VI. Как Директория подготовила Консульство и империю

1. Члены Конвента произвели Термидорианский переворот из страха; народ позволил это сделать из-за голода. За пять дней до событий декрет закрепил максимум цен. «Проклятый максимум!» – кричал народ. Но Робеспьер умер, максимум отменили, а цены стремительно взлетели. Продукты питания и одежда продавались только на черном рынке. Английская блокада усугубила голод. За обувь, стоившую в 1790 г. 5 ливров, в 1795 г. просили 200, а в 1797 г. уже 2 тыс. Рабочие, которые потеряли право на объединение и не добились права на голосование, ожесточились. Часовым, которые кричали «Кто идет!», они отвечали: «Пустое брюхо!» Нищета казалась им тем более невыносимой, что нувориши, нажившиеся на революции, выставляли свою роскошь напоказ и устраивали балы, на которых женщины блистали в разорительно дорогих прозрачных платьях. «Пустое брюхо» видело, как жиреет «позолоченное брюхо», которое одновременно именовалось и «гнилым брюхом» (Л. Мадлен). Продажа национального имущества приносила миллиардную прибыль. На развалинах общества веселились нувориши. Рядом с ними – осчастливленный класс: земледельцы. «Только крестьянин доволен… только он один выиграл: он скупил почти все луга, поля, виноградники, смежные с собственностью эмигрантов…» Несмотря на дороговизну жизни, крестьянин не нуждался в куске хлеба. Торговля на черном рынке его обогащала. Тем самым он становился все более консервативным и желал иметь сильное правительство, которое наведет порядок во Франции.

2. Разбогатевших крестьян и «обеспеченных якобинцев» объединяла заинтересованность в том, чтобы нынешнее правительство сохранило достигнутое ими положение. Они ратовали за прекращение революции, но при этом не желали терять преимущества, полученные в результате революции. Они не соглашались ни на изъятия, ни на репрессии. Разумеется, с их надеждами не совпадали ожидания бывших монархистов, разорившейся знати и золотой молодежи, носившей на шее красную ленточку а-ля жертва. Роялисты надеялись и ожидали возвращения старого режима, наказания террористов, реституции конфискованного имущества. Мюскадены пытались настроить парижан против Конвента. Они показывали им белый хлеб со словами: «Его у вас нет, это хлеб депутатов!» Они хотели бы заставить их кричать: «Хлеба или короля!» Но рабочие Парижа не проявляли бурного желания иметь короля. В провинции такие кампании имели больший успех. Вооруженные партизаны, «Соратники Иегу», «Собратья солнца» установили на юге и в Лионе белый террор. Тюрьмы заполнились республиканцами, потом их захватили контрреспубликанцы и перебили заключенных с той же жестокостью, что и во времена сентябрьской резни. Подстрекательство звучало свирепо: «Если у вас нет оружия, если у вас нет ружей, выкопайте кости своих отцов и деритесь ими для уничтожения этих бандитов!» Но пролитая кровь не служила делу короля в изгнании. Франция понимала, что «принцы Бурбоны скорее готовы создать государственную инквизицию, чем даровать Нантский гражданский эдикт» (А. Сорель). Преследования и ссылки – плохие советчики. Среди эмигрантов жажда репрессий брала верх над любовью к родине. Среди правых экзальтированные и жестокие глупцы поговаривали о казни 800 тыс. французов. Новый король, Людовик XVIII (Людовик XVII умер в Тампле), заявил в Вероне, что монархия вновь станет абсолютной, что свободы будут уничтожены, а революционеры подвергнутся чистке. Если бы не глупость роялистов, Реставрация, возможно, и состоялась бы. Но их бескомпромиссность придала смелости лягушкам бывшего «болота». Им предстояло выстоять или погибнуть.

3. Парижане не возражали бы против введения мертворожденной конституции 1793 г., но Тальен, Баррас и термидорианцы поставили на голосование конституцию III года, которая в большей мере служила их интересам, ибо, не будучи демократической, она была республиканской. Как и в быту, когда при тяжелой болезни семьи обращаются к мнению знаменитого консультанта, решили посоветоваться с Сьейесом, экспертом и специалистом по написанию конституций, но так как тот высказался неопределенно и загадочно, то Комиссия одиннадцати создала оригинальный и странный проект без его участия. Исполнительным органом становилась Директория из пяти человек, избранных палатами и обновляемая по принципу один директор в год. Совет пятисот и Совет старейшин должны были воплощать «Воображение и Разум», режим предполагался цензовый, то есть чтобы стать избирателем, необходимо было обладать собственностью. Это благоприятствовало крестьянам в ущерб рабочим. Не существовало никакого механизма для разрешения конфликтов между исполнительной и законодательной властью. А вот для придания большего престижа директоров украсили перьями и вышивкой. Им требовалось оказывать наивысшее уважение. Выставленная на плебисцит конституция III года, «эта дева одиннадцати отцов», была одобрена. Однако добавленная статья, в силу которой две трети нового собрания должны были избираться среди членов Конвента, получила только незначительное большинство при миллионах воздержавшихся. Тем самым это дополнение позволяло богатым якобинцам избираться, но они понимали, что всеобщее избирательное право лишило бы их участия. С одной стороны, Франция осуждала происходящее, но вместе с тем на все закрывала глаза. Страна была измучена и, главное, утомлена. «Народ казался истощенным, словно буйно помешанный, доведенный до изнеможения кровопусканиями, ваннами и диетой», – заметил Малле дю Пан.

4. Очевидное неприятие страной статьи о двух третях оживило роялистские надежды, и золотая молодежь Парижа организовала манифестации против Конвента. Тот, ощущая угрозу, доверил свою защиту Баррасу, который с начала Термидора слыл героем войны и носил на боку большую саблю. Баррас рассудил, что лучшими защитниками против белых террористов окажутся бывшие красные террористы, опасавшиеся за свою жизнь. Он выпустил из тюрем тысячи республиканцев и роздал им оружие. Роялисты с презрением говорили об этом чертовом батальоне «любителей гильотины», но тем не менее защита революции была организована. Баррас решил поручить командование якобинским офицерам. Среди прочих он призвал Бонапарта, генерала корсиканской бригады, который отличился как артиллерист при осаде Тулона, скомпрометировал себя защитой Робеспьера, а теперь собирался отправиться в Турцию с военной миссией. Последующая слава Бонапарта привела к тому, что его роль в событиях вандемьера была переоценена. Орудия, которые он прислал вместе с Мюратом, не сыграли решающей роли в победе Конвента, но энергия молодого корсиканца была отмечена. Он удостоился именной похвалы с трибуны Конвента, был назначен помощником командующего Внутренней армией и вошел в число друзей Барраса, в доме которого встретил одну из его бывших любовниц, Жозефину Богарне, прелестную и смелую креолку с Мартиники, на которой вскоре и женился. День 13 вандемьера обеспечил спасение цареубийц, но деятельность Конвента подходила к концу. Американец Моррис, в последний раз посетив их вялое собрание, сказал: «Я продолжаю думать, что они подпадут под власть единоличного деспота». 4 брюмера IV года (26 октября 1795 г.) Конвент объявил о закрытии заседаний и под крики «Да здравствует республика!» самораспустился.

Конституция Директории. 1795

Абрахам Жирарде. 13 вандемьера 1795 г.: Восставшие роялисты пытаются захватить Конвент. Гравюра. 1795

5. Власть перешла к Директории. Все «пять сударей», избранных ассамблеей, оказались убийцами государя. Виконт Поль де Баррас был сластолюбивым пройдохой, полным презрения к людям и уверенным в возможности управлять ими, играя на их страстях. Четверо остальных считались суровыми республиканцами. Необходимо отметить, что эта горстка прожигателей жизни, составившая репутацию Директории, не являлась символом не только Франции, но даже Парижа того времени. Простой народ жаждал порядка, порядочности, единения. И позднее именно народ встанет на сторону Консульства. Все желали восстановления страны. Все устали от нищеты и всеобщей ненависти. Франция лежала разоренная. Ассигнаты «пошли ко всем чертям». Покупательная способность денег и отсутствие продовольствия составляли две главнейшие заботы. Якобинцы не пользовались популярностью, потому что именно их винили в этих несчастьях. Но роялисты действовали в пустоте, словно политика уже не интересовала страну. Служащим надлежало клясться в ненависти к королевской власти и Конституции 1793 г. Они и клялись. Минувшие события уже показали им цену клятв. Заговор Гракха Бабёфа, предвестника коммунизма, создавшего Общество равных и требовавшего экономического равенства, был раскрыт, заговорщики арестованы и гильотинированы. За ними не стояло сколько-нибудь значительное народное движение. Но эта апатия могла вдруг уступить место ярости. Вначале «люксембургский маскарад» пяти директоров, в шляпах с перьями, в кружевах, в кюлотах и шелковых чулках, вызывал только смех, но вскоре он стал провоцировать негодующие выкрики. Только война придавала еще правительству некоторое уважение. «Если наступит мир, мы погибнем». Поэтому Директория вернулась к старой мечте Карла VIII – завоеванию Италии. Испытывая слабость во внутренней политике, во внешней Директория строила самые смелые планы: победить Австрию в Италии, а Англию – в Ирландии. Но кто возглавит эти экспедиции? Требовались якобинские генералы, опытные и честные воины. В Ирландию послали Оша, а в Италию – Бонапарта. «Генерал вандемьер» имел право на признательность Барраса, который целиком на него полагался, уложив в постель молодого корсиканца одну из своих прежних любовниц, Жозефину де Богарне.

6. Никто тогда не догадывался, кем был худощавый генерал с римским профилем, чей любовный пыл к креолке не первой свежести вызывал улыбки директоров. Сын патриота-корсиканца, воспитанник Бриеннской военной школы, прекрасный офицер, этот «утонченный математик» уже на протяжении десяти лет в тени и тишине готовил себя к более высокому предназначению. Его заметили преподаватели в Бриенне. «Чрезвычайно эгоцентричный, честолюбивый, стремящийся к знаниям, любящий одиночество». Очень справедливая оценка. В то время как большинство мужчин той поры упивались словами, он упрямо шел к намеченной цели. Непрерывно учился, задавал вопросы, уточнял полученные сведения. У него было пристрастие к подробностям, он любил чтение сводок и описей и презирал людей, на которых смотрел как на предметы, а не как на живые существа, «как на вещи, а не как на себе подобных» (Мадам де Сталь). Он хорошо владел пером, и у него был живой стиль, в котором Плутарх смешивался с Руссо. Его внимание «задерживалось только на тронах и эшафотах» (И. Тэн). Он все подчинял своим амбициям и своей персоне. Родившись с задатками деспота, он научился смирять прихоти и старался окружать себя только теми, кто ему подчинялся. «Я не знал бы, что с ними делать, если бы они не отличались некоторой посредственностью ума и воли». Среди генералов «он увенчивал славой только тех, кто не в состоянии был ее вынести». Прибыв в итальянскую армию, он подчинил себе этих великолепных офицеров, вышедших из рядовых, – Ожеро, Ланна, Мюрата, Массена́ и почти «навел на них страх». Войскам, плохо питавшимся и одетым в лохмотья, он указал на богатые земли, которые им надлежало захватить. Директории, ожидавшей от него отвлекающих маневров, он принес урожай побед: Монтенотте, Дего, Миллезимо, Лоди. В молниеносной кампании Италия оказалась завоеванной за один месяц. «Солдаты, вы за две недели одержали шесть побед, захватили 21 знамя, 55 пушек, много укреплений, завоевали самую богатую часть Пьемонта. Вы захватили 15 тыс. пленных; убитых и раненых более 6 тыс. человек… Но вы еще ничего не сделали, солдаты, из того, что вам предстоит сделать!..» Хотя и немного обеспокоенные его победами, директора, опьяненные золотом и серебром, которое он бросал к их ногам, писали Наполеону: «Вы – герой всей Франции». И это была правда. Франция, на протяжении двух лет переживавшая страх и резню, охваченная коррупцией и голодом, забыла вкус славы. И теперь она с опьянением ее вкушала. Жозефину Париж окрестил «Мадонной побед». Сама Италия, радуясь изгнанию австрийских оккупантов, встречала французских солдат как освободителей, а Бонапарт, преуспевший там, где терпели поражение французские короли, после победы при Арколе и Риволи готовился к завоеванию всего полуострова.

Пьер-Мишель Аликс. Генерал Бонапарт. Гравюра с оригинала Андреа Аппиани. 1798

7. В 1795 г. члены Конвента были практически навязаны народу законом. Но уже во время первых свободных выборов 1797 г. все они – или почти все – потерпели поражение. Франция избрала своими представителями «людей честных», враждебно настроенных к Директории, и даже роялистов. На этих выборах важную роль сыграл вопрос религии: «Будут ли открыты церкви?.. Зазвучат ли вновь колокола?..» Католицизм и мир становились основными темами в большинстве советов. Остававшиеся в правительстве якобинцы не хотели мира. Он приблизил бы момент неизбежного отчета за содеянное. Все те, кто требовал войны до победного конца, утверждали, что Англия в случае перемирия никогда не позволит Франции оставить за собой левый берег Рейна и завоеванную Италию. Они выступали против «группы раздора сторонников прежних границ» и инициировали в армии протесты против врагов республики. Бонапарт, который еще поддерживал Директорию, послал к ним Ожеро, напористого генерала, который подчинил и укротил новую ассамблею. Бартелеми и другие изгнанники были отправлены в железных клетках в Гайану, где многие из них погибли. Таков был государственный переворот фрюктидора (сентябрь 1797 г.). Все, что оставалось во Франции мужественного и честного, вновь вынуждено было уйти в подполье. Партия войны победила.

8. Правительство само открыло солдатам дорогу в советы и показало, что гражданская власть перед ними бессильна. Баррас очень быстро раскаялся, что вновь посадил якобинцев на коня, потому что те развязали кампанию против нравов, царивших в Директории. Всех возмущали разгул и богатство «гнилого брюха», выставлявшихся напоказ среди всеобщей нищеты. Только один человек во Франции сохранял к себе неизменное уважение: Наполеон. Он отлично разыграл свою партию. Помог Директории вернуть якобинцев, понимая, что этот возврат к излишествам, эти депортации, эти чрезмерные чистки напугают французов, которые жаждали теперь восстановления порядка, свободы вероисповедания, безопасности. До переворота фрюктидора он сражался с партией мира. После фрюктидора он стал ее поддерживать и самолично, вопреки приказам Директории, которая предпочла бы итальянскому миру рейнский, подписал Кампо-Формийский мирный договор. Теперь ему было плевать на директоров. Он чувствовал, что они находятся в полной от него зависимости, и стремился к личной власти. Но требовалось проявить еще немного терпения. Между тем Париж ожидал своего генерала. Повторяли его словечки, принесенные офицерами итальянской армии, выясняли его взгляды. Они успокаивали. Бонапарт стоял за примирение, за умеренность. Вдруг выяснилось, что он уже в Париже, в доме Жозефины. Улицу Шантерен, на которой они проживали, переименовали в улицу Победы. Прирожденный политик, Бонапарт действует с замечательной ловкостью и пробуждает любопытство внешней скромностью. В своем поведении на публике, когда он появляется на собрании Директории, он сочетает присущую военному резкость и жесткость с обаянием. Подобный подход был неотразим при завоевании того института власти, членом которого он намеревался стать. Потом он вновь ушел в тень, и это своевременное отступление привлекло к нему тех, кто опасался Кромвеля и Монка. Он говорил, что у него только одно желание – возглавить экспедицию в Египет, отобрать у Англии Мальту, Александрию и, возможно, Индию. Это был традиционный план французской дипломатии. Его выработал Шуазёль и одобрил Талейран. Всю свою молодость Бонапарт был одержим Востоком. Во времена бедности он подумывал записаться в турецкую армию. В 1798 г. он решил на время исчезнуть, чтобы вернуться в ореоле новой славы и, если обстоятельства сложатся благоприятно, захватить власть.

9. Египетская экспедиция удалась в том смысле, что, невзирая на флот Нельсона, Бонапарт смог высадиться, освободить Египет от мамлюков и дойти до стран Ближнего Востока. Однако Нельсон уничтожил французский флот около Абукира. Египетская армия оказалась блокированной и лишенной продовольствия. Наполеон, человек с широким размахом, уже поговаривал о возвращении через Константинополь и Вену. Но вскоре он узнает, что в Европе для Директории все складывается очень плохо. Внутри страны выборы оборачивались против правительства, и после того, как маятник резко качнулся влево, в сторону фрюктидора, он вдруг сменил направление и качнулся вправо, желая освободиться от якобинцев, как прежде освободился от роялистов. Эти колебания настроили против Директории все партии. В оккупированных странах начались волнения против правления республики. Революция защитила националистов. Теперь они выступали против нее. Австрийцы и русские заняли Милан. Англичане готовились к высадке в Голландии. Швейцария выступала против французов. Журдан переправился через Рейн. Наполеон принял решение: необходимо вернуться. Впрочем, он еще не знал, что Директория тоже требует его возвращения. Рискуя вызвать неодобрение, Наполеон оставляет египетскую армию на Клебера и обманывает бдительность англичан. Он прибывает во Францию в тот момент, когда Сьейес, вошедший в Директорию и считавший метания термидорианцев опасными и устаревшими, «искал шпагу» для государственного переворота. Сьейес поочередно думал об Оше и о Жубере. Но оба героя были уже мертвы, оставался Бонапарт, конечно не столь надежный, но более прославленный.

Египетская экспедиция: Французские офицеры на верблюдах. Офорт. 1803

10. И вот наступил час третьей партии, как это всегда случается во Франции, как это уже было после Фронды и Религиозных войн. Все устали от Директории, от слабости исполнительного органа власти, от отвратительных законов, от несправедливых проскрипций. Долой и якобинцев, и роялистов – таковы были настроения в стране, при которых Сьейесу, Фуше, Талейрану – этому «брелану священников», этим политическим фокусникам – оставалось только устроить государственный переворот. Среди заговорщиков как раз Бонапарт больше всех сомневался, стоит ли прибегнуть за помощью к армии против представителей народа. У генерала хватало рассудительности понимать, что тот, кого возведут к власти штыки, теми же штыками может быть свергнут. Он желал получить решение, принятое голосованием ассамблеи. Сьейес обеспечил себе поддержку Совета старейшин. Оставался Совет пятисот. Сьейес решил провести их собрание в Сен-Клу, чтобы удалить совет от жителей Парижа. Люсьен Бонапарт, брат Наполеона, председательствовавший на собрании, подготовился к этому перемещению. Операция проходила в два этапа: 18 брюмера – в Париже, а 19 брюмера – в Сен-Клу. Второй день едва не обернулся провалом. Якобинцы, которых Сьейес хотел устранить, были людьми, закаленными в политической борьбе, и умели защищаться. Наполеон Бонапарт, придя в волнение, сбитый с толку враждебностью аудитории и встреченный криками: «Долой диктатора! Вне закона!» – потерял голову и едва не лишился чувств. Гренадеры не знали, что делать: подчиниться Бонапарту или арестовать его. Ситуацию спас Люсьен Бонапарт. Как председатель собрания Совета пятисот, он имел законное право обратиться за помощью к войскам против любого депутата, нарушающего ход заседания ассамблеи. Он воспользовался своим правом. Под грохот барабанов Иоахим Мюрат ввел гренадеров, которые очистили зал. Государственный переворот удачно завершился. Горстка депутатов, собранных Люсьеном среди беглецов, проголосовала по его указке решение, по которому три консула приняли власть от Директории. К двум директорам, подготовившим «день», присоединился генерал, который этот «день» и осуществил… Бонапарт, Сьейес и Роже Дюко… Народ услышал только одно имя. Никто и не думал оспаривать легитимность нового правительства. Франция не была изнасилована – она отдалась добровольно.

Джеймс Гилрей. Наполеон разгоняет правительство Директории. Английская карикатура на переворот 18 брюмера 1799 г.