Глава двадцать первая

Я не слишком удачно выбрал себе гостиницу, когда наугад заказывал ее еще в Киеве. «Готель Центральный», расположенный рядом со знаменитой Дерибасовской улицей, оказался, во-первых, старым неказистым зданием с раздолбанными окнами и дверями. А во-вторых, от него до Куликова поля, где должны были произойти основные события, мне предстояло идти пешком километра три-четыре.

Вечером я не разглядел, как следует, свой номер, а вот утром он предстал передо мной во всем своем «великолепии». Особенно потрясала дверь – ее ломали, прижигали и дырявили столько раз, что вообще непонятно было, на чем и как она держится. Для того, чтобы выбить, не нужно было пинать ее ногой или стучать кулаком – у меня вообще получилось это случайно, когда я, выходя, слегка хлопнул по ней ладонью, проверяя, как она закрылась. Дверь беззвучно, как раненый снайпер, завалилась внутрь вместе с петлями, и потом я долго выслушивал возмущенные претензии дежурной по этажу за свою вопиющую неаккуратность и еще с полчаса наблюдал за работой местного завхоза.

– Запирайте номер впредь аккуратнее, будьте так добры, – сердито хмуря седые брови, сказал мне завхоз на прощание, привинтив эту же самую дверь на те же самые петли в те же самые крепежные отверстия.

Я не рискнул оставить свои вещи за такой ненадежной преградой и выпросил у дежурной по этажу место в камере хранения, куда поместил дорожную сумку с ноутбуком, выносным микрофоном и прочей техникой.

Затем я вышел на улицу, в душную, совершенно летнюю уже жару, и сразу возле отеля наткнулся на первый полицейский патруль. Полицейские, несмотря на жару, были в полной боевой выкладке – поверх темно-синей формы на них были надеты бронежилеты, на локтях и коленях зафиксирована защита, на поясе – пистолеты, наручники и баллоны со слезогонкой.

Полицейские проверяли документы у всех прохожих, встав редкой, но внушительной цепью поперек бульвара. Я тут же сделал незаметный, как мне показалось, разворот, выруливая в обход кордона в переулок, но мой маневр заметил усатый капитан.

– Эй, ты, а ну, стой! Стой, тебе говорят! Стой, ты, мужик!

Все это ко мне, разумеется, совершенно не относилось, поэтому я спокойно шел к переулку до тех пор, пока капитан не оказался у меня на пути.

– Ты глухой, что ли?! – спросил он меня, выставив вперед левую руку. Она жестко уперлась мне в правое плечо. Я попробовал сбросить ее и протиснуться мимо, но он повторил заход с рукой, на этот раз уже не маскируя удар – он действительно ударил меня с левой в плечо, и я остановился.

– Документы предъявите, гражданин, – сказал он мне с плохо скрываемой ненавистью, окаменев квадратным лицом.

Его правая рука при этом легла на кобуру пистолета, а сам он внимательно следил за моими руками.

Я поднял свои руки, показав ему пустые ладони.

– Все в порядке, командир. Я просто турист. Капитан, ты не нервничай так. Я просто приехал в Одессу в гости.

Капитан неожиданно улыбнулся, убрал руку от моего плеча и уже гораздо спокойнее сказал:

– Турист, ага. Москаль, что ли? Говор тебя, извини, брат, выдает. Документы все равно придется показать, такой порядок.

Я сунул руку во внутренний карман и достал российский паспорт. Мне вдруг стало понятно, что этот документ удовлетворит одесского полицейского больше, чем приказ о награждении его Героем Украины или премией в сто долларов имени Степана Бандеры.

И правда, полицейский неспешно листал страницы моего паспорта с каким-то странным выражением на суровом лице. На прописке он задержался, потом внимательно изучил штамп военнообязанного, а потом с видимым сожалением захлопнул книжицу и вернул ее мне.

– Надолго к нам?

– К сожалению, уезжаю послезавтра.

– «К сожалению, уезжаю послезавтра», – повторил он за мной все с тем же странным выражением на суровом лице.

До меня вдруг дошло, что он хотел мне сказать.

– Понимаешь, я всего лишь журналист. Просто фиксирую, что тут у вас происходит, – объяснил я, убирая паспорт за пазуху.

– Молодцы вы там, что тут скажешь. Вы, значит, просто фиксируете, что тут у нас происходит, – опять эхом повторил он за мной.

Я заглянул ему в глаза. Его глаза смотрели на меня почти равнодушно, но некое недоумение там все-таки читалось.

Он стоял передо мной в этом своем нелепом темно-синем костюме с еще более нелепым синим бронежилетом, а позади него уже начинали галдеть группы юных отморозков с желто-голубыми флагами и свастикой на черных повязках.

– Смерть ворогам! Москаляку на гиляку! Слава Украине! Жидам смерть! Смерть ворогам! – донеслось привычное.

– Ну, ладно, иди, москаль, фиксируй, что тут у нас происходит, – сказал мне капитан. – Как твой канал называется, «Дискавери» или в «Мире животных»?

Он вдруг резко, через левое плечо, развернулся и размашистой походкой пошел к своим.

Этот поход к Куликову полю я, наверное, запомню на всю жизнь. Я неспешно шел по залитым солнцем чистым одесским улочкам, по городу, который в Советском Союзе всегда воспринимался веселым жизнерадостным мегаполисом, где живут необычайно остроумные и добрые люди. Они потом смешили весь советский народ по телевизору, создавая необычайно остроумные, веселые и жизнерадостные скетчи.

Но веселых, жизнерадостных горожан мне в этот раз по пути не попалось. Улицы были полны приезжих националистов, которые явились сюда, похоже, со всей Украины.

За три квартала до Куликова поля я наткнулся на группу злобной и пьяной молодежи в два десятка человек, которые всерьез попытались проверить у меня документы.

– Здравствуйте, добрый пан. Будьте так ласковы, покажите нам свой аусвайс, – сказал мне на непонятном языке самый жирный из них, перегородив мне путь в узком месте на символичной улице имени Бунина – популярного русского писателя.

– Пожалуйста. Вам именно аусвайс нужно показать? – вежливо откликнулся я, доставая удостоверение польского телеканала.

– О, какой хороший аусвайс! Вы наш друг из демократической Польши. Спасибо, конечно, проходите, – сообщил мне мой упитанный друг, освобождая проход.

Я убрал свой хороший аусвайс обратно в карман и пошел себе спокойно дальше. Но внутри всё кипело – хотелось ударить жирного в челюсть, засунуть ему повязку со свастикой в рот, а потом вынуть ее и заставить проговорить мне на камеру что-нибудь общечеловеческое и толерантное, вроде: «Русские люди – это тоже люди, и они не должны подвергаться никакой дискриминации».

Но это были мечты, я понимал, что это все нереально – такой лозунг не поддержит ни одна страна демократического Европейского союза, и, тем более, его не поддержит демократическая Америка. Есть нации, которые намного равнее прочих, и русские к ним не относятся. Русским надо поднакопить еще немного ядерных ракет, систем ПВО и золота в слитках, и тогда, возможно, проблема местечкового расизма и шовинизма будет решена сразу во всем мире. Правда, к тому времени ядерных ракет и денег могут поднакопить китайцы, и по этой причине вопросы международной толерантности заиграют другими красками, но уж к этому времени, надеюсь, я буду мертвым и потому безупречно толерантным с точки зрения любого фашиста.

…Я дошел до Куликова поля и увидел там огромную толпу возбужденных, возмущенных и расстроенных людей. Насколько я понял, их не пускали на площадь возложить цветы к месту массового убийства русских жителей Одессы.

Сожженное вместе с оппозицией два года назад здание Дома профсоюзов и сама площадь были огорожены огромным забором по периметру, а на подходах к забору стояли плотные полицейские цепи. Проход осуществлялся через рамки металлодетекторов, но я спокойно прошел через них под внимательными взглядами полицейских, даже не вынимая камеру из пакета.

Рядом с рамками стояла группа спортивного вида молодых людей, многие из которых были в камуфляже. Впрочем, среди них были и просто парни в спортивных костюмах и даже несколько девушек. На собравшихся они смотрели с нескрываемой ненавистью и презрением, грызли семечки и плевали шелуху в сторону толпы.

Я достал камеру, и ко мне тут же подошли несколько женщин из числа демонстрантов.

– Хорошо, что есть пресса. Расскажите всем, что мы пришли на траурный митинг, а не драться с этими мразями. Посмотрите, какие они свиньи – они гадят там, где стоят, как животные, – возмущенно сказала мне одна из женщин, показав на нациков. Те все услышали и с явным вызовом принялись плеваться шелухой еще энергичнее.

– Наших мужиков, одесситов, кого убили, кого посадили, остальных запугали. У нас в принципе интеллигентный город, а когда сюда приезжает это нацистское быдло из Львова или Харькова, оно избивает всех очень легко, потому что некому всерьез сопротивляться. А полиция сама боится нацистов, – рассказала мне другая женщина.

Действительно, толпа одесситов вокруг меня явно не была готова к силовому противостоянию – на акцию явились, в основном, женщины и пожилые мужчины.

Полиция вела себя очень осторожно, если не сказать – пугливо. Когда часть неонацистов вдруг пошла сквозь рамки металлодетекторов, по-прежнему плюясь шелухой, теперь уже прямо в участников митинга, полицейские из оцепления даже не попытались их остановить.

Тогда перед молодыми людьми встали неровной шеренгой несколько пенсионеров.

– Уходите отсюда, вы здесь лишние, – сказала, запинаясь от страха, одна из женщин.

– Сама пошла отсюда, сепарская мразь! Здесь везде хозяин украинец! – ответил ей молодой человек в камуфляже и красно-черной кепке «Правого сектора», после чего плюнул женщине в лицо. Он тут же получил пощечину от пенсионера рядом и с радостным криком «слава Украине!» ответил серией точных и сильных ударов кулаками в пенсионера и его соседку. Они осели на асфальт, а толпа вокруг зашлась в возмущенном крике:

– Полиция, куда же вы смотрите?!

Неонацисты спокойно стояли посреди возмущенной толпы и улыбались. К ним никто не рисковал подойти, было ясно, что они ответят избиением любого несогласного.

Наконец, от полицейского оцепления отделилось несколько человек во главе с подполковником. Они подошли к гопникам и вежливо откозыряли им.

Нацики, ухмыляясь, ждали продолжения.

– Будьте так любезны, господа, пройдите за оцепление, – сказал им подполковник.

– Это почему? Мы тоже имеем право тут стоять, как и все эти уроды.

– Здесь родственники погибших, матери, жены, сыновья, уважайте их чувства, – сказал, понизив голос, подполковник.

– Да мне насрать на чувства этих сепарских мразей! Надо будет, поджарим всех, – взорвался неонацист, с вызовом посмотрев по сторонам.

– Господи, до чего мы дожили, – громко сказала пожилая женщина рядом со мной. – Ведь победили же однажды фашистов, прогнали их с нашей земли! И вот теперь, смотрите, эти твари снова здесь завелись! И никак нам их не угомонить.

Из толпы в нацистов вдруг полетел камень, потом еще один, потом толпа вскипела и обрушила на них настоящий град самых разных предметов, от бутылок с водой до баночек с кремом. За несколько секунд от бравого вида ничего не осталось – перед нами стояла кучка испуганных и грязных молодых людей.

– Выходим отсюда, быстро! – теперь уже решительно гаркнул на них подполковник, и они побежали наружу через рамку, прикрывая головы от продолжающегося града возмездия.

Толпа вокруг вдруг запела: «Вставай, страна огромная». Люди пропели все куплеты и припев, а потом – заново, настолько вдруг воодушевила всех эта победа над силами зла.

 

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой.

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна, —

Идёт война народная,

Священная война!

Как два различных полюса,

Во всём враждебны мы.

За свет и мир мы боремся,

Они – за царство тьмы.

 

Песня подействовала и на полицию – когда к митингующим с решительным видом направилась еще одна группа националистов, ее встретили плотные ряды полицейских.

– Уходим отсюда, – четко и внятно проговорил им подполковник. – Иначе будем вынуждены применить силу.

– Смотрите, братья, что в Одессе делается! – заорал один из спортсменов своим друзьям. – Тут же сепары всюду, и на улицах, и в полиции. У нас во Львове бы вы так не орали, москальское отродье.

Однако пробиваться силой они не рискнули, просто встали рядом с рамками, злобно поглядывая по сторонам.

Я понял, что тут уже не будет ничего интересного, и пробился сквозь толпу поближе к площади. Там шла дискуссия. Благообразный седой мужичок с бородкой, что называется, на голубом глазу рассказывал съемочной группе «Пятого канала», что на самом деле никаких националистов и бандеровцев на Украине нет. Корреспондент – спокойный, если не сказать, равнодушный, молодой парнишка – равномерно кивал головой, соглашаясь со сказанным, и только поморщился, когда вокруг заголосили одесситы.

– Нет нациков?! Да ведь у тебя на глазах фашисты только что человека ударили. А факельные шествия – ты что, их не видел? А одесситов кто сжег? Да ты сам-то откуда, дядя?, – кричали в ответ горожане. Седой ответил, что приехал из Львова – погулять по Одессе.

– Ты одессит?

– Я украинец!

– Одесса – это не Украина. Одесса есть Одесса. С какой стати, вообще, Одесса стала украинской!

– Одесса – часть Украины.

– Мы так не считаем!

В конце концов, старичка вместе с телевизионной группой попросили удалиться, после чего среди одесситов начался жаркий спор, сможет ли их город в принципе устоять перед напором украинизации.

Очень много претензий горожане высказывали полиции, стоящей в оцеплении.

– Где вы были, когда жгли одесситов? Мы же сами ничего не могли сделать, просто смотрели и говорили: «Это горит Украина».

Интеллигентного вида женщина с супругом очень вежливо, но настойчиво пыталась выяснить, почему одесситам нельзя возложить цветы к месту казни интернационалистов в сгоревшем Доме профсоюзов.

– Мы не владеем информацией, – отвечали офицеры, улыбаясь.

– А кто владеет? Кого не спросишь, никто не владеет информацией, – удивлялась женщина.

Муж попытался отвести ее от полицейских: «Пойдем, дорогая, мне их уже жалко».

– А мне их не жалко. Давно пора уже что-то делать со всем этим, а не просто на это безобразие смотреть! – высказалась напоследок эта женщина.

Потом она повернулась ко мне:

– Вы знаете, почему не пускают народ к Дому профсоюзов?

Я пожал плечами.

– Да все в Одессе знают! Все, и вы, и полицейские, все знают, но молчат.

– Так расскажите, – попросил я ее, поднимая камеру.

– Вы думаете, я испугаюсь вам это сказать? Нет, не испугаюсь, – заявила она решительно и отбросила руку мужа, который пытался ее развернуть в сторону от моей камеры.

– Вся Одесса знает причину, по которой горожан не допустили к Дому профсоюзов возложить цветы! Дело в том, что украинские националисты выдвинули властям ультиматум – если «сепаратистов» пропустят на Куликово поле, они устроят погромы, в которых повторят события 2 мая 2014 года. И власть согласилась не перечить им. Знаете, почему? Потому что только неонацисты сейчас реальная сила на Украине, а не полиция, СБУ, армия или, тем более, народ. Вот до какого позора мы докатились!

После этого она, наконец, ушла – ее буквально потащил прочь испуганный до мертвенной бледности супруг.

– Ну что ты говоришь, Лена, ну как ты не понимаешь, что это опасно!

– Василий, сколько можно молчать!?!

– Лена, сколько нужно, столько и можно…

– Да как же так, Василий…

Я прошелся за ними немного. Они так и шли, переругиваясь, но понизили голос до шепота, когда вышли за пределы полицейского оцепления.