Температура на улице приближалась к плюс тридцати девяти градусам по Цельсию. Сплит-система тем не менее делала свое дело исправно, в гостиной было едва ли больше двадцати семи. Проблема была в другом – в запахе гари. Сам по себе плотный, густой дым, который, казалось, поглотил город, не проходил сквозь окна, а вот горелым дома уже начало пахнуть. Еще пара таких дней, и придется спать в ватно-марлевой повязке…

Вспомнив основы гражданской обороны, я начал действовать. Сначала занялся вентиляцией: разрезал несколько целлофановых пакетов, снял защитные решетки, аккуратно обернул их целлофаном, и вставил на место. Воздух в ванной и коридоре сразу стал чище, кондиционер фильтровал запахи на ура. Далее пришло время входной двери – два больших влажных полотенца, положенных под порог, почти изолировали меня от внешнего мира. Полностью, да не совсем. Оставалось главное – окна. Пришла пора оклеить их мокрыми нарезанными газетами. Стык окна и подоконника я на всякий случай тоже закрыл мокрым полотенцем. В квартире остался единственный источник воздуха – вытяжка на кухне. Ее я закрыл мокрым полотенцем, создав дополнительный импровизированный кондиционер. Через четверть часа воздух почти избавился от запахов, помогло еще и опрыскивание из пульверизатора.

Ну вот, еды и воды достаточно. Неделю, не выходя из дома, точно продержусь. А там авось торфяники и потушат. Что там по телевизору говорят? Но до телевизора я не дошел – в дверь позвонили. Ну вот, сейчас опять в квартиру дым повалит.

На пороге стоял лысоватый, плотный субъект неопределенного возраста. Ему можно было дать лет тридцать пять, потное лицо в больших квадратных очках не выражало никаких эмоций. Даже серый мятый костюм (костюм при такой-то жаре!) было рассматривать интереснее, чем водянистые глаза субъекта.

– Майкл Борисович?

– Проходите, проходите, – я почти втащил субъекта в коридор, захлопнул дверь и снова подсунул под нее мокрое полотенце.

– Спасибо за приглашение. Вот ведь лето 2010 года дает всем жару! – Толстяк достал платок и промокнул лицо. – Руки не подаю, будет негигиенично. – Он стеснительно улыбнулся. – Меня зовут Филипп Еремеевич Гофман.

– Чем могу, Филипп Еремеевич? Погодка, мягко говоря, не располагает к визитам.

– Понимаете ли, Майкл Борисович, дело очень деликатное, не могли бы мы присесть?

– Конечно.

Я провел собеседника в гостиную.

– О! Спасибо! – Гофман тут же сбросил пиджак и повернулся грудью к кондиционеру.

– Не простудитесь?

– Нет-нет, я закаленный! – Остудив грудь, он подвинул табурет так, чтобы холодный воздух дул ему прямо в спину, и наконец, пожевав губами, продолжил: – А можно у вас попросить стакан воды?

– Нет, нельзя! – отрезал я, разозлившись. – Сначала расскажите, по какому делу пришли.

– Да-да, конечно, прошу пардону. – Филипп Еремеевич снял очки, подул зачем-то на стекла и снова надел их. Было видно, что он сильно нервничал. – Меня прислал Отто Шюслер.

– Почему сразу не Джером Селинджер?

– Э‐э… Отто, конечно, давний друг Джерома, но речь сейчас не об этом…

Похоже, у моего собеседника чувство юмора отсутствовало начисто.

– Передайте Шюслеру, чтобы меня с Селинджером познакомил, он мой кумир! – Я развеселился. – Кстати, в сто пять лет от роду Отто еще ведет дела?

Я вспомнил, что Шюслер был близким соратником Троцкого.

– Будучи знакомым с товарищем Троцким, – продолжал незваный гость, – вы должны понимать, что возможности их помощников не ограничиваются обычными, мирскими рамками. Но мы действительно отвлеклись, а вопрос, как я и сообщил, безотлагательный.

– Я весь внимание.

– Майкл Борисович, если бы здесь был Лев Давидович, он бы рассказал о том, что лишь технический прогресс является ключом к миру. Да, мы удалились от природы, потеряли связь с ней. Но разве дикие племена живут лучше, чем мы? Вот у них все по законам жанра, копья, луки, шалаши, никакой нефти и электричества. И что? Чудовищное у них существование. Почему-то никто не достиг рая единением с природой. А лишь голода и страданий. Вам рассказать, как аборигены в Австралии при недостатке пищи убивают и съедают своих же детей? Берут за ноги и бьют головой об камень. Технический прогресс, которому мы обязаны всеми благами цивилизации, и создал эту самую цивилизацию, сделал нас теми, кого именуют Homo sapiens.

– Не спорю.

– Отлично! Лев Давидович просил передать вам одну настоятельную просьбу. Прошло уже тридцать девять лет… э‐э… по обычному исчислению времени после встречи с ним, а решение вами по данному вопросу так и не принято. Товарищ хочет, чтобы вы определились и сообщили нам… Понимаете ли, в действие вступило слишком много разносторонних сил. – Бесцветные глаза Гофмана вдруг налились сталью. – Мы больше не можем ждать.

– Филипп Еремеевич, передайте своему начальству, что я не планирую уничтожать Центр. Пока не планирую. И не считаю, что Центр как-то мешает техническому прогрессу. Вот и все. Пусть дадут мне немного больше информации, тогда, быть может…

– Информации? Хорошо. Майкл Борисович, вы знаете, что такое кандиру?

– Кандиру?

– Вопреки распространенным мнениям, самой страшной рыбой на Земле является не белая акула-людоед. И даже не пиранья. Сомик ванделлия, или кандиру, пресноводное, длиной от двух до пятнадцати сантиметров, распространенное в реках Амазонии, на деле является самым чудовищным произведением природы. Внешне кандиру похож на спичку: очень тонкое, почти прозрачное тело с золотистыми бочками, маленькие глаза-бусинки. Образ его жизни паразитический. Кандиру обладает зверским чутьем на аммиак, содержащийся в потоках воды, выдыхаемых другой рыбой, обнаружив жертву, заплывает ей в жабры. Там, мгновенно растопыривая колючки, он питается кровью, а насытившись за пару часов, покидает «жилище». Гораздо хуже дело обстоит, если кандиру путает рыбу с человеком. Тогда, заплыв в анальное отверстие, вагину или пенис, он может быстро подняться до тонкого кишечника, матки или мочевого пузыря. Где, согласно инстинкту, и выбрасывает колючки. Надо ли говорить, что…

– Простите, зачем вы это говорите? – я прервал собеседника.

– Кандиру, Майкл Борисович, фигурально выражаясь, – это вы. Вы приперлись непонятно откуда и устроили взрыв на макаронной фабрике. Вы вдруг стали важной персоной, – Гофман почти зашипел. – И вот что я вам скажу. Определяйтесь. Не то настоящий сомик-кадиру вдруг возьмет и попадет в гости к вашей ненаглядной Веронике в 1975 году. И знаете, что получится, Майкл Борисович? Получится, что вы никогда не родитесь! Вот номер-то! Бугага!

Я вскочил. Заорал:

– Вон! Пошел прочь, скотина!

Филипп Еремеевич тяжело вздохнул, встал и направился к выходу. Закрыв за ним дверь, я дошел до ванной комнаты и плеснул ледяной воды в лицо. Мне стало понятно, что это тупик и выхода нет.