Указатели показывали, что до Москвы оставалось километров двадцать, а бак в машине был почти полным. Я решил доехать до центра города, надеясь, что там спокойнее. Как минимум за этой зоной государственные службы должны пристальнее всего присматривать. Если все более-менее нормально, отправлюсь к себе на квартиру. А если нет? Радио в машине почему-то не работало. Надо найти смартфон, планшет, компьютер, газету, в конце концов. Понять, что происходит. Ближе к городу на шоссе стали встречаться редкие автомобили, от этого сразу стало тепло на душе.

Я вел автомобиль осторожно, не хватало еще попасть в аварию. За окном медленно проплывали типичные подмосковные пейзажи. Время? Уже достаточно прошло, пора уже, чтобы МКАД на горизонте замаячил. Но ничего не менялось. Проехав еще минут тридцать, я обратил внимание на знак – теперь он указывал, что до города 40 километров. Мне стало не по себе. Двигаясь точно в нужном направлении, как оказалось, я даже удалился от Москвы! Что происходит? Как назло, на шоссе теперь не было видно ни одного автомобиля. Зато справа начиналась проселочная дорога, ведущая к большой деревне. Ладно, попробуем там чего-нибудь узнать. Я свернул, проехал небольшой магазин и запарковался. Дома все были новыми и аккуратными – видно, что единого архитектурного стиля в поселке не было выбрано, но застраивавшие его люди явно имели вкус.

Я нажал кнопку звонка у калитки ближайшего дома. Нет ответа. Еще через несколько домов на пороге наконец показалась милая дама.

– Здравствуйте! Простите, я телефон потерял. На охоте был, слышал какие-то ужасы, можете рассказать, что в мире делается?

– Добрый день! Да вы проходите в дом, чего стоять? Меня Любой зовут.

– Майкл.

– Сейчас вообще словно все вымерли, говорят, вирус какой-то, люди от него ненормальные становятся. Но вроде эпидемия на убыль пошла. Воздушно-капельным путем, сказали, не передается, только через воду.

– У меня хорошая вода, – я показал ей бутылку.

Мы вошли в дом – обстановка внутри была скромной. Люба провела меня на кухню, поставила на стол корзинку с хлебом. Я жадно схватил кусок, надкусил. Давно у меня во рту не было ни маковой росинки.

– Подождите, я колбасы отрежу. – Она отправилась к холодильнику.

– Не стоит, спасибо. Колбаса мне сейчас явно не нужна, давно в желудке ничего не было.

– Ну, как знаете. В СССР вот колбасы не было, а сейчас мы с ней проблему решили, – сообщила она, расцветая широкой, от уха до уха, улыбкой.

– Да вроде сейчас в любом продуктовом много разных сортов.

– Мы в магазин за ней не ходим. Петр-то наш, уникум, производит все для деревни на любой вкус. Хочешь – докторскую, хочешь – сервелат, а по выходным – даже сырокопченую…

– У него цех, что ли? Поселок-то ваш весьма большой.

– Какой цех! – Она хохотнула. – Цех единственный – задница!

– Не понял?

– Да все очень просто. Петр наш гадит, извиняюсь, колбасой. Да-да, появилась у него такая особенность пять лет назад, когда молния в него ударила. Трагическое, знаете ли, событие – он электриком был, полезли на столб, напарника убило на месте, а Петру вроде и ничего, пришел домой с опаленной шевелюрой, сел на толчок и… Вот так и обнаружил. Настоящее фабричное качество, даже наклейки все есть, вот оно как! А ассортимент меняется в зависимости от питания. На хлебе и овощах выходит докторская, на рыбе и птице – сервелат, как ни странно, а сырокопченая получается только на парной телятине, – с этими словами она села на диван, легко скинула туфли и заболтала босыми ногами.

Я почувствовал себя словно в дурном сне, извинился и выскочил во двор. Это все очень напоминало «тот» 1971 год, с поправкой на дату. Словно наше время теперь ушло и сменилось искаженным. Невдалеке, через забор, я заметил человека, копающегося в огороде. Подошел ближе. Субъект обернулся – это был Сергей Иванович Резнов.

– А вот и встретились, Майкл Борисович. И способ нашли, как я и говорил. Ох и много же плохих людей погибло…

– Откуда вы здесь?

– Да это не важно, откуда я. Подумайте лучше, откуда вы. Как вы сюда попали?

– Ехали с Кристиной после…

– А вы молодец! И «Щит» ликвидировали, и от «Братства» в лице Иванова избавились.

– Считаете, это здорово? Вы на чьей стороне?

– У нас нету стороны. Мы с Дмитрием Николаевичем, – он кивнул в глубь двора, там в шезлонге сидел любитель посмотреть на марши, – всегда в стороне. Пусть белые сражаются с красными. К власти все равно придут серые. Вот мы и пришли. Всего-то, подумаешь, был начальником охраны «Братства». Так себе должность. Зато теперь, выслужился, право имею! Кстати, раскинь мозгами: почему Габриэль не сгорел в Свете? А превратился в камень?

– Не думал об этом… Сгинул, туда и дорога.

– Тогда я объясню. То, что ты видел на Краю мира, – зеркальное отображение. Перевернутый мир. Цвета, действия, все перепутано. Свет там – это Тьма, Тьма – это Свет! Неужели ты хоть на секунду поверил, что мы были созданы Тьмой? Да ты тупой, Майкл Борисович, при всех талантах, уж прости…

– Какой шикарный твист. Дальше-то во что предложите поверить и как эту новую веру проверить?

– Тебе так плохо было, когда ты попадал на Край мира, потому что ты становился свидетелем рождения Тьмы! Мы же – третья сила, Хаос. Главная сила.

– И к чему он относится?

– Хаос – это ты, я, все люди. Он повсюду. Это изначальная форма, из которой Свет и Тьма создают нечто. Третий, основной элемент. Дошло? Я же говорю – тупой.

– Хватит издеваться.

Краем глаза я заметил, что Дмитрий Николаевич встал со своего места и проследовал в дом.

– Ладно-ладно… Иванову-то простительно, специально берегли старого дурака от этого знания, думали, руки на себя наложит. Но ты?

– Говорю же, хватит. А то ведь могу и…

– …что ты можешь? Ты полжизни своей не помнишь. Пешка ты, дубина в руках сильных мира сего. Инструмент. Никакой Край мира ты сейчас не создашь и никого туда не перенесешь, это Иванов сдуру решил с тобой пиписьками помериться, ну и поплатился. Ступай уже, живи долго и счастливо, иди, иди, пока я добрый. А мы тут подчистим все, наладим. Нормально заживем, потом, не сразу, конечно. Хотя стой.

– Что еще?

– Пойдем, покажу одну вещь. Чтобы ты знал, что с предателями бывает. И на всю жизнь на носу зарубил так не делать.

Мы вошли в дом, миновали сени – это была просторная деревянная изба. У камина стояли козлы, к ним была крепко привязана Кристина, буквально опутана веревкой. Рот ее был заткнут кляпом. Дмитрий Николаевич сидел рядом на табуретке и деловито пилил ножовкой по металлу ногу Кристины на уровне щиколотки. Пол был залит кровью, каждое «вжик» резко отдавалось в голове, Кристина мычала, дергалась, пыталась выгнуться – но путы держали прочно, ничего не помогало. Вероятно, Дмитрий Николаевич только что дошел до кости, звук резко изменился, работать ему стало сложнее.

– Личная история стерта, – почему-то проговорил я и вытянул вперед левую руку.

Меня словно кто-то тянул, дергал за ногти, и на мгновение я увидел вместо своих пальцев стальные конусы, из которых вырвались красные лучи. Всполох. Запах паленого. Дым. Дмитрий Николаевич обваливается на пол и распадается грудой мяса. Сергей Иванович делает два шага назад, трогает грудь и шею, где зияют черные надрезы, и тоже падает. Я перевожу взгляд на руку: ладонь обычная, пальцы на месте. А в голове пульсируют те самые слова о модернизации кисти. Сработало, однако. Теперь надо отвязать Кристину.