Глава восьмая
Мне предстояла вторая бессонная ночь. Накануне, днем в воскресенье, поспать тоже не удалось – неожиданно разболелся зуб, и до меня дошло, что настало время выполнять обещание, данное доброму украинскому пограничнику в Жулянах.
Алена Григорьевна любезно подсказала, где расположена ближайшая платная стоматологическая поликлиника, и я явился туда с опухшей щекой и надеждой во взоре.
– Будем резать, не дожидаясь общего воспаления, – радостно прокомментировал мой внешний вид местный хирург, узнав, что я платежеспособен. А когда он услышал, что я готов оплатить наличными протезирование двух ранее погибших зубов и протезирование удаляемого сейчас, он обрадовался так, будто киевское «Динамо» выиграло у московского.
– Сейчас проведем калькуляцию, не волнуйтесь, у нас все будет точно, как в аптеке, – услышал я перед тем, как упасть в наркозный сон.
В хостел я вернулся к вечеру, выпотрошенный и морально, и физически, причем, физически в двух местах кряду – в кошельке и в ротовой полости. Утешало одно – стоимость подобного лечения в Петербурге, действительно, превышала киевскую раза в два с половиной.
Алена Григорьевна, увидев мою распухшую теперь уже во всех местах физиономию, опять всплескивала ручками и бегала по хостелу с топлеными сливками, как с каким-то волшебным эликсиром, но у меня уже не было сил сопротивляться.
И вот когда я блаженно умирал на кровати под волшебное щебетание хозяйки и местного телеканала, раздался телефонный звонок, и директор агентства своим фирменным скучным голосом спросил:
– Палыч, ты там совсем охренел уже в своем безделье? Какие-то сраные революционеры на Майдане целый отель уже захватили, а мы это узнаем от РИА «Новости»?! На хрена тогда ты нам нужен там, в Киеве?! Я не уверен, что тебя ждет премия по итогам этого месяца. Больше того, я не уверен, что нам не придется посылать в Киев более подвижного корреспондента.
Я, конечно, тут же встал и пошел на свою Голгофу, не забыв прихватить камеру в пакетике.
Над площадью смеркалось, народу было совсем уже немного, и я в панике, потеряв всякую осторожность, просто ходил уже и напрямую, по-москальски, спрашивал:
– Шановни, где тут у вас отель захватили, покажите мне скорее.
Впрочем, спрашивал – это было сильно сказано. Я, скорее, мычал про это. «Шановни» в ответ по большей части отпрыгивали в сторону, подальше от моей опухшей физиономии, многие при этом крестились, а атеисты указывали куда-то в сторону сгоревшего два года назад в ходе переворота и так и не восстановленного Дома профсоюзов.
В итоге милая барышня, раздававшая у стелы листовки «за все хорошее против всего плохого», довела меня до угла площади, показала оттуда на серое здание с золотыми вывесками и тут же сделала мне ручкой.
– Дальше вы сами, будь ласковы. Там какие-то мутные типы тусуются, туда идти совсем не хочется…
Я дошел до отеля, возле которого на самом деле бродило множество мутных типов, все, как один, в камуфляже, и при этом с оружием – были видны пистолеты в кобуре на поясе у многих и даже укороченные версии «Сайги» за плечами у некоторых. На меня и мою видеокамеру эти люди внимания не обращали или делали вид, что я им не интересен.
Я спокойно прошел через распахнутые стеклянные двери в холл отеля и уткнулся в еще одну большую группу вооруженных мужчин в камуфляже. Они стояли плотной стеной напротив жидкой шеренги полицейских и беседовали о своем революционном праве на оккупацию частной собственности.
– Когда революции в 2014 году понадобилась гостиница «Украина», революционные силы ее просто заняли, и полицию никто не спрашивал…
– Сейчас ситуация другая, майдан закончился, надо порядок наводить, анархия погубит государство…, – Полицейский, усатый седой майор в форме старого образца, говорил подчеркнуто мягко, как говорят с детьми, когда не хотят скандала, а хотят убедить их прекратить делать глупости и слушаться взрослых.
Я поднял камеру на плечо и включил запись. На меня покосились и боевики, и полицейские, но никто не из них не высказал вслух своего неудовольствия – все были заняты беседой.
– … Майдан не закончился! Как жировали барыги, так и жируют! Мы на Восточном фронте кровь проливаем в боях с русскими, а вы тут в тылу, в тепле, в безопасности, развлекаетесь за наш счет! – Эту фразу простонал худой боевик с нервным, дерганым лицом. Он и сам весь как-то нервно дергался – переступал ногами на месте, хватался за кобуру. Так ведут себя наркоманы или психопаты.
Майор брезгливо поморщился, глядя в его сторону, но ровным тихим голосом ответил:
– У полиции задачи в Киеве тоже непростые. Преступность выросла, нам надо защищать людей. А вы заняли два этажа отеля да еще ресторан. Владельцы несут убытки, так нельзя.
– Да владельцы за нас! Что вы тут придумали, пан полицейский! Хлопцы, а ну, давайте сюда этих владельцев, пусть сами расскажут!
После минутной возни в центр холла вытолкали испуганного администратора в светло-сером костюме- – тройке, белоснежной рубашке и начищенных до блеска туфлях.
– Говори, за нас ты или за кого? Ты вообще за революцию или за барыг с Банковой?
– Я, собственно, конечно, за революцию. Но вы и нас поймите – постояльцы съезжают, в ресторане даже уборку произвести не можем, вооруженные люди спят прямо на полу, в туалетах грязно…
– Пристрелю суку! – Нервный боевик с отчетливым щелчком вскрыл кобуру и выудил оттуда огромный пистолет, что-то вроде Desert Eagle. Ну, или, может, пистолет Стечкина – я в них не очень разбираюсь.
Майор полиции неуловимо резким и точным движением прихватил наркомана одной рукой за худосочную шею, а другой так же ловко и уверенно выдернул из его руки пистолет.
– Ну, мы же договаривались, господа революционеры, не делать резких движений, – сказал нам всем майор с немного наигранным возмущением. Он вынул из пистолета магазин и принялся неспешно выщелкивать оттуда патроны прямо на грязный кафельный пол отеля.
В холле отеля оказалась отличная акустика – я с удовольствием поработал камерой, присев на пол и снимая оттуда, как на полу звонко скачут патроны калибра девять миллиметров, и как на это смотрят люди вокруг.
Люди вокруг, кстати, смотрели на майора с уважением.
Потом майор приотпустил шею нервного революционера, и тот сразу выскользнул, послушно нырнув в тень, куда-то к столикам ресторана.
Администратор внезапно осмелел и неожиданно громко высказал вслух все, что, похоже, вертелось на языке у прочей публики:
– Господа, ну нельзя же так! У нас же бизнес, клиенты, налоги, в конце концов! Как же можно все это отбирать у простых коммерсантов, будто вы коммунисты?! Вы же за европейский путь развития должны выступать, верно? Значит, без коррупции и насилия! Мы европейцы или кто?!
Публика вокруг, включая мужиков в камуфляже, опустила глаза и принялась неубедительно делать вид, что все собравшиеся здесь вообще ни при чем.
– Они ведь не просто вошли и тихо уселись в ресторане, нет! Они же сразу, как вошли, за стойку бара ломанулись. И там, как в кино, начали разливать другу другу всякие напитки, а то и пить из горла дорогие смеси, – горячо зашептал мне прямо в ухо чей-то взволнованный голос. – Это же какой-то беспредел!
– Значит, так, господа европейцы, – хриплым, но решительным голосом подытожил непростую коллизию полицейский, убирая огромный пистолет себе за пазуху. – Хватит революционной самодеятельности!
Он посмотрел на часы в своем телефоне и еще энергичнее продолжил:
– Отель – это частная собственность. Если владелец отеля говорит, что мы все тут лишние, значит, мы все лишние, значит, выходим все наружу. Без вариантов. Если кому-то что-то неясно, будем сейчас объяснять индивидуально..
Несмотря на очевидную угрозу, на выход потянулись не все. Примерно половина народа из местной камуфлированной публики в холле все ж таки задержалась, задумчиво поглядывая по сторонам.
Майор достал из кобуры свой табельный пистолет Макарова и с мученическим выражением на лице передернул затвор. На многострадальный кафельный пол отеля упал очередной патрон.
– В народе меня зовут Тупой хряк, – - доложил майор. – Они меня так зовут за то, что я на самом деле тупой хряк. Внимание! На счет «три» я, тупой хряк, начинаю зачищать гостиницу от посторонних, как умею!…
Он выстрелил из пистолета в потолок всего лишь дважды, но я немедленно вышел из лобби отеля одним из первых, хотя был на сто процентов уверен, что в меня майор первым стрелять не станет. Выглядел он, если честно, интеллигентным и ответственным офицером.
Тем не менее, вместе со мной из отеля вышли почти все остальные посетители, включая большинство революционеров, а внутри осталось не больше десяти человек.
Тут же к дверям отеля как бы ниоткуда выбежали солидные мужчины в цветастых ливреях. Они быстрыми ловкими движениями перекрыли парадный вход массивными стульями и встали снаружи, неспешно раскуривая сигареты и всем своим видом показывая, что больше никто и никогда не войдет сюда без брони, надежно подтвержденной Visa или MasterCard.
Я перешел на другую сторону проспекта и на автомате снял эту сцену для истории. Уже рассветало, поэтому картинка получалась, что надо.
Потом я пошел обратно на Майдан, поскольку оттуда вдруг стали доноситься странные вызывающие звуки. Мне даже показалось, что там, на Майдане, сейчас убивают европейскую демократию – так убедительно и жарко вдруг закричали оттуда аборигены.
Они кричали не зря. Оказалось, что на площадь Независимости не подвезли дополнительные полевые кухни, а также пиво, хотя оно было обещано отдельно.
– Это саботаж! У меня пятьсот человек голодные и трезвые, как дураки, а ты мне лепишь про интриги санитарных инспекторов! Гнать их в шею! Прорывайся, как сможешь! – надсаживаясь, несколько картинно орал в телефон, стоя посреди площади, мой уже знакомый мужик в кургузой синей курточке.
Рядом стояло человек не пятьсот, но пятьдесят хмурых боевиков в камуфляже, действительно, злых и трезвых.
– Жрать уже давай, Семен. Рассвет, понимаешь, уже полощется, а мы ни в одном глазу!
– Мы так вообще не договаривались! Где наше пиво? По два литра на в рыло в сутки обещано! Сема, что за кидок на ровном месте?!
– Это не революция, а черт знает что такое!
Я не решился поднять камеру на плечо в такой ответственный момент – было очевидно, что революционеры не шутят. Да и снимать тут, честно говоря, было нечего: мрачные, нетерпеливые, одинаковые в своей злобности мужчины в потных мокрых камуфляжных костюмах, нервно прогуливающиеся в утреннем сумраке по площади Незалежности в поисках демократии.
Если это действительно можно будет однажды снять на видео, в итоге получится фильм столь любимого на Западе андеграунда. То есть унылый, но претенциозный и получивший яростную поддержку в СМИ фильм, который, как водится, никто не посмотрит, зато все положительно оценят, потому что так сейчас в обществе принято. И попробуй только возрази.
Я прошел к сцене под стелой. Там тоже толпился народ, но уже более разнообразный – тощие юноши в балаклавах и с палками в руках, пенсионеры со злыми лицами, фрики в странных балахонах или, напротив, граждане, раздетые буквально до трусов, несмотря на холод и морось.
Один из таких фриков, упитанный мужичок в ярко-красном балахоне, похожем на сценический костюм Аллы Пугачевой, залез на сцену и принялся энергично декламировать оттуда яркие резкие лозунги:
– Долой гнилую войну!
– Да здравствует справедливая война!
– Смерть продажным чиновникам!
– Слава хорошим чиновникам!
– Повернем оружие АТО на Киев!
– Добьем сепаратистов в Донецке!
– Слава Украине!
– Смерть ворогам!…
Каждый второй его лозунг противоречил предыдущему, и я быстро утомился, перестав вслушиваться в слова оратора.
Небо вдруг протекло струями необычно холодного дождя, а когда еще поднялся ветер, на площади стало совсем неуютно. Однако толпа вокруг меня не уменьшалась, люди все прибывали и только вставали плотнее, сохраняя таким образом последнее тепло.
Я поднял камеру и огляделся. Собравшиеся стояли вплотную друг к другу, мужчины и женщины, подростки, парни и девушки, переминались с ноги на ногу и чего-то ждали. Разговоров почти не было слышно. То там, то здесь разгорались огоньки сигарет, озаряя сжатые губы и втянутые щеки. Потом в такт оратору со сцены над площадью ярко вспыхнули гигантские плафоны. Их было три: красный, синий и зеленый, в виде закругленных треугольников. Толпа колыхнулась и замерла. Вокруг меня тихонько задвигались, гася сигареты. Плафоны на мгновение погасли, а затем начали вспыхивать и гаснуть поочередно: красный – - синий – - зеленый, красный – - синий – - зеленый…
Я ощутил на лице волну горячего воздуха, вдруг закружилась голова. Вокруг шевелились. Я поднялся на цыпочки. В центре площади люди стояли неподвижно: было такое впечатление, что они словно оцепенели и не падают только потому, что сжаты толпой. Красный – - синий – - зеленый, красный – - синий – - зеленый… Одеревеневшие запрокинутые лица, черные разинутые рты, неподвижные вытаращенные глаза. Они даже не мигали под плафонами…
Стало совсем уж тихо, и я вздрогнул, когда пронзительный женский голос неподалеку крикнул: «Слава Украине!» И десятки голосов откликнулись: «Слава Украине! Героям слава!» Люди на тротуарах по периметру площади начали размеренно хлопать в ладоши в такт вспышкам плафонов и скандировать ровными голосами: «Слава Украине! Смерть ворогам! Слава Украине! Смерть ворогам! Слава Украине! Смерть ворогам!».
Ритм вскриков и мигание плафонов завораживали до безумия. Я почувствовал, как сам начал вслух проговаривать ненавистные мне нацистские лозунги, настолько крики толпы вокруг оказались заразительны.
Кто-то уперся мне в спину острым локтем. На меня навалились, толкая вперед, к центру площади, под плафоны. Красный – - синий – - зеленый, красный – - синий – - зеленый…
И тут, наконец, я понял, что все это необычайно весело. Мы все хохотали. Стало просторно, загремела музыка. Я подхватил славную девочку, и мы пустились в пляс, как давным-давно, – беззаботно, чтобы кружилась голова, чтобы все нами любовались… Мы отошли в сторонку, и я не отпускал ее руки, и совсем ни о чем не надо было говорить, и она согласилась, что Порошенко – очень странный человек. Терпеть не могу алкоголиков, сказала мне Дина…
Когда одуряющий морок почти захватил меня, рядом, едва ли не почти у меня под ногами, разорвалась газовая граната. Из нее с шипением полез белый дым, и я на инстинктах рванул прочь сквозь толпу, прижав камеру к груди правой рукой и отчаянно пихаясь во все стороны левой.
Ненавижу слезгонку – меня начинает выворачивать от одного ее запаха.
Я успел продраться сквозь толпу, прежде чем там началась настоящая паника, и все вокруг начали топтать друг друга. Уже отбежав к Крещатику, заметил метнувшуюся в подземный переход тощую высокую фигуру.
Я побежал за ним и, конечно, нагнал его еще в переходе – бегал он хреново, как, впрочем, и все, что делал.
– Привет, Андрей, – сказал я негромко, присев рядом с ним на корточки.
Он моргнул воспаленными злыми глазками.
– Ах ты ж гад, москаль! Как же ты меня напугал! – сказал мне коммунист Андрей.
Мы вместе поднялись наверх и вдруг увидели колонну оранжевых машин: поливальных цистерн, тракторов со щетками, фургонов, грузовиков, автобусов, набитых дворниками в оранжевых жилетах. Вся эта армия неторопливо двигалась по Крещатику и почти достигла перекрестка с аллеей Небесной сотни.
Жуткая колонна перестраивалась для атаки, но подготовка продолжалась слишком долго, и мы в ожидании развязки уселись на парапет пешеходного перехода.
Позиция была на редкость удобная, и я достал камеру.
Стоило мне поднять ее на плечо, как к нам кинулось несколько спортивного вида мужчин в блестящих от дождя кожаных куртках.
– Шановний, очень прошу. Не надо тут ничего снимать, – сказал мне самый рослый и убедительный из них.
Я заглянул этому спортсмену в лицо и вдруг узнал его – он был среди тех энергичных крепких мужчин, что накануне успешно отбили атаку полиции на палатки Третьего майдана.
Я послушно опустил камеру, пробормотав:
– Вчера же вы были на той стороне, – я показал рукой на площадь.
Спортсмен осклабился, глядя на меня сверху вниз со снисходительной ухмылкой:
– Нам что красные, что белые, лишь бы гроши платили.
Его приятели в ответ заржали, возвращаясь в авангард колонны, которая уже начала разворачиваться клином к стеле.
Во главе клина спортсмены поставили бульдозер и теперь суетились возле него, указывая водителю направление атаки и поднимая ковш на удобную высоту, чтобы одним махом снести вздорные фанерные баррикады протестующих.
– Смотрите и учитесь, Андрей, как надо правильно разгонять неправильные демонстрации, – заметил я своему соседу негромко. – А то вы все лезете с какими-то вздорными газовыми гранатами, флагами, стихами. Жизнью и здоровьем зачем-то рискуете. А ведь это просто бизнес. Он называется европейская демократия. Суть его перед вами: нанимаете тысячу спортсменов, и любой вопрос решен.
– Театр. Все вокруг нас – какой сраный театр, – с горечью согласился Андрей.
– Да ладно, какой это театр. Цирк с конями, вот что это такое, – отозвался я, решительно вставая и запихивая камеру в пакетик. – Пойдемте, позавтракаем где-нибудь вместе?
– Нет, спасибо. Я хочу сейчас досмотреть это представление до конца. Надо же и мне когда-то учиться европейской демократии, верно?…
