V. Как террор привел к реакции Термидора

1. Террор пытались объяснить разными причинами: убийство Марата, роялистский заговор и, главное, военные неудачи лета 1793 г. По мнению Матьеза, члены комитета находились «в положении законной обороны». Они отстаивали не только свои идеи, свою жизнь или имущество. Они защищали также и свое отечество. Можно ли утверждать, что террор спас республику? Гильотинирование главных патриотов, таких как Кюстин, Богарне, Бирон, Луи де Флер, явилось не только преступлением, но и ошибкой. В определенную эпоху жестокость называется душевной стойкостью. Сен-Жюст говорил: «Правительство республики не должно врагам народа ничего, кроме смерти». Пусть это были только слова, но слова убийственные. В сентябре 1793 г. секции потребовали от Конвента «внести террор в повестку дня». Вскоре уже выискивали не только виновных, но и подозрительных. Подозрительными считались дворяне и их родственники, если только они не доказали приверженности революции; все уволенные чиновники; все эмигранты, даже вернувшиеся в предписанные сроки; все, кто враждебно высказывался против революции; все, кто не способствовал делу революции. Подобный перечень позволял осудить любого, кто не нравился или мешал.

2. Простота применения нового изобретения – гильотины – ускоряла бойню. Хотя сентябрьская резня уже «освободила тюрьмы», в Париже осуществили 2 тыс. 800 гильотинирований и еще 14 тыс. – в провинции. Однако и другие формы казней (утопление, расстрел) продолжали множить число жертв, многие из которых принадлежали к элите страны. За исключением отдельных случаев, обвинения оставались беспочвенными. «С 10 августа по 9 термидора не было ни одного роялистского заговора» (Ф.-А. Олар). Но правительство, неспособное обеспечить снабжение продовольствием, породило всеобщую враждебность. «Наступили пророческие времена, – писала мадам Ролан, – когда людям, умоляющим дать хлеба, дают трупы». И тогда доносы превратились в доблестные поступки, а гильотина – в алтарь добродетели. Революционный трибунал непрерывно заседал на протяжении четырнадцати месяцев. Общественный обвинитель Фукье-Тенвиль, мерзкий неудачник с бледными губами и низким лбом, требовал голов, и они падали с кровавой монотонностью. Обвинения не отличались разнообразием: роялистский заговор, пособничество Питту и Кобургу. Так погибли Мария-Антуанетта, ее золовка мадам Елизавета, мадам Ролан, выдохнувшая перед смертью: «О Свобода! Сколько преступлений творится во имя твое…»; ученый Бейль, столь знаменитый всего за три года до этого; поэт Андре Шенье, который, будучи обвиненным и оклеветанным Камилем Демуленом, решил, «что не пристало порядочному человеку браться за перо против того, кому он может ответить только изобличением во лжи». А вот старый муж мадам Ролан сам покончил с собой, так же как и его друг Бюзо, и Петион, и мудрый Кондорсе. Либерал Бенжамен Констан писал: «Сколько талантов погибло от рук людей глупых и совершенно ничтожных!» Иногда даже Робеспьер приходил в раздражение: «Значит, достаточно просто сказать: „Такой-то виновен, я его приговариваю к…“ Будем ли мы постоянно освобождать от доказательств человека, сделавшего донос?» А грозный Каррье добавлял: «Теперь необходимо следить за самими доносчиками». Но Эбер и его друзья продолжали неистовствовать. Хотя головы «слетали как листья на ветру», Париж казался спокойным: «Бывают дни, когда кажется, что у нас не война, а революция». Сад Тюильри поддерживался в прекрасном состоянии, а на улицах можно было увидеть богатые экипажи. В провинции, в Камбре, в Аррасе, в Лионе, местные диктаторы расстреливали, рубили саблями, гильотинировали. В Нанте Каррье утопил 2 тыс. человек. Некоторые из этих проконсулов были просто сумасшедшими садистами; другие искренне верили, что действуют «во благо будущих поколений». Хотя Франция оставалась безучастной, но кое-кто среди первых лиц революции уже начинал действовать.

Неизвестный художник. Казнь Марии-Антуанетты 16 октября 1793 г. на площади Революции в Париже. 1793

3. Суд над жирондистами и их казнь потрясли Дантона и Камиля Демулена. Дантон, их противник, но не враг, стенал: «Я не смогу их спасти!» После кончины своей первой жены он женился на шестнадцатилетней девушке и целиком погрузился в эту любовь. Он плавал на яхте по реке Об и утверждал, что уже пресыщен людьми. Камиль Демулен, у которого свидетелями на свадьбе были Бриссо и Петион, с ужасом произнес: «Ведь это я их убил», потому что его памфлет «История бриссотинцев» действительно способствовал их гибели. Он так мучился угрызениями совести, что хотел записаться в армию и погибнуть на поле брани. Дантон отговорил его. Ведь существовали более действенные и более мужественные способы исправить это преступление. «Смотри, – говорил он, – Сена – красная от крови! Ах, уж слишком много пролито этой крови! Давай же вернись на свой пост и потребуй, чтобы проявляли больше милосердия. А я тебя поддержу…» С этого дня Демулен в своей газете «Старый кордельер» проводил мысль о создании Комитета милосердия, который собирался организовать Дантон. Так появилась фракция дантонистов, противостоящая фракции «бешеных» во главе с Эбером, который «сделал карьеру на крайнем экстремизме, гильотине и жертвенности». Под его влиянием Коммуна восхваляла культ Разума и Верховного существа. Она организовала в соборе Нотр-Дам церемонию, во время которой проводилось поклонение богине Разума, некой весьма пышнотелой особе. В провинции подобные пародии оборачивались оргиями. Между тем, после того как Коммуна проголосовала за «всеобщий максимум», то есть за потолок цен, исчезли продукты. Мыло, хлеб, сахар оставались только на черном рынке. Женщины стояли в очередях под дверями лавок, а торговцы, обозленные таким ограничением, кричали им: «Вот вам максимум! А если не нравится, то иди подальше!»

4. Робеспьер с отвращением взирал и на дантонистов, и на «бешеных». Он достиг «безоговорочной диктатуры благодаря своей репутации неподкупного и, так сказать, политического постоянства; его речи, манеры, костюм оставались неизменными. Всегда напудренный, хотя пудра была запрещена, всегда желчный и холодный, таким он раньше являлся на заседания Генеральных штатов, таким он оставался и депутатом» (Б. Барер). Он презирал деньги и ненавидел женщин с маниакальным жаром целомудрия, оскорбленного их женственностью. Его женоненавистничество получало удовлетворение от казни Манон Ролан и Люсиль Демулен. Денди и педант в одном лице, санкюлот в шелковых кюлотах, «Триссотен-гильотинщик» (И. Тэн), он лелеял в себе опасную убежденность, что является человеком, облеченным миссией. Он искренне смешивал своих врагов с врагами Франции и полагал себя столь непогрешимым, что не боялся никакого преступления. Возможно, его твердость объяснялась полным отсутствием контактов с обычной человеческой жизнью. «Этот малый не умеет даже яйцо сварить», – говорил Дантон. Но зато Робеспьер умел командовать и организовывать. Упорство характера, пагубное в мирное время, сделало из него военного предводителя. Придя к власти, он обнаружил, что против Франции ополчилась вся Европа, а две трети самой Франции восстали против Комитета общественного спасения. За полгода он навел порядок. Он проповедовал полное подчинение индивида во имя отечества или религии. «В нем уживаются Магомет и Кромвель», – отмечал Тибоде. Однако этот Магомет стремился стать самим Аллахом, Единым и Единственным. Робеспьер задумал уничтожить фракции, потому что они нарушали чудовищный эгоцентризм его системы. Кого следовало обезглавить первыми – дантонистов или «бешеных»? Дантон или Эбер? Первой жертвой он выбрал Эбера, потому что Дантон, более сильный, мог помочь уничтожить Эбера. И тотчас, при помощи Фукье-Тенвиля, Эбер становится «агентом Питта и Кобурга». После казни Эбера наступает черед Дантона. Он мог бы бороться и дорого продать свою жизнь, но этот поклонник вакхических празднеств устал от жизни и в глубине души терзался угрызениями совести. «Я предпочитаю быть гильотинированным, чем гильотинирующим… – говорил он. – К тому же я устал от человечества». Это выглядело почти самоубийством. Когда друзья советовали ему бежать, он отвечал: «Можно ли унести отечество на подметках своей обуви?» Арестованный 31 марта 1794 г., он заметил: «В такое же весеннее время я учредил Революционный трибунал. Теперь перед Богом и перед людьми я прошу за это прощения». Приговоренный к смерти, он воскликнул: «Подлый Робеспьер, тебя ждет эшафот!.. Ты последуешь за мной!» А в телеге, которая везла его на казнь, он произнес: «Ну же, Дантон, не прояви слабости!» На эшафоте он приказал палачу: «Ты покажешь мою голову народу, она стоит того». Его ошибки, его заслуги, его раскаяние были достойны выдающегося человека.

5. После смерти Эбера и Дантона Робеспьер оказался единовластным хозяином Франции. Исполнительный состав Комитета общественного спасения пасовал перед диктатором, в котором воплотились террор и добродетель, «добродетель, без которой террор пагубен, террор, без которого добродетель беспомощна». Несмотря на неограниченную власть, в каждом человеке, который не гнул перед ним спину, он видел врага. В Революционном трибунале, для установления «царства вечной справедливости», для «очищения душ и возвеличивания сердец», он требовал голов, голов и еще раз голов. «Если тесно сталкиваешься с людьми, то начинаешь испытывать желание всех поубивать». Епископы, верующие, атеисты, роялисты, республиканцы, девственницы из Вердена и откупщики – все погибали на гильотине. На похоронных телегах громоздились трупы маленьких девочек и восьмидесятилетних старух. Целые семьи расплачивались за побег в эмиграцию одного или двух родственников. 4 термидора старая жена маршала де Ноайль была обезглавлена вместе со своей невесткой, герцогиней д’Авен, и внучкой, виконтессой де Ноайль. За несколько дней до этого на эшафоте погибли ее деверь и золовка (маршал и герцогиня де Муши). Примерно в это же время Шатобриан, находясь в Англии, узнал, что Революционный трибунал только что отправил на казнь «Мальзерба; его дочь, госпожу президента де Розанбо, его внуков; графа и графиню Шатобриан. Они приняли смерть на одном и том же эшафоте». Все, кто мыслил, все, в ком сохранялись остатки морального мужества, находились в тюрьме. Более 10 тыс. невиновных были обвинены, то есть осуждены. Однако Робеспьер с большой помпой провел на Марсовом поле празднование в честь Верховного существа. Хор из Оперы исполнил «Отец Вселенной, Высший разум…». Робеспьер прочел проповедь. Во время этой странной церемонии трудно было понять, совершает ли он службу или сам является идолом. Конвент, разучившийся протестовать, бормотал что-то невнятное. Фуше, хотя и выпускник коллежа ораторианцев, но сделавший карьеру как атеист, на собрании у якобинцев высказался о Верховном существе и о Робеспьере в выражениях невнятных и неприязненных. С этого дня Робеспьер поклялся погубить Фуше. Он вынудил его защищаться. Однако побуждать Фуше к действиям было опасно, но еще опаснее было заставлять его искать союзников среди членов собрания. С тех пор как Робеспьер потребовал права обвинять депутатов без одобрения Конвента, его члены дрожали от страха. Из малодушия Конвент позволил обезглавить Францию. Из малодушия Конвент готов был обезглавить и Робеспьера. Ничто не оправдывало теперь террора. Республиканские армии и особенно армия департамента Самбра-и-Маас одерживали победу за победой. Сен-Жюст, чувствуя, что опасность составляла основную силу Комитета общественного спасения, потребовал у Барера «больше не выводить их из себя»! Но Барер еще яростнее продолжал их обвинять. Комитет общественного спасения тоже устал от «неподкупного».

6. Эти победы, «которые набросились на Робеспьера, подобно яростным фуриям», были достигнуты усилиями Комитета общественного спасения, а также прекрасно подготовленной армией. У республики находилось под ружьем 800 тыс. хорошо обученных солдат, к тому же прекрасно вооруженных, так как для производства ружей, пушек и пороха прилагались героические усилия. Творческий гений ученых вступил в союз с напряженным трудом народа. При помощи оптического телеграфа правительство поддерживало связь с армиями. Привязной аэростат позволил наблюдать за перемещением противника во время битвы при Флерюсе. Но главное, в войсках царил небывалый подъем. В то время французская армия была самой многочисленной в Европе. Солдаты это знали и чувствовали. Их поддерживала глубокая вера в величие принципов, которые они защищали. Во всех странах они встречали тайных союзников, противников феодальной монархии. С другой стороны, у них были великолепные командиры. Карно оберегал заслуженных генералов старого режима, проявлявших лояльность к новому, и способствовал быстрому продвижению молодых командиров, таких как Ош, Марсо, Клебер. Он раздавал им инструкции, в которых уже намечалась наполеоновская стратегия: «Действовать массированно и наступательно; при любом удобном случае вступать в штыковой бой; давать большие сражения и преследовать врага до полного уничтожения; жить за счет противника…» Представители, присланные в армии, наблюдали за генералами и поднимали их боевой дух. К весне 1794 г. Франция завоевала огромный военный авторитет. Европу поражала сила страны, в которой полыхала революция. Моральная анархия Европы способствовала ее успехам. Пруссия и Австрия, союзники в борьбе с революцией, соперничали между собой в Польше и вместо взаимной помощи заняли выжидательную позицию. Австрия опасалась призвать прусскую армию во Фландрию. А французский генерал Пишегрю, напротив, привел 160 тыс. солдат к французскому генералу Журдану, у которого уже было 230 тыс. человек, и армия департамента Самбра-и-Маас у местечка Флерюс разбила врага, открыв тем самым всю Бельгию французам, которые вошли в Антверпен 23 июля. Таковы были волонтеры II года республики.

7. Робеспьер был всемогущим, но оказался обреченным, ибо преступил все границы. Закон от 22 прериаля (10 июня 1794 г.), который лишил депутатов Конвента парламентского иммунитета, теперь угрожал жизни каждого из них и тем самым даже трусам придал мужества сделать ради собственного спасения то, на что они не осмеливались ради спасения страны. Фуше, находчивый и коварный, подготовил членов Конвента и особенно «болото». В Комитете общественного спасения Карно и его друзья, опасаясь Сен-Жюста, выступили против Робеспьера. Казни множились. Вдовы и сироты превращались в толпы врагов. В Париже, на пути следования телег с осужденными, закрывались лавки. Совсем небольшая, но важная подробность: Тальен, влиятельный член Конвента, хотел спасти Терезу Кабаррюс, бывшую маркизу де Фонтене, свою пленницу, ставшую его любовницей, которая должна была предстать перед Революционным трибуналом. Робеспьер, ощущая, что вокруг него вздымается волна ненависти, перешел в наступление. 8 термидора (26 июля 1794 г.) в речи, еще встреченной Конвентом аплодисментами, он потребовал чистки Комитета общественной безопасности и Комитета общественного спасения. Чистка рядов членов, проводящих чистку, вызвала беспокойство. Камбон осмелился возразить и заявил, что работу Конвента парализует только один человек и этот человек не кто иной, как Робеспьер. Тот занервничал и защищался неудачно. Ночью несколько человек сумели пробудить «лягушек болота». На следующий день, 9 термидора, Сен-Жюст явился в Конвент и зачитал прекрасно составленную, почти беспристрастную речь, в которой предлагалось принять меры, чтобы правительство, «не утрачивая своих революционных полномочий», вместе с тем не могло бы впадать в самоуправство, способствовать притеснению или узурпировать народное представительство. Это означало законно положить конец диктатуре Робеспьера. Возможно, это открывало также эру Сен-Жюста. Но уже на тринадцатой строчке Тальен прервал его. «Я требую, – заявил он, – чтобы все покровы были сорваны!» Странное дело: хладнокровный Сен-Жюст позволил прогнать себя с трибуны. Тотчас Конвент высказался за непрерывное заседание. Робеспьер хотел броситься в бой. Его встретили улюлюканьем: «Долой тирана!» – и ему отказали в слове. Последовала сумбурная сцена, во время которой так долго сдерживаемая ненависть осмелевшего «болота» вылилась в единодушное «кваканье». Наконец кто-то крикнул: «Поставить на голосование арест!» Робеспьер, растерявшись, возразил: «А я требую смерти!» В ответ раздалось: «Ты уже заслужил ее тысячу раз!» Несколько верных друзей, включая брата, собрались вокруг него. По приказу председателя жандармы арестовали обоих Робеспьеров, Кутона, Леба́ и Сен-Жюста.

Казнь Робеспьера 28 июля 1794 г. Рисунок неизвестного художника. 1794

8. Второй акт этой драмы разыгрался в ратуше. Парижская коммуна, едва узнав об аресте Робеспьера, решила восстать и «освободить Конвент от притеснений», то есть арестовать членов Конвента, враждебных Робеспьеру. Она разослала также в тюрьмы приказ отказывать в приеме Робеспьера и потребовала привести его в ратушу. В этот момент «неподкупный» мог бы сформировать революционное правительство, враждебное Конвенту, и попытать своего счастья. Он проявил нерешительность, отказался, вероятно из-за неуверенности в законности этого поступка, подписать призыв к оружию, потом согласился, но было уже поздно. Если он решит бороться, поддержит ли его Париж? Весьма сомнительно. Все революционные ячейки буржуазных кварталов устали от террора. Баррас, назначенный командующим вооруженными силами, проявил незаурядную энергию и двинулся к ратуше. Там выстрелом из пистолета жандарм раздробил Робеспьеру челюсть. На следующий день при стечении огромной толпы народа Робеспьера и его друзей гильотинировали под крики «Долой тиранов! Да здравствует республика!». И это была та же самая толпа, которая несколькими месяцами ранее освистывала его жертв. «Казалось, что они поднялись из могил и возродились к жизни».

9. Тальен и Баррас, которые еще за несколько месяцев до этого считались бы террористами, теперь провозглашались победителями террора. 7 термидора трудно было найти в Париже сотню человек, которые осмелились бы осуждать бесчинства. 11 термидора у Робеспьера не осталось ни одного сторонника. Языки вдруг развязались. 100 тыс. подозреваемых выползли из своих убежищ. Теперь только обвинители подвергались обвинению, и на гильотину пошли те, кто к ней приговаривал. Фукье-Тенвиль и судьи Революционного трибунала познали судьбу своих жертв. Потом телеги перестали поставлять смерти свой ежедневный груз. Париж вдруг изменился. Вернулись выжившие жирондисты. Надежда преобразила салоны. В театрах ставились антиякобинские пьесы. Золотая молодежь с вызовом носила зеленые колеты шуанов, прически а-ля жертва и толстые палки, которыми «мюскадены» и «инкруаябли» разгоняли якобинцев. В обществе царила Тереза Кабаррюс – ставшая гражданкой Тальен, – прелестная «мервейёз», не лишенная доброты и ума. Признательность и ирония соединились в ее прозвище: Мадонна Термидора. Культ Марата стал преступлением, его бюсты были разбиты. Преследуемые экс-якобинцы жаловались, что их притесняют аристократы. Но Термидорианское восстание явилось реакцией мелкой буржуазии, служащих и клерков, а вовсе не аристократии. Его вожди не были роялистами. Высмеивать революцию и ее принципы теперь считалось элегантным и остроумным, но кричать «Да здравствует король!» казалось преждевременным. Зачем нужен король? Новые руководители тоже стремились управлять.