 году результаты все-таки были не такими человеколюбивыми (в Белоруссии казнили как минимум одного человека), произошло и радостное событие – власти в Колумбии и Революционные вооруженные силы Колумбии (FARC) в конце концов согласились подписать мирное соглашение – это первый год в истории, когда в Западном полушарии не было зарегистрировано ни одной военной стычки.

Из-за всего этого сложно продолжать настаивать на том, что современные общества, если подходить к вопросу разумно и вооружиться доказательствами, не являются щедрыми, мирными, сочувствующими и постоянно улучшающимися. Мы можем считаться эгоистичными и жестокими только в сравнении с утопическими обществами, в которых таких проявлений не существует вообще, – а это не совсем честно, ведь нет никаких доказательств, что такая нация когда-либо существовала. Будет лучше, если мы все-таки сможем оставаться в реалиях нынешнего мира, в котором есть все возможные виды обществ, когда-либо существовавших. И в сравнении с ними, наша эра – одна и самых заботливых и добрых.

И вы бы не узнали этого, если бы спрашивали у людей. Несмотря на все приведенные в пример показатели, большинство опрошенных американцев и резидентов других стран верят, что человек по закону природы эгоистичен, ведом своими личными интересами и ему нельзя доверять – и становится все хуже и хуже. Каждый год за последнее десятилетие большинство американцев говорят, что уровень преступности вырос по сравнению с прошлым годом, хотя правдивыми все-таки являются абсолютно противоположные тенденции. И такая дистопия воображения наблюдается не только в Америке. Несмотря на то что насилие и преступность среди молодежи также только сокращалась на протяжении последних двадцати лет в Соединенном Королевстве, большинство британцев утверждают, что преступлений стало больше или как минимум осталось столько же.

Эти поразительные расхождения между действительностью и взглядами на реальность означают, что наш мозг не очень хорошо разбирается в фактическом положении мира. А ему и не надо – ему достаточно точно определять, что происходит вокруг, чтобы его владелец не врезался в стену или не упал с обрыва. Но даже наше восприятие простейших физических вещей, которые мы видим в этом мире вокруг нас – сплошная белая стена, грубая земля, острый край, – это больше иллюзия, чем реальность. Реальный мир – это бесцветный суп из атомных частиц, которые состоят практически из ничего. Богатые и насыщенные цвета, звуки, чувства, которые мы ощущаем – сплошное и белое, грубое и острое, – кажутся нам реальными, но это не так. Все это – продукт машины по интерпретации происходящего, находящейся внутри нашего мозга. Восемьдесят процентов волокон, которые относятся к области визуальной обработки мозга, берут начало не у глаз, а в остальной части мозга. Поэтому мир, который мы видим, – это искаженная интерпретация действительности, а не «реальность». И из-за этой неточности истекает кровью каждая область человеческого познания. Неточное восприятие мира ведет к неточным воспоминаниям об этом мире, а значит, строятся и неточные предсказания на будущее.

И если наш мозг может искажать наше восприятие простых и конкретных вещей, таких как стены или край обрыва, да еще и в таких масштабах, насколько серьезно, по вашему мнению, человек может искривить такое абстрактное понятие, как «природа человека»? Ответом будет: в достаточной степени.

Но было бы хуже, если бы наш мозг рандомно определял, когда он должен проявлять неточность своего восприятия, запоминания или предсказания. Есть новости ужаснее. Мозг также отвечает за систематическую предвзятость ко всем тем же процессам по поводу плохих вещей. И причина опять же в том, что степень точности мозга должна определяться степенью его желания выжить. Как следствие, мозг особо придирается к плохому, которое может помешать выживанию, но мало обращает внимания на хорошее, которое способно сделать его лучше. Такой феномен называется негативным смещением.

Из-за негативного смещения мы, в общем, тратим больше внимания на негатив, с большей ответственностью кодируем детали плохих событий, а потом лучше и дольше их помним. Такая асимметрия настолько же распространена в социальной сфере, как и во всех других. Например, на человека в большей степени оказывают влияние негативные комментарии окружающих, нежели поощряющие. По мнению психолога Джона Готтмана, романтические отношения должны иметь соотношение как минимум пять к одному в контексте добрых и нежелательных комментариев, чтобы быть счастливыми. Негативные поступки крепче впиваются в нашу память, чем позитивные; чем хуже действие, тем более вероятно, что оно отложится в памяти и что человека или группу людей будут оценивать по нему, что «они такие и есть», особенно в случае экстремально негативных поступков, таких как явные проявления жестокости, – и это особо непропорциональная тяжесть. Парадоксально, но негатив воспринимается нами как что-то более тяжелое, потому что он проявляется реже и более неожиданно и привлекает к себе внимание, а значит, и лучше откладывается в памяти по сравнению с тем, что происходит чаще. То есть даже в мире, где миллионы людей говорят хорошие вещи и поступают по-доброму друг к другу – как это реально и происходит, – мы замечаем и запоминаем только то небольшое количество особенно бездушных, эгоистичных и не достойных доверия слов и действий и считаем их более показательными и реальными, чем на самом деле.

И эта проблема усугубляется в связи с тем фактом, что большая часть той информации, которую мы знаем о широком мире человека, спрятанном где-то в одном знакомом нам представителе человеческого вида, формируется из нашего собственного опыта или даже через вторичные рассказы наших друзей и семьи, а не из средств массовой информации. Хотя эти средства также не хотят показывать нам реальное положение вещей в неискаженном виде. Я не говорю о политических играх – лишь о простом искажении в сторону негатива. Медийные агентства хотят прибыли, поэтому им нужно, чтобы люди обращали на них внимание, а они через этот интерес продавали копии своих работ, эфирное время и рекламу. По этим причинам и из-за того, что людей мотивируют к восприятию негатива, журналисты, которые хотят, чтобы мы их читали, смотрели или слушали, искажают свои истории, чтобы сделать их более негативными. Плохие новости продаются и разлетаются быстро. Поэтому, по некоторым оценкам, соотношение плохих новостей к хорошим, о которых рассказывают нам популярные СМИ, – семнадцать к одному, что абсолютным образом не отражает соотношение негатива и позитива в реальном мире. И продаются не все плохие новости. Как говорилось в афоризме, «собака укусила мужчину» заслуживает меньшего внимания в прессе, чем «мужчина укусил собаку». Чем более необычными и неожиданными оказываются плохие новости, тем лучше они «улягутся» в головах людей и станут массовыми. В конце концов, поэтому мы и считаем, что в мире больше насилия и жестокости, чем на самом деле.

В результате потоки проверенной информации об объективно редких проявлениях жестокости и насилия накладываются на наше восприятие, что мы живем в мире, где происходит больше плохого, чем хорошего, и продолжают подогревать ошибочное, но распространенное мнение о том, что мир опасен и становится еще хуже, что люди жестокие и безжалостные, а ситуация ухудшается день за днем. Разве не удивительно, что люди, которые больше интересуются новостями СМИ, кажутся более несчастливыми, тревожными и циничными?

Примеры такого парадоксального процесса можно увидеть в американских СМИ. Подробности сексуального насилия в кампусе колледжа в 2016 году были на первых полосах газет, и это привлекло больше внимания, чем если бы такое случилось несколько лет назад. В Google также активно искали эту тему. В статьях и телевизионных новостях стало встречаться слово «эпидемия», что отражает не очень приятную вещь: четверо из десяти американцев считают, что в США в настоящее время господствует «культура насилия», по которой сексуальные нападения – это нормально, и только трое из десяти с этим не соглашаются. А что у нас на самом деле? Как и в случае с другими видами преступлений, тенденция к изнасилованию, по данным Бюро статистики в области правосудия (BJS), снижается как в кампусах, так и в целом по стране. Никакой эпидемии, конечно же, нет, если не считать эпидемию нашего беспокойства. Конечно, такая эпидемия может дать неплохие результаты, так как она способна привести к сокращению сексуальных преступлений. Но фокус внимания СМИ направлен на другое – СМИ заинтересованы выгодно продать новости, а выгодно продать можно только «жареное» и плохое.

Искаженная подача событий объясняет, почему представления людей о человеческой природе настолько математически несовместимы с реальной ситуацией. Что странно, эти представления несовместимы даже с тем знанием, которое у нас есть о самих себе, хотя вы могли бы предположить, что самопознание более устойчиво к искажениям. (Это совсем не так.)

Освещая ситуацию в Обзоре общепринятых британских ценностей (Common Cause UK Values Survey), организаторы опроса обнаружили, что по сравнению с результатами других опросов негативное смещение успешно исказило взгляды опрошенных на человеческую природу. Около половины респондентов уверены, что в целом люди больше заботятся о своих эгоистичных ценностях, таких как власть над другими, влияние и богатство, оставляя в стороне ценности сострадания, социальную справедливость, доброжелательность и честность. Но здесь важна одна маленькая деталь: респонденты говорят это о других людях. Когда их спрашивали об их собственных ценностях, значительное большинство (семьдесят четыре процента) опрошенных поведали, что сами они больше стоят на стороне человечности, чем эгоизма. Очевидно, что один из этих двух результатов должен быть неправильным. Нельзя одновременно утверждать, что большинство людей проявляют сострадание и большинство людей склонны к эгоизму.

Итак, чему верить: тому, что люди говорят о себе, или тому, что они говорят о других? Сократив вероятность того, что человеколюбие могло быть вызвано хвастовством или любовью к своей персоне, ученые пришли к выводу, что источником проблемы является чрезмерно негативное восприятие респондентами других людей. Сравнив фактические данные о человечестве и субъективные мысли человека о ценностях других людей, социологи получили колоссальные семьдесят семь процентов недооценивших, насколько много и часто их братья-британцы проявляли сострадание к окружающим.

Ну, семьдесят семь процентов это многовато, конечно, но все же еще не сто. Далеко не сто процентов. Не все опрошенные смотрят на природу человека одинаково цинично, и доля тех, кто смог оценить сострадание других людей, не была получена случайным образом. Надежным фундаментом, на котором базировался цинизм в отношении ценностей других респондентов, были собственные ценности: респонденты, которые сами недооценивали сочувствие, точно так же воспринимали и других – будто они не способны на сострадание как таковое. С другой стороны, те, для кого сочувствие было значимым, склонны полагать, что другие тоже ценят человеколюбие. Психологи называют такие результаты эффектом ложного консенсуса, согласно которому люди считают, что их собственные ценности и убеждения более точно отражают то, что ценит и во что верит среднестатистический человек. Иначе говоря, эгоистичные люди склонны считать, что все остальные тоже не способны к выдающемуся сочувствию. И наоборот, конечно. Вспомните, Анну Франк, которая, несмотря на все увиденное и испытанное, считала, что «люди в душе правда хорошие», а Нельсон Мандела говорил, что «наше человеческое сострадание связывает нас друг с другом». Еще примеры? Мартин Лютер Кинг-младший, произнес в своей речи во время награждения Нобелевской премией: «Я отказываюсь признавать, что человечество так трагически связано с темной и беззвездной ночью расизма и войны и яркий рассвет мира и братства никогда не сможет стать реальностью… Я считаю, что за безоружной истиной и безусловной любовью останется последнее слово». А Махатма Ганди провозгласил: «Природа человека по ее сути не может быть злом. Известно, что любая грубая природа уступает влиянию любви. Не стоит отчаиваться в человеческой природе».

Думаю, сложно обвинить кого-нибудь из этих людей в наивности. Все они знали об ужасах, выходящих за рамки того, что должен был видеть и испытать любой человек. Но все они оставались теми, кто продолжал считать: суть других людей определяет сострадание, несмотря на их собственный опыт, и их вера в сочувствие к другим оставалась неизменной.

Те же, кто проявлял бессердечие и жестокость, склонны полагать (ошибочно, я настаиваю на этом), что консенсус построен по их ценностям. Сравните убеждения Анны Франк, Манделы, Кинга-младшего и Ганди с убеждениями Ричарда Рамиреса, серийного убийцы, получившего прозвище Ночной сталкер, который в 1980-х годах жестоко избил и убил тринадцать человек. Его действия выходили далеко за пределы нормального человеческого поведения, но он считал себя относительно типичным, и, когда его спрашивали: «Почему?» – он отвечал: «В той или иной форме мы все злые, не так ли?» И он утверждал, что «в большинстве людей заложена способность совершить убийство». Серийный убийца Тед Банди также соглашался с этим утверждением и предупреждал: «Мы, серийные убийцы, – ваши сыновья, мы ваши мужья, мы – везде». Даже Адольф Гитлер считал свои собственные ужасные проступки отражением фундаментальной природы человека, и, когда его спрашивали о жестоком обращении с евреями, он говорил: «Я не понимаю, почему человек не должен быть таким же жестоким, как природа». Возможно, Иосиф Сталин лучше всего продемонстрировал связь между проявлением и восприятием человеческого порока: однажды он заявил, что никому не доверял, даже сам себе.

Я понимаю, что многие люди будут настаивать на том, что в человеке самой природой заложено быть бессердечным эгоистом, независимо от объективных доказательств обратного. Но данные свидетельствуют также о том, что жесткая приверженность к такой оценке гораздо больше говорит о человеке, который ее поддерживает, чем о людях в целом.

Поэтому сопротивляйтесь соблазну верить только самым пессимистическим мнениям о сути человеческой природы. Обдумайте приведенные мной доказательства, а также то, что вы сами видите. В следующий раз, когда вы узнаете, что какой-то человек или группа людей совершили бессердечный или ужасный поступок, или услышите, как кто-то сетует на то, что все люди отвратительные, – не поддавайтесь негативному смещению без боя. Остановите момент и вспомните, насколько сильно люди отличаются друг от друга, а после спросите: этот ужасный случай действительно отражает суть людей в целом? Может ли он отражать хоть часть из того, каким является этот человек или эта группа людей?

Не ограничивайте свои взгляды и не думайте о плохих вещах. Если мы будем позволять этому случаться, большое количество проявлений доброты и щедрости, которые каждый день происходят вокруг всех нас, канут в лету. Когда вы видите или слышите, или читаете о поступке искренней доброты, или совершаете такой поступок, пожалуйста, найдите минутку, чтобы как-то отметить его в памяти, а спустя время вспомнить, что добру есть место в этом мире.

Существует много причин, почему этот подход заслуживает внимания; возможно, самым важным является то, что доверие к другим может стать этаким пророчеством: мы получаем те социальные взаимодействия, на которые себя проецируем. Одним из самых известных подобных симуляторов является «дилемма заключенного», одна из фундаментальных проблем в теории игр. В этой парадигме игроку («заключенному») говорят, что он и его партнер по игре имеют по два варианта выбора в каждом раунде. Они могут выбрать сотрудничество друг с другом, и в этом случае оба получат среднюю награду, скажем, три доллара. В качестве альтернативы они могут выбрать предательство. Если оба игрока предают, они получают только один доллар. Но все становится интереснее, если один игрок решает сотрудничать, а другой выбирает предательство. В этом случае сотрудничающий не получает ничего, а предатель получает пять долларов. Суть состоит в том, что игрокам не разрешается общаться, и они принимают решения самостоятельно. Они должны выбирать, что им делать – доверять друг другу или не доверять, – прежде чем они узнают о решении своего партнера.

Это прозвучит странно, но, когда люди играют в эту игру, они в подавляющем большинстве сотрудничают, хотя получают при этом меньший выигрыш. Почему так происходит? Потому что игра обычно включает в себя несколько раундов – часто их неопределенное количество, – и поэтому у партнеров есть не одна возможность отплатить за все хорошее или плохое по мере продолжения игры. Это делает «дилемму заключенного» хорошей моделью взаимного альтруизма. Сотрудничество в любом конкретном раунде требует от игрока совершения краткосрочных жертв, которые приносят пользу его партнеру, и это предполагает, что партнер будет отвечать взаимностью в будущем. И в «дилемме заключенного», как и в реальной жизни, люди обычно так и делают.

Исследования дилеммы показали, что оптимальной стратегией является стратегия tit-for-tat: начинать сотрудничать, а затем делать то, что ваш партнер делал в последнем раунде. Если сотрудничал, делайте то же самое; если он предавал, действуйте не раздумывая. Те, кто использует эту стратегию, как правило, выигрывают в долгосрочной перспективе. Ключевым является то, что сперва выбирается сотрудничество. Оно демонстрирует, что даже незнакомцы, вероятно, все-таки заслуживают доверия, поэтому так выгоднее поступать вообще всем. И доверие к другим людям обычно начинает ползти вверх по спирали сотрудничества и влиять на увеличение доверия уже между людьми в обществе.

Другими словами, доверие становится са-мореализованным пророчеством.

Когда я работала с альтруистичными донорами почек, мне удалось заглянуть в миры, которые могут стать реальными из-за такого пророческого взгляда. Как и у большинства способных сострадать опрошенных в Обзоре общепринятых британских ценностей (Common Cause UK Values Survey), у альтруистов способность к глубокому сочувствию и доброжелательности часто позволяет им иметь в себе все лучшее, что только может быть в человеке, и быть достаточно открытыми, чтобы доверять другим людям, даже тем, кого они не знают. «Я всегда говорю: каждый так или иначе помогает людям. Есть только разные способы это делать»; «Я считаю, что в целом люди хорошие, и думаю, что они хотели бы больше поступать правильно» – это высказывания альтруистов. Для моей исследовательской группы и для меня это было настоящей наградой – работать с людьми, еще вчера незнакомыми, но сегодня уже доверяющими друг другу с теплом старых друзей.

Я думаю, что именно такое отношение позволяет понять взгляд альтруистов на мир и на решение о пожертвовании. Когда я спрашиваю взрослых людей, не доноров, почему они не отдадут свою почку незнакомцу, они часто говорят, что получатель, может быть, этого не заслуживает, – а вдруг он преступник, или наркоман, или просто плохой человек. Но альтруистичные доноры почек, похоже, считают по-другому. Один из них сказал нам: «Каждый будет жить своей жизнью и принимать собственные решения, и некоторые из них будут плохими, а некоторые – хорошими. Но никто из нас не может быть настолько плох, чтобы не заслуживать нормальной жизни». Или как говорил другой альтруист: «Жизнь каждого человека одинаково ценна. Нет никаких оснований выбирать между жизнями того или иного человека». Тот факт, что альтруисты готовы отдать свою почку буквально любому человеку, означает, что они действуют из убеждения, что выбранный бенефициар будет тем, кто заслуживает жизни, здоровья и сочувствия.

У вас может возникнуть соблазн сделать вывод, что, возможно, альтруисты просто поехали умом. Это не так. В одном симуляционном компьютерном исследовании, которое мы проводили, альтруисты были готовы так же, как и все остальные, наказывать людей, которые фактически действовали несправедливо. Но по умолчанию их отправная точка в отношениях с людьми, которые им совершенно неизвестны, – кажется, это доверие. Благодаря доверительному подходу к миру и людям, которые его населяют, существуют позитивные взаимодействия, и со временем они усиливают восприятие альтруистами окружающих людей как добрых и человеколюбивых.

Кто бы не хотел жить в таком мире?

2. Забота – это больше, чем просто сочувствие

Для того чтобы понимать альтруизм, необходимо усвоить, что забота требует большего, чем простое сострадание. Иными словами, повышенная способность к состраданию – это не единственное, что включает в себя экстраординарный альтруизм. Экстраодинарный альтруизм существует в нашем мире потому, – от альтруистичных пожертвований органов до моего спасения на дороге и броска Ленни Скутника в Потомак, – что он предпринимается в отношении незнакомца, с целью помочь ему. Большинство из нас были бы готовы принести жертву членам семьи и нашим близким друзьям – людям, которых мы любим и которым доверяем, с которыми у нас давние отношения, – но такие жертвы могут быть легко «подогнаны» под существующие теории (родственный отбор, совокупная приспособленность), которые делают альтруизм, по крайней мере частично, корыстным. Однако, когда люди нарушают это стандартное правило, жертвуя анонимно, да еще и незнакомцам, их действия предполагают, что они, пусть несколько необычно, верят в то, что любой человек заслуживает сострадания и получения жертвы в качестве близкого родственника или друга. Подумайте об этом как о «материнстве-для-всех» в своем рассвете.

В моей лаборатории мы собрали данные, которые позволили нам математически моделировать эту особенность экстраординарного альтруизма. Используемая нами парадигма называется задачей по социальному дисконтированию (уменьшение щедрости и готовности помочь по мере увеличения расстояния между дающим и получающим), и первоначально она была разработана психологами Говардом Рахлином и Брайаном Джонсом. Рахлин и Джонс стремились понять, как может меняться готовность людей жертвовать что-то друг другу, по мере того как отношения между ними становятся более отдаленными. В поставленной ими задаче респондентам необходимо было делать выбор о пожертвовании суммы денег для других людей. Участник мог выбрать две опции: либо самому получить какую-то сумму (например, сто двадцать пять долларов), либо равномерно распределить такую же или большую сумму (скажем, сто пятьдесят долларов) с другим человеком, и в этом случае каждый человек получит по семьдесят пять долларов. В этом примере второй выбор приводит к жертве в пятьдесят долларов ($125 – [$150 ÷ 2] = 50 долларов) в пользу другого человека.

Однако в роли второго человека в процессе эксперимента выступают разные личности. В некоторых испытаниях респонденту предлагается поделиться с самым близким к нему по жизни человеком, кем бы он ни был. Представьте человека, который вам ближе всего. Могли бы вы оставить себе семьдесят пять долларов вместо ста пятидесяти, чтобы этот человек тоже мог получить семьдесят пять долларов? Вы, наверное, так бы и сделали… я тоже. В другом варианте задачи опрашиваемым предлагалось представить, что другой человек – кто-то более отдаленный: второй, или пятый, или десятый по близости человек, доходило и до сотых по близости отношений. Как правило, сотый по близости человек в чьем-либо списке мог быть либо совсем не знаком, либо едва знаком – например, кассир в местном магазине или кто-то случайно замеченный в офисе или церкви. А теперь вы бы согласились на семьдесят пять долларов вместо ста пятидесяти, чтобы кто-то, кто настолько далеко от вас, чье имя вы даже не знаете, мог бы получить половину? Может быть, да, а может, и нет.

Рахлин и Джонс, да и многие другие люди, считают, что выбор в этой задаче будет изображаться кривой с понижением в гиперболистической прогрессии как функции социальной дистанции. Иными словами, люди без раздумий жертвуют значительными ресурсами для очень близких людей, но их готовность делиться резко снижается по мере отдаления от них человека. Большинство респондентов, стоя перед выбором, оставить сто пятьдесят долларов себе или поделиться с кем-то близким, решили поделиться. Этот выбор указывает на то, что люди считают некоторую сумму денег более ценной, если они делятся ею. Но по мере того как отношения отдаляются до кого-то в десятом или двадцатом «колене», желание среднестатистического человека делиться резко снижается. Максимум, что они готовы отдать, – десять долларов. Другие исследования показывают такие же результаты, причем этот эксперимент проводился с участием разных групп населения и представителей разных культур. Также такого рода исследование показывает, действительно ли деньги являются реальными или больше гипотетическими. Термин Рахлина и Джонса для такого гиперболического спада – социальное дисконтирование – означает, что люди снижают ценность общего ресурса, если человек, с которым можно поделиться, становится социально отдаленным.

Можно ли объяснить социальным дисконтированием разницу между экстраординарными альтруистами, которые действительно приносят огромные жертвы для очень далеких по отношению к ним людей, и всеми остальными? Очевидно, что деньги – это не почка. Делиться деньгами не подразумевает проведения общей анестезии или сложной операции. Но в других отношениях задача может считаться неплохой параллелью донорству почки. Когда живой донор жертвует свою почку незнакомцу, он присваивает как органу, так и своему выбору еще большую ценность, ведь речь идет о том, что в противном случае, если не поделиться, у человека вообще не будет ни одной функционирующей почки и он умрет. Вспомните вопрос донора Гарольда Минца: если вашей матери грозит завтра умереть от почечной недостаточности, но ваша почка может спасти ее, пожертвовали бы вы орган? Если вы ответили «да», значит, что вы осознанно предпочитаете пожертвовать половину ваших почечных ресурсов, но не оставить мать без органа. Это именно тот выбор, который тысячи живых доноров делают каждый год. А что, если человек, который нуждается в почке, является вашим другом, вашим боссом или соседом? Вы пожертвовали бы половину ваших почечных ресурсов, чтобы у них могли быть хоть какие-то ресурсы, а не их полное отсутствие?

Судя по нашим данным, социальное дисконтирование помогает понять тот реальный выбор, который делают альтруистичные доноры почек. Доноры почек и контрольные участники в нашем исследовании – они были сопоставлены друг с другом по всем показателям, включая пол, возраст, расу, средний доход, образование, IQ и даже образ жизни, – завершили одну из версий задачи по социальному дисконтированию Рахлина – Джонса. Мы также предложили им сделать выбор применительно к деньгам. Подсчитывая результаты, мы с моей студенткой Крути Векария сперва оценивали, как альтруисты реагируют на предложение поделиться с самыми близкими из своего круга людьми. Результаты не отличались от контрольной группы, вернее, они совпали полностью: почти каждый был согласен пожертвовать максимальной суммой (в нашем случае восемьдесят пять долларов), чтобы поделиться со своим близкими.

Но по мере того как мы отходили все дальше и дальше по социальной оси дистанции, результаты двух групп начинали расходиться. Уже на пятом этапе контрольные участники были готовы пожертвовать всего лишь шестьдесят пять долларов. Но альтруисты не сдвинулись с места. Они ответили так же, как и в случае самых близких людей. К двадцатой позиции готовность к пожертвованиям уменьшилась примерно на половину, до сорока пяти долларов, следуя по дуге, предсказанной Джонсом и Рахлином. Но смещение на графе альтруистов оставалось незначительным, потому что на двадцатой позиции они выбирали пожертвовать столько же, сколько контрольные участники готовы были отдать на пятом этапе. И дальше, и дальше, до самых далеких отношений (сотых), где контрольные субъекты готовы были пожертвовать только двадцать долларов – лишь четверть из того, что они легко подарили бы любимым и близким. Напротив, альтруисты выразили готовность пожертвовать в два с половиной раза больше – пятьдесят долларов. Их щедрость снизилась менее чем наполовину.

Причина проста: экстраординарные альтруисты, в отличие от нас, не считают, что благосостояние чужих для них людей является менее важным, чем родных. Для них жертва ради человека, чье имя они не знают или кого они даже не встречали, соизмерима с нашей жертвой для ближайших друзей и членов семьи. Один донор, с которым мы работали, говорил следующее: «Я вижу мир, как одно целое. Если я что-то делаю для кого-то, кого я люблю или считаю другом… почему бы мне не сделать то же самое для кого-то, кого я не знаю?» Эта идея действительно выглядит как «материнстводля-всех», особенно потому, что такая щедрость возникает даже в отсутствие уязвимости или знаков присутствия расстройства, – в исследовании социального дисконтирования субъекты никогда не видели или слышали другого реального человека, но только представляли его.

Судя по результатам, также усиливается разница между «мочь» и «делать». Альтруизм – это не просто вопрос о способности проявлять сострадание и заботу. Почти каждый может быть сочувствующим и заботливым – по крайней мере, для некоторых людей. Вопрос здесь: что вы делаете с этой способностью, когда человек, нуждающийся в вашем сострадании и помощи, вам незнаком?

За этим, конечно же, следует другой вопрос: могут ли остальные из нас попробовать выровнять наши кривые дисконтирования? Можем ли мы стать более похожими на экстраординарных альтруистов?

На каком-то уровне ответом почти наверняка будет «да». Все социальные изменения, которые уже происходят в нашем мире, это подтверждают. Если люди становятся менее жестокими и более альтруистичными по отношению к незнакомцам во всем мире, значит, что мы всё больше склоняемся к заботе о благополучии других людей, чем привыкли думать. Никакие мутации со стороны генетики не смогли бы произойти так быстро и стать такими распространенными, поэтому эти изменения должны отражать культурные сдвиги. Каким-то образом развитие культуры заставляет нас все больше ценить благополучие незнакомых нам людей и сглаживать наши кривые дисконтирования – или, как полагает философ Питер Сингер, расширять наши «круги сочувствия».

Я думаю о дисконтировании, как о горе, где «я» стоит на самой вершине. Склоны горы представляют собой социальный дисбаланс. Если склоны горы круты, как Маттерхорн, собственное «я» на вершине и его благосостояние ценится выше, чем у других, далее располагается благосостояние близких друзей и семьи, не так далеко от вершины, а потом мы скатываемся все ниже и ниже к благополучию любого более отдаленного человека. Потребности и интересы очень отдаленных людей будут находиться уже где-то в предгорьях и будут едва видны сквозь дымку сверху. Какие факторы могут помочь выпрямить эту гору, сглаживая ее склоны, чтобы она больше походила на нежный силуэт Фудзи, – так, чтобы благосостояние более отдаленных незнакомцев было не таким далеким?

3. Больше самоконтроля – не причина

Стивен Пинкер предположил несколько возможных причин того, почему уровень жестокости и насилия постоянно снижается. Некоторые из них также могут влиять на социальное дисконтирование, однако не все. Например, одним из факторов, способствовавших уменьшению насилия, – не потому, что мы начинаем больше заботиться о незнакомцах, – может являться рост централизованных правительств. Такие институты общества способны разрешать конфликты и распределять ресурсы между отдельными людьми и, что более важно, между целыми кланами, племенами и народами. Когда относительно беспристрастное государство выступает посредником в спорах, оно способно прерывать циклы мести и возмездий, которые могут проявляться, если вопрос будет запутанным, а стороны – многочисленными. Позже, уже в Средние века, государство начало сурово наказывать преступников, что еще больше уменьшило привлекательность насилия, в то время как рост регулируемой государством торговли и коммерции усилил привлекательность сотрудничества. По словам Пинкера, во-первых, изменения перераспределили стимулы к жестокости и взаимодействию таким образом, что проявление насилия или провокации с меньшей долей вероятности приводило к желаемым результатам. Во-вторых, изменения способствовали модификации связанных с насилием социальных норм. По мере того как люди, которые умели препятствовать всплескам агрессии, богатели и росли в своем социальном статусе, способность контролировать себя становилась более востребованной в обществе.

Хотя снижение уровня жестокости частично может быть связано со склонностью людей к самоконтролю, этим фактором уж точно не получится объяснить возрастающую заботу и альтруизм по отношению к незнакомым людям, потому что альтруизм в ответ на чужой страх или потребность – это фундаментально эмоциональная, а не рациональная реакция. Как и в случае наиболее распространенной формы агрессии, горячие, реактивные и нацеленные альтруистичные побуждения возникают из глубоких и примитивных эмоциональных структур в мозге. Это в первую очередь справедливо для альтруизма, основанного на сострадании, но это также относится и к другим его видам. (Взаимный альтруизм ближе всего находится к подлинно рациональному, хотя он также поддерживается активностью в подкорковой агломерации, но в этом случае полосатого тела, которое стимулирует расчет возможности вознаграждения.) Древние подкорковые структуры мозга быстро и интуитивно реагируют на относящиеся к альтруизму социальные сигналы, например, на уязвимость и расстройство. Вероятно, именно поэтому альтруистичные доноры почек в подавляющем большинстве говорили о том, что выбирали действовать быстро, а во многих случаях принимали решение неожиданно для себя, и это было реакцией на осознание чьих-то страданий или нужды в органе. Как сказал нам один альтруист, когда он впервые увидел объявление, что кто-то нуждается в почке, с ним произошло следующее: «Это было так, как будто я был вынужден это сделать. Единственное, как я могу это объяснить, будто это Бог потянулся вниз ко мне, ткнул меня в бок и сказал: “Эй, помоги своему ближнему”… Это было просто потрясающе, я просто хотел это сделать. Я понятия не имею, почему». Другая решила пожертвовать орган после того, как на ярмарке здоровья бродила от стенда к стенду и наткнулась на информацию о крайней потребности в органах. Она просто начала размышлять: «Я чувствую себя довольно здоровой. У меня два ребенка…» – а потом спросила: «У вас есть кто-нибудь, кому была бы нужна моя почка?» И Ленни Скутник, и Кори Букер рассказывали, что их решение действовать было быстрым и импульсивным ответом на беду другого человека. Мой героический спаситель, должно быть, решил все почти мгновенно – у него была только секунда или около того, чтобы выбрать, остановиться и сделать все, чтобы я могла ехать дальше. Когда альтруизм рождается именно так, из примитивных эмоциональных процессов, единственное что может делать самоконтроль, – это подавить зарожденный альтруизм, так же как он подавляет агрессию.

Мой коллега Дэвид Рэнд, ученый бихевиорист из Йельского университета, имеет достаточно подтверждений идеи о том, что щедрость по отношению к незнакомцам является результатом быстрых и интуитивных процессов, а рациональное обдумывание только подавляет ее. Он и его студенты проводили экспериментальные симуляции, в том числе «дилемму заключенного», которые доказали, что чаще всего люди реагируют на выбор в пользу человека быстро и без долгих обдумываний. Чем больше времени они размышляют, тем менее щедрыми или альтруистичными в итоге будут.

Рэнд и его коллега Зив Эпштейн также изучали реальные ситуации, происходящие с десятками альтруистов, получивших награду Фонда Карнеги за спасение жизни другого человека, несмотря на риски для себя (Ленни Скутник – один из них). Им хотелось узнать, на каком этапе человек оценивает риски: сперва действует, а лишь потом оценивает ситуацию, или сразу включает самоконтроль, чтобы преодолеть страх за свою жизнь, а потом героически врывается в пекло проблемы? Чтобы ответить на этот вопрос, им пришлось перелопатить тонны архивных новостей, чтобы выудить интервью с героями Фонда Карнеги с 1998 по 2012 год. Они нашли пятьдесят одно интервью, в которых награжденные рассказывали, почему так поступили.

«В тот момент я не чувствовал никакой боли, я думаю, я был под адреналином, потому что моей единственной мыслью было: “Я должен добраться до женщины”. Боли не было. Только адреналин. Я пытался добраться настолько быстро, насколько это было возможно…»

«В ту минуту, когда мы поняли, что на путях находится машина, и услышали свист приближающегося поезда, времени на раздумья уже не оставалось… я просто среагировал…»

Просматривая высказывания, исследователи оценивали, насколько быстрым и интуитивным, а не рациональным, было каждое решение. Они также пытались просчитать, сколько секунд оставалось у каждого героя на спасение до того, когда могло стать слишком поздно. Наконец, вся речь героев записывалась с помощью программного обеспечения, которое вычленяло определенные части речи, например, слова и фразы, связанные с проявлением самоконтроля.

Думаю, вам несложно будет догадаться о результатах исследования. Почти половина героев сообщили, что вообще не думали, когда действовали, и их ответ был оценен, как самый «быстрый и интуитивный». В общей сложности, девяносто процентов альтруистов получили высший балл по шкале «быстроты и интуитивности», при этом противоположный конец шкалы – «совещательность и рациональность» – оставался пустым. Это работало даже с теми, кто позволил себе оставить немного времени на раздумье о правильном маневре – возможно, минуту или две они оценивали, действовать им или нет.

В конечном счете исследователи не обнаружили никакой зависимости между тем, сколько времени было в распоряжении и насколько интуитивно реагировали альтруисты, а значит, в быстро развивающейся чрезвычайной ситуации не обязательно появляется интуитивное реагирование. Компьютерный алгоритм подтвердил эти находки, показывая, что в описании решений героев не было найдено слов и выражений, демонстрирующих тот факт, что они как-то включали самоконтроль. Вместе эти выводы подтверждают мысль о том, что люди ведомы не намеренными попытками быть благородными, а их призыв к заботе и сотрудничеству зарождается в глубоко укорененных частях мозга млекопитающих, откуда они получают реакцию в пользу действий ради других людей, прежде чем полностью осознают, что делают или почему.

Благодаря этому факту я задумалась о растущем движении, которое называется «эффективный альтруизм», целью которого является побуждение людей сдерживать первоначальные альтруистичные импульсы, чтобы достигать более значительных объективных благ. Движение появилось после работы философа Питера Сингера, в которой он пытался убеждать людей жертвовать деньги на благотворительность только после того, как они проведут объективные исследования и придут к выводу, что их пожертвования действительно помогут. По мнению ученого, проблема состоит в том, что мы склонны позволять определенным структурам играть на струнах наших сердец, – краудфандинговый сервис GoFundMe, занимающийся сбором средств для чего угодно, от реализации частного бизнес-проекта до дорогостоящей операции, приют для животных, благотворительная организация, которая собирает игрушки для бездомных детей, – вместо того чтобы рационально спланировать свое пожертвование, чтобы оно помогло большему числу людей или одному человеку, но ощутимее, и, таким образом, достичь высшего объективного блага. Вместо того чтобы помогать кому-то, кто бросил клич на GoFundMe, животным и бездомным детям, можно использовать те же деньги, чтобы купить, допустим, москитные сетки на кровать для десятков или даже сотен семей в Африке, чтобы сократить риск заражения малярией. Не приведет ли данное пожертвование к большим результатам, и не станет ли такой поступок более предпочтительным? (Вспомните, насколько больше добра можно сделать, чтобы улучшить жизнь тех, кто находится в худшем положении.)

Я не могу не согласиться с идеей эффективного использования благотворительных средств. Но в приведенной философии вижу две проблемы. Во-первых, я сомневаюсь, что вообще есть способ определить, что составляет величайшее объективное благо. Многие согласятся с тем, что спасение пяти детей от малярии станет более ценным вложением, чем покупка корма в приют для животных (хотя кто-то найдет аргументы против), но является ли этот поступок более ценным, чем пожертвование для университета ради поиска вакцины против малярии? А как насчет поддержки исследований в области диабета, от которого в любой момент времени страдает больше людей, чем от малярии? Или насчет того, чтобы потратить время на подготовку к пожертвованию почки? Отвечая на эти вопросы, можно запутаться в сети догадок, предположений и субъективных суждений о ценности вопроса, поэтому любая попытка прийти к ответу с использованием чистой рациональности может быстро смениться ураганом нерешительности.

«Ураган нерешительности» – это, кстати, то, что испытывают люди после некоторых видов черепно-мозговых травм, когда они становятся вынужденными использовать только логику и рассуждение, чтобы принимать решения о будущем. У человека остается его IQ и способность логически мыслить, но он больше не может проводить эмоциональную информацию до глубины мозга и включать ее в принимаемые решения. Оказывается, что интеллекта и рационального мышления недостаточно, чтобы принимать сложные решения. Люди, у которых не получается создать интуитивное чувство по поводу результата, могут часами биться над выбором даже в элементарной задаче, например, если нужно определить день недели, когда можно назначить поход к врачу, – для такого решения, как и для многих других, у них не бывает чисто рационального ответа.

Когда в 1950 году философ Бертран Рассел получал Нобелевскую премию по литературе, он говорил: «Существует некоторая ошибочная теория, выдвинутая серьезными моралистами, о том, что можно противостоять желанию в интересах долга и морального принципа. Я говорю, что это не так. Не потому что ни один человек никогда не действует исходя из чувства долга, а потому, что долг на него никак не может повлиять, если только он не проявляет желание быть должным». В конце концов, это ощущение на уровне кишок, это иррациональное чувство, что некоторым ситуациям нужно уделять больше внимания, чем остальным, побуждает людей помогать живым существам вокруг. Желание, а не причина, управляет действием. Вот почему даже самые сложные компьютеры еще не умеют действовать сами по себе, несмотря на их напичканность всеми возможными функциями, – у них нет чувств или желаний. Психопаты часто очень даже рациональны, но это не побуждает их оказывать особую помощь другим людям, поверьте мне, просто потому, что им не дано проявлять эмоциональное желание это сделать. А те, кто действительно прилагают большие усилия, чтобы помогать другим, часто описывают свои мотивы с точки зрения импульсов и ощущений. К примеру, Роб Матер, эффективный альтруист и основатель Фонда против малярии (Against Malaria Foundation) – этот фонд был назван наиболее «эффективной формой благотворительности» в мире, – впервые почувствовал, что должен посвятить свою жизнь благотворительной работе, потому что он наткнулся на историю маленькой девочки, которая оказалась в пламени и получила ужасные ожоги, и эта история тронула его до слез. Это было решение сердца, а не разума.

Даже когда люди описывают свои решения с точки зрения рациональности, их мозг может рассказывать совсем другую историю. Один альтруист, участвовавший в нашем исследовании, рассказывал о своем выборе пожертвовать орган, используя прекрасную и утилитарную терминологию. После того как он прочел статью в новостях об альтруистичных пожертвованиях, он понял: «Во мне что-то щелкнуло, и я задумался: это как раз то, что я мог бы сделать, и это не было бы для меня проблематичным. Поэтому я немного почитал в Интернете о побочных эффектах и уровне смертности, а также о возможности получить сопутствующие заболевания, и меня успокоило, что риски были небольшими. Я мог с ними смириться, потому что пациент получал многое от такой операции, особенно если уже наступила стадия диализа: улучшение образа жизни, жизненного цикла и просто способность вернуться к нормальной жизни. То есть выгода была просто огромной».

Другими словами, он провел обычный анализ затрат и выгоды. Когда я спросила про чувства или другие мысли, которые также могли повлиять на его решение пожертвовать почку, он ответил: «Я бы сказал, что я суперрациональный человек – я не ощущаю эмоционального прилива от решений, которые принимаю». По одной из наших обычных шкал для определения уровня эмпатии, которые мы использовали в рамках исследования, он оценивал свои собственные уровни эмпатии как очень низкие. У меня не было причин сомневаться в том, что он говорил о себе. Если судить по его профессиональным достижениям в области технологий и его манере рассказывать о других решениях, которые он принимал в своей жизни, нельзя было не признать, что он способен к сложному рациональному анализу. Но, по нашим данным, он был способен проявлять не только рациональность.

Когда мы начали изучать диаграммы визуализации мозга, которые позволяли нам оценить показатели поведения, один из альтруистов явно выделялся из группы. Из девятнадцати человек, которых мы протестировали, он показывал самый лучший результат по способности видеть испуганное выражение лица – победитель среди наших участников. У него же амигдала особенно активно реагировала на чужой страх во время сканирования мозга – он входил в первую половину самых чувствительных альтруистов. И кто же был этот супер-реагирующий альтруист? Не удивляйтесь – наш суперрациональный и низкоэмпатичный альтруист. Он действительно мог считать себя неэмпатичным, потому что мог быть нечувствительным к когнитивной эмпатии, которая относится к теории разума и аутизма. Но его показатели того вида эмпатии, который был особо важен для проявления заботы и альтруизма, были особенно высокими: чувствительность к уязвимости других людей и их проблемам.

Конечно, одной такой ситуацией нельзя доказать, что повышенная чувствительность альтруиста к чужому страху может стать причиной его экстраординарных действий. Но это доказывает, что вы никогда не должны воспринимать то, что люди говорят сами о себе, как факт. Подобно тому, как субъекты исследований Дэниела Бэтсона были убеждены в том, что плацебо под названием миллентана могло воздействовать на их альтруистичное поведение, наш мозг способен легко вводить нас в заблуждение относительно причин нашего собственного поведения, чувств и принимаемых решений.

Все, что мы знаем из лабораторных исследований, показывает, что сознание и рациональность не являются тем, что в конечном счете побуждает людей заботиться о ближнем. Действительно, чем разумнее и рациональнее люди думают о щедрости, тем вероятнее они подавят свои первоначальные побуждения помочь и тем менее щедрыми они проявят себя в итоге. Естественные желания людей помочь из-за конкретных причин, которые служат как бы плацдармом для открытой борьбы, а не нечто подавляемое или переопределенное, кажутся мне более подходящими, а сам подход более эффективным, чем приведение в жизнь чистой альтруистической рациональности.

4. Ключевые изменения в культуре сделали нас более заботливыми

Так, если это не самоконтроль делает нас более заботливыми и сочувствующими, что же тогда? Могу предположить, что на это косвенно повлияло повышение качества жизни, а также меры, принимаемые государством по борьбе с жестокостью. Люди лучше поступают, если у них все хорошо.

За последнее тысячелетие наблюдаются чрезвычайные улучшения в процветании, здоровье и благополучии человечества во всем мире. Уменьшилось не просто количество смертельных и травмирующих случаев, связанных с насилием, – люди меньше умирают и страдают из-за любых причин, в том числе голода, травм и болезней. Глобальный голод наблюдается редко. Продолжительность жизни выросла более чем в два раза за последние двести лет. Почти чудесные достижения в медицине позволили забыть об ужасных болезнях, таких как оспа, чума, полиомиелит и корь, из-за которых когда-то пострадали миллионы людей во всем мире. Вы знаете, что такое скарлатина? Я – нет, и вы тоже, вероятно. Но не так давно, всего сто пятьдесят лет назад, эта болезнь ежегодно убивала десятки тысяч детей – от нее погибли двое из детей Дарвина и внук Джона Д. Рокфеллера. Только пятьдесят лет назад один ребенок из каждых пяти рожденных во всем мире умирал, не дожив до своего пятого дня рождения. Сейчас этот показатель сильно отличается: один из двадцати пяти и даже меньше этого. Забыть о значимости этих изменений довольно просто, ведь они были крайне постепенными и последовательными. Но сколько бедствий и страданий мы теперь можем не ощущать на себе! Это ошеломляюще.

Также во всем мире продолжает расти уровень образования. Пятьсот лет назад грамотность в мире приближалась к нулю процентов. Еще в 1980 году едва ли половина населения мира умела читать. Но глобальный уровень грамотности на сегодняшний день составляет около восьмидесяти пяти процентов, а по широким меркам, он близок к ста процентам, частично благодаря предоставлению равных возможностей для обучения как мальчиков, так и девочек.

Мир богатеет с поразительной скоростью. Историк экономики Джоэль Мокир заметил, что в современных промышленно развитых странах семьи среднего класса могут похвастаться более высоким уровнем жизни, чем был у императоров или папы римского всего несколько веков назад. Конечно, люди все еще озабочены неравным распределением богатства, однако бедные слои населения живут лучше, чем раньше. Доля людей, живущих в крайней нищете, во всем мире продолжает снижаться: если в 1820 году примерно девяносто процентов мирового населения жило в нищете, то сегодня – чуть менее десяти процентов. По оценкам Всемирного банка, всего за три года, с 2012 по 2015 год, число людей, живущих в крайней нищете (индивид относится к этой группе, если живет на менее 1,9 доллара в день), сократилось на двести миллионов человек. Это очень значительный прогресс и за очень короткое время. Президент Всемирного банка Джим Ён Ким назвал это «лучшей историей в мире на сегодняшний день».

Есть все основания полагать, что увеличение благосостояния и качества жизни стало источником многих других положительных косвенных эффектов, куда также входят позитивные тенденции в щедрости и альтруизме по отношению к незнакомцам, вплоть до экстраординарного альтруизма. Благополучие возросло во всем мире вместе с различными формами щедрости и альтруизма по отношению к окружающим, и это вполне логично, хотя, очевидно, это всего лишь корреляция, и к тому же крайне запутанная. Но в моей лаборатории мы провели более целенаправленные исследования, свидетельствующие о том, что повышение уровня благосостояния связано с увеличением альтруизма. Такую же работу проделали и другие ученые-исследователи.

Несколько лет назад, когда мы с моей студенткой Кристин Бретхель-Хорвиц «прочесывали» национальные статистические данные об альтруистичном пожертвовании почек, мы отметили невероятное изменение в уровне пожертвований в пятидесяти штатах США. Мы задались вопросом, почему это могло произойти. Примерно в то же время была опубликована первая статистика изменений уровня благосостояния в штатах США, составленная Институтом Гэллапа. Мы сравнили карты пожертвований и благосостояния и обнаружили поразительные совпадения. Пришлось исследовать эти сходства, и даже после особого внимания к таким контрольным показателям, как средний уровень дохода, показатели здоровья, разница в образовании, расовый состав и религия, мы все равно получили результат, что высокий уровень благосостояния является предиктором альтруистичных пожертвований почек.

Благополучие – это больше, чем просто счастье, это удовлетворенность жизнью, понимание ее смысла и цели, а также возможность удовлетворять основные потребности. Жители состоятельных штатов, таких как Юта, Миннесота и Нью-Хэмпшир, которые, хотя и очень различаются в каких-либо моментах, показывают высокие уровни альтруистичного донорства почек. С другой стороны, в таких штатах, как Миссисипи, Арканзас и Западная Вирджиния, благосостояние и альтруистичные пожертвования крайне низки. Мы с Кристин также обнаружили, что, хотя благосостояние в некоторой степени связано с базовыми переменными, такими как доход и здоровье, оно еще крепче связано с их улучшениями. Рост медианы дохода и здоровья за десятилетний период также отражал повышение уровня как благополучия, так и экстраординарного альтруизма.

Тенденция к донорству почек в США увеличивается вместе с повышением благосостояния (по данным А. Марш и К. Бретхель-Хорвиц).

В некотором роде этот результат казался неожиданным. Никто не отменял стереотип, закрепленный в персонажах Эбенезера Скруджа, Гордона Гекко и семейства Малфоев, – что богатство и статус подразумевают эгоизм. Но этот ярлык не совсем актуален по нашим находкам. «Богатство» в его масштабном проявлении и в глобальных исследованиях населения, подобных тем, которые проводили мы, не имеет отношения к людям с дворецкими и особняками. Супербогатые люди – это лишь очень ограниченная часть населения, и их действия не отражаются в наших данных. Наши выводы свидетельствуют о том, что постепенное увеличение объективного и субъективного благополучия у больших групп людей увеличивает также и альтруизм. Когда люди выходят из нищеты и попадают в средний класс или становятся на дюйм ниже медианного дохода, шансы, что они захотят отдать почку незнакомцу, будут увеличиваться. Здесь больше важны возможные преимущества финансовой безопасности и сокращения бедности, чем стереотипы о богатых людях.

В литературе щедрость и благополучие связываются так же, как и в нашем исследовании. Психологи Элизабет Данн, Майк Нортон и многие другие проводили экспериментальные и демографические исследования, в которых последовательно обнаруживали положительную связь между благополучием и различными формами щедрости, так что люди, которые сами говорят о своем более высоком уровне благополучия, или чей уровень высчитан статистическим путем, как правило, ведут себя более щедро. Здесь также подходит теория, что процветание способствует участию в различных волонтерских и благотворительных видах деятельности. Опрос Института Гэллапа 2005 года выявил линейную зависимость между доходом и волонтерством, пожертвованием денег (любой суммы) и донорством крови. Домохозяйства с доходом более семидесяти пяти тысяч долларов в год чаще всего участвуют во всех трех видах деятельности, домохозяйства с доходом более тридцати тысяч долларов в год – немного реже, зарабатывающие меньше этих сумм участвуют редко, но не остаются в стороне. (Нужно учитывать, что в таких исследованиях мы говорим о средних показателях, а не о поведении какого-либо конкретного человека или семьи, потому что есть много малообеспеченных, но щедрых семей, но есть также богатые и жадные.) В еще одном крупном исследовании (уже у канадцев) полученные результаты были аналогичными: лучшими предикторами благотворительности, волонтерства и донорства были более высокий доход и более высокий уровень образования. Эксперимент в Ирландии показал, что по социально-экономическому статусу можно предсказать уровень пожертвований на благотворительность и степень альтруизма.

Взаимосвязь между уровнем жизни и альтруизмом подтверждает так называемая парадигма «потерянного письма» (открытая Стэнли Милгрэмом, причем случайно). Ученые оставляли на земле письма со штампами, адресованные благотворительным организациям, и прохожие в своем большинстве – в обеспеченных районах – поднимали конверты и клали в почтовый ящик. В бедных районах картина была не такой радужной. Это исследование проводилось в США и Англии дало идентичные результаты, но можно смело утверждать, что связь (позитивная) между благополучием и альтруизмом сохраняется в разных культурах – от Тайваня до Намибии.

Возможно, из-за финансовой нестабильности, плохого здоровья и жизни с вечными проблемами мнение людей об эгоистичности человеческой природы укрепляется, а это препятствует альтруизму. Те, кто переживает трудные времена, гораздо чаще не доверяют другим людям, и «каждый думает только о себе». А живущие в достатке (опять же мы не говорим об особняках и дворецких), наоборот, склонны позитивно оценивать окружающих людей по показателям доверия, доброты и щедрости.

Справедливости ради следует отметить, что некоторые исследователи получили другие результаты. Например, исследование, проведенное психологами Полом Пиффом, Дачером Келтнером и их коллегами, показало, что люди, которые управляют роскошными автомобилями (ну и собственно, не испытывают нужды), чаще игнорируют правила дорожного движения, считая, что им можно все (и подкрепляя тем самым мнение об эгоистичной природе человеческой натуры). Следующее исследование показало, что студенты из Калифорнийского университета в Беркли, чей социальный статус был выше, и они намеренно подчеркивали это, с меньшей вероятностью делились чем-либо со своими однокашниками. Еще одна капелька дегтя: Крейгслист (Craigslist), сайт, на котором размещаются самые разные объявления, также выявил, что люди, у которых социальный статус выше, с большей вероятностью обманывают других.

Меня раздирала полярность этих находок, ведь я не отвергала стереотип, что богатство способствует эгоизму. А потом я наткнулась на одно амбициозное исследование, результаты которого убедили меня в том, что большую степень эмпатии по отношению к незнакомцам – опять же в среднем – все-таки проявляют обеспеченные люди. Исследование проводилось немецким психологом Мартином Корндерфером и его коллегами, и оно было широкомасштабным (я имею в виду, что участников было больше тридцати семи тысяч человек). Важно отметить, что результаты в таких исследованиях обычно получаются более точные, чем при небольших выборках.

Свое исследование Корндерфер и его команда начали с определения уровня благотворительности в родной Германии. Чем выше был уровень доходов и образования у людей, тем больше пожертвований пропорционально своему доходу они отчисляли в различные фонды. Количество домохозяйств, принимающих участие в благотворительных акциях, распределялось примерно так: одна четвертая бедных и до трех четвертых богатых. Такая же тенденция наблюдалась в Америке. В области волонтерства – более богатые и статусные немцы и американцы чаще оказывали волонтерскую помощь другим людям, чем бедные. В этих исследованиях важным было то, что понятие «богатые» не относились к понятию «супербогатые», то есть Рокфеллеров среди субъектов исследования не было. Как было установлено, щедрость росла параллельно росту благосостояния по всему спектру, от самых бедных до «могущих себе позволить», от среднего класса к высокообеспеченным, но не достигающим статуса самых богатых (в США десять процентов населения зарабатывают примерно сто шестьдесят тысяч долларов в год и больше, и это вполне нормально, но далеко не супербогато).

Исследователи также уделяли внимание повседневному поведению людей – помогают ли они кому-то на улице, уступают ли место в общественном транспорте и так далее, – такие формы альтруизма, отражающие спонтанные реакции на потребность другого человека, обычно проецируются на экономические решения, связанные с передачей денег незнакомцам. Наблюдения показали, что те, у кого в жизни все складывалось относительно хорошо, с большей вероятностью оказывали помощь, в чем бы она ни выражалась. В том, что касается денег, более обеспеченные люди не только охотнее делились ресурсами, но и заслуживали больше доверия, а также больше доверяли остальным.

Но самое интересное вы наверняка пропустили, и я еще раз повторю эту мысль: щедрость росла параллельно росту благосостояния по всему спектру, включая самых бедных. То есть бедные тоже проявляли великодушие, и пожертвования росли с каждым поэтапным увеличением богатства и статуса. В большинстве семей среднего класса есть ресурсы, которые они в состоянии пожертвовать, но, как показало исследование, бедные тоже участвовали в благотворительности, просто вероятность того, что человек или семья сочтет нужным помочь кому-то и выделит на это деньги, повышалась на каждом пункте движения по лестнице богатства и статуса.

То же самое можно сказать и о добровольном пожертвовании личного времени (замечу, – несмотря на то что более состоятельные люди обычно располагают меньшим количеством свободного времени). И конечно же, нет причины, по которой бедные люди отказали бы кому-нибудь помочь найти нужный адрес или перенести тяжелые вещи. Они это делают, не сомневайтесь.

Могут ли эти модели быть уникальными только для Германии и США, где проводились основные исследования? Разумеется, нет. Выборки из двадцати восьми других стран на пяти континентах дали похожие результаты в двадцати двух из них. Исключениями стали государства с сильными системами социального обеспечения, такими как во Франции, Норвегии и Швеции, где уровень благотворительности и волонтерства был примерно одинаковым, вне зависимости от уровня доходов. То есть ни в одной стране увеличение богатства не вело за собой тенденцию к уменьшению щедрости.

Связь волонтерской помощи и благотворительных пожертвований в Америке с социальным классом (рассчитан на основе дохода, образования и профессионального статуса). (M. Korndörfer и др. PLos ONE, 2015.)

В целом результаты ясны. Все исследования, проведенные в разных странах на больших группах людей, демонстрируют одинаковые эффекты: при том, что людям с низкими доходами нельзя отказать в эмпатии, те, у кого достаток выше, с большей вероятностью пожертвуют денежные средства, добровольно помогут другим людям, станут донорами крови или примут участие в гражданских видах деятельности. Исследования, показывающие обратные результаты, проводились на меньших выборках, и поэтому они, скорее всего, отражают непреднамеренные смещения в выбранной группе.

В некотором смысле такие результаты (о связи между богатством и альтруизмом) побуждают удовлетворенно выдохнуть: мир с каждым днем становится лучше. И нет никаких намеков на остановку или изменение этой тенденции. Можете ли вы представить, что было бы, если бы рост благосостояния неумолимо приводил к эгоизму? Это была бы страшная фаустовская сделка, в которой приходилось бы выбирать: стать более обеспеченным или более благородным. Но я не думаю, что в нашем случае так все и происходит.

Распространенность волонтерской деятельности в 28 странах как функция объективного (сплошная линия) и субъективного (пунктирная линия) социального класса. Источник: M. Korndörfer и др. PLoS One 10, no. 7 (2015).

Однако ко всем выводам есть небольшие оговорки. Исследования, о которых я рассказала, рассматривают альтруизм по отношению к незнакомцам: пожертвования в благотворительные организации, которые сами распределяют помощь среди незнакомых нам людей, волонтерская помощь незнакомцам, пожертвования крови и органов для незнакомцев и так далее. Ни один из этих результатов не несет информации о щедрости людей к членам семьи, друзьям и соседям. Поэтому, я считаю, совершенно неверно делать вывод, что более обеспеченные люди более сострадательны или щедры или что они вообще Альтруисты с большой буквы. Нет никаких доказательств того, что это правда. Результаты исследований показывают только тот факт, что, когда люди становятся более обеспеченными, они становятся и более альтруистичными по отношению к людям, которых не знают.

Это важная деталь, и благодаря ей можно лучше понять альтруизм как таковой. Процветание в культуре, как правило, связано с характерными культурными ценностями, и в числе этих ценностей две, казалось бы, взаимоисключающие, но на самом деле взаимодополняющие тенденции: коллективизм и индивидуализм. Коллективизм подразумевает фокус на семью или сообщество, а также оценку взаимозависимостей в этих институтах; здесь важен разумный подход, потому что ресурсы ограничены, а сильные социальные связи имеют решающее значение для выживания всей группы. И напротив, индивидуалистические ценности подчеркивают независимость индивидуума и его личных целей. Многое зависит от того, уделяем ли мы относительно меньше внимания ценностям коллектива, делаем больший упор на личные ценности, или наоборот.

Анализ культурных ценностей во всех странах предполагает, что предиктором появления индивидуализма является богатство. В таких странах, как США, Австралия, Великобритания и Нидерланды, один из самых высоких показателей индивидуализма, а в менее богатых стран, таких как Гватемала, Эквадор, Индонезия и Пакистан, уровень индивидуализма очень низкий. Недавний взрыв невероятного экономического роста в Китае, а эта страна исторически являлась одной из самых коллективистских стран мира, совпал также с ростом индивидуализма среди людей. (Эффект тут может быть двунаправленным, потому что индивидуалистические ценности в свою очередь способствуют экономическому росту.)

Возможно, у вас возникнет соблазн считать, что индивидуализм неизбежно ведет за собой эгоизм (и жадность), а коллективизм обязательно подразумевает щедрость (хотя коллективистские культуры проявляют щедрость в первую очередь к членам своей социальной группы). Например, конфуцианство, распространенное в Китае, провозглашает альтруизм, однако больше направленный на близких родственников и друзей. На островах Фиджи – еще один пример коллективистского общества – люди, как правило, особенно щедры к жителям своей деревни. По отзывам ученого в области поведения человека Джозефа Хенрича, когда «с фиджийцами пытаются играть в игры, в ходе которых нужно пожертвовать средства для незнакомых им бедных людей, они выглядят поставленными в тупик: что, неужели кто-то посылает деньги кому-то непонятному и далекому?» В таких обществах достаточно ясно прочерчена граница между группой и индивидом – индивиду уделяется не так много внимания, и он – вне группы – может рассчитывать только на собственные силы. С одной стороны, ничего хорошего в этом нет, но с другой – благодаря этому сохраняется возможность поддерживать крепкие взаимосвязи в группе: мало кто хочет отколоться.

В коллективистских обществах так называемая мобильность отношений находится на очень низком уровне. Иными словами, связи между людьми являются не только крепкими и взаимозависимыми, но и крайне устойчивыми членами внешних групп, тем больше возникает взаимных симпатий к изменениям. Самые близкие отношения могут оставаться такими на протяжении многих лет и даже десятилетий. Недостаток в таких обществах очевиден: отношение людей к появлению нового человека в целом бывает негативным и долго не меняется.

В индивидуалистических культурах более высокая мобильность отношений проявляется в том, что любой незнакомый человек может «однажды стать другом», как объяснила мне культурный психолог Юлия Ченцова-Даттон, моя коллега из Джорджтауна. Ее слова показались мне прекрасным описанием моих первоначальных взаимодействий со многими альтруистами. Видимо, они с самого начала подходят к новому человеку не как к незнакомцу, а как к потенциальному другу. Среди коллективистских культур такой подход почти невозможен, ведь там предполагается, что незнакомец должен оставаться незнакомцем.

Десятилетиями ученые исследовали данную область социальной психологии и пришли к окончательному выводу, что разделение людей на четко определенные группы – это отличный способ заставить их хуже относиться к членам других групп. Даже если группы составлены спонтанно, без какой-либо цели и связующих характеристик внутри группы (минимальные групповые парадигмы), члены такой группы (допустим, «зеленой») могут мгновенно принизить ценность незнакомца, если он «синий», а не «зеленый». А когда более широкая группа считает членов обособленной маленькой группы недостойной ее внимания или даже «угрожающей» благополучию «общества», может произойти катастрофа. Достаточно вспомнить отношение нацистов (большая группа) к евреям (маленькая группа), или современный пример – как обыватели в Европе рассматривают мусульманских беженцев: к сожалению, нельзя сказать, что европейцы переполнены состраданием. В некоторых случаях страх перед группой заглушает склонность к сочувствию. Этот страх может усугубляться негативной средой, которая способна выступать как мощный поставщик угрозы. Однако опять же плохое отношение к той или иной группе или ее членам не отражает способность человека к состраданию. Любовь к близким может побудить нас видеть угрозу в любом незнакомом человеке – вы ведь помните, как львица преследовала своих собратьев-львов, когда те хотели напасть на «ее» детеныша-бабуина, а малышка Мими позволяла себе рычать на хозяйку, защищая своих «щенков».

Думаю, эти психологические явления объясняют, почему в индивидуалистических культурах развит альтруизм. Не «коллективный альтруизм» общества, а альтруизм индивидуумов, из которых состоит общество. Индивидуалистические культуры, как правило, занимают лидирующие позиции во Всемирном индексе благотворительности, который, повторюсь, оценивает частоту благотворительных взносов, волонтерство и повседневную помощь незнакомцам. Лидирующие позиции занимают самые индивидуалистические страны мира, включая Австралию, Новую Зеландию, Канаду, Нидерланды, Соединенное Королевство и США. В этих странах значительно чаще жертвуют кровь, костный мозг и органы – по меньшей мере, органы умерших людей – незнакомцам. (Альтруистичное донорство органов незнакомым людям все еще остается редким для того, чтобы проводить сравнение по этому параметру между культурами.)

Я понимаю, что у богатых стран есть объективные преимущества. Сложно управлять банком крови или создавать центры трансплантации без развитой инфраструктуры, без надежных источников обеспечения электроэнергией, без, элементарно, средств для оплаты труда персонала, но культурные взгляды здесь тоже играют определенную роль. Если в индивидуалистических странах люди готовы помочь незнакомцу, то в коллективистских – нет. Это не мой домысел – в ходе исследования в ряде стран Африки и Азии выяснилось, что респонденты готовы стать донорами для членов семьи, но возможность пожертвовать кровь незнакомцу рассматривали гораздо меньше людей. Понятно, из-за чего в этих странах такие низкие показатели донорства крови (в среднем четыре десятых процента – слишком мало для того, чтобы удовлетворить основные потребности), добавлю к этому, что донорство зависит от выплачиваемых вознаграждений (в основном со стороны родственников нуждающихся).

Я не склонна рисовать мир двумя красками – черной и белой, – на самом деле ни одна из социокультурных моделей не может быть близка к идеальной и тем более к реальной ситуации. Различия между группами, выявляемые учеными, помогают нам понять культурные распределительные силы, влияющие на акты сострадания и альтруизма. По данным моделям нельзя сказать, является ли тот или иной человек альтруистом и насколько является. Множество богатых людей в индивидуалистических обществах остаются невосприимчивыми к нуждам незнакомых людей, а бедные члены коллективистских культур могут быть потрясающе щедрыми. Исключения из общих закономерностей часто определяются религиозными или культурными взглядами. Например, Мьянма – эту страну нельзя назвать ни богатой, ни индивидуалистической, но она стабильно занимает первое место в Индексе, вероятно, благодаря широко распространенному учению Тхеравады, части буддизма, в котором подчеркивается, как важно отдавать, а не получать.

Мьянма также примечательна еще одной особенностью, которая не может быть случайной для проявления альтруизма: у нации относительно высокий уровень грамотности (более девяноста процентов). Грамотность является еще одним показателем роста благосостояния, который также может пробуждать истинную заботу о благополучии окружающих.

Распространение грамотности началось с изобретения печатного станка Иоганном Гутенбергом. Это изобретение ознаменовало начало новой эры по многим причинам, одной из которых, конечно же, стало массовое производство книг, позволившее намного проще и дешевле распространять знания. Но это еще не все. Книги – это не просто единицы хранения знаний. Никто бы их не читал, если бы там были одни инструкции. Книги – это окна в сложный мир людей, которые их пишут и о которых рассказывается на страницах. В частности, художественная литература представляет собой то, что психолог Кит Оатли называет «симулятором полета разума». Благодаря этому «симулятору» мы изучаем богатые ментальные и эмоциональные ландшафты, независимо от того, насколько они нам близки. Когда мы читаем книги, у нас появляется возможность сопереживать персонажам, и, даже перелистнув последнюю страницу, мы продолжаем думать об их судьбах. Фильмы, телевидение или радио теоретически могут достичь такого эффекта, однако только книга позволяет преодолеть барьеры между культурными и групповыми особенностями. Частично это объясняется тем, что герой, представленный на страницах, не «загрязнен» акцентами, которые в реальной жизни мы не воспринимаем или воспринимаем с трудом, когда видим членов «не своих групп». Исключая личные контакты, художественная литература погружает нас в другой мир, и мы получаем возможность через собственные эмоции и переживания снизить барьеры для проявления сострадания.

Стивен Пинкер привел сильный аргумент в пользу того, что появление грамотности сыграло важную роль в историческом уменьшении актов насилия, возможно, через книги, которые развивают способность людей заботиться друг о друге. Лабораторные исследования подтверждают, что написанное может повлиять на человека и усилить его эмпатию и сострадание к незнакомцам. В одном из исследований, организованном Дэниелом Бэтсоном, субъектам исследования необходимо было прочитать короткую записку, в которой незнакомая девушка описывала свои страдания из-за недавно произошедшей ссоры: «Я расстроена. Это все, о чем я могу думать. Мои друзья говорят мне, что я еще повстречаю другого парня, и все, что мне сейчас нужно, – это что-то хорошее, чтобы поднять настроение. Я думаю, они правы, но пока ничего не изменилось». По прочтении записки участникам исследования предлагали сыграть с девушкой-автором в игру «дилемма заключенного». Двадцать восемь процентов решили сотрудничать с ней, несмотря на то что в предложенном сценарии оптимальной стратегией было предательство. Сравните этот результат с количеством тех, кто также играл с девушкой, не прочитав коротенькой записки: ноль процентов. То, что она написала, проявило ее как человека уязвимого и расстроенного, и ей готовы были помочь.

Более поздние исследования также показали, что у людей благодаря чтению развивается способность к эмпатическому ответу. Пока мы читаем, мы все, без исключения, проявляем свою эмпатию к вызывающим сочувствие героям, и у большинства из нас добрые чувства сохраняются, проецируясь на реальных людей из реальной жизни. Читающие художественную (а не научную) литературу лучше идентифицируют сложные и тонкие эмоции, отраженные на лицах других людей, и, соответственно, они готовы к проявлению заботы.

В исторической ретроспективе, понижению уровня жестокости и росту проявлений альтруизма мы обязаны общественной эволюции. Крепнувшие государства подавляли насилие, заботились о торговле и развитии технологий, это повышало стандарты жизни и доступность разного рода ресурсов. У людей уже не было необходимости решать вопросы силой, и они все меньше зависели от групп, которые раньше, если упростить, создавались ради выживания. Параллельно рос уровень образованности населения, что еще больше повлияло на щедрое распространение плодов развития. Склоны горы социального дисконтирования постепенно начали сглаживаться.

Описанные закономерности могут объяснить почему, хотя наша способность к альтруизму заложена в биологических процессах и является еще и наследуемой, альтруизм среди людей также может расти или, наоборот, снижаться, – все зависит от культурных влияний (вы ведь знаете, что предрасположенность к высокому или низкому росту является наследуемой, но рост людей по всему миру увеличивается не в последнюю очередь из-за культурных факторов). Гены, из которых состоят структуры мозга и которые способны мотивировать нас на заботу о живом существе, не могут действовать в вакууме. Значительные и резкие подъемы альтруизма в определенное время или у определенной нации происходят не из-за изменений генома – только из-за изменений в культуре, в которой этот геном себя проявляет. Структуры, в которые входят наши гены, подвергаются постоянному влиянию культурных сил, и вместе они определяют, как сострадание и забота к ближнему будет проявляться в конкретном человеке – и по отношению к кому.