Глава семнадцатая

Алена Григорьевна снова явилась ко мне с раннего утра, правда, без гренок, сливок и улыбок. Больше того, на ее круглом добродушном лице явственно читалась тревога, если не страх.

– К вам тут пришли, – сказала она мне с неясным укором. Взглянув на визитера, я понял причину. В коридоре хостела стоял мокрый от свежего утреннего дождя коммунист Андрей, без зонтика, но, слава богу, и без красного флага. Я открыл дверь пошире, приглашая его войти к себе в комнату. Алена демонстративно осталась в коридоре ждать, когда опасный гость уберется вон, но дверь деликатно прикрыла.

В комнате Андрей неловко замер посреди, но присаживаться на стул или кровать категорически отказался.

– Я только два слова вам сказать пришел. На аллее Героев появились листовки от киевского подполья. И фотографии Олеся Бузины. Их, конечно, сорвут сейчас дворники. У вас есть полчаса примерно, чтобы успеть все это зафиксировать для мирового сообщества.

Я включил компьютер и дружелюбно протянул к Андрею руку, приглашая присесть хотя бы на то время, что я ищу информацию в Сети. Он упрямо остался стоять, сверля меня взглядом.

В поисковиках тут же вывалилось много чего интересного:

«Журналист и писатель Олесь Бузина был застрелен украинскими нацистами 16 апреля 2015 года в Киеве возле собственного дома. Незадолго до этого был убит депутат Верховной Рады от «„Партии регионов“» Олег Калашников. Этим преступлениям предшествовала публикация в открытом доступе депутатом Верховной Рады, советником главы МВД Украины Антоном Геращенко личных данных Калашникова и Бузины. Спустя два месяца после убийства глава МВД Украины Арсен Аваков заявил о задержании двоих подозреваемых по делу – Андрея Медведько и Дениса Полищука, неонацистов из батальона «„Азов“». Оба подозреваемых находились под стражей, но в конце 2015 года были отпущены под домашний арест, а сейчас находятся на свободе, освобожденные от каких-либо обвинений».

– А где сейчас обвиняемые в убийстве Бузины? – спросил я, придерживая коммуниста за рукав потертой джинсовой куртки.

Андрей ударил меня по руке, отстраняясь:

– Спешите! – сказал он свистящим трагическим шепотом.

Я открыл было рот, но Андрей сразу же развернулся и пошел на выход.

Я все-таки кинул вопрос вдогонку:

– Что мне написать? От имени какой организации проведена эта акция?

– «Сопротивление». Антифашистское сопротивление, организация, которая борется против украинских фашистов. Как раньше во Франции. Чтоб весь мир знал, что у нас еще есть «Сопротивление», – бросил он через плечо, торопливо протискиваясь мимо Алены Григорьевны.

Алена всплеснула пухлыми ручками, потом зажала себе рот и страшно пучила глаза на меня все время, пока Андрей выбирался на улицу. Захлопнулась дверь.

– Как он меня нашел, Алена Григорьевна? – спросил я ее с максимально нейтральной интонацией. Но она, конечно, все равно обиделась.

– Я никому ничего не говорила, если вы об этом меня спрашиваете, – ответила она сухо, поджав губы и глядя в сторону.

– Я вас ни в чем не упрекаю, Алена Григорьевна, – мягко сказал я. – Просто для себя хочется понять, насколько я тут инкогнито, понимаете? А то как-то глупо это все выглядит, моя эта маскировка, конспирация и прочее, что я изображаю, когда выхожу на улицу.

Она хмыкнула и взглянула мне прямо в глаза:

– Вы уж меня извините, Игорь, но мне кажется, нет на Крещатике человека, который не знал бы, что тайный российский журналист из «Федерального агентства новостей» остановился в апартаментах «Гостевой дом на Бессарабской площади», что на улице Кропивницкого, дом 14.

– У вас будут проблемы? – догадался я.

– У меня? Нет, не будет. Я за вас переживаю. Очень я за вас переживаю, Игорь, – повторила она, и ее и без того печальные оленьи глаза опять наполнились слезами.

Я быстро собрался и вышел на улицу.

Мне действительно следовало торопиться: стоило мне дойти до Крещатика, как я увидел впереди колонну поливальных машин и разрозненные группы уборщиков в оранжевых жилетах. Они шли цепью, активно работая метлами и срывая на ходу объявления со столбов, стен и стволов деревьев.

Я представил себе, что часть коммунальных рабочих могла уже выйти на аллею Героев, и прибавил шагу. Площадь Независимости я уже перебегал, оскальзываясь на мокрых раздолбанных ступенях лестниц, но, когда вышел на аллею, успокоился, потому что понял, что успел.

Первую фотографию Бузины я увидел на стволе каштана перед площадью, а под ней – прилепленную скотчем листовку:.

«Пусть убийцы не надеются – никакого прощения не будет! Порошенко! Турчинов! Аваков! Парубий! Яценюк! За убийства русских людей в Киеве, Одессе, Днепропетровске, Харькове, Херсоне, Мариуполе, Донецке, Луганске и других городах вы ответите, и очень скоро! Нацизм не пройдет! Украина будет свободной от нацизма!».

Внизу я прочитал подпись: «Киевская антифашистская группа «„Сопротивление“».

Я огляделся по сторонам. Холодный апрельский дождь распугал обычную местную публику, попрошаек, стукачей СБУ и торговцев, и я быстро достал камеру из пакета, не опасаясь вопросов от фриков.

На следующем дереве тоже висела фотография Бузины и листовка, а ниже эти стволы украшали сувенирные флажки Украины и фотографии погибших на Майдане.

Я прикинул высоту, на которой крепились листовки, и тут же подумал о долговязом коммунисте Андрее. Надеюсь, он хотя бы накидывал капюшон – я насчитал больше десяти уличных видеокамер, многие из которых выглядели весьма внушительно. Такие пишут не просто в HD, а все 4К.

Потом я прошел дальше, к пешеходному мосту, и там, среди выставленных на гранитном парапете фотографий погибших революционеров, снова увидел фотографию Бузины. Эта фотография была вставлена в деревянную рамку со стеклом, рядом с ней лежали цветы, но также рядом стояли и фотографии идейных противников убитого антифашиста.

Я снова начал снимать, и здесь это привлекло внимание прохожих. Ко мне почти вплотную подошел паренек лет двадцати с рюкзачком, по виду – студент. Он посмотрел, что я снимаю, и негромко присвистнул:

– Вот это да!

Он достал телефон и тоже начал снимать фотографию Бузины.

Потом бросил осторожный взгляд на меня и несмело осведомился:

– А вы с какого канала?

Я приложил палец к губам и показал свободной рукой на свою работающую камеру.

Он постоял рядом с минуту, упрямо дожидаясь, когда я закончу снимать, и, когда я выключил камеру, спросил:

– Вы из России, что ли?

– Почему? – опять коротко спросил я.

– А кому еще нужно это снимать? У нас-то это не покажут.

Он подождал моего ответа, но я решил снова промолчать, с преувеличенным вниманием разглядывая на мониторе настройки своей камеры.

Камеру серьезно залил дождь, и после осмотра я убрал ее в пакет, мгновенно превратившись из журналиста в обычного прохожего.

Мой собеседник ухмыльнулся, наблюдая за мной, и покачал головой:

– Вы тут как Джеймс Бонд в тылу врага, да?

Я вздохнул и молча пошел от него в сторону метро.

Дождь полил еще сильнее, я набросил капюшон и всю дорогу до метро мысленно возмущался последней репликой студента.

Ну почему он сказал, что я тут как Джеймс Бонд. Ну, что за дурацкий англицизм? Я же здесь как Штирлиц!

Когда я добрел сквозь непогоду до круглой шляпы вестибюля станции метро «Крещатик», я вдруг понял, что на меня глазеет слишком много прохожих. Некоторые из них смотрели на меня с откровенным неодобрением, другие – с изумлением, некоторые даже заглядывали мне в лицо и крутили пальцем у виска, пара человек показали мне, что аплодируют, но все эти люди в целом реагировали на меня слишком экспрессивно. Было такое ощущение, что я иду по Киеву голым.

Я огляделся вокруг и внезапно осознал причину этой странной реакции: рядом, нога в ногу со мной, шла мокрая, как тюлень, Бандера. Она гордо держала в своих желтых, будто прокуренных, зубах листовку с фотографией Олеся Бузины, вложенную в прозрачный пластиковый файл. Причем, так мы с собакой шли, похоже, с самой аллеи Небесной сотни.

Мне уже некуда было свернуть, чтобы не вызвать подозрений, пришлось идти прямо по дорожке к станции. Там, у самого входа в метро, меня принял полицейский патруль во главе с капитаном полиции, надевшим в этот дождливый день солнцезащитные очки.

– Добрый день, шановний. Будьте так ласковы, покажите свои документы, – вежливо попросил меня офицер, поправив очки на носу. Двое сержантов из патруля изумленно таращились не на меня, а на Бандеру.

Собака послушно присела возле моих ног. С бороды и с листовки у нее в зубах капало на асфальт.

Я в который раз за эти дни снял с шеи удостоверение болгарского радио и протянул его офицеру.

Офицер мельком глянул на документ и ткнул им в сторону дворняги:

– Это ваша собака?

– Нет, не моя.

– А почему она идет вместе с вами?

– Понятия не имею, – пожал я плечами совершенно искренне.

Вокруг нас стали собираться прохожие.

– Я смотрю, сепары в Киеве вообще охренели, – громко сказал, подойдя к нам, короткостриженый молодой человек в камуфляже и вещмешком за плечами. – Мы на Восточном фронте кровь проливаем, а ты, скотиняка, сепарские листовки тут раскидываешь!

Он резко, без замаха, попробовал влепить Бандере ногой по морде, но собака будто ждала удара и каким-то ловким боксерским движением корпуса уклонилась от берца, правда, при этом выпустив из пасти листовку. Потом она подпрыгнула, цапнула из рук офицера мое удостоверение и молнией унеслась с ним куда-то вниз по Крещатику.

Капитан подобрал с асфальта листовку, с интересом ее рассмотрел, потом с кривой улыбочкой сказал мне:

– Будьте так ласковы, покажите свои документы.

Вокруг заржали, а стриженый солдат даже хрюкнул от удовольствия.

– Что, сепарская морда, влип? Ищи теперь свою скотиняку, пусть она тебе документы выписывает! – раздалось из толпы.

Я молча смотрел на офицера. По бесстрастному выражению его лица было непонятно, чего он добивается.

– Пройдемте в участок, шановний, там разберемся, – наконец, сказал он мне, и пошел туда первым. Сержанты смотрели на меня неприветливо, и я не стал спорить, а послушно пошел следом за капитаном.

Мы зашли в вестибюль станции, а там – в небольшую комнату опорного пункта полиции. Капитан сел за стол, устало бросив на протертый диванчик рядом с собой мокрую фуражку. Сержанты зашли было тоже, но потом, повинуясь кивку офицера, сразу вышли, прикрыв за собой дверь.

Я остался стоять посреди этой комнаты со своим извечным пакетиком с камерой в руках.

– У вас должен быть паспорт, – сказал мне капитан, закуривая сигарету. Прямо у него за спиной висела табличка «No smoking».

– Мой паспорт лежит в номере отеля. Зачем мне паспорт в столице европейской страны, если я не нарушаю никаких законов, – сказал я спокойно.

– Затем, что нам нужно удостоверить вашу личность, – сказал капитан, раздраженно затягиваясь.

Я пожал плечами.

– Хорошо. Давайте съездим в мой отель.

Капитан докурил, загасил окурок в монументальной гранитной пепельнице на столе, потом взглянул мне в лицо.

– Мы, конечно, съездим сейчас за твоим паспортом. Но что мы там увидим?

– Что? – не понял я.

– Мы там увидим паспорт москаля! Не гражданина Болгарии, а москаля! Не пытайся меня обмануть. А то я москаля не вычислю за минуту…

Я в пятый раз за сегодняшний день пожал плечами, хотя переход на «ты» меня резанул.

Капитан протянул руку под стол, и на нем вдруг оказались два граненых стакана и бутылка водки. Он разлил мгновенно по полстакана и спрятал бутылку обратно под стол.

– Ну, давай! За успех безнадежного дела! – сказал он с кривой усмешкой.

Мы выпили, не чокаясь.

– Ну, хорошо, я действительно гражданин России. Но это же не преступление.

Капитан поправил солнцезащитные очки на носу и сказал:

– Мы – нерушимый бастион против нашествия русских. Тут никакому Путину не победить. Наши граждане преданы режиму.

Я промолчал, а он продолжил:

– Мы победим!

– А вы не боитесь коммунистов? – спросил я.

– Ну, они нам не опасны. А если опасность появится, американцы высадят морскую пехоту. Конечно, у нас в Киеве тоже есть коммунисты. Мы знаем их имена. Это безобидная публика, собираются по нескольку человек, изучают Маркса. А ты что, коммунист?

– Как же я могу быть коммунистом? Я работаю на болгарское радио, в Болгарии давно уже капитализм. Зарабатываю на украинских новостях. Я – капиталист.

Капитан снова достал бутылку водки и мгновенно разлил остатки по стаканам. Мы выпили, он спрятал пустую бутылку в пакет, а его – в урну. Меня немного повело, и я присел на диван. Все ж таки полбутылки водки за пять минут – это немного непривычно для меня.

– Раз ты капиталист, тогда тебя можно считать нашим, – сказал он даже с неким подобием любезности. – Если бы, конечно, не твое москальское происхождение.

– Зачем же меня так оскорблять?

– Гражданство не выбирают, – сказал он.

– Нет, не причисляйте меня к своим. Когда капиталистическая страна становится чересчур гнусной, она может оттолкнуть даже капиталистов.

– Капиталист всегда поддержит, если ему дать двадцать пять процентов прибыли.

– И проявить хоть немножко человечности.

– Вы рассуждаете, как человек религиозный, – хмыкнул полицейский.

– Да, может быть. Как религиозный человек, потерявший веру. Но разве вы не боитесь, что и ваши капиталисты могут потерять веру?

– Они теряют жизнь, но не веру. Их вера – это деньги. Они сохраняют ее до последнего вздоха и оставляют в наследство детям.

Я взял со стола и повертел свой пустой стакан, не зная, что ответить. Он понял это иначе и пошел к сейфу, откуда после недолгой возни извлек литровую бутылку виски Johnnie Walker.

Мы снова выпили по полстакана, и на этот раз меня серьезно повело.

– Ты служишь гнилому режиму, – сказал я прямо в солнцезащитные очки тонтон-макута.

– Насрать. Все режимы одинаковые. Лучше служить, чем пить дома на диване и потом все равно сдохнуть от алкоголизма, – отозвался он.

– Хочешь, я честно скажу тебе, кто я такой?

– Валяй, – разрешил он, ничуть не заинтригованный. Он разливал виски по стаканам. Мы снова выпили.

– Я – китайский агент Пе Тра Ше Вич, перевербованный затем русскими, а потом болгарами. И они все мне до сих пор платят за информацию, представляешь?

Я пьяно засмеялся, но он остался на удивление серьезен, старательно подсчитывая что-то на салфетке.

Потом он сказал:

– Я думал взять с тебя 50 евро. Но ты сам сказал про три разведки. Извини, братан, тогда меньше, чем 150 евро, не получится.

В моей видеокамере есть пустое гнездо под устаревший видеоразъем, куда я в любой стране мира по приезду всегда закладываю купюру в двести евро – на всякий пожарный случай. Украина не стала исключением.

Я вытащил камеру из пакетика, достал из разъема камеры купюру и положил ее на стол.

– Вот же ты какой гнусный москаль, а! Вот не можешь без унижения младшего брата. Где я тебе сейчас 50 евро сдачи возьму? – вроде как искренне возмутился капитан, разворачивая мятую купюру.

– Перестань. Виски тоже денег стоит, – успокоил я его, поднимаясь с дивана.

Первый раз в жизни до отеля меня везли на полицейской машине с сиреной и мигалками. Алена Григорьевна приняла меня у входа, как принимали в Киеве, судя по кинохронике прошлого века, только раненого украинского солдата после штурма Берлина.