Глава 6

Молоко человеческой доброты

Ее широкий белый живот царапается о песок, когда она подтягивает себя вперед. Тонкие ноги борются за каждое движение, но плечи достаточно сильны. Снова и снова она подталкивает себя вперед, каждый раз продвигаясь на несколько сантиметров. Слишком медленно, ведь ее тело весит больше двухсот фунтов (девяносто килограммов). За ней остается глубокий след – его легко можно увидеть даже при лунном свете. Она часто останавливается, чтобы передохнуть.

Наконец, примерно через полчаса после выхода из океана, она достигает цели: край пляжа на севере Флориды, где притоптанный песок превращается в сахарные сугробы под тенью ползучего портулака. Она уже видела это место, но много лет назад и не с такого ракурса. Но она уверена, что это место правильное. После недолгой паузы для восстановления сил она начинает копать. Она не ищет сокровища – ей нужно построить гнездо. Внутри она разместит десятки хрупких шариков – яйца, в которых находятся эмбрионы ее детей, всего лишь несколько морских черепашек из тысячи, которых она родит за свою жизнь.

Гнездо готово, и она встает над ним. Кожистая труба ее клоаки вылезает по мере того, как из нее вылетает первое яйцо, влажно поблескивая. Десятки братьев и сестер вываливаются следом. Она никогда не дарит этой горке ничего, кроме взгляда. Когда ее яйцевод становится пустым, а яма – полной, она закидывает гнездо песком, распыляя его как спрей, который попадает и на ее голову и панцирь, – ей надо полностью спрятать яйца, защитить от солнца, ветра, чаек и крабов. После этого она утрамбовывает кучу, превращая ее в бугорок, нижней частью панциря. Вовсе не кажется, что она делает что-то сверхъестественное, но все это закапывание и утрамбовывание является важным моментом для жизни ее потомства, потому что это демонстрирует ту единственную заботу, которую еще не родившиеся детеныши могут получить от своей матери. Ее работа выполнена, она тяжело тащится обратно к морю, где исчезает в прибое, уже забыв о том, что сделала для своих детей.

Предполагая, что это обычное гнездо морской черепахи, можно сказать, что в нем находится примерно сто пятнадцать яиц. Многие не были оплодотворены, и из них никто не вылупится. Другие будут подвергаться самым разным опасностям: представьте яйцо в два дюйма длиной, лежащее в песочной яме без присмотра на протяжении нескольких недель; например, им могут полакомиться огненные муравьи или крабы, или найти браконьеры, или оно может перегреться, или утонуть во время штормовых нагонов воды. Из тех черепашат, кто все-таки вылупится и прокопает себе путь наверх, многие не доберутся до воды. Некоторые потеряют ориентацию в пространстве и умрут от обезвоживания под ярким светом солнца. Других поймают береговые хищники, еноты или чайки. Те, кто все же доползет до океана, получат шанс на выживание, но они такие крохотные и уязвимые, что большинству суждено погибнуть молодыми. Предположительно, только один из каждой тысячи вылупившихся детенышей морской черепахи достигает взрослого возраста. Понятно, почему их мама лишена сантиментов.

Зато моя реакция, когда я увидела черепашат, была сентиментальной. Сам факт, что малыши брошены собственной матерью буквально на гибель, не может не вызывать сочувствия. И это является важным для понимания нашей способности к альтруизму.

Наступал июль, когда мы с семьей поехали к моим родственникам в Понте-Ведра-Бич, штат Флорида. Здесь этот сезон считается подходящим для размножения морских черепах. Вообще-то, здешним черепахам повезло, потому что их гнезда регистрируются и отслеживаются волонтерами из Патруля морских черепах Миклера, местной группы по охране природы. Каждую весну и лето добровольцы проходят около четырех миль по береговой линии, чтобы найти гнезда черепах. Обнаружив следы, которые ведут к утрамбованным кучкам песка, они помечают место табличками, на которых пишут примерную дату, когда детеныши должны будут вылупиться. Надо выждать три дня, пока из гнезда не появится первая черепашка, а потом выкопать все, что осталось. Волонтеры подсчитывают, как много яиц было заложено в гнездо, как много среди них было оплодотворенных, сколько черепашат вылупились, сколько не сумели вылезти из гнезда. Самая лучшая часть операции – это когда еще живые черепашки, которые не смогли раскопать себе путь наружу, бывают спасены и отпущены в море.

Моя свекровь Криста привела меня и моих маленьких дочек посмотреть на этот процесс в душный субботний вечер, когда подошло время для одного из гнезд быть раскопанным. Ох… грустная картина, скажу я вам. Мы все окружили гнездо. За три дня до этого появились три детеныша, и наши надежды были велики. Один волонтер нес маленькое красное ведро, в которое помещали всех новых детенышей для наблюдения перед выпуском на волю. Другой волонтер, девушка, начала копать. Ее руки в перчатках аккуратно разгребали песок, снимая слой за слоем. Она работала, как археолог или скульптор. Когда появилось что-то похожее на камушек, мы задержали дыхание. Но это было дефектное яйцо, о чем говорили неправильная форма и желтоватый оттенок. Еще несколько таких яиц, и вот, наконец, проблеск надежды. Кусочек чистой белой скорлупы – яйцо расколото, значит, детеныш благополучно выбрался. Девушка копала дальше, ее коллеги откладывали в сторону дефектные яйца. И вот то, что мы так надеялись увидеть: тоненькая пластинка черного цвета, не больше сустава моего пальца – плавник маленькой черепашки. Но… нет. Девушка низко наклонилась, чтобы по возможности закрыть ямку от взглядов моих детей, и вытянула тельце из песка. Потом аккуратно перенесла его в ямку, выкопанную для подсчета результатов. В этой ямке лежала смерть. В другой ямке уже находились дефектные яйца и кусочки скорлупы, которые были раскопаны.

Спустя какое-то время прятать тельца стало бессмысленным. Девушка вытащила штук десять на разных этапах разложения. Некоторые совсем сгнили, другие, как первое, были прекрасны каждой своей черточкой. Моя шестилетняя дочь, к ее чести, не испугалась, а проявила любопытство, поэтому мы подошли ближе к ямкам, чтобы лучше видеть происходящее. Я не могла оторвать взгляд от погибшей черепашки. Ее крошечный подбородок мирно лежал на песке, клювообразный носик и большие темные круги закрытых глаз. Панцирь был похож на мозаику из темных пятиугольников, которые идеально прилегали друг к другу. Передние плавники напоминали длинные конечности жеребенка, а задние имели замысловатые выемки и гребни, которые, как мне кажется должны были улучшать гидродинамику. Какое же совершенство было в каждой детали, скульптор плакал бы от радости, создай он что-то подобное.

Внутренние органы этой черепашки были еще более прекрасны. Внутри ее груди должны были расцвести сложное четырехкамерное сердце и легкие, живые машины, недоступные науке для создания копии. За закрытыми веками были глаза такой сложности, что сам Дарвин (!) писал, что не мог представить, как такое могло появиться в силу естественных процессов. Полностью сформированный мозг должен был пульсировать внутри черепа – миллионы нейронов, соединенных вместе в сложные сети, готовые поддержать способность черепахи покинуть гнездо, копать, дышать и учиться – возможно, даже чувствовать. Все сформировано, но бесцельно. Общая сумма всех этих чудесных частей лежала под заходящим солнцем и отзывалась галочкой в колонке «мертвых детенышей». Столбец «живые детеныши» остался пустым. Ужасная потеря, все это было так тяжело…

На следующий день мы вернулись с надеждой увидеть что-то менее огорчительное, но второе гнездо выглядело еще хуже. Если в первом были признаки жизни, например, кусочки скорлупы, то во втором мы нашли только пугающую кучку гниющих телец. Волонтеры сказали, что здесь, вероятно, поработали огненные муравьи, большие любители яиц и эмбрионов.

– Это, – сказала стойкая девушка-волонтер, когда наконец раскопала гнездо до самого дна, – это несчастливое гнездо. Мне очень жаль…

Мы решили понаблюдать за раскопкой еще одного гнезда, до того как вернемся домой в Вашингтон. У меня не хватало нервов, чтобы снова смотреть на все это, но девочки умоляли, и пришлось согласиться. Я стояла с каменным выражением лица, пытаясь отвлечься. Первый слой, снятый с гнезда, явил нашему взгляду позитивный знак: кусочек скорлупы. Затем еще кусочки. Пока не было ни неоплодотворенных яиц, ни трупиков. «Не давай надеждам снова зародиться, не возлагай надежды», – строго шептала я себе. А потом – движение, ошибки быть не могло! Полумесяц крохотного плавничка провел по песку, и вот появилась крупненькая головка, которая тянулась в первый раз посмотреть на небо, а вот и черные глазки, моргающие из-за света и крупинок песка! Прокатилась волна восторга. Дети ликовали, да я и сама подпрыгивала от восторга. Это было так захватывающе после той безнадежной картины, которую нам не посчастливилось увидеть!

Дальше – больше. Мы нашли восемь живых детенышей! Вроде и небольшое количество, а воспринималось как рог изобилия. Каждую черепашку толпа встречала радостными вскриками. Волонтеры бережно помещали малышей в красное ведерко, где они разворачивали свои мигающие мордочки к солнцу, довольно уверенно барахтаясь в воде. А патруль продолжал раскапывать гнездо и делать последние пометки.

И вот настало время отпустить черепашат. Волонтеры стараются минимизировать свое вмешательство в природные процессы, поэтому не выпустили малышей прямо в океан, а вместо этого нежно разгрузили ведерко рядом с гнездом. Детенышами нужно было справиться самим.

Ох, какое же для них это было напряжение, а для нас восторг – смотреть, как упорно они пробираются к воде! Плавнички двигались в идеально размеренном ритме: раз-два, раз-два, раз-два. Они совсем ненадолго останавливались, чтобы перевести дух, а потом двигались дальше по бугоркам и ямкам, которые препятствовали на пути. Воля этих малышей была несравнима с миниатюрными тельцами. Черепашата ползли к океану, а мы все следили за ними, затаив дыхание; многие готовы были броситься на помощь в случае любой опасности. Одна черепашка постоянно сбивалась с правильного курса и попадала под интенсивные движения плавников своих собратьев. Малышка могла быть раздавлена резвым «раз-два». Это вызывало взрыв паники среди наблюдателей, кричавших: «Назад! Не туда!» Было так сложно следить за всеми восемью детенышами сразу. И – о Боже! – мы могли случайно наступить на них. Мой желудок скручивало от мысли, что кто-то может споткнуться, и… Нет, нет, нет, никаких «и», эти черепашки борются за то, чтобы достичь такого огромного океана, который был их единственной надеждой на спасение, и они достигнут его!

И все же трагедия настигла одного из детенышей – его утащила чайка. Ей хватило мгновения, и мы не успели помешать. Пляж огласился ругательствами в адрес птицы. Может, из-за нашего крика, а может (почему нет?), черепашонок оказал сопротивление – вне зависимости от причины, но чайка отпустила его. Он плюхнулся в песок с высоты не менее пятнадцати футов (четыре метра). «Ох!» – выдохнули все. А потом: «Он все еще жив!» – это крикнул радостный волонтер. Черепашонок не просто был жив – он был невредим и был намерен продолжить свою миссию.

Мы все сопровождали его на последних дюймах к океану, он был один, его сородичи уже справились с задачей. Но вот и этот дополз. Первый поток пузырчатой пены ударил малыша в сморщенную мордочку. Клянусь, я видела удивление в его глазах! На мгновение он застыл от такой новизны ощущения; еще одно невообразимое событие, вдобавок к чувствам этого первого дня в новом для него мире. Но он быстро оправился и начал перебирать конечностями, и вскоре стремительный поток увлек черепашонка от наших взглядов.

Мы шли обратно к машине, ощущая гордость за малышей, которые смогли преодолеть столько испытаний на своем пути. Разумеется, это было смешное чувство. В конце концов, это были всего лишь рептилии, которых черепаха погрузила в песок, а потом их раскопали волонтеры; ну да, до океана они добрались сами, а мы их подбадривали и кричали, чтобы никто на них ненароком не наступил. Случись так, что мы бы приехали во Флориду позже или раньше, мы бы никогда и не узнали о существовании этих черепашат. Почему же я, мои дети и синей пучине.

Ответ находится в нашем прошлом, отдаленном на миллионы лет назад. Если коротко, то я потомок существ, которые назывались ци-нодонтами (лат. Cynodontia), а головастые черепахи логгерхеды – нет. Более длинная версия этого ответа сможет положить в наши ладони еще несколько оставшихся кусочков пазла об экстраординарном альтруизме.

Головастые черепахи логгерхеды – это древний вид черепах, который оказался крайне успешным из-за некоторых признаков. Они оставляли свои яйца под кучами песка на пляжах всего мира на протяжении миллионов лет. Этот вид и еще шесть других существующих по сей день видов морских черепах (лат. Chelonio-idea) появились во время Триасового периода. Это значит, что они жили еще даже до динозавров и птиц, которые (я о птицах говорю) являются единственными выжившими потомками динозавров. (Понимаю, что вы сейчас думаете о голубях или попугаях и готовы покрутить пальцем у виска, но понаблюдайте за большой голубой цаплей, которая преследует рыбу в потоке; ее чешуйчатые ноги, ее когтистые лапы, ее заостренная голова на длинной шее – все это делает мою мысль очевидной.)

Люди и другие млекопитающие являются потомками не динозавров и даже не черепах, а хомякоподобных существ, которые жили 250 миллионов лет назад. Как у современных млекопитающих («млекопитающие» здесь ключевое слово), у цинодонтов была шерсть, и они были теплокровными, а размножались они, откладывая яйца. Яйца, по идее, должны были быть большими – настолько, что формирование детенышей происходило комфортно. Однако сами матери шикарными размерами не отличались, поэтому яйца они откладывали очень маленькие, и из вылуплялись крошечные неразвитые малыши. Детеныши были настолько незрелыми, что они не могли поддерживать свой собственный метаболизм без помощи кого-то, кто постоянно следил бы за тем, чтобы они оставались в тепле и получали достаточно пищи. Иными словами, они были незрелорожденными – биологический термин для обозначения беспомощного и зависимого младенца. На английском это слово звучит как altricial – близко к слову altruism, и это не является простым совпадением. Оба слова происходят от латинского alere – питаться.

Незрелорожденные младенцы могут быть противопоставлены зрелорожденным – то есть развитым и самодостаточным существам. Человеческие детеныши являются незрелыми по сравнению со многими млекопитающими и почти всеми птицами, ведь многие другие животные могут почувствовать что-то типа «цель определена» буквально по прошествии нескольких минут после рождения.

Ну и как же могли самки цинодонта одновременно содержать своих только что вылупившихся детенышей в тепле и давать им достаточное количество пищи? Ну же, догадались? Все, что мы знаем о современных и древних млекопитающих указывает на то, что важным этапом в эволюционном развитии процветающего вида стала способность самок поддерживать жизнь в крошечных, неразвитых детенышах путем получения пищи из собственного тела.

Иными словами, они начали вырабатывать молоко.

Молоко является одним из наиболее впечатляющих продуктов эволюции. Довольно просто принять как должное, что самки млекопитающих буквально растворяют свою собственную плоть и кости, чтобы подать их в виде еды через соски, потому что мы просто не знаем других возможностей. Представьте, что вы однажды обнаружили бы, что можете отстреливать гамбургеры из ваших подмышек по своему усмотрению. Это примерно тот уровень, на котором находится удивительная способность к лактации. Кроме того, что молоко, конечно же, лучше для организма, чем гамбургеры. В нем есть вода и соли, необходимые для поддержания жизни, питательные жиры, протеины, сахара; различные другие вещества, от кальция и фосфора до неусвояемых олигосахаридов, которые нужны в качестве пробиотика в кишечнике, – все это свежее, в жидком состоянии, теплое и прямо из мамы.

Благодаря этому эликсиру появились все млекопитающие, которые на сегодняшний день населяют Землю, в том числе и люди. Мы бы никогда без него не выжили. Неудивительно, что млекопитающих назвали в честь желез, которые производят молоко. С метаболической точки зрения, молоко позволяет жадным младенцам рождаться неразвитыми и переживать период уязвимости через получение всего необходимого от матери, не прикладывая к этому никаких усилий – им даже не надо жевать. Благодаря молоку младенцы могут выжить почти в любой экологической зоне, потому что им не нужно ни бороться за еду, ни пытаться найти альтернативные – и, вероятно, неполноценные – источники еды. Может быть, поэтому так много млекопитающих смогли пережить последствия падения астероида, из-за которого вымерли динозавры. Благодаря молоку млекопитающие могут поддерживать необычные модели роста и формы тела, например, диспропорционально быстрый рост головы и мозга сразу после зачатия. Наконец, молоко окончательно изменило социальную жизнь млекопитающих, которые потребляют его и производят. Потребление молока – не просто роскошь для младенцев млекопитающих, а необходимость, поэтому молоко является причиной, почему детеныши остаются зависимыми и привязанными к матерям на недели, месяцы и даже годы – и причиной, почему матери тоже не отходят от своего потомства.

Другими словами, молоко является основополагающим двигателем многих психологических, поведенческих и социальных особенностей, которые проводят границу между млекопитающими и всеми остальными существами до них и после них. Это неизбежный результат, потому что способность производить молоко была бы ненужной сама по себе. В нем есть смысл, только если его появление сопровождают другие изменения, благодаря которым младенцы могут развиваться.

Какое же самое первое и важное из этих изменений?

Любовь.

Или, если вам вдруг неудобно думать одновременно о тех животных, которых мы едим на ужин, и тех, за проявлениями любви которых мы следим в лабораториях, называйте этой заботой, что и есть поведенческое проявление любви. Да неважно, как вы это назовете, – в любом случае все сведется к одному и тому же.

К тому, что производство молока, чтобы поддерживать жизнь в незрелорожденном потомстве, будет необходимым, только если мама постоянно и очень близко будет контактировать с детенышами; контактировать, чтобы кормить их молоком, – каждый день, по нескольку раз в день, неделями, месяцами. И никакая мама не будет делать это каждый день, в обязательном порядке, если какие-то сильные мотиваторы не будут подталкивать ее в сторону детей снова и снова, ведь она могла бы заняться чем-то более простым и доставляющим ей больше радости или чем-то более интересным, чем сидеть и терпеть, как из нее выливается ее собственная плоть в жидком состоянии. Такой мотиватор – это любовь.

Любовь – в постоянном физическом контакте с новорожденным. В ощущении его опьяняющего запаха, в наблюдении за этими нескончаемыми складочками и изгибами на маленьком и странном теле. В понимании, насколько важно его нахождение рядом и как велики будут страдания, если этого ребенка потерять. В желании гладить его, спеть колыбельную, облизать, уткнуться носом (в зависимости от вида млекопитающего, уж простите за уточнение), защитить от любых страшных опасностей этого мира. И что особенно интересно – заботиться о его благополучии: превращаться в действие, если он боится или в опасности, и ощущать удовлетворение от его удовольствия. У человеческих мам такие же чувства по поводу детей, как и у всех млекопитающих мам, населяющих планету, – благодаря нашим предкам цинодонтам.

Я тоже мама, уже дважды, и я очень хорошо знаю, насколько всепоглощающей может быть материнская любовь. Тем не менее рождение моих дочерей – не единственный случай, когда я чувствовала мощь, величие и захватывающую силу любви. Многие черты материнской любви просматриваются и в других любовных отношениях, в частности, у романтической любви есть такие же пьянящие проявления. И этому есть причина. Считается, что способность к любви и заботе в любых ее видах, от первой школьной влюбленности до любви к детям, или братьям-сестрам, или к друзьям, или даже к домашним животным, вырастает из силы материнской любви. Когда формировался мозг предков млекопитающих и когда появилась совершенно новая и эволюционно необходимая потребность заботиться о благополучии другого существа, не было поставлено никаких лимитов на то, какими должны быть в теоретическом плане формы любви. Неудивительно, что биолог Иренеус Айбль-Айбесфельдт рассматривал появление материнского воспитания как «точку поворота в эволюции поведения позвоночных – одно из тех событий Провидения, которое он [поэт] назвал бы звездным часом».

Я не думаю, что он преуменьшил. Насколько нам известно, огромная холодная Вселенная миллиарды лет жила без какой-нибудь любви. Потом, из-за потребности первых млекопитающих держать своих детенышей в тепле и накормленными, она появилась. Это был взрыв такой красоты, такой завораживающий, как рождение новой звезды!

Есть одна черта, которая может считаться наиболее впечатляющим свойством материнской любви, – способность к мгновенному воспламенению. В идеальном случае взрыв материнской любви происходит, когда новоиспеченная мать впервые смотрит на своего малыша или чувствует его запах, когда ощущает его первые неуклюжие попытки поесть. Любовь появляется сразу, и она сильна, потому что юной матери нужно преодолеть ту капельку страха, которая может появиться, когда она видит странное новое существо перед ней. Несколько часов назад этого ребенка не было, и вот он здесь, нуждается в еде и защите, – и нет никакого резервного времени на привыкание.

Если вы считаете, что глупо бояться ребенка, это только потому, что вы потомок цинодонтов. Объективно говоря, незрелорожденные младенцы выглядят смешно, пахнут необычно, издают ужасно странные звуки, и, ко всему прочему, они нам абсолютно незнакомы. Ну в самом деле, вы ведь никогда с ними в жизни не сталкивалась. В нормальном случае каждый испытывает немного здорового страха при виде чего-то нового и странного. Но мамы млекопитающих не должны отвлекаться на забавный вид своих малышей, или их запах, или новизну. Любовь должна сразу же пододвигать их к этим маленьким незнакомцам, давать им еду и тепло, несмотря ни на что. И до тех пор, пока мамы собираются предоставлять все эти ресурсы своим детям, было бы совсем неплохо, если бы дети смогли выжить, чтобы отыграть все вложенные в них инвестиции. Поэтому мамы уделяют особое внимание благополучию каждого ребенка. Дитя довольно? Или ребенок расстроен? Ему что-нибудь нужно? Больше еды? Тепла? Мог он как-то улететь от гнезда и потерять ее? Он пытается вернуться в безопасное место? Его нужно помыть? Он поранился? Он в опасности?

То, что все эти новшества – производство молока для незрелорожденных малышей, внимательная материнская забота и особые вложения в каждого детеныша – соединились вместе, может показаться чем-то за гранью реальности, чудом. Но такое сочетание находится в полном соответствии с тем, что называют теорией истории жизни. По этой теории, репродуктивные стратегии, к которым определенные виды могут склоняться, лежат на континууме. С одной стороны континуума находятся виды типа логгерхедов; это – r-стратеги, репродуктивные способности которых зависят от доступных ресурсов. R-стратеги, как правило, производят на свет зрелорожденное потомство, вкладывают в него немного и дарят ему либо чуть-чуть, либо совсем не дарят заботы. В результате большинство детенышей умирают молодыми. Но r-стратеги производят настолько большое потомство, что выжить нужно немногим, чтобы сохранить род. Это подход массового производства к вопросу репродукции, который кажется нам безумно бессердечным и расточительным, потому что наши предки так драматично от него отказались.

Цинодонты и большая часть их потомков склонялись к k-стратегии, которая, как вы уже могли догадаться, подразумевает традиционный (или кустарный, или даже «ручной работы») подход к воспроизводству. Мамы, для которых свойственна k-стратегия, производят незрелорожденных малышей, которым они должны посвящать свое время и энергию, чтобы те остались живы. В результате k-стратеги не могут иметь большое потомство. Вместо этого такие мамы щедро рожают всего лишь нескольких детенышей, чтобы обеспечить им максимальные шансы на выживание до достижения зрелого возраста. Мы, люди, с нашим небольшим количеством отчаянно нужных и незрелорожденных детей, для которых нужно выделять не меньше чем десять лет родительского времени и энергии до их созревания, являемся настолько k-стратегами, насколько это возможно.

Изменения в репродуктивных стратегиях, к которым склонились наши теплокровные предки, прекрасно описывают, почему мама логгерхедов могла отложить яйца в песок и пропасть без единой мысли о своем потомстве, а я была переполнена волнением и чувством заботы к ее детенышам. Ее черепаший мозг просто не знает любви. В нем нет необходимых проводочков для пропуска этого чувства, потому что оно ей никогда не было нужно. А мой мозг млекопитающего k-стратега готов к любви и привязанности к младенцам, чтобы относиться к каждому, как к драгоценному камню, которому нужны особая забота, питание и защита.

«Ладно, – можете вы ответить, – это будет иметь смысл, только если мы будем говорить о заботе в отношении собственных детей. Но с чего это мозг k-стратега подготовит нас к заботе о детенышах черепахи?»

Неплохой вопрос.

По правде говоря, многие млекопитающие вообще не будут волноваться о детенышах черепашки. Они, вероятнее всего, переступят через них, или наступят, или съедят, чем будут сопровождать малышей к воде или ругаться на чайку. Эти различия обычно зависят от того, как хорошо настроен родитель быть родителем. Все виды млекопитающих должны быть готовы заботиться о своем потомстве. Но степень, с которой они будут заботиться о чужих детях, сильно варьируется. Например, жвачные животные, такие как овцы, обычно не интересуются никакими детьми, кроме своих. После того как новорожденный ягненок падает на землю в амниотическом сгустке, его мама проводит последующие несколько минут, усердно слизывая жижу, а потом подталкивает малыша, чтобы накормить. Это облизывание, подталкивание и кормление позволяет маме и детенышу почувствовать уникальный запах друг друга и запомнить друг друга. Спустя несколько часов окно взаимного изучения закроется, и очень сложно будет снова его открыть. Впоследствии овца будет посвящать время и молоко собственному ягненку и отгонять его подальше от других овец, которые будут встревать в их взаимодействие. Если ягненок осиротеет, его с небольшой долей вероятности «усыновят», и не исключено, что он будет голодать в стаде, где полно кормящих мамаш. Могу поспорить, что овца, которая позволит ягненку-сиротке умереть от голода, и ухом не дернет ради детенышей черепахи.

Сравните это с открытым-для-объятий материнством, которое можно наблюдать у скромной крыски. Это щедрая мать, которая усиленно работает над тем, чтобы быть ближе к детям. Она перебежит через бьющие током металлические решетки – для нас это эквивалентно хождению по углям, – если ее деток посадят на другой стороне. Мамы-крысы претерпят больше страданий ради детей, чем голодные крысы ради еды, или крысы, страдающие от жажды, ради воды. Но, наверное, самое замечательное, что крысы будут страдать и сражаться за малышей, даже если это не их дети.

Моя коллега Стефани, психолог из Мичиганского университета, недавно нашла данные о уже подзабытом исследовании Вильяма Вильсонкрофта, которое в 1968 году как раз продемонстрировало этот факт. Вильсонкрофт и его студенты выбрали пять беременных крыс и научили каждую из них, что, когда она нажимает на рычажок в своем ящике, в ее миску по желобку падает корм для крыс Purina. Если беременные крысы испытывают такой же голод, какой испытывала я в этом состоянии, уверена, что все они были счастливы научиться такому фокусу!

Затем, после того как у крыс появились детеныши, им был дан день на то, чтобы понянчиться со своим потомством, а дальше исследователи разделили их. Озадаченные мамы подошли к рычажку в своих опустевших ящиках и обнаружили, что хотя бы корм, как и раньше, скатывается по желобку. По крайней мере, так было после шести нажатий. А за седьмым нажатием последовал не сухой грохот корма, а мягкое постукивание. По желобу скатился лысенький розовый малыш, один из потерянных детенышей, прямо в миску!

Как вы думаете, что мамы сделали с этим открытием? Двое из пяти нежно взяли детишек в зубы и отнесли в безопасное место в норке, примерно в трех футах от миски (почти метр). Оставшиеся три, нажав на рычаг еще несколько раз, обнаружили, что после каждого нажатия к ним скатываются крысята, их собственные родные детки. В конце концов, все мамы повели себя одинаково – нажимали на рычаг и переносили потерянных детей в норку.

Но на этом эксперимент не закончился. На тринадцатое нажатие рычажка произошло что-то новое: на этот раз скатившийся по желобу малыш не был родным малышом мамы. Мама-крыса никогда не видела его до этого момента. И что теперь? Если бы мамы-крысы были бы такими же, как овцы, «приблудные» малыши, наверное, умерли бы в этой миске. К счастью, крысы предпочитают другой подход: детеныш – он и в Африке детеныш. Ни одна из пяти крыс не стала колебаться. Все они забрали крысят и оттащили к своим малышам. Потом они возвращались к рычажку и снова нажимали – и опять, и еще раз, – перенося крысенка за крысенком в укромное местечко, где уже были не только их собственные дети.

А теперь прикиньте, как долго продолжался этот процесс? Десять минут? Час? Вы удивитесь, но ответ – он бы, наверное, никогда не закончился. Остановить этот дождь из крысят решили исследователи: три часа они снова и снова заполняли желоб малышами, а поэтому решили закончить опыт, в полном изнеможении. За это время супермама из группы, крыса номер 5, спасла поразительное количество – 684 детеныша (в реальности крысят было меньше – 20, кажется, просто ученые незаметно забирали их из норки, чтобы снова положить в желобок). Один спасенный крысенок каждые пятнадцать секунд, на протяжении трех часов, без передышки, – за это время крыса прошла больше полукилометра. Наименее энергичная мамаша спасла 247 детенышей, тоже немало. Кроме того, все мамы были одинаково внимательны по отношению и к своим, и к чужим, что может означать только одно: для некоторых млекопитающих мам все малыши – свои, и тревога «Ребенок!» взывает их к действию (даже если опять же эта тревога не всегда одинаково звучит в матерях).

Такой подход «бери-всех-падающих» свойственен не только крысам. Многие другие млекопитающие, живущие группами, преуспевают в «материнстве-для-всех», проявляя заботу в том числе и о чужих детенышах. В некоторых случаях «мамы-для-всех» не только находятся рядом с чужими малышами, чтобы защищать их от опасности и кормить, но фактически усыновляют их. «Мамами-для-всех» могут быть сестры, тети и другие родственники женского пола, но не всегда. И, несмотря на название термина – «мамы-для-всех», самцы тоже могут становиться «матерями-для-всех» почти во всех аспектах воспитания потомства у многих видов животных.

Появление «материнства-для-всех» среди животных в основном связано с потребностью в «новой крови» или молодняке. Это та линия поведения, которая может возникнуть у животных с большей вероятностью, чем рожать незрелорожденных детей. Поэтому для овец, которые рождаются сразу с мехом и способностью стоять и ходить через пару минут после рождения, «материнство-для-всех» не подходит, а для крыс, которые рождаются голыми, слепыми и абсолютно беспомощными, – подходит еще как. Среди млекопитающих энергичное «материнство-для-всех» наблюдается у морских и обычных львов, шакалов, волков и собак. Не забывайте, кстати, что все эти заботливые животные также являются хищниками (даже собаки не всегда бывают добры). Свирепство этих животных на охоте – полная противоположность той нежности, которую проявляют не только взрослые особи, но и молодые, и не только к своим детенышам, но и к чужим. Одна и та же львица, которая, рыча, потрошит антилопу гну, уже через минуту может трогательно ухаживать за детенышами другой самки. И это довольно интересное противопоставление овцам, которых изображают до невероятных масштабов невинными существами, а они между тем проявляют бездушие и даже жестокость к чужому ягненку. Это хорошее напоминание, что нет ничего противоестественного или удивительного в способности одного и того же живого существа на подлинную дикость и одновременно на истинную заботу.

Одним из свидетельств такого противопоставления может служить львица из Кении, которую прозвали Камуньяк, в переводе «Благословенная». В 2001 году ее обнаружили рядом с детенышем орикса, что было ошеломляющим фактом для местных жителей, ведь орикс был жив. Ориксы – это антилопы, которые входят в рацион львов. Ну и как это объяснить? Никто точно не знает, но полагают, что львица могла наткнуться на малыша и его мать, и мать успела удрать. В нормальном случае здесь бы и настал конец детенышу. Но Камуньяк не только не стала атаковать его – она забрала малыша себе. Издалека можно было увидеть, как она лежит или ходит рядом с ним, а иногда даже чистит своим жестким языком. Львица реагировала на крики маленького орикса и отчаянно защищала его, один раз – от леопарда. Она не отходила от него надолго, чтобы найти еду для себя, и ей, должно быть, очень сильно хотелось есть.

Увы, история закончилась печально – детеныша убил и съел другой лев, когда Камуньяк отлучилась буквально на несколько минут. Судя по поведению львицы, она скорбела о смерти своего приемыша. Сначала она бросилась на льва, который атаковал его, а после, понимая, что уже ничего не сделать, ходила и грустно рычала. Но самое интересное было впереди: вскоре Камуньяк заметили с еще одним детенышем антилопы – вторым из шести, которых она пыталась взять под свою опеку. Ее навыки материнства улучшались, и… рос альтруизм: она позволяла малышам видеться с матерями, прежде чем начинала отгонять взрослых самок, не нападая на них.

Несомненно, поведение львицы было очень странным, но Камуньяк не одна такая. В Уганде также заметили львицу с детенышем антилопы в зубах – она несла его за шкирку, как будто это был ее долговязый сынок; после ее видели пытающейся (безрезультатно) покормить малыша. А в 2014 году фотографы в Ботсване стали свидетелями сцены, достойной Диснея. Львица убила взрослую самку бабуина, при которой был детеныш. Малыш попытался сбежать, но ему недоставало сил, чтобы взобраться на соседнее дерево. Львица подошла и осторожно приласкала малыша своей массивной лапой. В конце концов она забрала детеныша – как это делали крысы Вильсонкрофта – и отнесла подальше, на небольшое расстояние, где разлеглась в тени и разместила бабуинчика между передними лапами, – фотографы смогли запечатлеть это. Львица также отогнала самца, который попытался посягнуть на ее сокровище. Забота и защита, и, вероятно, кормление, не умер же малыш с голоду, – полный набор поведения мамы млекопитающего, и все это делала львица для детеныша бабуина!

Думаю, что такое поведение объяснить не сложно в контексте подхода «мама-для-всех». Чтобы уметь справляться с молодняком своего вида, львы должны иметь достаточно низкий порог для включения сигнала тревоги «Ребенок!» и последующих действий, связанных с обеспечением защиты и проявлением заботы. И точно так же, как в случае с крысами и львами, энергия, с которой может осуществляться материнская забота, свойственна людям, отличающимся друг от друга по цвету кожи и бесчисленному количеству других черт.

Что же касается львиц, могу предположить, что свою роль сыграла похожесть (очень и очень относительная) маленьких ориксов и бабуина на львят: они такого же размера и расцветки, у них такие же проявления младенчества, как и у многих других видов, а именно: большие глаза и лбы, маленькие носы и челюсти.

Возможно, только самые мамы-мамы из львиц могут становиться мамами для детенышей других видов, а вот для собак такое поведение почти что нормально. Есть много историй о том, как собаки возлагают на себя ответственность за воспитание детенышей других видов животных, включая хищников или жертв других собак. Одна из моих любимых – про Мими, десятилетнюю суку чихуахуа, любимицу женщины по имени Джанет Янг из Флориды. В 2007 году зять миссис Янг нашел четырех бельчат, выпавших из гнезда, и она забрала их себе. Мими к ним она не подпускала, и это казалось разумным – охотничьи инстинкты у песика, даже такого маленького, никто не отменял. Но Мими, как потом миссис Янг рассказывала телеканалу CNN, явно испытывая беспокойство, постоянно пыталась подойти к бельчатам. Наконец женщина решила посмотреть, что же будет, если допустить контакт. К ее удивлению, Мими восприняла детенышей как своих. Она начала их энергично вылизывать, а вскоре стала защищать, даже от своей хозяйки. Что удивительно – у Мими появилось молоко, и это при том, что у нее не было щенков на протяжении четырех лет!

Всего лишь один пример из, наверное, миллиона других, когда домашние собаки проявляют заботу о детенышах не своего вида. В некоторых зоопарках это даже запротоколировано – отдавать осиротевших тигрят или маленьких гепардов собакам на воспитание. Австралийская собака-пастух по кличке Блакели была назначена «резидентом питомника» в зоопарке Цинциннати, где он (да, он) помогал воспитывать десятки животных, оставленных родителями или осиротевших: гепарды, бородавочники, скунсы… Его работа состояла в том, чтобы развить у млекопитающих социальное поведение; для этого он вступал с ними в очень осторожные драки или просто играл. В других зоопарках суки кормят осиротевших детенышей. К примеру, золотистый ретривер по кличке Иззи в зоопарке Канзаса воспитала троих новорожденных детенышей бенгальского тигра вместе со своими собственными щенками. Малыши сразу же, с первого раза, приняли приемную маму, а она – их. Иззи кормила детенышей и заботилась о них, пока тигрятам не исполнился год, и только после этого владельцы зоопарка разлучили их. Ни в каком случае ни собаки, ни тигрята не проявляли друг к другу агрессии. В их последний день вместе фотографы запечатлели, как мама Иззи прижалась носом к одному из тигров, которого воспитала. «Малыш» весил сто сорок фунтов (шестьдесят три килограмма).

Есть еще много примеров, когда домашние собаки заботились о детенышах тигров, львов, гепардов, красных панд, оленей, диких собак, свиней, уток, сов – ну вы поняли. Нет никаких лимитов на виды животных, которым «мама-для-всех» готова помочь.

Хотя плотоядные животные, такие как львы и собаки, могут становиться на удивление хорошими «мамами-для-всех», приматы делают это еще лучше. От небольших тамаринов и мармосетов до сиамангов, многие приматы являются просто отличными мамашами (но при этом шимпанзе и орангутанги здесь явно в аутсайдерах).

Однако настоящими суперзвездами «материнства-для-всех» должны считаться люди. Антрополог Сара Блаффер Харди в своей книге «Мамы и другие» пишет, что мы, люди, обязаны своим видовым выживанием той энергии и неразборчивости, с которыми мы воспитываем детей друг друга. Тогда как хорошие мамы обезьян сами следят за своими новорожденными, причем следят эгоистично, человеческие мамы с самого начала ищут и постоянно получают помощь в воспитании потомства. Харди и другие антропологи изучали представителей отсталых обществ Африки, Азии и Южной Америки, которые до сих пор занимаются собирательством, чтобы понять, как наши предки жили много лет назад и, следовательно, как наш вид развивался. Они обнаружили, что в нижнем конце спектра «материнства-для-всех» находится племя къхунг из Южной Африки, где забота не о своих детях встречается только в двадцати пяти процентах случаев. У других народов, таких как хадза в Танзании, мамы воспитывают чужих младенцев в восьмидесяти пяти процентах случаев. Хотя мамы и сдаются по мере того, как малыши растут, дети хадза проводят почти треть своего младенчества под взорами «мам-для-всех». Племена акка и эфе из Центральной Африки делятся своими детьми и вместе заботятся, защищают, моют и даже кормят их. В этом нет никакой аномалии: женщины кормят грудью не своих малышей почти в девяноста процентах племен нашего времени по всему миру.

«Материнство-для-всех» широко распространено и в современных обществах, хотя принимает различные формы в зависимости от культуры и субкультуры. Большинство современных малышей человеческого вида не получают помощи от двадцати разных людей каждый день, как среднестатистический ребенок племени акка, но тем не менее они будут попадать под «материнство-для-всех» от многих взрослых и старших детей между периодами младенчества и взрослой жизни. Это включает в себя кормление, мытье, обнимание, защиту и развлечения, которые младенцы получают с первых дней от отцов, братьев и сестер, бабушек и дедушек, тетушек и дядюшек, двоюродных братьев и сестер, а также от генетически несвязанных опекунов, таких как врачи, медсестры, соседи и няни. Сюда же входят забота, знания и ресурсы, которые дети старшего возраста получают от учителей, тренеров и других взрослых по мере созревания.

Некоторые считают, что человеческие детеныши получают слишком много заботы от всех, тогда как должны получать ее своих матерей. Убеждение, что детям следует проводить максимально возможное время с матерями ради соответствующего социально-эмоционального развития, является распространенным и не совсем безосновательным в научной литературе. Например, психиатр Джон Боулби всегда настаивал на важности близкой привязанности к одному основному воспитателю (почти всегда к матери) для социального и эмоционального благополучия ребенка. Мысль о том, что ребенок многое потеряет в своем развитии, если его общение с матерью будет ограниченным, лежит в основе публичных дебатов о том, хватает ли работающим матерям времени и сил на уход за детьми. По крайней мере шестьдесят процентов американцев полагают, что для детей будет лучше, если их мать останется дома, чтобы заботиться о них, вместо того чтобы работать. Неработающих мам разносят в пух и прах с еще большим рвением, если они оставляют своих детей на попечение других. Когда после рождения второй дочери я, находясь в отпуске по уходу за ребенком, случайно обмолвилась в присутствии пожилого родственника, что мы наняли ночную няню, надо было видеть его скептическое лицо!

Идея о том, что матерям лучше всего быть единственным опекуном своего ребенка круглосуточно, уходит корнями в послевоенное время, когда сильны были патриархальные взгляды на семейную жизнь и когда не хватало мужчин. Никаких нянь – разве что помощь от опытных старших родственников. Но все ведь меняется, правда? Намного полезнее для детей, когда за ними следят и другие люди, чем когда один или даже два изможденных и неопытных родителя пытаются справиться с круглосуточным ежедневным уходом за одними из самых незрелорожденных детенышей на планете. Как говорила историк Стефани Кунц: «Дети лучше всего показывают себя в обществах, где воспитание детей считается слишком важным, чтобы его полностью вешали на родителей».

«Материнство-для-всех» не только избавляет матерей от порой неподъемного бремени заботы и ухода за незрелыми и ресурсоемкими детьми в одиночку, но также способствует созданию прочных связей между детьми и обществом взрослых, готовых их поддерживать, что дает детям возможность изучать многое из того, что может им понадобиться по мере взросления, и не в последнюю очередь – возможность учиться любить и доверять широкому кругу людей, а не узкому.

Кстати, я должна отметить, что, сосредотачиваясь на материнстве и «материнстве-для-всех», я ни в коем случае не отказываю человеческим папам в праве внести хоть какую-то лепту. Большинство отцов-млекопитающих играют небольшую роль или даже вообще не участвуют в воспитании своих детей, но человеческие папы являются одними из самых преданных и незаменимых «матерей-для-всех». Между непосредственным уходом отцов за своими детьми и косвенной заботой, которую они оказывают тем самым матерям, лежит очевидный факт, что выживание человека как вида, без сомнения, зависит и от заботы второго родителя.

Забота в одиночку о грудных младенцах практически невозможна. Это настолько сложно, что мамы в некоторых отсталых собирательских обществах (как и матери других «мам-для-всех» видов) отказываются от своих малышей, если не получают достаточной поддержки со стороны. Распространенность послеродовой депрессии в гораздо меньшей степени связана с постнатальными гормональными изменениями (обычный миф), чем с тем, насколько сильно удручает уход за ребенком без получения достаточной помощи. Неадекватная социальная поддержка – основной фактор риска развития послеродовой депрессии, гораздо больший, чем бедность или наличие медицинских осложнений. Мой собственный опыт подтверждает это. Мы с мужем старались заботиться о нашей первой дочери без достаточной помощи окружающих, и из-за этого наше психическое здоровье оставляло желать лучшего. Мы не были бедными, у меня не было никаких осложнений, но мы были неопытными в том, как правильно заботиться о детях, не имели живущих поблизости членов семьи и очень нуждались в помощи. Мы стали гораздо умнее по поводу применения дополнительного «материнства-для-всех» во второй раз. Те деньги, которые мы платили Мари, нашей прекрасной ночной няне, которая помогала заботиться о нашей второй дочери, наверное, были лучшей моей инвестицией, и это открыло мне глаза на важность «материнства-для-всех» в воспитании человеческих детей.

Разумеется, ничто из вышесказанного не отрицает важности тесных связей между матерями и их собственными детьми. «Материнство-для-всех» не должно уделять приоритетное внимание благополучию всех младенцев в равной степени или одинаковым образом инвестировать в уход за ними. Но глубоко укоренившаяся способность людей быть «мамами-для-всех» объясняет, почему большинство взрослых готовы помочь нуждающемуся ребенку, даже когда этот ребенок им совершенно незнаком. Благотворительные организации часто используют изображения детей с какими-то проблемами в рекламных объявлениях. Изображения плачущих или страдающих детей могут стать стимулом для получения помощи от незнакомых людей, при том что орды взрослых редко бывают на такое способны. Вспомните о знаменитой фотографии «Напалм во Вьетнаме», на которой голая и обожженная девятилетняя Фан Тхи Ким Фук и несколько других детей бегут, испуганные, пытаясь спрятаться от напалма, обрушившегося на их деревню. Эта пронзительная фотография послужила подпиткой для развития общественного выступления против войны во Вьетнаме. Подумайте также о душераздирающем снимке, на котором мы видим Айлана Курди, сирийского малыша, чье безжизненное маленькое тельце было найдено на турецком пляже. Вид погибшего мальчика вызвал сострадание среди миллионов людей и повлиял на серьезную помощь сирийским беженцам. Благодаря этому снимку, который передает трагедию, значительно увеличилось количество благотворительных пожертвований. Морская служба помощи мигрантам (MOAS), благотворительная организация, отвечающая за спасение беженцев в Средиземном море, отметила пятнадцатикратное увеличение пожертвований через двадцать четыре часа после публикации фотографии. Среднее количество пожертвований для шведского Красного Креста увеличилось в сто раз за неделю после публикации фотографии по сравнению с неделей, на которой произошло это ужасное событие.

Такого рода проявления «материнства-для-всех» – фундаментальная черта человеческой природы, которая помогает объяснить, почему у нас такие низкие пороги сигнала тревоги «Ребенок!». Мы сталкиваем львов и собак с этого пьедестала. Но наши сигналы в основном работают так же, как и у них: стремление к заботе сводится к восприятию того, что этологи называют «ключевыми стимулами», по которым мы распознаем младенцев и маленьких детей. В эти признаки входят большая голова, большие глаза, маленькие подбородок и челюсть, ну и маленькое тельце, конечно. Это то, что отличает детей от взрослых почти у всех видов позвоночных животных и, соответственно, влияет на получение заботы от взрослых. Причина, почему дети выглядят именно так, довольно проста: их верхняя часть черепа (и мозг) растет быстро, в отличие от нижней части. Эти признаки особенно выражены у млекопитающих, поскольку молоко влияет на развитие черепа. Получающиеся в результате развития пропорции, которые зоолог Конрад Лоренц назвал термином «миловидные» (Kindchenschema), создают ощущение утонченности и выглядят приятными, что привлекает внимание взрослых и заставляет их проявлять особое внимание.

Например, Джим Коан и его коллеги из Университета Вирджинии обнаружили, что после того, как взрослые мужчины и женщины просто просматривают фотографии детенышей животных, движения их тела становятся более медленными и более осторожными. Это действует особенно явно, если на картинках изображены необыкновенно симпатичные и похожие на малышей человека детеныши животных. Мои собственные исследования показали, что просмотр изображений человеческих младенцев вызывает желание приблизиться к ним. С моей студенткой Дженнифер Хаммер мы показывали сорока пяти субъектам исследования изображения незнакомых им взрослых и младенцев на экране компьютера и просили поочередно классифицировать каждую картинку, перемещая рычаг на или от себя. Цель исследования заключалась в том, чтобы измерить степень, с какой разные образы вызывали у респондентов либо желание приблизиться, либо избежать пересечений. Приближение и избегание являются одними из самых примитивных эмоциональных реакций, которые есть у человека, и почти любой эмоционально значимый стимул вызовет желание сделать то или иное движение (а иногда и то, и другое). Приближение и избегание можно измерить в лаборатории – в нашем случае с помощью джойстика, подключенного к компьютеру. Когда мы сравнивали, как быстро участники исследования толкали или тянули рычажок, реагируя на лица, мы обнаружили, что они делали это одинаково быстро, если видели взрослые лица, что означало: они не испытывают особой мотивации к выбору приблизиться или избежать. Но когда субъекты (как мужчины, так и женщины) смотрели на лица младенцев, они гораздо быстрее тянули рычаг к себе, что указывало на явное и осознанное желание приблизиться. Мы также обнаружили, что такое поведение связано с психопатией. Субъекты, которые считались менее психопатическими, или, иными словами, более заботливыми, сильнее реагировали на изображения младенцев, показывая внутреннюю связь между своей реакцией и способностью сострадать.

Психологом Лесли Зеброуиц и ее коллегами было зарегистрировано много других ситуаций, в которых милый вид ребенка влияет на проявление заботы со стороны взрослых, независимо от того, является ли обладатель ангельской внешности настоящим ребенком или взрослым с детским лицом, или это просто детский голос. Взрослые люди с детскими чертами лица вызывают больше внимания и заботы. Им удается добиваться более лояльных судебных приговоров за небольшие преступления, и они с большей вероятностью получают помощь от незнакомых людей. Такие эффекты появляются не только из-за того, что, похожие на детей, они более привлекательны. Дело скорее в том, что они пробуждают большую заботу и желание защитить их в тех людях, с которыми они сталкиваются. Обратите внимание, что похожие чувства вызывают мультяшные персонажи, игрушки и нарисованные в стиле Бэмби животные.

Этот факт помогает объяснить всю ту огромную помощь «родителя-для-всех», которую люди предоставляют животным. Не задумывались ли вы, что домашние кошки и собаки – это инфантильные дикие кошки и волки, которым люди предоставляют полный набор услуг по материнской заботе, включая постоянное пребывание рядом, мытье, питание и защиту? Более половины всех американских семей этим и занимаются, причем с огромным удовольствием, что уже долгое время пытаются объяснить ученые. Любовь – да, но по-настоящему рациональной причины, почему так много людей из самых разных культур ухаживают за домашними животными, нет, хотя некоторые наши воспитанники выполняют довольно-таки полезные функции, например, охраняют дом и хозяина, ловят мышей, даже лечат своих «родителей». Но в то же время для многих содержание домашних животных становится головной болью из-за огромной нехватки времени, особенно в промышленно развитых странах. Но мы их любим и часто не можем отказать себе в удовольствии завести кошку или собаку (самый распространенный вариант).

Может быть, мы просто не можем пойти против себя? Мы буквально созданы для того, чтобы быть родителями, и наши пороги в отношении того, кого мы будем считать получателем нашей энергии «материнства-для-всех», довольно размытые. Высказывались предположения, что одной из причин роста количества домашних питомцев в промышленно развитых странах является снижение уровня воспроизводства в этих странах. Получается, что мы заводим кошек-собак и прочих хомячков, чтобы удовлетворить свою потребность в «материнстве-для-всех», которую нам не всегда удается дарить человеческим младенцам.

Но люди также реализуют свой потенциал «материнства-для-всех» не только на домашних животных. Достаточно вспомнить ту толпу на пляже во Флориде, вместе с которой я провожала детенышей-логгерхедов к океану. В тот день я была частью союза мужчин и женщин, мальчиков и девочек, всех, кого объединило чувство «материнства-для-всех» в сердце. Эти маленькие черепашки были всего лишь крупинкой в океане диких животных, которым американцы помогают или которых спасают каждый год. Бельчата не встретили бы свою новую «маму-для-всех» в лице чихуахуа Мими, если бы не люди – Джанет Янг и ее зять. Даже в таком большом городе, как Вашингтон, есть много «мам-для-всех» по отношению к обитателям дикой природы. Я стала одной из них еще раз вскоре после того, как отправилась на пробежку по моему району в сентябре прошлого года.

Только я свернула на большой и оживленный бульвар, как встретила мужчину и женщину, уставившихся на верхушку дерева. Я ухватила взглядом слабенький клювик и пучки серых перьев, торчащие между сжатых пальцев мужчины. Любопытство взяло верх, и я остановилась, чтобы спросить, что происходит. Мужчина раскрыл кулак – в нем был детеныш голубой сойки. Он был спокойным, у него не было никаких повреждений, но он сидел настороже и смотрел на меня сверкающими черными глазками. Мужчина поведал мне, что ехал в автомобиле и заметил птицу посреди дороги, в пушистых младенческих перьях и неспособную летать. Несмотря на довольно оживленное движение, он выпрыгнул из машины, чтобы подобрать птенца и отнести в безопасное место. Но теперь у него не было ни малейшего понятия, что с ним делать дальше; он и подошедшая женщина как раз пытались найти гнездо на дереве. Оба они торопились на работу, и у них не было возможности стоять там бесконечно.

Разве не кажется интересным, что ни один из нас троих даже не подумал просто оставить маленькое существо на тротуаре, чтобы позаботиться о своих собственных проблемах? Нет, это было немыслимо. Был ли у меня выбор, кроме как предложить взять птенца себе? Так я и сделала. Мужчина аккуратно и нежно переложил в мои руки теплое, облачно-мягкое тело птицы, поблагодарил меня и уехал, а я понесла птенца домой. Его чешуйчатые когти, унаследованные от динозавров, впивались в мои пальцы, его сердечко бешено колотилось. Он не издал ни единого звука, и его взгляд не отрывался от моего лица. Дома я положила его в маленькую коробку, застеленную тканью, а потом отвезла в местный приют под названием «Дикая природа города», где его приняли и вырастили вместе с братьями и сестрами по несчастью, привезенными другими «матерями-для-всех». Я знала, что подросших животных выпускают обратно в лес или парк. Иногда я вспоминаю об этом малыше. Надеюсь, что с ним все хорошо.

Конечно, вы уже поняли, к чему я это все веду.

«Материнство-для-всех», а в особенности его проявления в виде заботы и обеспечения безопасности, почти не отличаются от экстраординарного альтруизма. То, что мой героический спаситель сделал для меня в 1997 году, сделал и анонимный житель Вашингтона (в немного менее экстремальной форме) для птенца голубой сойки; он заметил, что уязвимое существо находится в беде, буквально в то же мгновение принял решение помочь; он рискнул собственной безопасностью, сворачивая на обочину и выбегая на дорогу, по которой ехали машины, только ради того, чтобы спасти это существо.

Еще более сопоставимый пример можно увидеть в разлетевшемся по Сети видео, где русский автолюбитель рискует собой, чтобы спасти котенка, оказавшегося на оживленной трассе.

Стремление реагировать, обеспечивая защиту и окружая заботой маленьких и уязвимых, даже при значительном риске и потерях для нас самих, – это наша врожденная особенность, как у всех млекопитающих. Наши поступки по отношению даже к молодым особям, которые никак к нам не относятся, – это наше богатство от природы как у любого группового и социального млекопитающего, детеныши которого появляются на свет незрелорожденными. Но особенность, заложенная в нас самим мирозданием, которая есть только у нас и еще у немногих других видов (в это число входят домашние собаки), – это готовность реагировать на нуждающихся в помощи существ, даже если мы никогда не видели их раньше, даже если при других обстоятельствах мы бы восприняли их как хищников или даже вредителей. Если наш очень чувствительный (и неразборчивый) сигнал тревоги «Ребенок!» активируется – это и есть основа для возникновения экстраординарного альтруизма.

«Материнство-для-всех» – это альтруизм, правда. «Мамы-для-всех» постоянно готовы встретить уязвимость, страдание и потребность в них, и они могут реагировать на это, одаривая живое существо заботой, даже если объект их ухаживаний незнаком им и совсем никак с ними не связан. Детеныш крысы, перенесенный вовсе не его мамой, теленок орикса, оберегаемый львицей, или голубая сойка, подобранная на улице, обязаны своей жизнью «мамам-для-всех», которые спасли их так же уверенно, как мой дорожный спаситель, должником которого я являюсь. Точно так же Присцилла Тирадо не забудет Ленни Скутника, а жизнь Зины Уильямс продолжается благодаря Кори Букеру, а жизнь пациентов с почечной недостаточностью – благодаря анонимным донорам… Все эти поступки стимулируют одинаковые нейронные механизмы.

Прямым доказательством тому, что «материнство-для-всех» является основой альтруизма, стали результаты исследования людей и обезьян, которые проводил Карел ван Шайк в Цюрихском университете. Он и его коллеги хотели обнаружить эволюционные причины для альтруизма, или того, что они называли проактивной просоциальностью, по которой один субъект спонтанно помогает другому, не получая никаких выгод взамен. Субъекты исследования были помещены в условия, при которых они могли что-то делать для других (например, добывать пищу в группах обезьян), но для себя ничего не получали. Ученые пытались установить, какие именно факторы среди различных видов влияют на желание оказывать помощь: размер мозга (что соотносилось с уровнем интеллекта), социальная толерантность (у обезьян – в ее общем проявлении), частота случаев групповой охоты и то, являются ли виды склонными к образованию крепких связей в паре. Также были изучены уровни проявления «материнства-для-всех».

Оказалось, для всех приматов, включая людей, лучшим мотиватором к альтруистичному поведению было «материнство-для-всех». У макак и шимпанзе, которых нельзя отнести к заботливым мамашам, особенно в отношении чужих детенышей, желания помогать кому-то практически не возникало. Зато среди тамаринов и людей – а у них очень мало общих черт, за исключением стабильных проявлений «материнства-для-всех, – альтруистичные поступки были самым обычным делом. Большинство других характеристик, на которые исследователи также обращали внимание во время исследования, не имели сколько-нибудь существенного значения.

Мораль сей басни такова: виды, которые заботятся о детях друг друга, гораздо более склонны вообще помогать друг другу – быть альтруистичными, – даже если никакой выгоды им не светит. Исследователи пришли к выводу, что «проявление нашими предками гоминидами широкого спектра заботы в духе “материнства-для-всех” позволяет дать наиболее краткое объяснение происхождению человеческого гипервзаимодействия», или, другими словами, альтруизма.

Такое объяснение имеет глубокий смысл. Эволюция материнства довольно хорошо подходит под источник способности заботиться о благополучии любого существа вне себя; эволюция «материнства-для-всех» представляет собой источник способности распространять эту помощь очень далеко и широко, а не жадно хранить для собственного потомства.

Но можно ли также объяснить через «материнство-для-всех» более редкий феномен экстраординарного альтруизма? Я считаю – можно.

У всех видов, которые я описывала, очевидны разные проявления «материнства-для-всех» от особи к особи. Желание заботиться о младенце, как и вообще желание заботиться значительно варьируются не только среди разных представителей вида, но и в каждом отдельно взятом существе. Вильсонкрофт, когда проводил опыты на пяти мамах-крысах (все они стали мамами в первый раз), не выявил, насколько различаются способности и мотивация каждой из мам в заботе о потомстве, хотя, вероятно, такие различия были. Большинство львов убьют детенышей антилопы или бабуина, уж если они попались им на глаза, но несколько из них этого не сделают, а некоторые, как Камуньяк, даже пойдут на крайность и будут заботиться о «сиротах». И конечно же, среди нас, людей, такие различия особо значительны: в нашем интересе к «материнству-для-всех», в нашей способности к нему и в целом к проявлению альтруизма. Но есть ли прямые доказательства, что разное отношение «мате-рей-для-всех» лежит в основе особых поступков под воздействием человеческого альтруизма?

Вспомните исследования, которые позволили установить, что предсказать склонность к альтруизму можно по реакции человека на испуганное лицо. Те, кто находятся в самом нижнем конце континуума заботы – психопаты, – не способны это сделать, вероятно, из-за дисфункции амигдалы. Они не воспринимают сигнал испуга, поэтому у них не получается дать соответствующий эмоциональный и поведенческий ответ. У нормальных людей, не обязательно альтруистов, сигналы страха со стороны другого человека должны подавлять агрессию и вызывать эмпатическую озабоченность. Альтруисты к таким сигналам необычайно чувствительны, и их отклик бывает мгновенным.

Теперь подумайте вот над чем. Выражение испуга – единственное, которое меняет лицо таким образом, что оно становится похожим на лицо ребенка. Испуганные глаза широко раскрываются и становятся круглыми, брови поднимаются домиком, рот тоже округляется, зрительно уменьшая челюсть. Вместе эти черты создают ощущение уязвимости, покорности, инфантильности и дают шанс одуматься обидчику, если он способен эти сигналы воспринять.

Однажды мы с моим студентом Робертом Клеком и коллегой Реджинальдом Дж. Адамсом провели небольшое исследование: попросили группу людей описать искаженные страхом лица. Почти все использовали слово «инфантильный». Эмоцию страха опрашиваемые продолжали находить детской, даже когда мы изменили лица, убрав некоторые из ключевых показателей (например, опуская на компьютере брови или закрывая рот). Это помогает объяснить обнаруженный мной и моей студенткой Дженнифер Хаммер факт, что люди реагируют на чужой страх тем же набором действий, которые они показывают при взаимодействии с младенцами (успокоить, утешить, обнять и т. д.).

Выражение испуга – увеличенные глаза, скошенные брови и округленный рот – делает взрослых людей отчасти похожими на младенцев.

Почти наверняка выражение испуга эволюционировало, чтобы выглядеть так, как выглядит. Вообще, все базовые эмоции, включая страх, на лицах всех без исключения людей, к какой бы расе они ни принадлежали, отражаются одинаково. Мета-анализ, проведенный моим наставником Нилини Амбади и моей коллегой Хиллари Ангер Эльфенбайн доказывает это. В рамках сотен исследований, проведенных с представителями разных культур, они обнаружили, что не только эмоции выражаются одинаково, но и считываются точно так же. Принимая во внимание, что некоторые из близких нам приматов тоже умеют визуально показывать эмоции, будет ошибкой считать, что эмоции, отражающиеся на лице, – это «социальное приобретение». Нет, это часть эволюции, и можно даже сказать, что они привели к эволюционному продолжению вида.

Самые впечатляющие объяснения, найденные в эволюционном развитии, применимы к разным видам – об этом говорят, в частности, Карел ван Шайк и его коллеги, зафиксировав взаимосвязь между «материнством-для-всех» и альтруизмом.

Важно обратить внимание на поведение, которое определяется чувством страха. Собаки и волки, чтобы на них не нападали, приседают или перекатываются, подтягивают лапы и хвост близко к телу, прижимают уши. Они могут скулить, могут даже помочиться. Как объяснялось ранее, такой набор действий обычно включает механизм сдерживания жестокости. Но почему такое поведение препятствует насилию? Или, чтобы немного переставить акцент, почему такое поведение препятствует насилию? Потому что вместе эти действия заставляют агрессора осознать внешние проявления того, что перед ним «ребенок», слабое существо из числа незрелорожденных. Поза лежа на спине, опущенные уши, поскуливание… Именно такие действия подавляют насилие: в сочетании они очень эффективно влияют не только из-за сигнала тревоги: «Ребенок!», но скорее благодаря более громкому и ошеломляющему сигналу: «О боже, ребенок в беде!», а это быстро подавляет желание атаковать, заменяя его заботой.

А что с людьми? Да практически то же самое. Внешние проявления страха очень похожи: человек сжимается, иногда приседает и даже может обмочиться, а пронзительные испуганные крики напоминают громкий плач младенца. Сигналы об испуге это одновременно и сигналы об инфантильной уязвимости. Философ Адам Смит, кажется, интуитивно понял принцип, потому что писал: «Жалобный голос, выражающий страдания, который мы услышим на расстоянии, не позволит нам быть равнодушными к человеку, которому он принадлежит. Как только нас ударяет этим в ухо, мы больше не можем игнорировать интерес к состоянию страдающего, и, если звук продолжается, мы невольно почти летим на помощь». Это описание поражает меня тем, что оно так похоже на признания альтруистов о «почти непроизвольном» желании помочь, как только они узнавали о страданиях других. Вероятно, Смит ошибся только в одном: он сделал вывод, что такая реакция одинакова сильна у всех людей. Это не так. Скорее, те из нас, кто наиболее чувствителен к этим мощным сигналам тревоги, также – не из-за какого-то совпадения – самые альтруистичные.

***

Готова поспорить, что теперь вы без проблем сможете определить, какая часть мозга считается точкой входа в систему родительской заботы. Именно – миндалевидное тело! Конечно, не только амигдала ответственна за работу этой системы, как и никакая отдельная область не может в одиночестве обрабатывать и производить когнитивные и поведенческие проявления человека. Но она важна для того, чтобы родитель мог успешно заботиться о потомстве.

Входящая сенсорная информация любого мотивационного значения непременно движется в сторону амигдалы. Если человек распознает ключевые стимулы – большая голова и большие глаза, маленькая нижняя часть лица (то, что делает детские лица такими милыми), – информация попадает именно туда, в амигдалу. Лесли Зеброуиц и другие поняли, что любое лицо с такими чертами, неважно, взрослый это или ребенок, влияет на активность амигдалы. Плач ребенка тоже обрабатывается в амигдале, и эти звуки активируют эту область мозга. Почему? Потому что амигдала считает важным от природы реагировать именно на инфантильные черты, для нее важен сигнал «Ребенок!».

Интересный вопрос состоит в том: а что же дальше? Что произойдет, когда амигдала принимает эти сигналы? Как будет происходить обработка информации и как человек придет к выводу, что нужно немедленно оказать помощь?

Частично вы уже знаете, что ответить. Слышать и видеть признаки страха – значит, проецировать это состояние на себя. Организм так и делает. Наверняка вам приходилось переживать отраженный испуг: кто-то испугался, а у вас участилось сердцебиение, подскочило давление, вспотели ладони. Это эмпатический ответ, в том смысле, что все эти симптомы помогают человеку понять состояние испуганной жертвы. Но есть еще кое-что. Вы тоже испуганы, вам тоже хочется убежать или спрятаться, но вы так не делаете. Исследования, проведенные мной (с рычажками), показали, что большинство людей скорее подойдут к испуганному, а не сбегут от него.

Вероятно, в нашем миндалевидном теле происходит что-то близкое к алхимии. Мы хотим сбежать, а вместо этого приближаемся, и мы готовы проявить заботу, взять под защиту. И никаких раздумий не требуется – реагируем мы буквально за секунду. Мгновенное решение подойти к тому, кто испуган и выглядит уязвимым, несомненно, появляется из-за того, что испуганный человек становится похожим на младенца. В нашем опыте с рычажками люди быстрее всего реагировали на детей и на эмоцию страха на лице, интуитивно нащупывая имплицитную связь. Похоже, после того, как мы видит искаженное страхом лицо, где-то в мозге, скорее всего в амигдале, которая отвечает за выбор поведения «подойти или убежать», стрелки переводятся в сторону инфантильности, и мы спешим оказать помощь.

Но кто или что выполняет это «переключение»? «Стрелочник», – засмеетесь вы. Верно, стрелочник, но в мозге это делает не единичная структура, а нейронный передатчик, состоящий из девяти связанных аминокислот, которые производит гипоталамус. Эта чудотворная смесь называется окситоцин, и это она меняет активность в нескольких областях нашего мозга, в том числе в амигдале, одновременно.

Сложно точно определить, когда и как в нашем мире появилась первая молекула окситоцина, но почти точно она зародилась в мозге цинодонта, потому что все его потомки – и только они – умеют его производить. Окситоцин вместе со своим близким родственником, гормоном вазопрессином, вероятно, появились вследствие расщепления еще более древнего гормона вазотоцина, который на сегодняшний день можно найти у рыб, рептилий (в том числе у морских черепах), амфибий и птиц и который отличается от окситоцина единственной аминокислотой в составе.

Но какой же эффект она при этом порождает!

Окситоцин ответственен за две основные физиологические функции, необходимые млекопитающим, чтобы производить потомство. Первая – он стимулирует сокращения гладких мышц матки при родах. Если вы или кто-то из вашего окружения знаком с таким препаратом, как питоцин, то понимаете, что это за штука. Мои вторые роды стимулировались как раз питоцином, и, после того как медсестра вколола мне его, мне не пришлось производить никаких усилий на протяжении двух часов: моя матка сокращалась сама. А между тем питоцин это всего лишь форма окситоцина, которую создали в лаборатории.

Вторая – это кормление грудью. Окситоцин не участвует в производстве молока, у него другая функция. Ребенок припадает к соску и начинает сосать. Ощущение потягивания передается от соска к гипоталамусу, и он приказывает нескольким группам клеток начать вспенивание окситоцина. Гипофиз открывает путь окситоцину в кровоток, предупреждая, что молоко необходимо передать в сосок. И – вуаля – молоко течет. Этот очень быстрый процесс называется рефлексом выброса молока, и он существует у млекопитающих уже много миллионов лет.

Конечно, физиологическая способность к лактации – это далеко не все. Производство молока только тогда будет полезным, если оно будет сопровождаться всеми поведенческими, когнитивными и эмоциональными изменениями, которые позволят малышам извлекать выгоду из кормления. Такие изменения включают в себя желание матери проводить время в непосредственной близости к ребенку, избавление от страха перед ним и различные действия по обеспечению защиты, благодаря которым мамы могут растить свое потомство. Все эти изменения происходят за короткий срок, и это невероятно, но поддерживаются они окситоцином, тем же химическим веществом, которое помогает ребенку родиться и которое обеспечивает его «молочной рекой». Если молоко и материнская забота являются определяющими характеристиками млекопитающих – а так и есть, – тогда давайте признаем, что мы, млекопитающие, обязаны всем, что у нас есть, маленькому скоплению из девяти аминокислот. От этой мысли у меня просто мурашки бегут, и я реально заставляю себя остановиться и не думать об этом.

Первоначально значимость окситоцина была обнаружена во время опытов над крысами. Насколько вы помните, крысы-мамы Вильсонкрофта были мамами впервые за свою жизнь. И эта деталь важна, потому что крысы, у которых в первый раз появляются крысята, ведут себя абсолютно по-другому по отношению к детенышам. Они хуже, чем овцы, можете верить или не верить. Крысы-девственницы считают запах и плач крысят крайне разочаровывающим и обычно сбегают, чтобы не находиться рядом со всем этим. Если их заставляют находиться близко к детенышам, иногда они нападают или даже пытаются загрызть малышей. «Иу, – обычно слышу я, как они про себя говорят, – я вот прямо совсем, совсем-пресовсем не люблю крысят».

Но кое-что может превратить этих бессердечных каннибальш во внимательных чутких матерей, которые будут часами неустанно спасать своих детенышей, – окситоцин.

За несколько дней и часов до родов в гипоталамусе крысы начинают пролиферировать нейроны, производящие окситоцин. Рецепторы молекул окситоцина активизируются и продвигают это вещество туда, где его раньше не было: в ядро обонятельного анализатора, которое регулирует реакции на запахи; гипоталамус; краевую полосу, отделяющую таламус от желудочковой поверхности хвостатого ядра в головном мозге; волокна, соединяющие гипоталамус и миндалевидное тело; и само миндалевидное тело. Эти изменения в итоге и должны привести к расцвету заботливого материнского поведения.

В течение 1970-х годов было предпринято немало усилий для выявления нейронных передатчиков, ответственных за появление материнской заботы, и они в значительной степени потерпели неудачу. Эстроген, прогестерон, пролактин – все это гормоны, участвующие в процессе репродукции у женщин и, по-видимому, очень полезные для осуществления материнства у людей, однако, когда этот стандартный набор вводили в мозг крыс-девственниц, их отвращение к крысятам никак не менялось. Но когда Корт Педерсен и его коллеги ввели окситоцин, реакция на детенышей трансформировались буквально за считаные минуты.

В ходе эксперимента исследователи разделили более двухсот еще не рожавших самок крыс на группы. Одну группу выбрали случайным образом, чтобы ввести участникам инертный солевой раствор в заполненные жидкостью полости внутри их мозга. Потом крыс из этой группы по одной помещали в клетку, где на расстоянии трех дюймов друг от друга были три крысенка. Большинство самок проигнорировали детенышей. Менее чем каждая пятая показала признаки материнского поведения – и то не сразу, а в течение часа (они собрали малышей в кучу, вылизали их, соорудили норку из обрезков ткани и бумаги, что были в клетке, и перенесли туда крысят).

В мозг крыс из другой группы ввели вазотоцин, вазопрессин и эстроген. Никаких изменений.

Когда же в мозг крыс из третьей группы ввели окситоцин, изменение было быстрым и кардинальным. Почти три четверти крыс начали усердно заботиться о крысятах – четырехсотпроцентное изменение по сравнению с исходным уровнем.

Эксперимент показал, что окситоцин может способствовать не только материнству, но и «материнству-для-всех», потому что детеныши для крыс были чужими. Но стоит отметить, что даже подзарядка окситоцином не повлияла на всех крыс одинаково. Около двадцати процентов крыс не проявили признаков материнского поведения, а еще семь процентов убили (!) по меньшей мере одного детеныша – равно как и в каждой другой группе.

Увеличивающееся количество исследований с тех пор обозначило критическую роль, которую окситоцин играет в материнстве и «материнстве-для-всех». Было обнаружено, что окситоцин воздействует на появление материнской (и «всематеринской») заботы у широкого разнообразия видов, включая крыс, мышей, макак-резусов, сурикатов, коз и овец, поэтому есть возможность уверенно сказать, что этот гормон аналогично влияет на всех других млекопитающих, которые еще не были протестированы. Самки крысы, чей мозг производит больше окситоцина, как правило, становятся лучшими матерями. Но это не значит, что чем больше окситоцина введено искусственным путем, тем лучше самка будет выполнять свои материнские обязанности. Напротив, такие самки намного хуже, потому что это полностью блокирует рецепторы окситоцина в их мозге, что устраняет материнскую заботу.

Окситоцин может побуждать овец к нежной заботе о «неродных» ягнятах, чего они обычно не делают, причем через тридцать секунд после того, как вещество вводят в мозг.

Это не самая полезная информация для пастуха, так как условия ферм не предусматривают проведения экспериментов с мозгом. А дальше я напишу то, что не всем будет приятно читать. У фермеров есть другой способ стимулировать производство окситоцина – они могут протолкнуть руку в родовой канал и помассировать шейку матки. Весело, да? Но это работает, подобно тому, как бывает, когда ребенок сосет молоко и заставляет материнскую лампочку светиться. Даже в тусклом мозге овец, это правда.

Зона воздействия окситоцина – весь мозг, но в зависимости от вида млекопитающего есть вариации влияния на отдельные области. Однако у всех видов миндалевидное тело – первая мишень. Создается впечатление, что окситоцин специально нужен миндалевидному телу, чтобы уменьшить отвращение к незнакомому виду, запаху или звукам младенца, предотвращая игнорирование или агрессию и открывая дверь – или переключая звук, если вам так больше нравится, – для проявления заботы. Недавние исследования показали, что в случае людей это работает точно так же, как и у других млекопитающих.

Изучать влияние окситоцина на людей сложнее, чем с лабораторными животными. Исследователи вводят окситоцин непосредственно в мозг животных, потому что окситоцин – это очень большая молекула; если вводить ее через кровоток или путем проглатывания, она не сможет преодолеть гематоэнцефалистический барьер (граница между тканями мозга и кровяным потоком). Вводить гормоны непосредственно в мозг живого человека – на это трудно решиться, поэтому исследования воздействия окситоцина на людей были временно приостановлены. Однако в 1990-х годах решение было найдено (все гениальное действительно просто): окситоцин можно впрыскивать в нос в виде назального спрея. Он впитывается через тонкий, пористый слой кожи в область околоносовых синусов и затем попадает в мозг.

Когда я начинала свою постдокторскую работу в НИПЗ, я безумно хотела провести исследование по интраназальному введению окситоцина, чтобы проверить, как вещество влияет на реакции людей, связанные с оказанием помощи. Необходимые документы были составлены в 2004 году, а подписали их только в 2006-м, но к тому моменту, когда я почти разобралась с бумажными проволочками, поднялась волна исследований воздействия окситоцина на человека, и я бы сказала, что это была мутная волна. Окситоцин быстро окрестили «гормоном объятий», «гормоном любви» и так далее в том же духе. Дилерам автомобилей советовали впрыскивать его в системы климат-контроля, чтобы увеличивать продажи (правда увеличивает). Психиатры предполагали, что с помощью окситоцина можно вылечить аутизм (к сожалению, тут не все так просто). А более поздние исследования поставили под сомнение, были ли хоть какие-то из выводов верными. По правде говоря, окситоцин – не панацея, способная сделать социальные взаимодействия более приятными, а всех людей – любящими друг друга. Его основная цель на видовом уровне – обеспечить уход за незрелорожденными детенышами; у некоторых видов он также подталкивает к созданию пар и социальному признанию. Благодаря окситоцину количество объятий может увеличиться, это да, но в других случаях этот гормон будет влиять скорее на агрессивные поступки и тенденцию к стратегии избегания – это, между прочим, тоже формы взаимоотношения «мать – ребенок».

Два года я и мой помощник Генри Юй из клинического центра НИПЗ вводили дозы окситоцина и – параллельно – солевого плацебо в нос десяткам людей, и вот что я вам скажу – ни один из участников исследований не пытался с нами обниматься. Однако поведение людей под воздействием окситоцина менялось (мы изучали проявления родительской заботы). Так, мы обнаружили, что несколько впрыскиваний окситоцина в каждую ноздрю влияют на реакцию на младенцев (она становится лучше), но отношение к незнакомым взрослым становится хуже. Вообще-то, это было вполне ожидаемо и вполне в русле родительской заботы, в том числе «материнства-для-всех»: с одной стороны, мозг регистрирует инфантильность, с другой – незнакомые лица: а вдруг этот взрослый причинит вред ребенку. Вспомните чихуахуа Мими: как только ее организм стал производить достаточно окситоцина, она начала отчаянно защищать бельчат даже от своей хозяйки. Также поступала и львица, которая нападала на взрослых львов, если они угрожали «ее» младенцу-бабуину.

Мы также обнаружили – не забывая о всегда присутствующей вариативности, – что та степень, на которую окситоцин увеличивал расположенность к детям, зависела от изменений в гене под названием OXTR, который влияет на активность окситоциновых рецепторов в головном мозге. Люди с определенным сегментом гена OXTR (версия «А») вне зависимости от того, вводили им дополнительно окситоцин или нет, относились к младенцам заботливо, как и подобает родителям, другие же (при версии «G») проявляли заботливое поведение только после введения гормона. Эти находки пересекаются с исследованиями Педерсена, выявившими, что некоторые крысы – хорошие мамы просто по определению, но большинству представителей вида необходима ощутимая доза окситоцина, чтобы стать реальными мамами. Также мы поняли, что окситоцин повышает способность распознавать счастливые выражения лица, даже если они неярко выражены. А другие исследователи, уже после нас, получили еще более удивительные результаты: окситоцин оказывает сильное влияние на повышение точности определения страха. Одно исследование показало, что окситоцин улучшает способность распознавать страх (и только страх) примерно на семь процентов. Еще два исследования, проведенные в Израиле Мейталом Фишером-Шофти, Симоне Шамай-Цури и их коллегами, показали, что селективное улучшение в понимании страха составляет тринадцать и двадцать процентов.

Чтобы окончательно и бесповоротно подтвердить факт влияния окситоцина на чувствительность к испуганным лицам надо было доказать, что этот гормон должен, по сути, выполнять два действия одновременно. Первое – стимулировать появление сильного эмпатического ответа на сигналы тревоги – испуганное выражение лица, – помогая правильно интерпретировать эти сигналы. И второе – подавлять желание убежать от сигнала, а вместо этого – приблизиться к испуганному человеку. Все, что касается людей, сначала проверяется на животных, и результаты, полученные при наблюдении за крысами в 2016 году, свидетельствовали о том, что этот деликатный баланс сил окситоцин и создает. Когда исследователи вводили окситоцин крысам, моделируя опасность, животные показывали все физиологические признаки страхоподобных реакций – например, у них учащалось сердцебиение, – но они не пытались сбежать от источника страха, хотя имели такую возможность. Эта поразительная двойственность: физиологическое проявление страха, но стойкое поведение, – была вызвана действием окситоцина в двух группах клеток в центральном ядре амигдалы. Благодаря этим результатам можно объяснить то странное обстоятельство, что тревожные крысы получаются намного лучшими матерями, в том числе они проявляют большую храбрость, защищая своих детенышей. Их бесстрашие, по-видимому, обусловлено необычайно энергичной реакцией амигдалы в сочетании с приливом к ней окситоцина, когда детеныши находятся в опасности. Я была очень рада обнаружить все эти результаты, которые важнейшим образом распутывали загадку родительской заботы и альтруизма в более широком смысле.

Итак, хотя никакие современные технологии не могут проверить эту гипотезу непосредственно на людях, я думаю, происходит следующее. Как только сигнал о чьем-то испуге поступает в базолатеральную область амигдалы, происходят две вещи. Во-первых, базолатеральное ядро показывает энергичную реакцию, отражая важность того, что было обнаружено. Затем сигнал передается в центральное ядро амигдалы, которое генерирует эмпатический ответ. Например, он приказывает гипоталамусу усилить признаки физиологического проявления страха, и сердце начинает стучать чаще. Одновременно с этим происходит обработка выражений лица (уязвимых и инфантильных), способствуя увеличению производства окситоцина в гипоталамусе. Когда окситоцин достигает центрального ядра, он вызывает ответ в огромном количестве чувствительных к окситоцину нейронов, которые заполняют латеральную часть этого ядра. На этом этапе нейроны подавляют обычную реакцию на страх в других частях амигдалы. Они сигнализируют клеткам центрального ядра, что нужно немедленно переключаться на проявление заботы. Передача информации производится через связи миндалевидного тела с другими структурами мозга, отвечающими за родительский уход за потомством, например, со стриатумом (полосатым телом) и центральным серым веществом среднего мозга, которые плотно заполнены окситоциновыми рецепторами.

Общая сумма всей этой деятельности является сигналом системы «родительский уход», что рядом есть сладкий и милый ребенок, который нуждается в помощи, поэтому «не будь стервой, Нелли, выйди и забери его!».

Я готова поспорить на деньги, что эта система у психопатов крайне загрязнена (как и другие системы – стоит еще раз уточнить, что психопатия почти наверняка представляет собой не одну дисфункцию, а их сочетание). Нарушение функционирования миндалевидного тела не позволяет психопатическим людям регистрировать страх других; окситоциновая система психопатов, вероятно, не работает как должно из-за нарушений в гене OXTR или по каким-то другим, еще не обнаруженным причинам.

Мы уже знаем, что миндалевидное тело альтруистов чрезвычайно чувствительно к признакам чужого бедствия. Хотя до сих пор у нас есть подтвержденные данные только о том, как они реагируют на испуганные лица, нетрудно предположить, что речь идет о любых признаках, даже косвенных. Многие из альтруистичных доноров почек, с которыми я работала, говорили, что впервые почувствовали спонтанное желание поделиться почкой, когда слышали или читали о том, что кто-то страдает от почечной недостаточности. Кто-то прочитал душераздирающий пост в Интернете, в котором незнакомец описывал, как выглядит жизнь с этой болезнью, кто-то узнал подробности о гемодиализе, не самой приятной процедуре, к которой больной человек буквально привязан. Гарольд рассказывал, что на него, в числе прочего, повлиял некролог о ребенке, который умер от рака крови, потому что не нашли донора костного мозга. Ленни Скутник не видел лица гибнущей женщины – он услышал ее пронзительный крик и бросился в реку. И я всегда задавалась вопросом, видел ли тот мужчина на эстакаде мое испуганное лицо через лобовое стекло?

Похоже, альтруисты получают взрыв эмпатической реакции в ответ на любые сигналы, но, возможно, благодаря высокочувствительным клеткам, производящим окситоцин в их гипоталамусе, или необычно высокой плотности окситоциновых рецепторов в определенных районах миндалевидного тела они не выбирают побег, а ныряют в бездну с головой.

Если все это именно так (а я уверена, что это так), тогда, в конце концов, можно объяснить, почему альтруисты чувствительны к страху (то есть они тоже боятся) и одновременно храбры перед лицом чужих бедствий и почему их бесстрашие так инстинктивно и интуитивно. Сложная цепочка реакций в некоторых самых глубоких областях мозга связывает их с нашими дальними предками – цинодонтами, чьи младенцы нуждались в питании и защите, и эти младенцы никогда бы не выжили, если бы их детский вид не вызвал безусловного желания окружить их заботой и держать в безопасности.

Высокая степень вариативности и чувствительности этих систем проявляется в том, что небольшая часть населения способна настолько остро ощущать страдания и уязвимость незнакомых им людей, что могут реагировать на это так же уверенно, как будто на карту поставлена жизнь их собственного ребенка (или матери).