III. Как республика стала республиканской

1. Республика была основана монархистами; теперь важно было понять, смогут ли ею управлять республиканцы. Тьер продолжал верить, что за республиканцами во Франции стоит не более 1,5 млн избирателей из общего числа почти в 8 млн. Это было грубейшей ошибкой, вытекающей из письменного обобщения результатов голосования. Тьер не принимал в расчет, что большинство всегда составляют колеблющиеся. С того момента, как республика победила, колеблющиеся перешли на сторону республики. Между тем правые сохраняли в своих рядах президента Мак-Магона, который считал, что в его «инструкции» входит держать радикалов на расстоянии и управлять, опираясь на закон. От левых ситуация требовала большой осторожности. Гамбетта не страдал ее отсутствием. В пылком радикале все яснее проглядывал оппортунистский государственный деятель. Чем мог он напугать мелкую городскую или сельскую буржуазию? Он ведь говорил о «новых слоях», а не о новых классах. Как истинный патриот, он прежде всего оценивал опасность со стороны Германии. Используя как предлог закон от марта 1875 г., который предусматривал увеличение французской армии, Бисмарк вновь стал угрожать Франции. Существовало мнение, что, опасаясь войны-реванша, он готовил превентивную войну. Это не было доказано, но в дело вмешались Англия и Россия. Они выразили озабоченность, и «железный канцлер» отступил. Гамбетта встречался с принцем Уэльским, мечтал о союзе с Россией и говорил, что наступит день, когда латинские и славянские страны уничтожат Германию. Благодаря его влиянию республиканцы выступали в стране как консервативные патриоты. Теперь казалось, что как раз правые готовы ввязаться в новую авантюру. Левые обвиняли их в том, что они хотят (как некогда Наполеон III) вернуть папе его светский трон. Антиклерикализм нарастал. Французские крестьяне все так же пребывали добрыми католиками, но они опасались феодальной реакции, и в их глазах Церковь оставалась естественной союзницей Версаля.

2. В 1876 г. состоялись выборы. В сенате правые сохранили большинство, хотя и несколько сократившееся. Палата депутатов получила республиканское большинство, но не очень значительное. Для центристов – представителей крупной католической буржуазии, таких как Арман Дюфор, – еще сохранялась возможность управлять страной при поддержке коалиции. Герцог Брольи в большинстве случаев мог договориться с Тьером, Жюлем Греви, Жюлем Ферри и Шальмель-Лакуром, людьми одного с ним ви́дения мира. Камнем преткновения являлся антиклерикализм левых, в глазах которых принципы 1789 г. представляли собой кредо светской религии, опасавшейся духовной конкуренции Церкви. Напрасно Жюль Симон, председатель совета, «израильтянин с манерами римского кардинала, мягкий, ласковый и вкрадчивый», утверждал: «Я республиканец до глубины души, и я до глубины души консерватор». Такие заявления Гамбетта, как: «Клерикализм – вот наш враг!» – или Ферри: «Слева нет врагов!» – приводили правых в крайнее раздражение. Их враждебное отношение склоняло левый центр в сторону радикалов. После того как Жюль Симон принял одно или два решения палаты, идущие вразрез с принципами маршала, тот 16 мая 1877 г. фактически отправил министерство в отставку. «Мы больше не можем двигаться в одном направлении, – заявил он Жюлю Симону. – Я предпочитаю быть свергнутым, чем оставаться под командованием господина Гамбетта». В его понимании это был вопрос иерархии.

3. Обычно о 16 мая говорят как о государственном перевороте. Это не совсем точное определение, но вмешательство президента в отношения между законодательным и исполнительным органами, безусловно, противоречило конституции. Только палаты парламента имели право отправлять министерство в отставку. А президент имел право лишь просить у сената роспуска палаты депутатов. После уведомления об этом нарушении, сделанном ее президентом Жюлем Греви, палата депутатов начала энергично готовиться к сражению. «Оставайтесь в пределах законности, – призывал Греви депутатов. – Сохраняйте мудрость, твердость, доверие…» Был подготовлен манифест, подписанный 363 депутатами-республиканцами. Сенат предоставил право роспуска маршалу, но очень незначительным большинством. «Уходят триста шестьдесят три депутата, – подчеркнул Гамбетта, – но вернутся четыреста». Герцог Брольи возглавил временный кабинет и подготовил выборы. Неблагодарная задача. Во время Реставрации, в период правления 221 депутата, мы видели, как ведут себя французы в подобном случае. Эта палата была только что выбрана. С чего бы избиратели вдруг изменили своей партии по приказу президента? Левые создали блок для защиты республики. Их союз был столь прочен, что, когда умер Тьер, парижане устроили грандиозные трогательные похороны победителю Коммуны. За несколько недель до этого Гамбетта громогласно приветствовал в палате депутатов «освободителя оккупированных земель», который некогда называл его буйнопомешанным. Коалиция правых, напротив, была весьма рыхлой. Монархисты опасались бонапартистов. Либеральные орлеанисты считали политически недальновидным призыв Луи Вейо: «Спасение в клерикализме!» Тэн осуждал маршала: «Это атака при Верте после проигранного сражения. Выборы дадут ему палату депутатов столь же радикальную, если не худшую. Ему останется только подать в отставку. Через четыре месяца я вижу президентом республики Гамбетта…» В октябре 1877 г., несмотря на неприкрытое давление правительства и официальные кандидатуры, было избрано 326 республиканцев. Таким образом, их возвратилось меньше четырехсот, но они сохранили преимущество в 119 голосов. Каковы будут действия маршала? Гамбетта ему советовал: «Когда прозвучит суверенный голос Франции, то, поверьте, придется или подчиниться, или сложить с себя полномочия». А Мак-Магон вспоминал героическую фразу, произнесенную им в молодости: «Я здесь и здесь останусь». Он попытался остаться и скрепя сердце подчинился. Своим друзьям-республиканцам, пришедшим к власти, Гамбетта рекомендовал умеренность: «Больше всего я опасаюсь опьянения успехом… Я прошу мою партию сделать передышку…» Такая осторожность была разумна, ибо большинство «партии движения» по отношению к большинству «партии установленного порядка» оказалось менее надежным в стране, чем в палате депутатов. Но к несчастью, проигравшие нотабли не приняли этого разумного совета. Если бы они добровольно приняли тогда республику, то во Франции могла бы сформироваться, по примеру Англии, конструктивная оппозиция. Но в 1877 г. ров все еще не был засыпан, и французские правые продолжали мечтать о несбыточном реванше.

Президент республики П. Мак-Магон открывает Всемирную выставку 1878 г. в Париже. Литография. 1878

Павильоны Всемирной выставки в Париже. 1878. (На фотографии виден фрагмент статуи Свободы, впоследствии подаренной США)

4. Республика герцогов умерла; республика республиканцев родилась под счастливой звездой. Страна процветала. В 1878 г. состоялась Всемирная выставка, на которой Франция предстала еще более блистательной, доказав миру, что «республика будет афинской». С этой точки зрения война не нарушила нормального развития литературы и искусств. Все те же писатели – Гюго, Тэн, Ренан, Флобер, Золя – продолжали творить, хотя в их произведениях теперь звучала некоторая скорбная серьезность, вызванная несчастьями родины. Академические художники Второй империи все еще пользовались успехом, хотя Мане, Моне, Ренуар уже творили, пока еще в безвестности, и готовили самое бурное возрождение буквально на следующий день после поражения. Нотабли завещали новым слоям отличное финансовое положение. Их режим был почтенным, а правление – патриархальным. Для восстановления сбалансированного бюджета хватило одних лишь косвенных налогов. По просьбе Гамбетта военный бюджет был увеличен. На Берлинском конгрессе 1878 г. Бисмарк, не без вероломного умысла, предложил Франции Тунис, надеясь поссорить нас с Италией и отвлечь внимание от Рейна. Но расчет Бисмарка не оправдался, и своими действиями он только способствовал укреплению колониальной империи Франции. Республика упрочила свои позиции. Выборы 1878 г. лишили правых последнего бастиона – большинства в сенате. Положение маршала становилось весьма сложным. Когда правительство решило сместить с постов девять корпусных генералов, откровенно враждебных режиму, Мак-Магон отказался подписать это решение и подал в отставку. В силу своих убеждений он добровольно сокращал срок своего президентства и, обратившись к стране в тот момент, когда ее решение не вызывало сомнения, тем самым осложнил осуществление права роспуска в будущем. Жюль Греви, который сменил его в Елисейском дворце, обладал ясным умом, хладнокровием и хорошим образованием. Это был представитель крупной буржуазии, либерал и эрудит, знавший наизусть Горация, Расина и Ламартина и к тому же осмотрительный юрист, «хитрый крестьянин», который держится за свои денежки, старый усталый семидесятитрехлетний человек, который избегает опасных приключений. Главный чиновник республики, он хотел быть просто «семейным нотариусом», юридическим и конституционным советником и «тормозом государственной телеги».

Теобальд Шартран. Портрет Жюля Греви, президента Франции. 1879

Французские колонии в Северной Африке: Порт в Алжире. Фотография. Около 1881

5. Гамбетта вел в бой победоносных республиканцев; Греви следовало бы предложить ему пост председателя совета. Но Греви не нравилась пылкость в характере Гамбетта, он опасался его популярности. «Еще слишком рано», – говорил он. Греви призвал Ваддингтона, затем Фрейсине, бывшего помощника Гамбетта в Туре, и стал рассматривать последнего как кандидата на пост председателя палаты депутатов. Однако требовалось удовлетворить и некоторые ожидания радикалов. Чтобы показать Европе связь с революцией, государственным гимном объявили «Марсельезу», а 14 июля – национальным праздником Франции (впервые состоявшимся в 1880 г.). До этого момента между религиозной и светской школой шла борьба с равными шансами на победу. Жюль Ферри, левый доктринер, поставил на голосование школьные законы, где пресловутая статья VII лишала неавторизованные конгрегации права преподавания. Эта мера затрагивала иезуитов, «Общество Марии» и доминиканцев. Ферри, который верил в эффективность светской морали, отменил религиозное образование в государственных школах и, создав «школу без Бога», вызвал к себе неудержимую ненависть. Иезуитов, как во времена Людовика XV, изгоняли из их домов (март 1880 г.). Чиновники, не желавшие выполнять эти декреты, подавали в отставку. В лицеях класс философии стал самым важным, и сыновей буржуа пичкали метафизикой Канта, как это описано в романе Барреса «Беспочвенные». Другие искали убежища в религиозных учебных заведениях, многие из которых оставались открытыми. Создавались учительские институты для подготовки учителей; они становились центрами движения за секуляризацию и радикализм. В 1880 г. были созданы также первые лицеи для девушек, что явилось серьезным новшеством, потому что образование девушек оставалось последним нерушимым бастионом католицизма. Конфликт, который противопоставил Церковь государству, оказался очень прискорбным, так как Церковь во Франции оставалась мощной силой. Она сохраняла огромное плодотворное духовное влияние; в деле распространения в мире французской культуры ее миссионеры сделали больше, чем государство. Но Ферри считал, что на государстве лежит обязанность требовать, чтобы Церковь признавала свободу совести.

6. Гамбетта оставался для республики одновременно и вундеркиндом, и несносным ребенком. Доктринерам, таким как Греви и Ферри, он не нравился своей небрежностью, связью с Леони Леон, старомодным пристрастием к народу, но главным образом своим успехом. Если его приветствовала толпа, то начинали кричать о диктатуре. Президент республики и сенат опасались голосования по спискам и наличия множества кандидатур, потому что в таком случае любые выборы могли превратиться в плебисцит по вопросу избрания Гамбетта. Пацифист Греви упрекал его за разговоры о «серьезных исправлениях» в истории и об «имманентном правосудии». Возникали опасения, как бы подобными речами Гамбетта не пробудил подозрения Бисмарка, который желал, чтобы Франция забыла о реванше и занялась колониальной политикой. Однако, когда Жюль Ферри, который взял на себя ответственность за эту политику, подвергся яростным нападкам реваншистов, Гамбетта, как всегда великодушный, поддержал его. После выборов 1881 г., подтвердивших республиканское большинство, Греви решил наконец ввести Гамбетта во власть, чтобы тем самым его ослабить. Хитрец-нотариус из Елисейского дворца добился своего. Страна ожидала, что министерство Гамбетта, о котором уже так давно велись разговоры, станет великим министерством «всех талантов» и что к нему присоединятся руководители республиканского большинства. Но ничего подобного не произошло. Звездные политики один за другим отказывались войти в состав этого министерства. Один выражал несогласие с голосованием по спискам, другой не разделял колониальной политики. Правда заключалась в том, что все предчувствовали провал и выжидали. Когда обнародовали список министров, народ в крайнем удивлении обнаружил неизвестные имена. Министерство приказчиков и друзей. Левые удивлялись, что генерал Мирибель назначен главой Генерального штаба армии, а журналист Жан-Жак Вейс – главой Управления политических дел на набережной Орсэ. Великое министерство пало через несколько недель, не придя к согласию в вопросе голосования по спискам. Через несколько месяцев, в результате несчастного случая и болезни, в возрасте сорока четырех лет Гамбетта скончался. Созданная им республика, которую он спас и укрепил, отнеслась к нему несправедливо. Качества государственного деятеля, проявленные им с таким блеском и мудростью, оказались бесценными во время кризисов, угрожавших непосредственно режиму. Но превосходство – это как раз то преступление, которое люди прощают тяжелее всего.

7. Смерть Гамбетта во многом лишила французскую политику ее романтического пыла. Время от времени какой-нибудь запоздалый или слишком рьяный якобинец выступал с требованием выбора судей, отделения Церкви от государства или прогрессивного подоходного налога. Но едва только левые оказывали давление, как ради сохранения равновесия, этой французской политики, ставшей привычной схемой на протяжении последних пятидесяти лет, центр склонялся в сторону правых и блокировал все структурные реформы. Во внешней политике шли дебаты между теми, кто, как Ферри, пытался создать колониальную империю, и теми, кто, как Клемансо, был одержим проблемами Рейна и отношений с Германией. Ни те ни другие не понимали, что подобные цели были вторичны. В 1882 г. «реваншисты» победили и помешали Франции продолжить, наряду с Англией, политику вмешательства в Египте. В 1885 г., когда Ферри намеревался подавить пиратство в Тонкинском заливе – или, если называть вещи своими именами, попросту сделать из Тонкина французскую колонию, – Клемансо яростно его разоблачил, ниспроверг, растоптал и освистал уличными криками «Тонкинец!». В тот же день политическая карьера Ферри, одного из вернейших слуг страны, была сломана. Его обвиняли в стремлении сделать из Индокитая новую Мексику, что привело бы к ослаблению нашей армии. «Мы вас больше не знаем, – кричал ему Клемансо, – мы больше не хотим вас знать!..» Эти несправедливые и бурные кампании создавали атмосферу беспокойства и недоверия, которая вредила республике и открывала дорогу тем, кто хотел ее свергнуть. Выборы 1885 г. оказались катастрофой для республиканцев. В первом туре были избраны 176 консерваторов сомнительной лояльности и только 127 республиканцев. Во втором туре республиканцы, создав блоки, восстановили свое большинство, но создавшееся тревожное положение показало, что режим все еще подвергался опасности. Под руководством Гамбетта республиканцы сумели стать хозяевами республики. Сумеют ли они остаться ее руководителями?

Французский Алжир. Сцена у мечети в Сиди-Окбе. Фотография Эрика Лернешталя. 1880

8. К этому следовало стремиться, ибо республика являлась тем режимом, который удачней всего объединял французов. За десять лет она проделала неплохую работу и подарила стране государственных деятелей, столь же выдающихся, как при старых режимах: Гамбетта, Ферри, Шальмель-Лакур ни в чем не уступали Тьеру, Гизо или Ройе-Коллару. Республика не только упрочила свои финансы и преобразовала армию, но и расширила колониальную империю за счет Туниса и Тонкина. Тонкинская экспедиция, вначале столь непопулярная, в конце поразила народное воображение. Адмирал Курбе и командующий Ривьер стали национальными героями. Понемногу забывался шок от поражения, и Франция обретала веру в себя. Но несмотря на столь обоснованные надежды, в 1886 г. многие иностранные наблюдатели считали режим очень слабым. По-прежнему многочисленные монархисты и бонапартисты цеплялись за свои ожидания. Церковь, чувствуя для себя угрозу, сохраняла враждебное отношение. Многие республиканцы, раздосадованные мелочностью повседневной политики, с сожалением вспоминали о героизме былых сражений. «Какой прекрасной представлялась нам республика во времена империи!» – вздыхали они. После смерти Гамбетта народные массы искали героя или, по крайней мере, руководителя. Ведь Республиканская партия предлагала им только Ферри-тонкинца, несправедливо, но окончательно дискредитированного, и Греви, бездушного нотариуса. Франция, не осознавая своего счастья, не проявляла к своим государственным институтам всеобщего уважения, которое ведет к легитимности режима.

Французский Алжир. Сцена в цирюльне. Фотография Уильяма Вон Таппера. Около 1892