Я, оставив других, обращусь к тем, которые особенно заботятся о детях или, лучше, должны бы заботиться, но совсем не заботятся, с речью тихой и весьма кроткой и попрошу их не сердиться и не досадовать, если кто скажет, что он лучше их самих знает, что полезно их детям. Родить сына — мало для того, чтобы родивший уже и научил полезному рожденного им; рождение, конечно, много содействует любви к рожденному, но чтобы точно знать, что полезно ему, для этого недостаточно только родить и любить.

Хотя бы у нас все наше было благоустроено, мы подвергнемся крайнему наказанию, если не радеем о спасении детей. Какое осуждение постигнет нас, которые не только сами не имеем попечения о детях, но и против желающих делать это строим козни и восстаем и относимся к детям своим хуже всякого варвара? Ибо жестокость варваров доводит только до рабства, до опустошения и пленения отечества и вообще до бедствий телесных, — а вы порабощаете самую душу и, связав ее как какую-нибудь пленницу, передаете таким образом лукавым и свирепым демонам и их страстям. Именно это, а не другое что делаете вы, когда и сами не внушаете детям ничего духовного, и другим делать это не позволяете.

Нет нам извинения, когда дети у нас развратны, и совершенно справедливо. Потому что если бы порочность в людях была от природы, то иной имел бы право прибегать к извинению, но так как мы бываем и худы, и хороши по свободной воле, то какое благовидное оправдание может представить допустивший до развращения и порочности сына, любимого им больше всего? То ли, что не хотел сделать его честным? Но ни один отец не скажет этого, потому что сама природа настоятельно и непрерывно побуждает его к тому. Или то, что не мог? Но и этого нельзя сказать, потому что многое: и то, что он взял сына на свое попечение еще в нежном возрасте, и то, что ему первому и одному только вручена власть над ним, и то, что он постоянно имел его при себе, делает для него воспитание сына легким и очень удобным.

Таким образом, развращение детей происходит не от чего другого, как от безумной привязанности родителей к житейскому: обращая внимание только на это одно и ничего не желая считать выше этого, они необходимо уже не радеют о детях с их душой. О таких отцах я сказал бы (и никто пусть не приписывает этих слов гневу!), что они хуже даже детоубийц. Те отделяют тело от души, а эти то и другую вместе ввергают в огонь гееннский; той смерти подвергнутся неизбежно по естественной необходимости, а этой можно было бы и избежать, если бы не довела до нее безпечность отцов.

Притом смерть телесную сможет уничтожить воскресение, как скоро наступит оно, а погибели души ничто уже не вознаградит: за ней следует уже не спасение, а необходимость вечно страдать. Следовательно, мы не несправедливо сказали бы, что такие отцы хуже детоубийц. Не так жестоко изострить меч, взять его в правую руку и вонзить в самое горло сына, как погубить и развратить душу, потому что ничего равного ей нет у нас.

Поэтому не странно ли, что ты, если ведешь сына в царский дворец, то и сам делаешь и терпишь все, и его убеждаешь к тому же, чтобы сделать его близким к царю, и не обращаешь внимания решительно ни на что: ни на издержки, ни на опасность, ни на самую смерть, а когда предлагается нам подумать о воинстве небесном, то не скорбишь, если сын твой получит там последнее место и станет ниже всех?

Можешь ли ты сказать, что сын твой или во время совещания с тобой слышал, или сам узнал когда-нибудь, что клянущийся, хотя бы клялся не ложно, оскорбляет Бога? Также, что злопамятному спастись невозможно, ибо пути, говорится в Писании, злопамятных к смерти (см.: Прит. 12, 28)? Или что злоречивого Бог так посрамляет, что даже устраняет его от чтения слова Божия? Также, что гордого и дерзкого Он низвергает с неба и предает гееннскому огню? Или что взирающего на жену нецеломудренными очами наказывает, как действительного прелюбодея? А столь обыкновенного у всех греха — осуждения ближних, навлекающего на нас тягчайшее наказание, убеждал ли ты когда-нибудь сына избегать этого греха и читал ли ему Христовы заповеди об этом? Или и сам ты не знаешь, что есть такие заповеди? Как же сын будет в состоянии исполнять то, заповедей о чем не знает и сам отец, который должен бы научить его?

И, о, если бы было только это зло, что вы не советуете детям ничего полезного, — оно не было бы так велико! Но теперь вы увлекаете их еще к противному. В самом деле, когда отцы убеждают детей заниматься науками, то в их разговоре с детьми не слышно ничего другого, кроме таких слов: «Такой-то — человек низкий и из низкого состояния, усовершенствовавшийся в красноречии, получил весьма высокую должность, приобрел большое богатство, взял богатую жену, построил великолепный дом, стал для всех страшен и знаменит». Другой говорит: «Такой-то, изучив италийский язык, блистает при дворе и всем там распоряжается». Иной опять указывает на другого, и все — на прославившихся на земле, а о небесном никто ни разу не вспоминает, если же иной попытается напомнить, то он прогоняется, как человек, который все расстраивает.

Итак, вы, когда напеваете это детям с самого начала, у́чите их не другому чему, как основанию всех пороков, вселяя в них две самые сильные страсти, то есть корыстолюбие и еще более порочную страсть — суетное тщеславие. Каждая из них и порознь может извратить все, а когда они обе вместе вторгнутся в нежную душу юноши, то, подобно соединившимся бурным потокам, извращают все доброе и наносят столько терния, столько песку, столько сору, что делают душу безплодной и не способной ни к чему доброму. Это могут засвидетельствовать нам изречения и внешних писателей: так, из этих страстей одну, не соединенную с другой, но саму по себе один назвал верхом, а другой — главой зол.

Если же одно (корыстолюбие) в отдельности есть верх и глава зол, то, когда оно соединится с другим, гораздо жесточайшим и сильнейшим, то есть с безумным тщеславием, и вместе с ним вторгается в душу юноши, укоренится в ней и овладеет ей, то кто после в состоянии будет истребить эту болезнь, особенно когда и отцы и делают, и говорят все, чтобы не ослабить эти злые растения, но еще укрепить их? Кто так неразумен, что не потеряет надежды на спасение воспитываемого таким образом сына? Желательно, чтобы душа, воспитанная в противоположном направлении, избегла порочности, когда же наградой за все считаются деньги и для соревнования предлагаются люди порочные, тогда какая надежда на спасение?

Пристрастившиеся к деньгам неизбежно бывают и завистливы, и склонны к клятвам, и вероломны, и дерзки, и злоречивы, и хищны, и безстыдны, и наглы, и неблагодарны, и исполнены всех зол. Достоверный свидетель этого, блаженный Павел, сказавший, что сребролюбие есть корень всякого зла в жизни (см.: 1 Тим. 6, 10), и прежде него то же изъяснил Христос, возвещая, что порабощенный этой страсти не может служить Богу (см.: Мф. 6, 24). Итак, если юноша будет увлечен в это рабство с самого начала, то когда он будет в состоянии сделаться свободным, как может избавиться от потопления, если все толкают его, все погружают и усиленно подвергают необходимости утонуть?

Как же, думаешь ты, сын твой в состоянии будет избегнуть сетей диавола, будучи молод, вращаясь среди Египта или, лучше, среди диавольского воинства, не слыша ни от кого ни одного полезного совета и видя, что все, а больше всех родители и воспитатели, ведут его к противному? Как? При помощи ли твоих увещаний? Но ты внушаешь ему противное и, не позволяя ему вспомнить о любомудрии даже во сне, напротив, постоянно занимая его настоящей жизнью и относящимся к ней, еще более содействуешь его потоплению. Или сам собой? Нет, юноша сам по себе недостаточно силен к подвигам добродетели, а если бы и произвел что-либо доблестное, то оно скоро, прежде нежели возрастет, заглохнет от наводнения слов твоих.

Как тело не может прожить даже малое время, если питается не здоровой, но вредной пищей, так и душа, получая такие внушения, не может никогда помыслить о чем-либо доблестном и великом, но, подвергаясь такому расстройству и расслаблению, постоянно объемлясь порочностью как бы какой заразой, она наконец неизбежно низвергнется в геенну и там погибнет.

Вы, как будто нарочито стараясь погубить детей, позволяете им делать все то, что делая, невозможно спастись. Взгляни несколько повыше. Горе вам, — сказано в Писании, — смеющиеся ныне! (Лк. 6, 25), а вы подаете детям множество поводов к смеху. Горе вам, богатые! (Лк. 6, 24), а вы предпринимаете все меры, чтобы они разбогатели. Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо! (Лк. 6, 26), а вы часто тратите целые имущества для людской славы. Еще: поносящий брата своего подлежит геенне огненной (Мф. 5, 22), а вы считаете слабыми и трусливыми тех, кто молчаливо переносит обиды от других. Христос повелевает воздерживаться от ссоры и тяжбы, а вы постоянно занимаете детей этими злыми делами.

Он повелел во многих случаях вырывать око, если оно причиняет вред (см.: Мф. 5, 29), а вы с теми особенно и вступаете в дружбу, кто может дать денег, хотя бы учил крайнему разврату. Он не позволил отвергать жену, кроме одной только вины — прелюбодеяния (см.: Мф. 5, 32), а вы, когда можно получить деньги, позволяете пренебрегать и этой заповедью. Клятву Он запретил совершенно (см.: Мф. 5, 34), а вы даже смеетесь, когда видите, что это соблюдается. Любящий душу свою, — говорит Господь, — погубит ее (Ин. 12, 25), а вы всячески вовлекаете их в эту любовь. А если не будете прощать людям, — говорит Он, — согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших (Мф. 6, 15), а вы даже укоряете детей, когда они не хотят мстить обидевшим, и стараетесь скорее доставить им возможность сделать это. Христос сказал, что любящие славу, постятся ли, молятся ли, подают ли милостыню, все это делают без пользы, а вы всячески стараетесь, чтобы ваши дети достигли ее.

Но для чего перечислять все, если уже и сказанные пороки не только все вместе, но и каждый сам по себе достаточны для приготовления тысячи геенн? А вы, собрав их все вместе и возложив на детей эту невыносимую тяжесть грехов, с ней ведете их в огненную реку — как же они могут спастись, принося столько пищи для огня?

И не только то ужасно, что вы внушаете детям противное заповедям Христовым, но и то еще, что прикрываете порочность благозвучными наименованиями, называя постоянное пребывание на конских ристалищах и в театрах светскостью, обладание богатством — свободой, славолюбие — великодушием, дерзость — откровенностью, расточительность — человеколюбием, несправедливость — мужеством. Потом, как будто мало этого обмана, вы и добродетели называете противоположными наименованиями: скромность — неучтивостью, кротость — трусостью, справедливость — слабостью, смирение — раболепством, незлобие — безсилием, как будто опасаясь, чтобы дети, услышав от других истинное название этих добродетелей и пороков, не удалились от заразы.

Ибо название пороков прямыми и подлинными их наименованиями немало способствует к отвращению от них: оно может так сильно поражать грешников, что часто многие, отличающиеся безчестнейшими делами, не переносят равнодушно, когда их называют тем, что они есть на самом деле, но приходят в сильный гнев и зверское раздражение, как будто терпят что-нибудь ужасное. Я знаю много и таких, которые этим способом были образумлены и от резких слов сделались более скромными. А вы отняли у детей и это врачевство и, что еще тяжелее, преподаете им недоброе внушение не только словами, но и делами: строите великолепные дома, покупаете дорогие поместья, окружаете их и прочим блеском и всем этим, как бы каким густым облаком, омрачаете их душу.

Чем же я могу убедиться, что им возможно спастись, когда вижу, что их склоняют к таким делам, за которые Христос возвестил неизбежную погибель, когда вижу, что вы о душе их, как бы о чем-то ненужном, небрежете, а о том, что действительно излишне, заботитесь, как о необходимом и важнейшем? Чтобы был у сына слуга, чтобы был конь, чтобы была самая лучшая одежда, вы делаете все, а чтобы он сам был хорош, об этом и подумать никогда не хотите, но, простирая до такой степени заботливость о деревах и камнях, душу не удостаиваете и малейшей части такого попечения. Чтобы на доме стояла дивная статуя и кровля была золотая, вы все готовы потерпеть, а чтобы драгоценнейшая всякого изваяния душа была золотая, об этом и помыслить не хотите.

Когда мы хотим ознакомить детей с науками, то не только устраняем препятствия к учению, но и доставляем им все, содействующее ему, — приставляем к ним воспитателей и учителей, издерживаем деньги, освобождаем их от других занятий и чаще, чем приставники на Олимпийских играх, твердим им о бедности от неучения и богатстве от ученья, — делаем и говорим все, и сами, и через других, чтобы довести их до окончания предпринятого занятия, — и при всем том часто не успеваем. А скромность нравов и строгость доблестной жизни неужели, по вашему мнению, придут сами собой и притом при столь многих к тому препятствиях?

Что может быть хуже этого неразумия — на самое легкое обращать столько внимания и забот, как будто бы иначе и нельзя успеть в этом, а о гораздо более трудном думать, что оно, как бы что-нибудь пустое и ничтожное, сбудется и при нашем сне! Но любомудрие души настолько труднее и тяжелее изучения наук, насколько деятельность труднее разглагольствования и насколько дела труднее слов.

«А для чего, — скажешь, — нашим детям нужно это любомудрие и строгий образ жизни?» Вот это самое и сгубило все, что дело, столь необходимое и поддерживающее нашу жизнь, считается излишним и ненужным! Увидев сына больным по телу, никто не скажет: «Для чего нужно ему доброе и крепкое здоровье?» — напротив, всячески постарается привести его в такое благосостояние, чтобы болезнь более не возвратилась. А когда заболевает душа, то говорят: «Не нужно им никакого лечения» — и после таких слов осмеливаются называть себя отцами!

Итак, будем приготовлять Богу доблестных служителей и исполнителей. Если тот, кто воспитывает борцов для городов или обучает воинов для царей, удостаивается великой чести, то какой дар можем получить мы, воспитывая для Бога столь доблестных и великих мужей, или, лучше сказать, Ангелов? Будем же делать все, чтобы оставить им богатство благочестия, которое пребывает постоянно, сопровождает нас при отшествии отсюда и может принести величайшую пользу не только здесь, но и там. Станем искать Царствия Божия — тогда и детей увидим везде почтенными, и сами прославимся с ними, будем наслаждаться и настоящими благами, если только возлюбим будущие и небесные.