V. Почему Вторая империя оказалась недолговечной

а) Авторитарная империя

1. Кривая, ведущая от Второй республики ко Второй империи, почти совпадала с той, которая в начале века вела от Директории к Первой империи. Январская конституция 1852 г. фактически, хотя и не по названию, создала консула в бонапартистском понимании этого слова, то есть диктатора. Этот «президент», избранный на десять лет, обладал исполнительной властью, правом единолично заключать договоры и начинать войну, он инициировал законы и производил назначения. Ни он сам, ни его министры не несли ответственности перед парламентом. «Я согласен креститься водой всеобщего голосования, – заявил принц, – но не собираюсь держать ноги в воде всю жизнь». В помощь президенту создавались три высших органа: Государственный совет, который готовил законы; Законодательный корпус (избранный, но из предложенных кандидатур), который вотировал законы; и сенат, который состоял из ста пятидесяти членов, пожизненно назначенных президентом, и который исполнял роль хранителя конституции. Хранители оказались малобдительными и весьма относительной добродетели. В конституции ничего не говорилось о случаях разногласий между президентом и Законодательным корпусом. «Я считаю серьезным злом, – говорил католический проповедник Монталамбер, – полное упразднение всякого контроля и унижение того единственного избирательного корпуса, который еще остается во французском правительстве…» Конституция 1852 г. применяла бонапартистскую доктрину в чистом виде: дабы не быть отторгнутым, деспотизм должен представляться как народная диктатура и как временная мера. «Свобода, – заявлял Луи-Наполеон, – никогда не способствовала установлению долгосрочной политики; свобода ее венчает после того, как ее упрочило время». Вероятно, он никогда не читал истории Соединенных Штатов. Как, впрочем, и Второй республики. Конституция 1852 г. была нежизнеспособна. «Конституция, которая не предусматривает возможности изменения государства, не предусматривает также и возможности его сохранения» (Э. Бёрк).

2. В облике принца-президента уже просматривались черты императора. На древках знамен орлы заменили республиканскую пику. Шутили, что это «первый полет орла». День 15 августа вновь стал национальным праздником; гражданским кодексом стал кодекс Наполеона. Когда президент совершал поездки по провинции, Персиньи, еще больший бонапартист, чем этот Бонапарт, набирал группы приветствующих, которые кричали: «Да здравствует император!» Перед народом принц выступал за правительство, которое сохранит Францию такой, какой ее «возродила революция 1789 г. и создал император». И вскоре он смог сказать: «Яркая демонстрация в пользу восстановления империи, которая прошла по всей Франции, вынуждает президента к проведению консультаций по этому вопросу с сенатом». Результат этих консультаций не вызывал сомнений. Сенат потребовал плебисцита по поводу восстановления императорского достоинства в лице Луи-Наполеона Бонапарта, и 7 млн 839 тыс. «да» превратили принца-президента в императора Наполеона III (римский король считался Наполеоном II, так же как дофин из Тампля назывался Людовиком XVII). 253 тыс. голосовавших сказали «нет», а 2 млн, в основном в монархически настроенных провинциях, воздержались. Вероятно, удержать французов на этом скользком пути мог бы лишь страх перед новыми наполеоновскими войнами, но Наполеон III их успокоил. «Империя – это мир», – твердил он довольно искренне. Очевидно, он считал, что человек, носящий такое имя, обязан совершать великие дела. Но если Наполеон I принес Франции победы, то Наполеон III принесет мир, процветание, промышленный прогресс, благополучие народа, а позднее, возможно, и свободу. «Согласен, мне, как и первому императору, предстоит осуществить много завоеваний. Я хочу, как и он, с помощью культуры завоевать отколовшиеся партии… Я хочу с помощью религии, морали и достатка завоевать ту, еще достаточно многочисленную, часть населения, которая… проживая на самой плодородной в мире земле, едва получает даже самое необходимое…» Его правительство будет правительством дешевого хлеба, обширных общественных работ, праздников и досуга. Он совершенно искренне хотел быть добрым тираном. Беда в том, что добрых тиранов не существует.

3. Наполеон III стал императором в год своего сорокапятилетия. Это был полный, грузный мужчина, державшийся с большим достоинством. Длинные усы и бородка придавали его внешности оригинальность, которой многие тогда подражали. Серые глаза казались тусклыми и угасшими, но временами могли метать молнии. Он долго чувствовал себя чужим во Франции. Кроме небольшой группы приверженцев, у него не было друзей – он жил в стране сначала ребенком, а потом узником. Принц-космополит, он говорил «по-немецки как швейцарец, по-английски как француз и по-французски как немец», с осторожной медлительностью человека, не вполне уверенного в выборе слов. Молчаливый, умеющий слушать, всегда любезный, с мягкими манерами, он обладал странным обаянием, которому поддавались как женщины, так и мужчины. «Поначалу я решил, что он употребляет опиум, – говорил один посетитель. – Но нет, это он сам действовал на вас как наркотик, и очень скоро вы попадали под его влияние». Юмор тоже не был ему чужд. Своему кузену, принцу Наполеону, посмевшему сказать ему: «Император? Да у вас нет ничего от императора», он ответил: «Ты ошибаешься, мой дорогой: у меня на руках его семья!» Когда ему сообщили, что маршал Кастеллан, губернатор Лиона, отдал приказ о провозглашении королем Генриха V, он совершенно серьезно ответил: «А я и не знал, что маршал такой инициативный человек». Он не был особенно образован, любил военное искусство, историю и политические теории. После двадцати лет заговоров, всевозможных планов, пленения его голова была полна всевозможных химер. «Поскребите императора, и вы обнаружите политического беженца», – говорил Гизо. Из-за застенчивости он порой был резок, но стремился оставаться доступным для всех, правда его мания всем пожимать руку беспокоила тех, кто обеспечивал его охрану. «Мы постоянно следили за тем, чтобы руки, которые он пожимал, оказывались руками полицейских». Его планы отличались благородством, но всегда были путаными, исключение представляли заговоры, по части которых его можно было назвать своеобразным гением. Причудливая судьба сделала его фаталистом и суеверным. Проведя молодость в Италии среди карбонариев, он осознал силу европейского национализма. Он защищал также право народов на самоопределение, что неожиданно сделало из этого деспотичного правителя поборника либеральной Европы. Он мечтал о европейской федерации. В глубине души Наполеон III полагал себя приверженцем Сен-Симона. Жизнь в Англии научила его лучше понимать устремления рабочих, и гуманизма в нем было больше, чем авторитаризма. «Мои друзья – это люди из мастерских», – говорил он. Но, будучи избранным буржуазией, он, разумеется, не мог создать социалистическую империю, о которой, несомненно, мечтал. «Мне не хватает влияния», – заключал он с грустью. В сущности, человек он был интересный, но как правитель, несомненно, вызывал беспокойство.

Анж-Луи Жане-Ланж. Принц Луи-Наполеон проводит смотр войск на Марсовом поле в мае 1852 г.

Провозглашение Второй империи Луи-Наполеоном 2 декабря 1852 г. Литография из журнала «Illustration»

4. И беспокойство это усугублялось тем, что изолированность от страны превращала его в своего рода инструмент в руках собственного окружения, которое вовсе не внушало доверия. Империя предполагалась наследственной, и так как император не был женат, то наследником был назначен Жером Бонапарт, а после него – его сын, принц Наполеон, по прозвищу Плон-Плон, тридцатилетний молодой человек, умный, открытый новым идеям, антиклерикал, приводящий в ужас консерваторов, однако при этом не вызывающий симпатии у республиканцев. Дочь Жерома, принцесса Матильда Бонапарт, дружившая с Сент-Бёвом, Ренаном и братьями Гонкур, служила связующим звеном между интеллигенцией и империей. Морни, единоутробный незаконнорожденный брат Наполеона III и его сотоварищ по бурной жизни, человек деловой и денди, всенародно подчеркивал свое происхождение и даже поместил в свой герб цветок гортензии, взяв девиз: «l’ace et memento». Он все помнил, но не молчал. В 1853 г. император женился на молодой испанке Евгении Монтихо. Это был брак по любви. Наполеон III увлекался женщинами, но прежде никогда долго не любил ни одну из них. Европейские дворы, не особенно доверявшие этой династии, не стремились предлагать своих принцесс. Никакой Марии-Луизы для нового Бонапарта. Государи смотрели свысока на этого выскочку по боковой линии. «Он не сын своего отца, – говорили они, – а сыновьями своей матери являются все». Объявляя о свадьбе, Наполеон III напомнил французам, что Жозефина тоже не была королевской крови. В Совете министров он заявил: «Господа, я не спрашиваю вашего мнения, я сообщаю вам о своем решении». Он говорил, что сумеет «привлечь старую Европу» и что эпитет «парвеню» звучит блистательно, «когда он получен в результате свободных выборов великого народа». Евгения обладала редкостной красотой: рыжеволосая, с голубыми глазами, с белоснежными плечами. Ее мать была дружна с Мериме и Стендалем. Сама она заметила, что ребенком сиживала на коленях господина Бейля, но ничего не вынесла из его гениальности. Она знала немногое, но знала это на четырех языках и говорила об этом с жаром. Вначале ее считали пустой женщиной, а позже – роковой. Жестокие слова, но в целом справедливые.

5. В начале правления политическое влияние Евгении было незначительным. Императрица ограничивалась ролью законодательницы мод при дворе, который никогда не посещало старое французское дворянство, но который отличался изысканностью. Во дворце Тюильри императрица и ее дамы демонстрировали красоту своих плеч в платьях с кринолинами, прославленных Винтерхальтером. В Компьени Мериме вместе с императором создал приятную атмосферу, где сочетались легкомыслие и просвещенность. Диктанты, напичканные грамматическими трудностями, чередовались с маскарадами, комедиями и шарадами. При дворе охотно принимали писателей, ученых и художников. Пастер и Леверье излагали там свои открытия. Гуно пел, аккомпанируя себе на рояле. Наполеон недолго хранил верность своей красавице-испанке, и знаменитые авантюристки, такие как Кастильоне, без труда завоевывали его благосклонность, к большой выгоде иностранных правительств. «Он гоняется за каждой юбкой», – говорила его кузина, принцесса Матильда. Именно в эти годы, чтобы избежать сцен ревности, император начал делать императрице, католичке-ультрамонтанке, защищавшей интересы Ватикана в ущерб современной Италии, некоторые уступки в политике. В 1856 г. у нее родился сын, принц-император, и материнские заботы о будущем этого ребенка часто оказывали отрицательное влияние на политику Франции. Испанку в народе не любили, как раньше не любили австриячку. Это семейство императорских парвеню и их любительский двор не вызывали ощущения надежности ни во Франции, ни во всем мире. Политика в Компьене «казалась чистой импровизацией, как их шарады». Все колебания, которым подверглась Франция начиная с 1789 г., оставили на ней свой отпечаток. «Я – социалист, – шутил император, – императрица – легитимистка, Морни – орлеанист, принц Наполеон – республиканец. Бонапартист только Персиньи, да и тот ненормальный». Персиньи, министр внутренних дел, участвовал в первых заговорах, и император хранил ему верность из признательности. А императрица его ненавидела, потому что в свое время он противился их браку.

Императрица Евгения. Фотография Гюстава Легре. 1856

6. Полный благих намерений, но имея плохое окружение, Наполеон III неудачно начал свое правление. Империя, пытавшаяся объединить всенародное избирательное право (через плебисцит) с наследственной властью, представляла собой гибридный режим, который мог бы привлечь французов во времена Наполеона I, потому что тогда Франция выходила из страшного потрясения. Изнуренная внутренней борьбой, обескровленная террором, тогда страна призывала миротворца. Но в 1852 г. обстановка была иная. Европейские умы склонялись в основном в сторону парламентских правительств и свободы мнений. Во Франции деловая буржуазия и крестьяне, напуганные июньскими днями 1848 г., социализмом, вдруг проявившейся силой рабочих масс, требовали меча и голосовали за империю. Рабочие, доведенные до отчаяния и павшие духом, бездействовали. Однако интеллектуальная элита, не считая нескольких исключений, и молодежь учебных заведений никогда не соглашались с режимом. 2 декабря рассматривалось как преступление. «Он всегда будет волочить за собой это ядро каторжника», – говорила даже сама императрица. Отвергнутый теми, кого он хотел бы привлечь, император был вынужден опираться на интересы тех, кто его создал, и, как последователи Сен-Симона, искать социальный прогресс в материальном процветании. Как мы увидим, в этом он вполне преуспел. Но процветание никогда не заменяло свободы.

7. Начало правления режима оказалось довольно успешным. Рассудительные французы побаивались, как бы во внешней политике император не обратился к войне под влиянием своих теорий. Не захочет ли он аннулировать договоры 1815 г., не потребует ли естественных границ, не примется ли оказывать помощь угнетенным народам? А он, напротив, решил успокоить Европу. Не то чтобы император отказался от амбиций своего великого предка, но для их осуществления необходимо было предотвратить образование коалиции. Для этого требовалось оставаться в дружеских отношениях с Англией, чья ненависть уничтожила Первую империю. Впрочем, британское правительство было тогда озабочено защитой Оттоманской империи от России. Наполеон III предложил союз против царя. Для него это была война престижа, которая неизбежно сблизит его с Англией; к тому же она успокоит во Франции либералов, врагов самодержавной России и друзей Польши; и, наконец, эта война понравится католикам, потому что поводом для французской интервенции послужит защита святых мест. Эта Крымская война оказалась довольно тяжелой, и вначале перевес был на стороне оппозиции. «Император вновь начинает с 1812 года», – писал Виктор Гюго. Но кампания завершилась взятием Севастополя и полной франко-британской победой. Зуавы Малахова кургана, Мак-Магон со своим знаменитым высказыванием: «Я здесь и здесь останусь» – заняли свое место среди легендарных героев французской армии. Мирный конгресс состоялся в Париже, что подтвердило возрождающийся престиж Франции. Возглавлял его граф Валевский, французский министр иностранных дел, незаконнорожденный сын Наполеона I. Франция не получила никакого материального преимущества, но она разрушила наконец союз государей, настроенных против революции, и даже считала, что заручилась дружбой Англии и Пруссии. Отныне Австрия оставалась в изоляции, и планы Наполеона III в вопросе освобождения Италии становились реальными. Беда заключалась в том, что, вопреки его иллюзиям, не существовало никакой дружбы ни с Англией, ни с Пруссией. Но на следующий день после окончания Крымской войны, после победы над Россией, единственной соперницей Франции на континенте, император мог полагать себя самым сильным правителем Европы.

8. Казалось, что и внутреннее благополучие страны отвечало очевидным внешним успехам Франции. Первые результаты авторитарных режимов часто выглядят положительными. Должно пройти несколько лет, чтобы обнаружились опасности, вызванные отсутствием свободы. Наполеон III искренне заботился о благополучии бедняков. Во время его правления множились благотворительные общества, детские ясли, общества взаимопомощи. Во многих больших городах строились рабочие бараки, не отличавшиеся особой красотой, но заменившие лачуги. Сегодня такой патернализм показался бы оскорбительным, но тогда его считали эффективным. Наполеон III собирался выплачивать рабочие пенсии. В 1864 г. он отменил наконец наказание за создание профсоюзов и признал право на забастовку. Но условия жизни рабочих оставались ужасными. Рабочий день длился двенадцать часов. В своих романах «Западня» и «Жерминаль» Золя описал губительные последствия алкоголизма и скученной жизни. Необходимо признать, что империя сделала больше, чем предыдущие режимы, на пути уничтожения этого зла. Она могла себе это позволить, потому что финансовое положение Франции было прекрасным. Никогда еще страна не богатела с такой быстротой. Раньше частные банки (Ротшильда, Оттингера, Малле) подписывались на государственные займы и управляли портфелями ценных бумаг. Новые финансисты – Перейр, Фульд, позднее Жермен намеревались обратиться к общественности с предложением разместить у них свои накопления. Так были созданы банки «Креди Мобилье» (не имевший успеха), «Креди Фонсье», позднее «Креди Андустриэль э Коммерсьяль», «Креди Лионе» и «Сосьете Женераль». У мелкой буржуазии, а потом и у крестьян вошло в привычку инвестировать накопления. Так развивался большой капитализм и акционерные общества.

9. Накопления, которыми управляли банки, обеспечивали материально-техническую базу Франции. Государство поощряло строительство железных дорог и предоставило компаниям гарантию получения процентов. В 1842 г. протяженность железных дорог во Франции составляла 541 км (тогда как в Соединенных Штатах – около 5800 км, а в Англии – 2500 км). В 1860 г. во Франции появилось уже 9525 км железных дорог, а в 1870 г. – 18 000 км. Были созданы морские трансатлантические компании. Правительство способствовало повсеместному объединению предприятий. Железные рудники и угольные шахты передавались могущественным акционерным обществам. Администраторы банков, транспортных компаний, шахт набирались из узкого круга семей. Капиталистическая олигархия понемногу заменяла бесчисленные семейные предприятия старой Франции и подтверждала, таким образом, убежденность социалистов в справедливости учения Маркса, предвещавшего такую концентрацию. В Париже, в соответствии с воззрениями Сен-Симона, проводились большие работы по украшению города, где мрачные задворки соседствовали с новыми кварталами. Префект Осман, грубый и высокомерный, но великолепный администратор, задумал проложить в Париже широкие проспекты, необходимость которых назрела в связи с усилением интенсивности движения и потока приезжих, которых доставляли новые железные дороги. Император сам составил план, который превратил старый Париж в город, каким он является сегодня. Писатели возражали против прямолинейных бульваров. «Это уже не Париж, а Филадельфия», – писал Теофиль Готье. Вероятно, он никогда не видел Филадельфию, и нынешние парижане признательны Осману за то, что он спас наш город от пробок, сохранив при этом его красоту. Всемирную выставку 1855 г. посетило 5 млн человек, которые восхищались мощным промышленным развитием Франции. В области техники и национального богатства империя достигла внушительных результатов. Ее Государственный совет, ее префекты отличались бесспорной эффективностью. Они весьма успешно подавляли, но и управляли весьма усердно. Дворец промышленности, величественный, хотя и не отличающийся красотой, мог служить символом эпохи.

Барон Осман представляет Наполеону III план реконструкции Парижа. 1865

Жюль Гаэльдро. Обновления улицы Риволи в Париже, произведенные в соответствии с планом Османа. 1854

10. Несмотря на успехи политики процветания, режим империи казался ненадежным: ей недоставало такой таинственной добродетели, как законность. Даже преуспевший искатель приключений все равно остается искателем приключений. Общественное мнение, которому затыкали рот, продолжало выражать несогласие. Правительство, признанное легитимным большинством страны, не боится свободы. А правительство империи было столь в себе неуверенно, что даже не разрешало публиковать дебаты Законодательного корпуса, хотя и полностью усмиренного. Газеты, подвергавшиеся цензуре и правилу предварительного представления материала, были проправительственными и осторожными. За частными разговорами следила полиция. «Никто не высказывается, кроме правительства, и никто не верит тому, что оно говорит». Народ защищался как мог. Книги высланных писателей (Виктора Гюго, Эдгара Кине, Эмиля Дешанеля, Луи Блана) доставлялись в страну контрабандой и находили еще больше читателей как раз потому, что были запрещены. Орлеанисты и легитимисты, хотя и неспособные примириться и встать под одни и те же знамена, все же объединились в совместном осуждении проводимой политики и образовали так называемый либеральный кружок, отличавшийся талантами его руководителей, таких как Тьер, Гизо, Монталамбер, Дюпанлу, Беррье. Цитаделью этой интеллектуальной фронды была Французская академия. Торжественные речи становились там поводом для едва завуалированных атак против империи. «Назначим Лакордера, – говорил Виктор Кузен, – поскольку мы не можем назначить папу, чтобы насолить империи». Однако несколько писателей, такие как Сент-Бёв, Мериме, Низар, сотрудничали с режимом, который привлекал их участием императрицы и принцессы Матильды. Сент-Бёв вошел в императорский сенат, за что его шумно упрекало студенчество. Те республиканцы, которые не находились в изгнании, искали убежища в отставке. Если изгнанники организовывали заговоры (впрочем, весьма неумелые и бесполезные, ибо они утратили контакты с Францией и продолжали сражения, переставшие быть актуальными), то новые депортации обрушивались на их друзей внутри страны. Когда в 1857 г. состоялись выборы для обновления Законодательного корпуса, то отсутствие какой бы то ни было свободы печати или собраний, наглое навязывание официальных кандидатур лишили оппозицию всякой надежды. Требование, чтобы каждый депутат приносил личную клятву императору, устранило большинство республиканцев. С 1857 по 1863 г. в Законодательном корпусе оставалось только пять оппозиционеров, в их числе Эмиль Оливье, которого многие считали новым Тьером, Жюль Фавр и Эрнест Пикар. В 1859 г. Наполеон III почувствовал себя настолько сильным, что даровал полную амнистию изгнанникам. Виктор Гюго и Луи Блан от нее отказались. «Я до конца разделю ссылку со свободой, – заявил Гюго. – Я вернусь только вместе с нею».

11. Эта оппозиция была слаба, и Наполеон мог бы пренебречь кучкой недовольных, если бы к ней не присоединились две могущественные консервативные группы, до тех пор поддерживавшие императора. Эволюцию императорской политики вызвал заговор, организованный итальянскими карбонариями. Они не простили императору Наполеону III, что он забыл обязательства, данные когда-то их «братом» Луи-Наполеоном Бонапартом. Во времена своей молодости тот выступил в защиту итальянской независимости. Придя к власти, он, напротив, организовал Римскую экспедицию и поддержал светскую власть папы. В 1858 г. Орсини и еще три итальянских патриота бросили в карету императора бомбу, при этом были убиты или ранены более ста человек. За этим покушением последовали очень жесткие репрессивные меры, но оно произвело удивительный эффект, изменив итальянскую политику Наполеона III в желательном для Орсини направлении. Приговоренный к смерти, он написал из тюрьмы императору, умоляя его вернуть свободу итальянцам. Если он это сделает, его имя будут произносить с любовью и уважением; если нет, то покушения продолжатся. Это письмо пробудило у императрицы и императора страх и сострадание. Встал вопрос о помиловании Орсини, который вдруг превратился в героя. Затем героя гильотинировали, но дело, ради которого он умер, восторжествовало. У императора состоялась тайная встреча с Кавуром, министром короля Пьемонта (и дядей Кастильоне). Они договорились, что Франция поможет итальянцам изгнать австрийцев, а в награду за свою поддержку получит Савойю и графство Ницца.

Реконструкция Парижа: Снос старинного моста у Отеля де Дье, 30 июля 1853 г. Литография из журнала «Illustration»

Портрет Наполеона III. Фотография Гюстава Легре. 1852

12. Эта национальная политика, излюбленная химера императора, казалась великодушной, так как Франция собиралась помочь соединиться насильственно разделенным народам одной и той же национальности. Но фактически это была опасная затея. Создание в Европе новых больших государств означало подготовку новых войн, а для Франции – появление соперников и, возможно, врагов, так как признание никогда не бывает единодушным решением. Итальянская война началась в 1859 г. Французская армия разгромила австрийцев при Мадженте и Сольферино. Вся Италия, и в особенности Романья, восстала против папы. Императрица и французское духовенство протестовали. Наполеон III колебался, выжидал, а затем, как и Пруссия, вопреки своему намерению, выступил против Италии. Он подписал перемирие с Австрией, что оттолкнуло от него итальянцев, а затем рекомендовал папе уступить, что оттолкнуло от него также и французское духовенство. Разделенные до той поры католики, ультрамонтаны и либералы объединились, требуя от императора защитить папу. Наполеон III не мог лишить Италию Рима. Но разве он не был защитником принципа самоопределения наций? Наконец весьма неохотно он решается защитить Святой престол, но Пий IX уже обратился к французским легитимистам и принял от них добровольцев – епископских зуавов, воевавших под белым знаменем монархии. По результатам плебисцита король Виктор Эммануил объединил Италию и завладел большей частью папских государств. Император лишился поддержки Церкви, не приобрел дружбы с Италией и сумел вызвать недовольство и либералов, и духовенства. Это явилось серьезной причиной ослабления Франции, где Церковь в то время была особенно сильной.

Изображение Наполеона III на монете 1856 г.

13. Но была и другая причина недовольства со стороны французских консерваторов: политика свободной торговли Наполеона III. В этом вопросе, как и в вопросе национальной политики, он был искренен и стремился принести пользу государству. Находясь в Англии во время горячих обсуждений защиты свободной торговли, наблюдая ее победу и процветание, которое за этим последовало, он решил ориентировать Францию на свободную международную торговлю. Но французские промышленники запротестовали. Тогда император тайно, без консультации с ними, заключил с Великобританией договор 1860 г., который отменял все запреты, ослаблял все права, а взамен предоставлял льготы для продажи некоторых французских товаров, таких, например, как вина. Фабриканты сочли себя разоренными и проклинали правительство. Подвергаясь нападкам со стороны духовенства и капиталистов, Наполеон III, естественно, был вынужден сблизиться с народом и республиканцами, что вполне отвечало традиции бонапартизма и соответствовало потаенным пристрастиям императора. Так начался новый режим, который получил название либеральной империи.