Гражданская правоспособность душевнобольных

I. Порядок назначения опеки по русскому законодательству; его историческое развитие; его недостатки. – Наложение опеки в Англии, Франции и других государствах. – Последний проект устава об опеке

1

Душевное расстройство в праве гражданском представляет еще большее значение, чем в праве уголовном. Правда, гражданские дела менее заметны, они лишь в редких случаях привлекают к себе всеобщее внимание и возбуждают исключительный интерес, так часто выпадающие на долю дел уголовных. Тем не менее эти последние представляют все-таки явления исключительные, тогда как повседневная жизнь на каждом шагу ставит целый ряд вопросов, настойчиво требующих разрешения, и разрешение которых не всегда бывает легко. Далеко не каждый душевнобольной совершает преступление, и поэтому вопрос о способности ко вменению возникает лишь относительно ничтожной доли всех душевнобольных, но зато каждый имеет какое-либо имущество – большое или маленькое, это дело лишь степени, – каждый, являясь гражданином, несет общие всем гражданские права и обязанности; поэтому вопрос о право- и дееспособности психически больного неизбежно возникает по отношении к каждому больному и в каждом случае ведет за собою то или иное практическое разрешение. И поэтому мы видим, что во многих странах, где существует систематически выработанное законодательство по отношению к призрению душевнобольных, каждый больной становится под охрану закона, берущего на себя заботу как о его личности, так и об имуществе; другими словами, относительно каждого больного возбуждается в законном порядке вопрос о его правоспособности, с разрешением которого устанавливаются известные отношения как к его имуществу, так и к гражданским правам и обязанностям. При отсутствии общей системы попечения о всех душевнобольных наше законодательство не ставит необходимым условием, чтобы вопрос о правоспособности каждого больного разрешался законным порядком. У нас этот вопрос возбуждается только в двух случаях: во-первых, когда идет дело о наложении опеки на личность и имущество больного и, во-вторых, когда возникает спор, доходящий до суда, о правоспособности лица по отношению к какому-либо отдельному частному акту (например, дарственной записи, завещанию).

В первом случае вопрос разрешается в порядке административном, во втором – в порядке судебном. Уже одна эта двойственность тех учреждений, которые должны разрешать, в сущности, один и тот же вопрос о гражданской правоспособности душевнобольных, может возбудить сомнение в правильной постановке наших гражданских законоположений, касающихся психически больных. Ближайшее же рассмотрение порядка освидетельствования душевнобольных с целью наложения опеки указывает такие крупные недостатки, которые уже давно обратили на себя внимание всех близко стоящих к делу.

Эти недостатки находят себе объяснение в том, что порядок освидетельствования, применяемый в настоящее время, был установлен в общих чертах еще Петром Великим, причем Петр руководился мотивами, которые имели своею главною целью не заботу о больных, а контроль над здоровыми, искавшими разных способов для уклонения от обязательной государственной службы. В ответ на грозные напоминания, чтобы молодые дворяне присылались для науки и службы в столицы, родители нередко отписывались, что их недоросли не годятся для службы и что их нельзя научить ничему, так как они дураки от рождения. Эти заявления поступали так часто, что нельзя было сомневаться в существовании систематического обмана с целью уклониться от обязательной государственной повинности. К тому же недоросли, выдаваемые за дураков, ничего не теряли из своих прав, а, оставаясь в своих поместьях, женились, наследовали своим родителям и распоряжались имуществом точно так же, как и умные. Желая прекратить этот широко практиковавшийся обман и не доверяя честности местной администрации, Петр I в 1722 году издал именной указ, в котором повелел о дураках «подавать известие в Сенат, а в Сенате свидетельствовать; и буде по свидетельству явятся таковые, которые ни в науку, ни в службу не годились и впредь не годятся, отнюдь жениться и замуж идти не допускать и венечных памятей не давать, и деревень наследственных и никаких за ними не справлять, а велеть выдать такие деревни по приказной записке, и их, негодных, с тех деревень кормить и снабжать ближним их родственникам, а будет родственников не будет, то ближним же свойственникам. А ежели по тому свидетельству явятся не таковые, как об них во известии будет написано, то употреблять оных в службы и в науку, кто к чему будет способен, а движимое и недвижимое имение по наследству им отдать и жениться по урочным летам допускать».

Этот указ об освидетельствовании дураков в Сенате, сделав таким образом невозможным уклонение от службы под предлогом дурачества, вместе с тем установил для действительных дураков довольно строгие опекунские меры. В дополнение к нему через год был объявлен из Сената другой указ, которым определяется самый способ освидетельствования, служащий и до настоящего времени руководством при освидетельствовании в особых присутствиях губернского правления.

«Его Императорское Величество указал: о дураках, за которыми по состоявшемуся Его Величества указу апреля 6-го дня 1722 года деревень справлять не велено, таких свидетельствовать таким образом:

Сенату спрашивать их пред собою о всяком домовом состоянии, как бы можно умному человеку ответ в том учинить и ежели по вопросу отповеди учинить не может, а станет инакое о том говорить, что можно из того дурачество познать, а которые из таковых уже женаты и имеют детей, у тех деревень не отымать».

Указы Петра Великого служили единственным руководством для освидетельствования больных почти в течение ста лет, но эти указы касались только дураков, т. е. безумных от рождения. В 1815 году был объявлен сенатский указ с изъяснением мнения Государственного Совета – об освидетельствовании безумных, в котором устанавливается различие между безумными и сумасшедшими (по нынешней терминологии закона) в том отношении, что первые должны по-прежнему высылаться для освидетельствования в Сенат, а вторые должны свидетельствоваться на месте.

«Ясно, что сила означенных указов (1722 и 1723 г.), как некоторые сенаторы и министр юстиции заключают, относится к людям, не имеющим здравого рассудка с самого их рождения, посему и следует поступать с ними на точном основании сих указов, производя им свидетельство в Правительствующем Сенате».

Ссылаясь далее на указ 1762 г., которым предписывается устройство для безумных, которых родственники не желают иметь у себя, нарочного дома, «как то обыкновенно и в иностранных государствах учреждены долгаузы» (Tollhaus), Сенатский указ 1815 г. поясняет, что это

«…постановление заключать означенных людей в Толлгаузе предполагает уже такого рода в них безумие (т. е. сумасшествие по новейшей, терминологии), которое требует особенного над ними присмотра и которое, происходя от случайных причин и составляя болезнь, доводящую иногда до бешенства, может наносить обоюдный вред и обществу, и самим им: следовательно, свидетельствовать людей сих лично в Сенате и привозить их для того в оный, а особливо из отдаленных губерний, было бы совершенно неудобно; но дабы в делах сего рода не могли по видам корысти и по другим страстям вкрадываться злоупотребления, Государственный Совет, признавая свидетельство над сими людьми необходимым, положил производить оное в губернских городах через врачебную управу, в присутствии губернатора, вице-губернатора, председателя гражданской палаты, губернского прокурора, предводителя дворянства губернского и одного или двух уездных; если же безумный не из дворянского сословия, а из купечества или разночинцев, то к свидетельству приглашать еще городского голову, одного или двух членов магистрата, и когда по свидетельству сему сумасшествие признано будет не сомнительным, тогда с подробным описанием всех обстоятельств представлять Правительствующему Сенату на его заключение, а между тем до получения от оного разрешения к призрению больного и к сохранению его имения принимать предварительно законные меры. Правительствующему же Сенату, по рассмотрении входящих о том представлений, разрешать эти случаи на основании законов».

Таким образом, указ 1815 г., находя совершенно основательно доставку всех сумасшедших в Петербург для личного освидетельствования неудобною, для устранения этого неудобства остановился на полпути и предлагал совершенно нецелесообразную меру, существующую и доныне, меру чрезвычайно оригинальную и не находящую себе аналога ни в одном из существующих законодательств, по которой акт признания освидетельствованных лиц сумасшедшими совершенно отделен от самого акта освидетельствования и совершается Сенатом заглазно на основании одного бумажного донесения. Между тем обязательная явка безумных (от рождения) или дураков для осмотра в Петербург продолжалась по-прежнему, хотя с освобождением дворянства от обязательной службы давно уже была устранена первоначальная причина, побудившая Петра I прибегнуть к этой мере. В 1835 году опубликовано было высочайше утвержденное мнение Государственного Совета, в котором постановлено, что и безумных от рождения следует свидетельствовать в губернских городах по тем же правилам, как и сумасшедших.

«Хотя указами 6 апреля 1722 года и 27 июня 1815 года велено свидетельство производить: слабоумных в Правительствующем Сенате, а умалишенных в губернских городах; но как доставление таких людей к свидетельству сопряжено с большими для них издержками по дальнему расстоянию губернских городов от С.-Петербурга и может иногда оказаться невозможным по болезненному их состоянию; притом постановление 1722 года о доставлены слабоумных в Правительствующий Сенат состоялось назад тому с лишком сто лет, когда в губерниях число начальствующих лиц было весьма ограниченное и когда, по сей причине, свидетельствуемым могли быть причинены стеснения по ошибке или и самому злоупотреблению с большею удобностью, чем ныне, когда люди, подверженные свидетельству, пользуются, при свидетельстве целой врачебной управы, охранением со стороны губернских прокуроров, присутствием, по звании их, предводителей дворянства или городских голов, с магистратскими членами и всех почти начальствующих в губерниях лиц, и когда при всем том указ 1815 года, возводя утверждение каждого подобного свидетельства до Правительствующего Сената, не отъемлет права от обиженного на неправильные в сем случае действий свидетельствующих лиц приносить жалобы установленным порядком, то в сих уважениях (Общее собрание) постановило: 1. Не требуя слабоумных к свидетельству в Правительствующий Сенат, производить таковое в губернских городах по правилам, изъясненным в указе 8 июня 1815 года о умалишенных и со всеми теми условиями, какие в сем указе изъяснены».

Оставляя за Сенатом верховное решение всех дел по назначению опеки над душевнобольными, указы 1815-го и 1835 года лишили сенатскую деятельность того необходимого элемента логичности и последовательности, который был установлен Петром. Несомненно, что мера, предписанная им, была крайне неудобна: при больших расстояниях и при отсутствии в то время удобных путей сообщения доставка больных со всех концов России в Сенат во многих случаях представляла непреодолимые затруднения, как по состоянию здоровья свидетельствуемых, так и по необходимым для этого издержкам. Во всяком случае, эта мера была последовательная и с необходимостью вытекала из признания того, что лишь Сенат может быть надлежащим судьей в вопросе об умственном расстройстве; сенаторы должны были видеть сами свидетельствуемого и составить решение по непосредственному впечатлению, на основании тех фактов, которые были перед их глазами и которые могли дать вполне достаточный материал для окончательного суждения. Указы же 1815-го и 1835 года, лишив Сенат фактического участия в освидетельствовании душевнобольных, вместе с тем лишили и всякого смысла установленный Петром порядок, превратив его в пустую формальность, очень вредную, однако, в практическом отношении.

Чтобы дополнить историческую картину развития наших законоположений по поводу наложения опеки, необходимо упомянуть еще о разъяснениях, изложенных в Сенатском указе 1841 г. Эти разъяснения возникли вследствие протеста подольского губернского прокурора против распоряжения тамошнего губернского правления, которое, признав мещанина Иосифа Бекеша страждущим помешательством ума, не представило о сем Правительствующему Сенату, потому что у Бексяка нет никакого имения, тогда как по точному смыслу 226-й ст. т. X свода гражд. зак., есть ли у страждущих умов имение или нет, во всяком случае об оказавшемся должно представлять Правительствующему Сенату. Такое же недоразумение насчет точного смысла указанной статьи Сенату пришлось разрешать и раньше, вследствие протеста курского прокурора, причем в этом последнем случае

«…подлежали разрешению следующие вопросы: 1) в каком виде должно предлагать свидетельствуемому лицу вопросы, для заключения о состоянии его рассудка, т. е. словесные или письменные, и 2) обязано ли губернское правление представлять Правительствующему Сенату о последствиях свидетельствования в тех только случаях, когда свидетельствуемое лицо владеет каким-либо имуществом, или и в тех, когда оно ничего не имеет. Равным образом должно ли представлять Правительствующему Сенату, когда освидетельствованное лицо не признано сумасшедшим или слабоумным? По первому вопросу Правительствующий Сенат нашел, что 225-я ст. т. X свода зак. гражд. узаконивает предлагать свидетельствуемому лицу вопросы, до обыкновенных обстоятельств и домашней жизни относящееся. Исполнение сего, на основании этой и предыдущей статей, непосредственно относится к лицам, производящим освидетельствование. Посему не представляется уважительных причин вменять присутствие в непременную обязанность предлагать свидетельствуемому лицу письменные, а не словесные вопросы, тем более что и в законе насчет письменных вопросов ничего не сказано, но достаточно, чтобы делаемые лицу, подозреваемому в сумасшествии или помешательстве, вопросы и объяснения его на оные непременно записывались в акт, по сему случаю составляемый. Что касается до второго вопроса, то Правительствующий Сенат нашел, что оный положительно разрешается 226-й ст. упомянутого т. X свода зак.; ибо в оной насчет сумасшедших, имеют ли они или не имеют имение, никакого различия не определено. Относительно же представления Правительствующему Сенату, то таковое постановляется означенною статьей вносить в тех только случаях, когда по освидетельствовании сумасшествия присутствие признает оное действительным».

Это определение Правительствующий Сенат предписал как непреложное руководство всем губернским правлениям «для единообразного во всех действиях исполнения существующих узаконений об умалишенных». Нельзя не отметить, насколько с течением времени изменились взгляды законодательства на значение освидетельствования: если Петр в своем указе имел главною целью контроль над здоровыми, которые выдавали себя за дураков, то теперь Сенат совсем отбрасывает эту сторону освидетельствования, предписывая не доводить даже до его сведения о тех лицах, которые губернское правление признает здоровыми. Теперь главною целью является не контроль над здоровыми, а наложение опеки над больными. Понятно, что система освидетельствования, бывшая вполне целесообразною для достижения первой цели, оказалась крайне нерациональной при замене ее целью совершенно противоположною. Изменение же, внесенное в эту систему, по которому была устранена личная доставка свидетельствуемых, окончательно сделало ее совершенно непригодною.

С изменением поставленной задачи, которая должна была достигаться путем освидетельствования, взгляды законодательства изменились и в другом отношении. При Петре освидетельствование было обязательно для всех без исключения дураков – по крайней мере, из дворян, – что вполне понятно из той цели, которую он имел в виду. С дарованием вольностей дворянству прекратилась обязательность службы, а вместе с этим и освидетельствование с целью наложения опеки перестало быть обязательною мерою. Закон в настоящее время не обязывает налагать опеку на каждого психического больного, а принимает опекунские меры лишь по заявлению заинтересованных лиц. В ст. 367 X т. ч. 1. говорится: «Каждому семейству, в коем находится безумный или сумасшедший, предоставляется предъявить о том местному начальству». Примечание же к этой статье категорически указывает, что «безумные или сумасшедшие, не совершившие преступления и отдаваемые для излечения в частные лечебные заведения, могут быть свидетельствуемы установленным порядком только по требованию о том их родственников, опекунов, попечителей или наследников» (т. X, кн. I, разд. III).

В противоречие с этим положением, по которому требование освидетельствования предоставлено только родственникам и другим заинтересованным лицам, закон в другом месте допускает, однако, и непосредственное вмешательство администрации:

«В отношении к назначению опеки над слабоумными и умалишенными губернатор, получив о том просьбу от семейства, в коем находится слабоумный или сумасшедший, или же иным образом достоверное сведение, что сии лица опасны в общежитии или, по крайней мере, не могут управлять имением, распоряжается об освидетельствовании их на основании законов» (Св. зак. т. II ч. I ст. 565).

Следующие статьи закона определяют состав присутствия, в котором производится освидетельствование больного; этот состав различен, смотря по сословию свидетельствуемых.

«Ст. 368. По предъявлении от семейства о безумных и сумасшедших лицах они подвергаются освидетельствованию, которое совершается в губернских городах чрез врачебное отделение губернского правления, в присутствии губернатора, вице-губернатора, председателя окружного суда, место которого в случае чрезвычайных или особенно спешных занятий заступает его товарищ или один из членов суда, прокурора или товарища прокурора сего суда, одного из живущих в городе почетных мировых судей с приглашением к тому управляющего казенною палатою, когда свидетельствуются лица, ведомству той палаты подлежащие, и, смотря по состоянии свидетельствуемого, губернского и одного либо двух уездных предводителей дворянства, и председателя с одним либо двумя членами сиротского суда (а). При освидетельствовании дворян, служащих в военном ведомстве, присутствуют депутаты с военной стороны (б). Во всяком случае освидетельствование может быть производимо и в месте жительства или пребывания свидетельствуемого лица в губернском городе (в). Протоколы губернского присутствия об освидетельствовании безумных и сумасшедших составляются губернским правлением на основании правил, изложенных в общем губернском учреждении (г) (1876 г.).

Ст. 369. Освидетельствование всех вообще подвергшихся умственному расстройству крестьян производится порядком, предписанным в статьях 368 (и прод.) и 372, наблюдая при том, чтобы к освидетельствованию крестьян приглашаемы были в губернское присутствие начальствующие над ними лица в губернии по принадлежности (1876 г.).

Ст. 370. Нижние воинские чины, не учинившие в безумии смертоубийства или другого жестокого преступления, свидетельствуются в помешательстве ума по правилам, изображенным в статьях 916–960 ч. II кн. I отд. III свода военных постановлений; в случае же учинения сими чинами в таком положении тяжких преступлений свидетельство их должно производиться на основании порядка, в предшедшей 368 статье установленного, т. е. врачебными управами в губернских правлениях (1857 г.).

Примечание. В местностях, в коих введены в действие военно-судебный и военно-морской судебные уставы, освидетельствование безумных и сумасшедших обвиняемых, подсудимых военно-судебным местам и суду в морском ведомстве, производится по правилам, изложенным в сих уставах (1876 г.)

Ст. 371. В портовых городах ведомства Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора освидетельствование умалишенных и слабоумных из дворянского сословия производится посредством медицинских чиновников, в присутствии градоначальников, предводителя дворянства ближайшего уезда и одного или двух членов приказа общественного призрения, где оный существует, а если слабоумный или умалишенный из купечества или разночинец, то к свидетельству приглашаются еще председатель коммерческого суда, где такой суд находится, городской голова и два члена магистрата (1857 г.).

Примечание I. При освидетельствовали умалишенных и слабоумных всех вообще сословий, сверх лиц, означенных в сей (371) статье, присутствуют в Одессе и Таганроге председатель или товарищ председателя, либо один из членов окружного суда, прокурор или товарищ прокурора сего суда и один из живущих в городе почетных мировых судей: в прочих же портовых городах губерний Херсонской, Екатеринославской и Таврической, где нет окружного суда, председатель или непременный член местного мирового съезда, один из почетных мировых судей округа и товарищ прокурора окружного суда. Сие примечание относится также к ст. 372 (1876 г.).

Ст. 372. Если доставление в губернский город лица, подвергшегося безумию или сумасшествию, признано будет невозможным без опасности для его жизни, то свидетельство его производится на месте жительства или пребывания, через инспектора или члена врачебной управы и двух медиков по назначению сей же управы. При сем действии составляется присутствие: буде свидетельствуемый дворянин, то под председательством губернского предводителя дворянства, или заступающего его место, и буде он разночинец или купец, или мещанин, то под председательством местного уездного судьи или уездного стряпчего, в городе – городничего, а в уезде – исправника, и сверх того при свидетельстве дворянина – из уездного предводителя дворянства, а при освидетельствовании прочих лиц – городского головы и двух членов магистрата. Издержки на прогоны при проезде лиц, назначаемых для освидетельствования умалишенного, на место его жительства или пребывания и обратно относятся на имение лица, подвергшегося освидетельствованию. (1857).

Примечание 2. В местностях, в коих введены судебные уставы в полном объеме или где образованы одни мировые судебные установления, при освидетельствовании умалишенных и слабоумных разночинцев, купцов и мещан председательствует взамен уездного судьи уездный предводитель дворянства; члены же упраздненных магистратов заменяются членами городских дум, а там, где введено городовое положение 1870 года, городской голова и члены думы заменяются председателем и членами сиротского суда. Сверх того при освидетельствовании лиц всех сословий присутствует один из почетных мировых судей местного судебного округа и, взамен уездного стряпчего, товарищ прокурора окружного суда или товарищ губернского прокурора (1876)».

Самый способ освидетельствования носит тот же первобытный характер, который был установлен еще Петром:

«Ст. 373. Освидетельствование заключается в строгом рассмотрении ответов на предлагаемые вопросы, до обыкновенных обстоятельств и домашней жизни относящиеся. Как вопросы сии, так и объяснения на оные записываются в составляемый по сему случаю акт».

Этот акт, в котором записываются ответы свидетельствуемых, и служит главным основанием для заочного решения Сената, можно ли признать человека сумасшедшим или нет.

«Ст. 374. По освидетельствовании сумасшествия или безумия, если присутствие признает оное действительным, то, не налагая само собою опеки, все им найденное представляет на рассмотрение Правительствующему Сенату и до получения от него окончательного разрешения приемлет токмо законные меры к призрению страждущего и к сохранению его имения. Определения же об освидетельствованных на основании предшествующей 369-й статьи крестьянах губернские правления приводят в исполнение, не представляя оных на рассмотрение Правительствующего Сената (1857 г., как и все последующая статьи).

Ст. 375. Признанные от Правительствующего Сената безумными или сумасшедшими поручаются на смотрение ближайшим их родственникам или, буде последние от того откажутся, отдаются в устроенные для умалишенных дома.

Ст. 376. Имущество признанных безумными или сумасшедшими отдается в управление их наследникам с запрещением продавать или закладывать что-либо из оного при жизни владельца и с обязанностью остающиеся за законными издержками доходы сохранять в целости.

Ст. 377. Впрочем, в отдаче имущества родственникам, в требовании от них отчетов и в назначении им награды поступать так же, как постановлено сие для имений, состоящих в опеке по малолетству владельцев.

Ст. 378. Когда признанный по свидетельству в помешательстве ума получит впоследствии выздоровление, то, по получении о сем извещения, производится ему вновь освидетельствование по правилам, в предшествующих 368–373 статьях постановленным, и когда по сему свидетельству выздоровление признано будет несомнительным, то представляется о том Правительствующему Сенату на его заключение, а до получения разрешения надлежит давать выздоровевшему полную свободу, не освобождая, однако ж, имения его из опеки. Кроме сего свидетельства никакие удостоверения о таковом выздоровлении в уважение приняты быть не могут».

Кроме того, ст. 182 т. XII отд. VII возлагает на губернаторов обязанность обращать внимание на выбор опекунов:

«Ст. 182. По утверждении заключения присутствия Правительствующим Сенатом и по получении о том указа гражданский губернатор, наблюдая вообще за исполнением предписания по сему предмету, в особенности обращает внимание на выбор назначаемых в учреждаемые над страждущими помешательством ума и их имениями опеки».

2

В ряду многочисленных недостатков, характеризующих нашу систему наложения опеки, видное место принадлежит указанию со стороны закона относительно способа, которого следует держаться при освидетельствовании. Это указание является одною из главных причин тех крупных недоразумений, которыми изобилует практика по делам этого рода. Закон не может предписывать способа исследования, так как это совершенно выходит из области его ведения; не принимая в соображение своей полной некомпетентности в этом отношении, он рискует впасть в очень грубую ошибку и предписать способ совершенно негодный, как это случилось и в данном случае. Закон может только требовать, чтобы исследование было произведено согласно с современным состоянием науки и выработанными ею приемами, но не может устанавливать сам никаких правил и способов для научного исследования – уже по одному тому, что эти способы не представляют чего-либо неизвестного и постоянно видоизменяются и совершенствуются. В данном случае установление способа исследования путем вопросов, до обыкновенных обстоятельств и домашней жизни относящихся, коренится в том глубоко ошибочном предположении, что помешательство всегда выражается резкими, бросающимися в глаза внешними проявлениями, в числе которых первое место принадлежит нелепым и бессмысленным ответам. Это совершенно несостоятельное положение закон делает исходною точкою при решении вопроса о наложении опеки и тем самым обязывает признавать душевнобольного таковым только в том случае, если он ответит на предложенные ему вопросы очевидный для всех абсурд.

Больные, упорно молчащие, хотя бы это молчание продолжалось месяцы и годы, и не дающие поэтому никакого ответа, не признаются больными. Для губернского присутствия болезнь в этом случае может быть и очевидна и несомненна, но, за неимением ответов в протоколе, не оказывается материала, необходимого для представления Сенату. С другой стороны, многие душевнобольные могут совершенно правильно отвечать на предложенные им вопросы. Хотя бы губернское правление по другим признакам и убедилось в существовании болезни у данного лица, тем не менее оно не признает его больным, если в протоколе не будет записано явной нелепости; если бы даже правление признало болезнь, то все равно Сенат не утвердит его мнения. Даже в случаях резко выраженного и бросающегося в глаза душевного расстройства в протоколе может не оказаться тех бессмысленных ответов, которые необходимы для Сената.

Доктор Штейнберг представляет такую картину: «испытуемого, напр., спрашивают: сколько вам лет? Он не отвечает, гримасничает, щиплет свое платье, задумчив, рассеян, смотрит по сторонам, или упорно смотрит в одну и ту же точку, сидит с закрытыми глазами, просит дать ему папиросу, улыбается, хохочет, бранится, говорит вздор. Всего этого не записывают в протокол, а повторяют вопрос: сколько вам лет? Испытуемый, будучи в пятый или шестой раз спрошен, наконец визгливо, тихо или сердито отвечает, положим: 30. Испытующий вписывает в свой протокол цифру 30, не заботясь о том, что предшествовало этому ответу и чем он сопровождался».

По-видимому, с медицинской точки зренья процессуальная сторона самого акта освидетельствования поставлена вполне правильно. Губернское присутствие обыкновенно требует от пользующего врача медицинское свидетельство о результатах наблюдения. В этом свидетельстве могут быть приведены все необходимые сведения относительно предыдущей жизни больного, данные об развитии болезни, так же как те болезненные проявления, которые существуют в настоящее время. Если больной не находился под врачебным наблюдением, то в Москве, по крайней мере, врачебное управление предлагает родным или самим пригласить для этого врача, какого они желают, или указывают, к кому они могут обратиться. Если больной находится в частном или общественном заведении, то требуется медицинское свидетельство от этого учреждения. Далее, самое освидетельствование должно производиться по закону через врачебное отделение (ст. 368), т. е. исключительно врачами, что категорически подтверждено Правительствующим Сенатом (Указ Пр. Сената, 1877 г., № 1328 по делу о Елене Батько).

«Необходимые для определения безумия или сумасшествия свидетельствуемого лица вопросы предлагаются присутствующими врачами, которые, как специалисты, без сомнения, одни только могут постановить систему вопросов так, чтобы они дали возможность с совершенною ясностью раскрыть степень нормального или ненормального состояния умственных способностей свидетельствуемого лица. При этом само собою разумеется, что не может быть возбраняемо и остальным присутствующим предлагать вопросы, но не иначе как чрез врачей и с их согласия».

Нельзя не сопоставить с этим единственно правильным взглядом совершенно противоречивого ему, высказанного тем же Сенатом всего за три года, и которым он предписывает при освидетельствовании обвиняемых в окружных судах особому смешанному присутствию принимать прямое участие в этом освидетельствовании.

Но все эти кажущиеся вполне целесообразными меры на практике лишены какого-либо действительного значения. Я не останавливаюсь на том, что очень часто освидетельствование производится не через врачебное отделение, а самим присутствием, его председателем или кем-либо из членов. Это легко может быть исправлено, потому что закон дает здесь совершенно точные указания. Не останавливаюсь также и на том, что члены врачебного управления не представляют собою, за редким и случайным исключением, специалистов, которые, с совершенной ясностью могут раскрыть степень нормального или ненормального состояния умственных способностей. Допустим, что освидетельствование производят самые опытные специалисты, допустим, что в их распоряжении находятся все необходимые данные для составления заключения; тем не менее, благодаря указанному законом методу исследования, которого они обязаны держаться, они фактически лишены права и возможности применить к разъяснению вопроса свои специальные знания. Допустим даже, что врачи убедились в существовании болезни, хотя бы на основании даваемых больным ответов. Дело от этого нисколько не выигрывает, так как они должны не сами убедиться, а с совершенною ясностью раскрыть умственное состояние для членов присутствия. «По предложении же вопросов свидетельствуемому, – продолжает приведенный сенатский указ, – и получении от него ответов рассмотрение сих последних, суждение и, наконец, окончательный вывод зависит всецело от всех членов присутствия, которые и постановляют общим порядком заключение о признании свидетельствуемого сумасшедшим или здравомыслящим». Допуская нередко самые крупные противоречия, официальные толкователи закона остаются всегда последовательными в одном отношении: именно, признают бесспорным, что распознавание душевных болезней доступно каждому лицу, в особенности когда это лицо несет какие-либо административные обязанности. И предводитель дворянства, и городской голова, и члены сиротского суда признаются вполне компетентными судьями для суждения и окончательного вывода по наиболее трудному из всех специальных вопросов. Мнение врачей не представляет, таким образом, уже никакого значения, они составляют ничтожную и наименее влиятельную часть членов присутствия, причем представители администрации не чувствуют никакого стеснения от того, что становятся на их место.

Отсюда получается далеко не редкое явление, что губернское присутствие признает человека здоровым, несмотря на то, что врачи признали его больным. В одном случае, бывшем под моим наблюдением, губернское правление, вопреки мнению врачей, признало больную, страдающую старческим слабоумием, здоровою, но неспособною управлять своим имением, т. е. отвергнув существование самой болезни, признало тем не менее ее последствия. И таких курьезов в делах об опеке немало. Между тем решение губернского правления представляет существенную важность и очень часто бывает окончательным. Так, все дела по наложению опеки над крестьянами разрешаются самими губернскими правлениями без передачи в Сенат. Что касается до других сословий, то Сенату представляются только те дела, где присутствие признало действительным сумасшествие или безумие. Там же, где оно не признало такового, оно не делает представления Сенату и, следовательно, в очень многих случаях само постановляет окончательное решение. При таких условиях, конечно, необходимо, чтобы и в низшей инстанции, через которую проходят дела об опеках, освидетельствование было обставлено надлежащим образом и не походило бы на жалкую пародию, где администраторы забавляются примеркой на себя роли врачей.

Но сделаем еще последнее допущение. Допустим, что врачи не только сами собрали необходимые данные, но с такою совершенною ясностью раскрыли для городского головы и для прокурора степень умственного расстройства, что присутствие не сомневается в существовании болезни. Согласного убеждения врачей и всего присутствия оказывается все-таки недостаточно, если на бумаге, представляемой Сенату, не будет записано бессмысленных ответов. Последнее условие – conditio sine qua non для наложения опеки: ни самая обстоятельная история болезни, представленная пользующим врачом, ни несомненные данные, добытые исследованиями наиболее опытных специалистов, ни даже самое твердое внутреннее убеждение городского головы и предводителей не имеют никакого значения, если больной дал правильные ответы на вопросы о своем имени, годах и разных других житейских обстоятельствах. Губернское присутствие может признать еще человека, несмотря на правильные ответы, больным, но в этом случае, если только больной не крестьянин, оно обязано ведь представить свое заключение на утверждение Сената, Сенат же не найдет возможным утвердить его решение. Здесь с полной силой выступает на вид одна из самых странных законодательных аномалий, по которой вопрос о признании душевной болезни, вместо того чтобы быть сосредоточенным в одном учреждении, дробится между двумя инстанциями. Низшая инстанция собирает – притом крайне односторонне, благодаря существованию предписанных законом рамок, – необходимый материал для составления решения, самое же решение предоставляется высшей инстанции, которая и ставит приговор заочно, на основании отрывочных данных, без всякой возможности проверить их.

Мне неизвестно, каким путем дела по наложению опеки рассматриваются в самом Сенате. По словам Л. З. Слонимского, дела о безумных и сумасшедших считаются в старом сенате самыми неважными и решаются между делом, в виде «отдыха» после дел настоящих, спорных. Если мы припомним, что Сенат в разное время давал неодинаковое толкование даже различным терминам душевного расстройства, что иногда он отказывался признавать человека больным только на том основании, что его губернское правление называло слабоумным, и вполне удовлетворялся переименованием того же самого больного из слабоумного в сумасшедшего, то и этого уже достаточно, чтобы возбудить сомнение в правильной постановке вопроса и в высшей решающей инстанции.

К изложенным недостаткам действующей системы при наложении опеки присоединяется еще одно немаловажное неудобство. Губернское правление представляет дело в Сенат только в том случае, когда признает действительным сумасшествие или безумие, но одного его признания недостаточно; для его утверждения Сенатом необходимо, чтобы оно подтверждалось и составленным по этому поводу актом, т. е. записанными в нем ответами. Если присутствие не пришло к определенному заключению или даже само и убедилось в существовании болезни, но не могло заручиться необходимыми для признания Сенатом нелепыми ответами (хотя бы по той причине, что больной совсем не дал ответов), то губернское правление, чтобы выйти из этого затруднительного положения, откладывает свое суждение до более благоприятного момента, оставляя больного на испытании. Такое неопределенное положение может тянуться целыми годами и даже десятками лет. Так, по словам д-ра Штейнберга, один больной в Преображенской больнице находился в таком положены с 1859-го по 1873 год, причем еще к этому времени не было достигнуто никакого определенного результата. Другие больные свидетельствовались до 16 раз присутствием губернского правления, а многие по 10–14 раз. Неопределенность положения испытуемых между тем сказывается самым плачевным образом на их имущественных отношениях, так как по 374-й ст. присутствие временно, т. е. до получения окончательная разрешения от Сената, принимает законные меры к призрению страждущего и к сохранению его имения только в том случае, если оно признает сумасшествие или безумие действительным и направит дело в Сенат. Пока же больной не признан присутствием, то никаких мер к сохранению его имущества не принимается, и так как испытание может длиться годами, то нередко человек за это время подвергается совершенному разорению.

Если к этому прибавить, что и после неоднократного испытания Сенат в записанных в протокол ответах нередко не усматривает признаков умственного расстройства и, не соглашаясь с мнением присутствия, возвращает дела обратно, губернское присутствие после нового освидетельствования снова представляет их на рассмотрение Сената, то станет вполне понятной та крайняя медленность процедуры, которою характеризуются в большинстве случаев дела по наложению опеки. Они сплошь да рядом тянутся целые годы и разрешаются нередко уже после полного разорения и даже смерти больного. Благодаря сложности и медленности производства наложение опеки является поэтому часто мерою или запоздалою, или совершенно излишнею. Полная неудовлетворительность положения вопроса об опеке имеет тем большее значение и сказывается тем сильнее, что у нас наложение опеки представляет единственную законную меру, предпринимаемую с целью ограждения имущественных прав душевнобольного. Между тем большинство западных законодательств считают необходимыми помимо наложения форменной опеки принимать для ограждения имущественных интересов больного те или другие временные мероприятия, которые ставят личность и имущество каждого душевнобольного, и не находящегося под опекой, под охрану закона и поэтому уже имеют большее значение, чем меры, сопряженные с наложением формальной опеки.

Что касается до снятия опеки, то оно сопровождается соблюдением тех же формальностей, которые установлены и для наложения, т. е. новым освидетельствованием с представлением о том Сенату, который опять дает окончательное разрешение.

Таким образом, главнейшие недостатки нашей системы освидетельствования для наложения опеки сводятся к следующему.

Дела об опеках рассматриваются и решаются административными учреждениями, тогда как они должны подлежать введению судебных установлений.

Акт освидетельствования и акт признания освидетельствованного больным отделены друг от друга и ведаются двумя различными инстанциями, вместо того чтобы быть сосредоточенными в одном учреждении.

Способ освидетельствования в низшей инстанции – в губернском правлении – крайне неудовлетворителен, с одной стороны потому, что врачам предписан совершенно непригодный метод исследования, с другой потому, что окончательное заключение по этому вопросу предоставлено лицам, совершенно не компетентным в решении медицинских вопросов. Кроме того, сами врачи, через которых производится освидетельствование, в большинстве случаев не обладают специальными психиатрическими сведениями.

В высшей инстанции – Сенате – дела эти решаются исключительно на основании бумажного донесения, без всякой возможности проверить представленные данные и без участия врачей-специалистов. Такое странное явление находит себе объяснение исключительно в историческом развитии наших законоположений об опеке.

Вся процедура отличается крайней медленностью производства, в течение которого положение больного остается крайне неопределенным, а его имущество без всякого призора.

Недостатки наших законов об опеке настолько резки, что они давно уже обратили на себя внимание правительства. Еще в начале нынешнего столетия (в 1803 г.) была учреждена особая комиссия, которая имела, между прочим, своею задачей и составление опекунского устава. С тех пор было выработано шесть проектов, из которых два последних вышли из одной и той же комиссии, учрежденной в 1861 году при министерстве внутренних дел под председательством сенатора Любощинского. Последний «проект устава об опеках» представлен еще в 1875 году; отличаясь обстоятельною разработкой, он содержит в себе и проект нового порядка освидетельствования душевнобольных. Прежде, однако, чем перейти к его изложению, мы рассмотрим порядок назначения опеки в западноевропейских государствах.

3

Наибольшей своеобразностью в этом отношении отличается английское законодательство. Нужно иметь в виду, что вообще английские законы о душевнобольных не представляют одной стройной системы, они состоят из различных парламентских актов прошлого и настоящего столетия, дополняющих, а иногда и противоречащих одни другим. Они настолько многочисленны и изложены таким тяжелым, витиеватым языком, что сами англичане должны с ними знакомиться по сочинениям ученых юрисконсультов, которые имеют целью передать смысл и изложить эти законы понятным для всех языком.

Забота об охранении имущества душевнобольных в Англии возникла еще в то время, когда не существовало никаких мер ни для обеспечения личности, ни для лечения их. Существует старый английский закон, написанный на латинском языке, точная дата которого неизвестна, но который относят к 1324 году, к царствованию Эдуарда II. Этот закон, который лишь подтверждает прежнее обычное право, определяет прерогативы короны и в числе этих прерогатив упоминает о сохранении имущества идиотов и помешанных. Он устанавливает очень важное различие в способе, которым должны охраняться имущества тех и других. Когда дело касается идиотов или больных от рождения, король должен прежде всего заботиться о возможно широком удовлетворении всех их потребностей, весь же остаток от доходов, не истраченных с этою целью, он присваивает себе. Главная цель такого порядка заключалась в обеспечении сохранности имущества идиотов, чтобы после их смерти оно могло перейти к их законным наследникам не разоренным, и, как вознаграждение за заботу о таком охранении, король получал в свою пользу все остающееся от содержания больного.

Наоборот, когда дело идет о помешанных (lunatics), т. е. о лицах, обладавших умственными способностями и памятью, но утративших их, король должен заботиться о сохранении и хорошем управлении их имущества, не извлекая из этого ничего для своей личной пользы и не получая никакого вознаграждения; остаток от содержания больного и его семьи должен сберегаться для возвращения ему по выздоровлении или для передачи его наследникам.

Обыкновенно король в действительности не сам заботился об управлении имуществом, но назначал для этой цели или одного из родственников больного, или же какого-либо придворного, который «выпрашивал» для себя больного, как источник прибыли; барыши в этом случае делились между попечителем и королем.

Понятно, что в каждом отдельном случае было очень важно решить, представляет ли данный больной идиота от рождения или случайно помешанного, так как сообразно с этим устанавливался различный режим. По-видимому, с давних пор решение этого вопроса предоставлялось жюри из 12 человек. Однако ввиду того, что право, данное королю, получать личную прибыль от управления имуществом идиотов представляло существенные неудобства для их семьи, жюри редко признавало больного идиотом от рождения, а только объявляло его non compos mentis с некоторого времени, что влекло за собою совершенно другие последствия. Необходимо отметить, что вмешательство короля имело место только по отношению к богатым больным, и притом не к самым больным, а только к их имуществу; ни общее право, ни статут Эдуарда II нисколько не заботились об идиотах и больных, принадлежащих к неимущему классу. Это различение богатых и неимущих сохранилось в Англии и до настоящего времени, так как опека и теперь составляет исключительный удел богатых людей.

В настоящее время прерогатива короны покровительствовать известной категории душевнобольных передана лорду-канцлеру (и судьям апелляционного суда канцлерства). Покровительство лорда-канцлера осуществляется через посредство особого совета или комитета, состоящего из пяти членов. Из них двое – представители судебной власти и называются masters in lunacy; три других члена известны под именем visitors лорда-канцлера – из них двое врачей и один юрист. Совет, кроме того, имеет секретаря (Registrar), под руководством которого работают несколько чиновников. Лица, находящееся под покровительством этого совета и под личным надзором лорда-канцлера, называются помешанными лорда-канцлера. Получить это покровительство можно двумя различными способами: или после предварительной процедуры, носящей название освидетельствования (de lunatico inquirendo), или в исключительных только случаях в силу личного распоряжения лорда-канцлера без освидетельствования.

Для возбуждения вопроса о наложении опеки необходимо подать в канцлерство прошение, при котором должны быть приложены доказательства болезни и в том числе медицинское свидетельство от двух врачей. Один из визиторов лично исследует больного и о найденном представляет специальный рапорт лорду-канцлеру, а затем одному из мастеров поручается произвести освидетельствование. Просьба о наложении опеки чаще всего подается членом семьи, но она может быть заявлена также кредитором или всяким лицом, заинтересованным в законном признании умственного расстройства. Может случиться также, что комиссионер (член центрального учреждения, имеющего целью надзор за всеми душевнобольными Англии) заметит во время своих осмотров больного, имущество которого не охраняется, на его взгляд, надлежащим образом; он может в этом случае обратиться к лорду-канцлеру с особым рапортом, который имеет такое же значение, как и заявление кого-либо из родных.

Заявление об освидетельствовании сообщается больному, причем он имеет право требовать, лично или через посредство своего совета, чтобы дело было представлено суду присяжных – жюри. Эта просьба должна быть исполнена, если только лорд-канцлер не убедится путем осмотра, что больной не способен выразить желания на этот счет. Но и помимо желания больного и сами «мастера» могут признать необходимым передать дело жюри и принимают нужные для этого меры.

Освидетельствование может производиться также в одной из верхних палат общего суда в Вестминстере, но этот способ ввиду того, что с ним сопряжены очень большие расходы, почти совсем не практикуется, и освидетельствование почти всегда производится в присутствии мастера. Когда освидетельствование производится на суде присяжных, больной исследуется и рассматривается два раза, первый раз перед допросом свидетелей и второй – перед совещанием присяжных. Освидетельствование должно ограничиваться оценкой настоящего состояния больного, причем не могут быть приняты во внимание факты, имевшие место более двух лет тому назад.

Чаще всего освидетельствование производится на месте пребывания больного, в его квартире или в лечебнице, если он туда помещен. Иногда заседание происходит в зале суда или, за неимением ее, в достаточно просторной комнате гостиницы. Шериф, предупрежденный заранее, составляет жюри из 12 человек, живущих в окрестности и внесенных в особый или общий список присяжных; в первом случай они получают гинею (26 франков) в день, во втором – полгинеи. Свидетели также получают вознаграждение сообразно с их профессией, общественным положением, расстоянием или важностью дела; гонорар вызванным врачам доходит до очень высокой цифры.

Больной имеет право присутствовать на заседании; во всяком случае, мастеру и присяжным должна быть предоставлена возможность видеть его и спрашивать. Только в случае, если больной находится за границею, может быть постановлено заочное решение на основании одних свидетельских показаний. После допроса свидетелей стороны сами или их адвокаты представляют свои доказательства и обмениваются возражениями, как перед обыкновенным судом; затем присяжные составляют приговор, который должен быть постановлен единогласно (если, как это может иметь место по особому определению лорда-канцлера, состав жюри более многочислен, то по крайней мере 12 присяжных должны быть между собою согласны, чтобы постановить вердикт). Если не выражено желание передать дело на суд присяжных, то процедура освидетельствования остается тою же самою, с тою разницею, что она производится перед одним мастером, который и постановляет решение. Последний, однако, ознакомившись с делом, всегда может передать его на рассмотрение присяжных, так же как с самого начала лорд-канцлер может предписать вмешательство жюри. Произнесенный приговор может быть обжалован перед судом и уничтожен по случаю неясности выражения или неправильности в процедуре, и тогда назначается новое освидетельствование.

Если после освидетельствования больной объявляется лишенным рассудка (of unsound mind), то он поступает в число помешанных лорда-канцлера, и над ним учреждается опека. Мастер, собрав сведения о положении его семьи и о состоянии его имущества, определяет ту сумму, которая ежегодно может тратиться на содержание больного; обыкновенно эта сумма в среднем равняется 2/3 годового дохода, так что на содержание больного, получающего, напр., 30 тыс. годового дохода, назначается 20 тысяч, и случаи, где назначаются такие крупные суммы, по-видимому, не очень редки. Затем мастер выбирает двух опекунов – одного над личностью, другого над имуществом больного (в редких случаях назначается один опекун). Опекуны обыкновенно выбираются из наиболее близких родственников или законных наследников, но мастер может назначить и совершенно постороннее лицо, если имеет для этого достаточные основания.

Администрация над имуществом подчинена очень подробным правилам, которые одни изложены в сорока двух статьях. Опекун над имуществом должен представить залог или солидные ручательства; ежегодно он должен подавать годичный отчет о доходах и расходах больного лорду-канцлеру.

Опекун над личностью имеет очень широкие полномочия. Он может без всякого медицинского свидетельства поместить больного в общественное или частное заведение; может держать его у себя или поместить в каком угодно месте; только для помещения в заграничные лечебницы необходимо разрешение мастера. Но во всяком случае опекун должен каждые 6 месяцев подавать отчет о состоянии, в котором находится больной, и если последний не живет с ним вместе, должен навещать его по крайней мере каждые три месяца. Опекун должен заботиться о возможно полном удовлетворении всех потребностей больного в пределах назначенной для этого суммы, не получая из нее никакого личного вознаграждения, если не имеет на это форменного и очень редко выдаваемого разрешения мастера.

Английское законодательство не ограничивается только предписанием правил, имеющих целью покровительство личности и имуществу помешанных лорда-канцлера; оно приняло, кроме того, и ряд действительных мер для наблюдения за исполнением этих правил. Эта обязанность следить за выполнением закона возложена на мастеров и визиторов. Визиторы должны посещать каждого подопечного больного два раза в год, если он находится в каком-либо частном помещении; мастера также могут навещать больных, но они это делают редко. Визиторы, располагающие всеми сведениями относительно состояния больного, его местопребывания, суммы, назначенной на его содержание, должны удостовериться самым тщательным образом о способе содержания больного и после каждого посещения представляют отчет лорду-канцлеру. Если они найдут, что способ содержания больного не вполне удовлетворителен или что отпускаемая сумма не сполна расходуется в его интересах, они немедленно извещают об этом мастеров, которые и принимают необходимые в этом отношении меры. Каждый семестр визиторы представляют в канцлерство общий отчет о числе своих визитов и числе больных, которых они видели; эти отчеты представляются парламенту. Сами визиторы не принимают непосредственного решения, они дают только отчет в том, что нашли, и указывают, какие, по их мнению, нужно принять меры для исправления найденных ими недостатков; принятие этих мер зависит от усмотрения мастера. Если визиторы найдут, что больной выздоровел, немедленно принимаются меры к восстановлению его прав.

Покровительство лорда-канцлера не обходится даром; чтобы приобрести его, надо затратить в среднем около 2000 франков, а в исключительных случаях издержки доходят до 50 тысяч франков. Но помимо этих единовременных расходов, связанных с производством освидетельствования, государство облагает известным процентом годовой доход каждого признанного больного в размере 4–2 процентов, причем общая сумма этого налога не должна превышать 5000 франков; от этого налога лорд-канцлер может освободить лиц, годовой доход которых не превышает 1250 франков. Эти суммы покрывают собой расходы совета, состоящего при лорде-канцлере, которые составляют от 500 до 600 тысяч франков в год. В этот счет входит и жалованье мастеров и визиторов; первые получают по 50 т. фр., вторые по 37 500 фр., помимо тех расходов, которые связаны с их поездками.

В общем больные, которые составляют категории помешанных лорда-канцлера и число которых во всей Англии равняется приблизительно тысяче, принадлежат или к очень богатому, или по крайней мере к вполне обеспеченному классу. Между тем число всех душевнобольных в Англии к 1 января 1883 года составляло 76 765. Покровительство закона простирается только на имущественные интересы одной тысячи, остальные же 75 тысяч лишены этого покровительства, и имущество громадного большинства душевнобольных, не обладающих большими денежными средствами, находится вне ведения закона. В Англии, правда, существует снабженное широкими полномочиями центральное учреждение, так называемое бюро комиссионеров, которое заботится обо всех душевнобольных за исключением тех, которые состоят в ведении лорда канцлера. Но главным предметом этой заботы является контроль над содержанием и уходом за больными, помещением их в заведения и выходом отсюда и т. д. Заботясь об личности больного, бюро комиссионеров совершенно не касается его имущественных интересов. Эти последние ведаются родственниками или друзьями больного без всякого участия и контроля со стороны государства, благодаря чему возможны различные злоупотребления, которые нередко, по-видимому, и бывают.

Но помимо того, что покровительство лорда-канцлера простирается лишь на очень небольшое количество душевнобольных, английская система наложения опеки представляет и другие недостатки. Процедура освидетельствования стоит очень дорого и отличается излишней сложностью. Вместе с тем, или скорее благодаря этому, она совершается с очень большою медленностью: от подачи заявления до назначения опекунов редко проходит менее года.

Поэтому наложение опеки невозможно при острых заболеваниях или в самом начала болезни, тогда как в некоторых случаях она здесь является всего необходимее; других же мер, кроме наложения опеки, для охранения имущества в Англии не существует. Кроме того, в течение всего периода, пока тянется дело, управление имуществом находится в забросе, и нередко встречаются затруднения в удовлетворении самых необходимых потребностей больного. Далее указывалось на то, что централизация того учреждения, с которым связывается наложение опеки, не представляет такой настоятельной необходимости; неправоспособность больного гораздо проще и с меньшими издержками может быть установлена местным судом, ближайшим к местопребыванию больного, между тем как теперь мастер в каждом случае должен отправляться из Лондона в самые отдаленные углы и принимать личное участие при производстве освидетельствования. Наконец, находят, что сумма, уплачиваемая больными на содержание этого центрального учреждения, причем в среднем на долю каждого больного приходится в год от 500 до 600 франков, представляется слишком большой в сравнении с тем числом больных, которые находятся в его ведении. Поэтому спрашивают, следует ли поддерживать то разделение, которое существует, между 1000 больных канцлерства и 75 000 больных, о которых заботится государство посредством бюро комиссионеров, и не следует ли слить воедино эти два различные учреждения, функции которых очень близко соприкасаются друг с другом?

4

Одною из существенных особенностей французского гражданского свода является то, что он различает две группы душевнобольных: 1) тех, которые совершенно лишены рассудка и не способны ни заботиться о своей личности, ни управлять своим имуществом; их закон лишает всех гражданских прав; и 2) тех слабых умом (faibles d’esprit), которые не настолько больны, чтобы быть лишенными всех гражданских прав, и не настолько здоровы, чтобы пользоваться всеми правами без ограничения. Первые, подлежащие опеке или интердикции, получают опекуна, который заботится как о личности больного так и о его имуществе, вторые, способные совершать сами некоторые акты, получают судебного советника (conseil judiciaire), без личного содействия которого они не могут «вести тяжбы, совершать мировые сделки, делать займы, получать капиталы или выдавать в их получении расписки, продавать или закладывать недвижимые имения». Интердикция равняется гражданской смерти, так как она передает как самого больного, так и его имущество в полное распоряжение другого лица. Назначение судебного советника или полуинтердикция не имеет никакого отношения к личности больного и имеет своею целью только охранение его имущества; помимо слабых умом эта мера применяется также к расточителям.

По статье 489 code civil «всякий совершеннолетний, который находится в постоянном (habituel) состоянии безумия, сумасшествия (по терминологии нашего закона) или неистовства (imbécilité, démence ou fureur), должен быть подвергнуть интердикции, даже когда это состояние представляет светлые промежутки». Таким образом, необходимым условием для признания интердикции является, чтобы умственное расстройство было постоянным или привычным состоянием; временные и скоро преходящие расстройства не могут служить поводом к назначению опеки. Категорически выраженная в этой статье обязательность интердикции (doit être interdit) значительно ослабляется последующими статьями, определяющими тех лиц, которым предоставлено право требовать назначения интердикции. Эти лица – родственники, близкие или дальние, супруги и прокурорская власть. Родственники и супруги не обязаны, а только имеют право ходатайствовать об интердикции. Прокурор в случаях безумия или сумасшествия не может возбуждать вопроса о наложении интердикции, если у больного есть родственники. Только при отсутствии родных он имеет право (но не обязанность) ходить об этом с ходатайством. Напротив, если болезнь проявляется в форме неистовства (fureur), прокурор должен во всех случаях начать процесс об интердикции, если даже этот вопрос и не возбуждается его родными. Никто, кроме упомянутых лиц, не может входить с заявлением об интердикции (напр., компаньон или кредитор, свояк и т. д.).

Заявление о назначении интердикции подается в гражданский суд первой инстанции; оно должно заключать письменное изложение тех фактов, на основании которых желают доказать психическое расстройство данного лица; к нему должны быть приложены документы, подтверждающее существование этих фактов, так же как поименованы свидетели, которых желают вызвать. Председатель суда сообщает об этом заявлении прокурору и назначает одного из судей для доклада. После выслушивания этого доклада и заключения прокурора суд, если найдет нужным, может отклонить заявление об интердикции; если же он признает, что изложенные факты достаточно важны, он предписывает созвать семейный совет, который должен представить свое мнение о состоянии умственных способностей лица, относительно которого заявлено требование об интердикции.

Семейный совет, в котором не должны принимать участия лица, возбудившие вопрос об интердикции, может, если найдет это нужным, лично допросить подлежащего интердикции, так же как потребовать дополнительных сведений от лица, подавшего заявление. По получении отзыва от семейного совета закон предписывает произвести больному допрос в присутствии прокурора при закрытых дверях.

Если, однако, суд на основании мнения семейного совета признает, что заявление об интердикции неосновательно, он может отклонить его, не делая допроса. Если же, по мнению совета, существуют основательные доводы к признанию интердикции, то допрос необходимо должен быть сделан, причем заявление об интердикции и мнение совета сообщаются лицу, подлежащему интердикции (или ответчику), так как закон желает, чтобы последний мог явиться на суд во всеоружии и мог дать свои объяснения на основании полного знакомства с делом. Таким образом, в сущности, семейный совет является первой инстанцией, решающей вопрос о душевной болезни. При этом врач не принимает никакого участия ни в определении состояния больного, ни в обсуждении шансов на его излечение, оценка этих вопросов предоставляется людям часто совершенно необразованным; поэтому, по замечанию французских психиатров, первая инстанция, через которую проходит вопрос об интердикции, лишена того элемента, который один только и мог бы придать ей действительное значение.

Закон не указывает, какого характера и свойства должны быть вопросы, предлагаемые больному на суде; юристы придерживаются того мнения, что эти вопросы должны касаться лишь обыденной жизни, а никак не отвлеченных или спекулятивных предметов, религиозных, научных или политических. Но это, как замечает Legrand du Saulle, конечно, лишь общее положение, которое не всегда может быть применимо: если, напр., бред больного связан с политическими вопросами, то они и должны обратить на себя особенное внимание. Исследование больного законом предоставлено исключительно суду, но на практике суд поручает иногда произвести предварительное исследование больного одному или нескольким врачам. Нельзя, конечно, не согласиться с мнением французских психиатров, что отсутствие в законе указания на обязательное участие экспертизы составляет очень большой недостаток и что во всех случаях суд должен прибегать в этом вопросе к помощи компетентных врачей.

По сути первого допроса суд может, если найдет нужным, назначить один или несколько новых. Он может также до окончательного решения назначить временного администратора для попечения над личностью и имуществом, который может принимать все не требующие отлагательства и необходимые меры.

Наконец, самое решение постановляется судом по выслушании сторон, если интересы ответчика защищаются адвокатом, в публичном заседании. Суд может или наложить интердикцию, или совсем отклонить ее, или же постановить среднюю меру, назначив судебного советника. Решение суда подлежит апелляции. Для придания возможно большей гласности при учреждении интердикции или назначении судебного совета французский кодекс, не ограничиваясь предписанием, чтобы постановление суда делалось в публичном заседании, требует, кроме того, чтобы решение о наложении интердикции или назначении судебного совета было вписано в течении 10 дней на таблицы, которые должны быть вывешены в зале заседания и в помещениях нотариусов. Это объявление имеет целью предупредить, что подвергнутый интердикции не способен сам вести свои дела и что все акты, которые он мог бы совершить, не имеют юридического значения. Это объявление должно быть сделано, если бы даже на решение была подана апелляция.

Положение подвергнутого интердикции по отношению к личности и имуществу сравнено с положением малолетнего (art. 509). Интердикция или назначение судебного совета входят в силу со дня состоявшегося о том судебного приговора. Все акты, совершенные после этого лицом, подвергнутым интердикции, не имеют юридического значения (sont nuls de droit, art. 502). Акты, совершенные во время, предшествовавшее интердикции, могут быть уничтожены, если причина, вызвавшая интердикцию, существовала явным образом и во время совершения этих актов (art. 503). Чрезвычайно важное значение имеет статья (art. 504), в силу которой «после смерти лица акты, им совершенные, не могут быть оспариваемы по причине его душевной болезни (démence), если интердикция не была назначена или не было заявлено об ее назначении до смерти этого лица, за исключением случаев, когда душевное расстройство с очевидностью вытекает из самого оспариваемого акта». Французские комментаторы кодекса объясняют предписанное законом запрещение оспаривать акты душевнобольных, не подвергнутых интердикции, следующими мотивами: лицо, акты которого оспариваются, не может быть допрошено, и потому вопрос о его правоспособности не может быть решен с достоверностью. Этот мотив не представляется, однако, наиболее существенным, так как закон предоставляет право оспаривать акты и в том случае, если только было заявлено ходатайство о наложении интердикции, но она не была еще назначена, и подлежащее интердикции лицо не было допрошено. Другой мотив состоит в том, что наследники, оспаривающие тот или другой акт вследствие того, что совершившее их лицо находилось в привычном состоянии душевной болезни, должны были сделать заявление об интердикции данного лица; не исполнив этого, они сделали ошибку и должны нести наказание за свою небрежность. Наконец, третьи указывают, что единственною целью законодателя было устранить излишние тяжбы, которые легко могут возникнуть со стороны наследников, недовольных тем или другим распоряжением умершего; поэтому закон и не допускает другого доказательства душевного расстройства, кроме того, которое вытекает из самого акта.

Снятие опеки совершается по исполнении тех же формальностей, которые требуются при ее назначении, т. е. для этого необходимы: 1) заявление председателю суда, 2) сообщение прокурорской власти и назначение докладчика; 3) доклад судьи и заключение прокурора; 4) мнение семейного совета о состоянии подопечного; 5) допрос его в зале заседания и 6) постановление приговора в публичном заседании.

Те же формальности требуются и при назначении судебного совета, так же как и при отмене его.

Как уже упомянуто, до окончательного решения дела об интердикции суд для охранения имущественных интересов может назначить временного администратора (administrateur provisoire). По ныне действующему законодательству о душевнобольных (закон 1838 года) такой же временный администратор назначается для каждого лица, помещенного в общественное заведение. Что касается до лиц, помещенных в частные заведения, то они получают временного администратора лишь после подачи об этом заявления. Новый проект французского законодательства уничтожает это различие и требует обязательного назначения временного администратора для каждого больного, помещенного как в общественное, так и в частное заведение. Благодаря этому во Франции – в противоположность тому, что существует в Англии, – имущественные интересы почти всех душевнобольных находятся под охраною закона – независимо от учреждения интердикции или назначения судебного советника.

Постановления Наполеонова кодекса, помимо того влияния, которое сказалось на законодательствах других стран, для нас имеют тем большее значение, что на них основаны законоположения, действующие в царстве Польском.

Гражданское уложение Итальянского королевства 1865 года очень близко к французскому кодексу и по отношению к данному вопросу представляет почти аналогичные постановления.

В Германии с 1879 года введено новое гражданское судопроизводство (Civil-Processordnung fur das deutsche Reich), по которому дела о назначении опеки переданы в ведение мирового суда (Amtsgericht). Право подавать заявление о наложении опеки принадлежит родственникам, супругам, опекунам и прокурорской власти; прокурор может возбудить этот вопрос во всех случаях, в которых найдет это нужным. В письменном заявлении, поданном в суд, должны быть приведены факты и доказательства, на основании которых возбуждается дело; мировой судья может, кроме того, потребовать представления медицинского свидетельства. Исследуемому лицу производится затем судьею допрос при участии одного или нескольких врачей-экспертов. Но этого допроса судья может и не производить, если найдет его трудновыполнимым, излишним или же могущим принести вред для состояния здоровья исследуемого. Во всяком случае, до постановления приговора судья обязан выслушать мнение одного или нескольких экспертов, причем от врача требуется лишь доказательство умственного расстройства вообще, а не определение той или другой категории его, как это существовало, напр., в Пруссии раньше. Если судья признает больного нуждающимся в стороннем попечении, он сообщает об этом опекунскому управлению, которое и выполняет его решение на основании существующих постановлении в устава об опеке. Кроме полной опеки может быть назначена неполная в виде попечительства, причем попечитель касается только определенной сферы отношений. Приговор суда может быть обжалован. При отмене опеки соблюдается тот же формальный порядок, как и при ее наложении.

В Австрии назначение и отмена опеки также подлежит ведению местного (окружного) суда с обязательным участием врачей-экспертов, которые должны подвести существующую в каждом случае болезнь под рубрику сумасшествия или безумия (по терминологии нашего закона).

Итак, во всех рассмотренных нами законодательствах дела о назначении опеки над душевнобольными подлежат ведению суда. Только в одной Англии для этой цели существует особый специальный суд, с присяжными или без них; во всех же других государствах эти дела подлежат общим гражданским судам, причем дела эти рассматриваются от начала до конца судом одной и той же инстанции. Что касается до участия врачей, то некоторые законодательства делают его обязательным; если другие не упоминают о врачебной экспертизе, то ее тем не менее вводит практика. Врачи часто назначаются судом, который указываются сторонами, причем обыкновенно эти врачи принадлежат к лицам, специально занимающимся изучением душевных болезней.

5

По новому проекту, выработанному комиссией под председательством сенатора Любощинского, дела об освидетельствовании безумных и сумасшедших, как и в большинстве западноевропейских стран, подлежат ведению судебных установлений, именно подсудны окружным судам по местожительству больного. Окружный суд и решает все дело от начала до конца.

Очень большое значение имеет вопрос, кому принадлежит право возбуждать дело о назначении опеки. В Англии это право предоставлено не только родным, но каждому лицу, заинтересованному в законном признании психического расстройства, напр. кредиторам. Также каждый из членов бюро комиссионеров может обратиться к лорду-канцлеру с ходатайством о назначении опеки. В противоположность этому во Франции возбуждать вопрос об опеке могут лишь родные и прокурор. Прокурор, однако, может входить с ходатайством о назначении опеки только при отсутствии родных. И лишь в случаях, когда болезнь проявляется в форме неистовства, прокурор обязан во всех случаях начать процесс об интердикции, хотя бы против желания родных. Новый проект предоставляет возбуждать вопрос об освидетельствовании как родственникам, сословным управлениям и опекунам, так и лицам прокурорского надзора в очень широких размерах. Прокурор может возбуждать этот вопрос как по непосредственному усмотрению, так и по заявлениям частных лиц, полиции, мирового судьи, служебного начальства, а также начальства больницы, в которой больной находится. Как заявленья частных лиц, так и предложения прокурора должны сопровождаться изложением поводов к начатию дела, которые и рассматриваются в закрытом заседании суда. Суд при этом может потребовать дополнительных сведении от лиц, имеющих право принадлежать к родственному совету, так же как потребовать заключения врачей, и затем по выслушании заключения прокурора постановляет определение о допущении освидетельствования или о недопущении. В случае допущения дела председатель суда по совещании с врачами определяет время и место освидетельствования (на дому или в суде); срок наблюдения над больным должен продолжаться не долее полугода, однако суд может разрешить производить наблюдение и долее этого срока. Для наблюдения приглашаются врачи, преимущественно занимающиеся лечением душевных болезней, в случае надобности суд сносится по этому поводу с врачебным управлением. Вместе с назначением места и времени наблюдения председатель назначает больному также поверенного, если выбор такового нельзя предоставить самому страждущему. Этот поверенный допускается к больному для объяснения с ним, если больной находится в лечебнице, не иначе, однако, как по предварительному соглашению с управлением заведения и в присутствие врача, пользующего больного. Ко дню освидетельствования вызываются стороны и их поверенные, сословные депутаты, если это нужно, и эксперты производят наблюдение; эксперты должны представить письменное заключение о состоянии умственных способностей; в этом заключении должно быть выражено, признают ли они свидетельствуемого здравым, или безумным или сумасшедшим, или же считают необходимым продолжать наблюдение и испытание. Кроме этих врачей-экспертов, стороны могут приглашать и других врачей для присутствия при освидетельствовании. Самое освидетельствование производится в закрытом заседании суда. По выслушании письменного заключения врачей-экспертов и врачей, приглашенных сторонами, все присутствующие – прокурор, председатель и члены суда, лицо, по просьбе которого производится освидетельствование, поверенный свидетельствуемого и врачи – предлагают свидетельствуемому письменные или устные вопросы. Все происходившее записывается в протокол, и затем назначается день публичного заседания, где присутствуют те же лица, кроме свидетельствуемого. Здесь опять выслушиваются сначала письменные заключения врачей, а затем врачам предлагаются те или другие вопросы сторонами, прокурором и председателем; при этом заключение врачей-экспертов не может оспариваться на основании изустных замечаний тех врачей, которые приглашены сторонами. При сомнении или разногласии между экспертами суд может потребовать мнения врачей, состоящих при домах умалишенных, или других известных врачей-экспертов, а также обратиться к медицинскому факультету и медицинскому совету, или же назначить испытание или новое освидетельствование через других врачей, причем срок опять назначается не более полугода. После расспроса врачей, по выслушании заключения прокурора, суд постановляет решение о признании свидетельствуемого в здравом уме, или же безумным или сумасшедшим. Постановив решение о признании свидетельствуемого здоровым, суд немедленно делает распоряжение об освобождении его из больницы, если он в ней содержится. Если же свидетельствуемый признается больным, то об этом сообщается подлежащей опеке для учреждения опекунства над личностью и имуществом.

Решение суда может быть обжаловано со стороны самих освидетельствованных, их поверенных и всех, имеющих право возбуждать вопрос об освидетельствовании.

Представляя неизмеримые преимущества перед ныне действующею системою наложения опеки, новый проект тем не менее не лишен довольно крупных недостатков. Прежде всего, он удерживает старые официальные термины: безумие и сумасшествие, которые, как заявляет в объяснительной записке комиссия, обнимают все разнообразные виды психического расстройства, указываемые наукой. Я уже указывал на полную несостоятельность этих терминов в научном отношении и на недоразумения, которые вызываются применением их на практике. С ними можно примириться только как с условными терминами, в понимании которых необходимо предварительно согласиться; но если есть возможность обходиться без них, то лучше их совсем отбросить, как это и нашел необходимым сделать новый проект Уложения о наказаниях. Эти термины притом совершенно излишни, различение между безумием и сумасшествием не дает никакого практического результата, а потому ничем и не оправдывается; без всякого ущерба эти термины могут быть откинуты и заменены более общим названием, как, напр., душевная болезнь, психическое расстройство и т. п.; конечно, никакой нет надобности, чтобы какое-либо из этих названий сделалось официально признанным, так как все они между собою равнозначащие, и официальное признание того или другого из них на практике опять повело бы к недоразумениям.

Проект предоставляет очень широкое право вмешательства для возбуждения вопроса об опеке лицам прокурорского надзора, как по их личному усмотрению, так и по полученным ими заявлениям от различных лиц и учреждений. Это вмешательство едва ли может быть признано желательным и правильным. Припомним те ограничения, которые в этом отношении делает французский кодекс, представляя прокурору право вмешиваться только при отсутствии родственников и лишь в случаях неистовства вменяя ему такое вмешательство в обязанность. Очевидно, составители проекта руководились тою благою целью, чтобы возможно большее число больных как по отношению к их личности, так и имуществу было поставлено под охрану и покровительство закона. Но это покровительство должно выражаться не в назначении опеки, а в общем упорядочении дела призрения душевнобольных, которое с наложением опеки не имеет ничего общего. Вообще составители проекта, по-видимому, недостаточно уяснили себе цель и задачу наложения опеки.

Было бы странно, конечно, возлагать на учреждение, от которого зависит наложение опеки, решение каких-либо других вопросов, кроме непосредственно подлежащего его рассмотрению, т. е. вопроса, необходимо ли над данным лицом назначение опеки или нет. Между тем центр тяжести представленного проекта лежит в решении не этого необходимого и единственно подлежащего обсуждению вопроса, а в признании человека здоровым или больным. Врачи должны засвидетельствовать, считают ли они человека здравым, или безумным или сумасшедшим; суд также постановляет решение о признании освидетельствованного в здравом уме или о признании его безумным или сумасшедшим. Такая постановка вопроса покоится на двух совершенно ложных положениях: 1) что между душевным здоровьем и душевной болезнью существует резкая, вполне определенная граница – жаль только, что составители проекта не указали ее, и 2) что всякое психическое расстройство, – а ведь безумие и сумасшествие, по словам составителей проекта, обнимают все разнообразные виды психического расстройства, указываемые наукою, – что всякое психическое расстройство должно вести за собою наложение опеки.

Оба эти положения, однако, совершенно неверны, и чтобы выйти из поставленной затруднительной дилеммы – признать ли человека здравым или подвергнуть его опеке, – врачам и судьям пришлось бы прибегать к различного рода уловкам и нередко кривить своею совестью. Допустим, что врачи и суд свидетельствуют неврастеника, который вследствие медленности процесса представления не способен к усиленной умственной работе, вследствие усиленной впечатлительности стал раздражительным и слезливым, вместе с тем у него существуют навязчивые идеи – он, напр., не может пройти мимо дома, не сосчитав его окон, или не может лечь спать, не убедившись десяток раз, заперты ли двери и окна. Несомненно, это человек психически расстроенный. Как же должны отнестись к нему врачи и судьи? Они должны или признать его здоровым, несмотря на то, что имеют дело с одним из видов психического расстройства, указываемых наукою, или же, если не захотят противоречить выводам науки, должны подвергнуть его опеке. Между тем это может быть человек, несомненно, больной, очень страдающий и даже неизлечимый, но тем не менее совершенно не нуждающийся в наложении опеки.

Эта грубая ошибка основного положения нового проекта, ставящего своею целью признание или умственного здоровья, или психического расстройства, наиболее наглядным образом выражается в том более чем странном постановлении, что признание освидетельствованного в здравом уме немедленно вызывает распоряжение об освобождении его из больницы, если он в ней содержится. Таким образом, суду предоставляется не только решать вопрос о здоровье или болезни, «раздавать людям патенты на здравый ум», как выражается Л. Слонимский, но ему вменяется в обязанность предрешать вопрос чисто медицинский – нуждается ли человек в лечении или нет; мало того, ему вменяется в обязанность препятствовать этому лечению, если им выдан патент на здоровье. Наш предположенный неврастеник был бы в самом печальном положении: или бы он был признан сумасшедшим и обречен на гражданскую смерть, или бы он был признан здравым и вместе с этим должен был бы выйти из больницы, хотя бы сознавал всю пользу лечения и желал там остаться. Если составители проекта имели в виду возможность неправильного помещения в больницу и желали устранить могущие быть злоупотребления – то это цель, несомненно, симпатичная, но опять не имеющая никакого отношения к вопросу о наложении опеки. При допущении широкого вмешательства прокуратуры в дело о возбуждении опеки трудно даже предвидеть границы, где могло бы остановиться на практике это законное препятствование для лечения душевных болезней в специальных заведениях: в конце концов там должны остаться исключительно признанные безумными или сумасшедшими – и это будет лишь дальнейшее логическое развитие того странного положения, лежащего в основе нового проекта, что суд должен решать вопрос об умственном здоровье и необходимости лечения, причем прокурор всегда может возбудить этот вопрос по своему усмотрению или по заявлениям частных лиц.

Нельзя не отметить также, что новый проект устанавливает слишком длинные сроки для наблюдения и испытания, отчего вся процедура должна затягиваться при каком-либо сомнении на год и более. А так как у нас наложение опеки представляет единственную меру для охранения имущества, то, очевидно, она может найти себе применение лишь для случаев неизлечимых; при острых же заболеваниях человек успеет выздороветь прежде, чем будет сделано постановление о наложении опеки. Но на этом неудобстве я не особенно настаиваю, так как, по моему убежденно, опека если и имеет место, то исключительно при хронических заболеваниях, в которых уже потеряна надежда на выздоровление. При острых же заболеваниях должны приниматься временные охранительные меры, главные условия которых – простота и скорость выполнения. Но, во всяком случае, и для хронических больных годовые сроки наблюдения при наложении опеки нельзя признать желательными.

Проект не лишен и других, более мелких недостатков, общих ему с законодательствами других государств и заимствованных оттуда без всякой критической поверки. Сюда относятся назначение больному поверенного, торжественная обстановка освидетельствования, участие в вопросах, предлагаемых исследуемому лицу, всего состава многолюдного присутствия, публичность окончательного заседания и, наконец, сообщение больному о состоявшемся постановлении (последнее неизбежно вытекает из того, что освидетельствованным предоставлено право самим подавать жалобы на решение суда).

Наконец, новый проект совершенно упускает из виду, что помимо полной опеки, лишающей больного всех гражданских прав, должна существовать, подобно тому как это принято французским законодательством, еще неполная опека в виде судебного попечительства. При этом все акты, совершаемые больным, должны признаваться действительными только в том случай, если они удостоверены подписью утвержденного судом попечителя. Такая форма судебного попечительства особенно необходима по отношению к лицам, страдающим не очень резко выраженными формами врожденного или приобретенного слабоумия (полиневритические психозы с характерным для них расстройством памяти, некоторые виды старческого слабоумия, органические поражения мозга с афазией или без нее и т. п.), но она, конечно, может найти себе применение и в других случаях душевного заболевания.

Что представляет действительную ценность в новом проекте – это попытка установить правильное отношение со стороны суда к заключению экспертов. При разногласии между мнениями врачей или сомнении в правильности их заключения суд не сам решает вопрос, а передает его на рассмотрение знающих и опытных лиц. Это громадный шаг вперед в сравнении с предписанною в настоящее время оценкою заключения экспертов по внутреннему убеждению суда.

Чрезвычайно ценным является также и то, что суд до решения по существу может, если найдет это нужным, принять временные меры для охранения личности и имущества подлежащего освидетельствованию; такие же временные охранительные меры, и помимо освидетельствования, принимаются мировыми судьями, а где их нет, полицией, во всех случаях, где есть основательный повод подозревать кого-либо в безумии или сумасшествии. Этим новый проект дает хоть некоторый почин к общей организации призрения всех душевнобольных.

Эта форма судебного попечительства не должна быть смешиваема с теми временными охранительными мерами, которые должны применяться ко всем больным, как неизлечимым, так и излечимым, непосредственно вслед за их заболеванием.