Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Кремниевая долина и связанные с ней достижения в сфере технологий стали символом американской инновационности и предприимчивости. Такие масштабные фигуры, как Стив Джобс и Марк Цукерберг, предложили всему миру продукты, которые пришлись потребителям по вкусу и которые невероятно улучшили нашу связь друг с другом. Intel выпускает чипы, позволяющие вещам «думать» — то есть делать вычисления — быстрее, чем лучшие умы в мире. Искусственный интеллект теперь может превзойти людей не только в сравнительно простых играх вроде шахмат, но и в таких сложных, как го, где возможных ходов больше, чем атомов во вселенной. Билл Гейтс, пожалуй, лучше других демонстрирует идеалы американского духа — накопив состояние, оцениваемое в $135 млрд он стал жертвовать крупные суммы на борьбу с болезнями по всему свету и улучшение образования в Соединенных Штатах.
Вместе с тем, несмотря на все эти достоинства, у прогресса в сфере технологий есть и темная сторона. Он рождает совершенно законные опасения, связанные с сокращением числа рабочих мест. Помимо прочего, новые отрасли открывают простор для злоупотреблений, варьирующих от использования рыночной власти до нарушения тайны личной жизни и политических манипуляций.
Будущее рынка труда вызывает у нас серьезное беспокойство. В XX в. мы создавали машины, которые были сильнее людей. Теперь появилась возможность сделать машины, которые будут выполнять монотонную работу более эффективно, чем люди. Искусственный интеллект представляет еще большую угрозу для людей. Могут появиться машины, которые не только выполняют запрограммированные действия быстрее людей, но и обучаются лучше их, по крайней мере в определенных областях.
Таким образом, машины могут превосходить людей на многих рабочих местах. Не исключено, что повышение уровня образования и улучшение профессиональной подготовки работников для многих даст лишь временный эффект, поскольку компьютеры уже заменяют, например, рентгенологов, которых не спасает даже диплом врача. Как ожидается, через несколько лет беспилотные легковые и грузовые автомобили вытеснят водителей. Если это действительно произойдет, то возникнет очень серьезная проблема, поскольку в сфере транспорта сейчас работает много мужчин со средним или неполным средним образованием.
Есть опасение, что эти замещающие живой труд машины приведут к снижению уровня оплаты труда, особенно у низкоквалифицированных работников, и усилят безработицу. Естественным ответом является повышение квалификации работников. Однако во многих областях этого недостаточно: с искусственным интеллектом роботы могут осваивать сложные задачи быстрее и работать лучше, чем даже высокообразованные люди.
Некоторые говорят, что беспокоиться не о чем — посмотрите на прошлое. Рынки всегда создавали рабочие места по мере реструктуризации экономики. Вдобавок такие технооптимисты заявляют, что темпы изменений преувеличиваются. В самом деле, изменений не видно даже в макроэкономических данных: производительность растет в последние годы значительно медленнее, чем в 1990-х гг. и в десятилетия после Второй мировой войны. Роберт Гордон из Северо-Западного университета в своей знаменитой книге «Взлет и падение роста в Америке: уровень жизни в США со времен Гражданской войны» утверждает, что темпы обновления фактически замедляются. Да, у нас есть Facebook и Google, но эти инновации меркнут на фоне вклада электричества или даже теплых туалетов и чистой воды в повышение уровня жизни и долголетия людей.
Прошлый опыт, однако, не всегда служит хорошей основой для предсказания будущего. Более чем полвека назад Джон фон Нейман, один из ведущих математиков середины XX в., предположил, что может существовать такая точка, где будет дешевле изготовить машину для замены человека, чем нанимать и обучать живого работника. Эти машины будут, в свою очередь, производиться другими машинами, способными обучаться тому, как это делать. Для фирм, принимающих решение об использовании машин вместо людей, будет иметь значение не только повышение производительности, но и относительная простота и дешевизна конструирования, изготовления и управления соответствующей машиной. Машины, например, не устроят забастовку. Отпадает необходимость держать отдел по работе с персоналом, который заботится о том, чтобы не было недовольных. У машин нет эмоций. Прогноз фон Неймана уже сбывается в определенных профессиях — как мы уже отмечали, машины могут быть эффективнее рентгенологов. Однако диапазон профессий, в которых исчезают рабочие места, может быстро расшириться с учетом темпов развития искусственного интеллекта в последние пять лет.
Некоторые достижения в сфере искусственного интеллекта, впрочем, приводят не к замене живого труда, а к повышению производительности людей. Их иногда называют системами интеллектуальной поддержки. Такие инновации могут повышать спрос на живой труд и уровень его оплаты. В прошлом значительная часть инноваций имела именно такой характер. Однако я не стал бы рассчитывать на продолжение такой тенденции. Не исключено, что старая проблема нехватки рабочих мест лишь обострится. Развитие технологий может пойти по пути, который в экономической литературе называют сопутствующей «поляризацией», когда в какой-то мере увеличивается спрос на очень, очень высокую квалификацию, а остальной рост занятости приходится на низкоквалифицированную работу с соответствующим низким уровнем оплаты труда.
Ситуацию вытеснения живого труда машинами и роста безработицы хорошо иллюстрирует выдуманная, но часто рассказываемая история о том, как руководители Ford Motor Company и профсоюза автопроизводителей осматривают цех нового завода, где основную часть работы выполняют роботы. «Ну и как вы будете собирать профсоюзные взносы с роботов? — поддевает профсоюзного деятеля руководитель Ford. — Вряд ли они вступят в ваш профсоюз». А руководитель профсоюза отвечает: «А как вы будете продавать свои автомобили роботам?»
Отсутствие работы ведет к отсутствию спроса, и экономика может (без активного вмешательства правительства) скатиться в состояние, которое называют вековым (долговременным) застоем. Как ни парадоксально, но технический прогресс способен принести экономические страдания вместо процветания, которое вроде бы должно приходить вместе с ним. Некоторые утверждают, что именно это происходило в Соединенных Штатах перед Великой депрессией. Быстрая модернизация сельского хозяйства привела к падению цен на ряд сырьевых товаров в годы, предшествовавшие Великой депрессии. В результате чистый доход фермерских хозяйств (доход за вычетом затрат) упал более чем на 70% в реальном выражении в период между 1929 и 1932 гг. Быстрое снижение дохода и сокращение состояния фермеров из-за падения стоимости сельскохозяйственных земель и домов повлекли за собой ряд серьезных последствий: безработные фермеры не могли позволить себе перебраться в города, а с падением доходов они работали все усерднее и производили больше, что давало обратный эффект и сбивало цены еще сильнее. Помимо прочего, из-за падения доходов они не могли покупать товары, производимые в городах, в частности автомобили. Как следствие, беды фермеров быстро перекинулись на города: падение доходов в городах означало снижение спроса на сельскохозяйственную продукцию, падение цен и ухудшение ситуации в фермерских хозяйствах. Экономика оказалась в порочном круге, из которого она выбралась лишь в результате Второй мировой войны, когда массированное вмешательство правительства — мобилизация всех сил — привело к миграции сельского населения в города и его переквалификации, что стало основой процветания в послевоенные годы.
Из этого следует, что внедрение инноваций при плохом управлении может приводить не к процветанию, а давать прямо противоположный эффект. Сегодня в результате развития экономической науки мы намного лучше знаем, как нужно управлять экономикой в процессе внедрения инновационных идей. Ключевым моментом является обеспечение полной занятости. Этого можно добиться с помощью фискальной политики (снижение налогов или увеличение расходов — расширение масштабов государственного инвестирования особенно эффективно стимулирует экономику), когда денежно-кредитная политика (понижение процентных ставок или расширение предложения кредитов) не помогает. И денежно-кредитная, и фискальная политика стимулирует совокупный спрос, а при наличии достаточных стимулов экономика всегда обеспечивает полную занятость.
Таким образом, сокращение числа рабочих мест из-за внедрения высоких технологий является политической проблемой. Слепая идеология, особенно в сочетании с никуда не годной политикой, может сделать предоставление ощутимых налоговых стимулов политически сложным. Мы это видели во время Великой рецессии. Федеральная резервная система опустила процентные ставки до нуля, однако этого не хватило для обеспечения полной занятости. А республиканцы и прочие фискальные ястребы отказались от предоставления необходимых налоговых стимулов. Их отказ особенно неприятен потому, что в то время правительство могло бы привлечь средства под отрицательную реальную процентную ставку (с учетом роста цен), а следовательно, момент был очень благоприятным для расширения государственных инвестиций, в которых отчаянно нуждалась страна.
Чрезмерное упование на денежно-кредитную политику связано с еще одной проблемой: при очень низкой стоимости капитала фирмам становится выгодно инвестировать в машины, заменяющие живой труд. Фирмам приходится решать, как распорядиться ограниченными инвестиционными ресурсами, и они концентрируют внимание на устранении факторов, с которыми связана наибольшая доля затрат. Когда Федеральная резервная система держит процентные ставки на низком уровне так долго, стоимость капитала по сравнению со стоимостью рабочей силы кажется особенно низкой, поэтому неудивительно, что главным становится сокращение затрат на рабочую силу. Спрос на живой труд, который и без того недостаточен для обеспечения полной занятости, падает еще больше.
Даже обеспечение полной занятости может оказаться для нас недостаточным. Если машины будут заменять живой труд, то, по определению, спрос на рабочие руки при любой зарплате снизится, а значит, для обеспечения полной занятости в экономике уровень оплаты труда должен упасть. Это просто прямое следствие закона спроса и предложения. Таким образом, без вмешательства правительства крупные секторы экономики столкнутся с еще большими трудностями.
Конечно, в принципе, технический прогресс должен всех нас делать богаче так же, как и глобализация. Размер национального пирога увеличивается; всего становится больше; поэтому каждый получает более крупный кусок. Однако при замене живого труда машинами это не произойдет само по себе: снижение спроса на рабочие руки, особенно на неквалифицированные, приведет к падению уровня оплаты труда, так что доход работников уменьшится даже несмотря на рост национального дохода. Экономика просачивания благ здесь не работает точно так же, как она не работает в случае глобализации.
Правительство, впрочем, может позаботиться о том, чтобы все или как минимум большинство людей стали богаче. Для этого нужно реализовать хотя бы четыре политические инициативы: (1) добиться, чтобы правила экономической игры были более справедливыми, чтобы игра не была направлена против работников, а главное, чтобы крупные технологические компании не использовали новые технологии для усиления своей рыночной власти, как будет показано дальше в этой главе. Укрепление переговорной позиции работников и ослабление монопольной власти фирм приведет к повышению эффективности экономики и равенства; (2) сформулировать право интеллектуальной собственности так, чтобы плоды изобретений и открытий, в основе большинства которых лежат фундаментальные исследования, финансируемые правительством, распространялись более широко; (3) установить прогрессивное налогообложение и принять политику в сфере расходов, чтобы более эффективно перераспределять доход.
Наконец, (4) нам нужно признать необходимость участия правительства в процессе преобразования производственной экономики в экономику услуг. Такое изменение сродни структурной перестройке, которая произошла столетие назад, когда сельскохозяйственная экономика превратилась в индустриальную. В нынешней структурной трансформации правительству, возможно, придется сделать еще больше, чем в прошлой, поскольку во многих быстро растущих секторах услуг, вроде здравоохранения и образования, государственное финансирование по понятным причинам играет центральную роль. Если правительство, например, наймет больше работников для ухода за престарелыми, больными и инвалидами, а также для обучения нашей молодежи, и предложит им приличную зарплату, это приведет к повышению уровня оплаты труда по всей экономике. Если мы, в обобщенном смысле, ценим наших детей, наших больных и престарелых, то вряд ли будем возражать против увеличения расходов на них. Чтобы, например, улучшить образование детей, требуется больше учителей с хорошей зарплатой. Более высокая зарплата привлечет более квалифицированных специалистов в сферу образования. Это потребует увеличения налоговых поступлений — однако более значительный национальный пирог, повышение дохода, обусловленное техническим прогрессом, позволит сделать это без ущерба для наших капиталистов и новаторов, которые будут жить лучше, чем сегодня.
Короче говоря, с безработицей, снижением уровня оплаты труда и ухудшением положения работников в результате технического прогресса можно легко справиться, если, конечно, у нас хватит политической воли сделать это. О том, как лучше подойти к этому, мы поговорим в части II этой книги.
В предыдущих главах говорилось об усилении рыночной власти во многих секторах экономики и о том, что именно с этим можно связать низкую эффективность экономики в целом и рост неравенства. Такие проблемы и их последствия особенно ярко выражены в новых технологических отраслях по причинам, которые объяснялись в главе 3.
Большие данные — обширная информация, которую компании вроде Amazon, Google и Facebook могут получать по каждому человеку, — вместе с искусственным интеллектом порождают опасность еще большего усиления рыночной власти. Если фирма (такая, как Google, Facebook или Amazon) занимает сильную или даже доминирующую позицию в той сфере, где она может собирать данные, то она знает больше о потребителях, чем другие, при отсутствии обмена данными с ними. Апологеты больших данных настаивают на том, что они позволяют создавать продукты, которые лучше отвечают запросам потребителей и удовлетворяют их потребности. Помимо прочего есть надежда на то, что такая информация значительно облегчит переход к индивидуализированной медицинской помощи. Информационно-поисковые службы заявляют, что большие данные дают возможность более точно нацеливать рекламу и делать ее более полезной для получателей. Все это положительные аспекты больших данных. Однако доминирующие фирмы могут также использовать такие данные в сочетании с возможностями искусственного интеллекта для усиления своей рыночной власти и увеличения прибылей за счет клиентов.
Потенциальные последствия усиления рыночной власти новых технологических гигантов более масштабны и более разрушительны, чем все, что мы видели в XX в. Тогда рыночная власть таких компаний, как Swift, Standard Oil, American Tobacco, American Sugar Refining Company и US Steel, позволяла им поднимать цены на продукты, сталь, табак, сахар и нефть. Теперь же речь идет о значительно большем, чем просто цены.
Наличие у новых технологических гигантов рыночной власти проявляется особенно сильно, когда Facebook меняет свои алгоритмы, то есть формулы, определяющие, что видят люди и в каком порядке. Новый алгоритм может привести к быстрому падению популярности того или иного информационного агентства или создать, а потом ликвидировать новый способ доступа к широкой аудитории (например, сервис прямых видеотрансляций Facebook Live).
Рыночная власть технологических гигантов заслуживает пристального внимания со стороны антимонопольных органов, которые должны не просто применять свои стандартные инструменты, но и создавать новые для борьбы с инновационными методами усиления и использования влияния на рынке. Как мы уже говорили, минимум, что нужно сделать, — это отделить WhatsApp и Instagram от Facebook. Также необходимо ограничить простор для конфликтов интересов, подобных тому, что возникает, когда Google открывает онлайновый магазин, конкурирующий с теми, кто размещает свою рекламу на ее платформе.
Впрочем, практически наверняка нам придется пойти дальше и ограничить, например, доступ к данным и цели, в которых они могут использоваться. Далее я обрисую некоторые перспективные идеи.
Искусственный интеллект и большие данные, позволяющие фирмам определять, в какой мере каждый человек ценит те или иные продукты и, следовательно, готов платить, открывают простор для ценовой дискриминации, для взимания больше с тех клиентов, которые ценят продукт выше или имеют меньший выбор. Ценовая дискриминация не только несправедлива, она подрывает эффективность экономики: стандартная экономическая теория исходит из отсутствия дискриминационного ценообразования. Все платят одинаковую цену. Однако искусственный интеллект и большие данные позволяют сделать так, что разные люди будут платить по-разному.
Таким образом, искусственный интеллект и большие данные открывают технологическим фирмам путь к извлечению большей доли стоимости того, что общество создает для себя, ухудшая положение остальных — обычных потребителей. Товары повседневного спроса, например, позволяют судить о том, есть ли у людей, живущих в определенном районе, поблизости магазин, торгующий сходными продуктами. Если нет, то с них можно брать больше за интернет-заказы. Страховые компании знают районы, в которых живут их клиенты, и могут дифференцировать для них плату — не на основе риска, а пользуясь рыночной властью и возможностью запрашивать более высокую цену. На практике в обоих случаях (и продажи товаров повседневного спроса, и страхования) районами, где устанавливаются более высокие цены, оказываются в основном места проживания национальных меньшинств. Как результат, искусственный интеллект и большие данные становятся новыми инструментами расовой дискриминации.
Цифровая экономика XXI в. расширила возможности фирм выбирать тех, кого можно эксплуатировать тем или иным образом. Они могут теперь играть на людских слабостях. Искусственный интеллект, например, способен выявлять людей, предрасположенных к формированию зависимости, которые могут попасть в лапы казино, и подталкивать их к посещению Лас-Вегаса или ближайшего игорного заведения. Социолог Зейнеп Тюфекчи не упускает случая подчеркнуть, что так можно эксплуатировать любую нашу слабость, иррациональное желание купить новые туфли или сумочку, поехать в теплые края, и скармливать нам информацию, которая приведет к распылению доходов, преобладанию эмоционального «я» над рациональным. Исследование, выполненное лауреатом Нобелевской премии Ричардом Талером, описывает то, что можно назвать войной разных «я», которая происходит в головах многих людей. Новые технологии вмешиваются в эту войну и поддерживают наше второстепенное «я». Опасность заключается в том, что большие данные и искусственный интеллект позволяют фирмам получать почти идеальное представление о нашей внутренней динамике и подстраивать к ней свою практику с целью максимизации прибылей.
Большие данные неоценимы во многих областях исследования. Чем большим массивом данных располагает генетическая фирма, тем более точно она анализирует ДНК человека и выявляет определенные гены. Нацеленные на максимизацию прибыли фирмы, таким образом, стремятся собрать как можно больше данных о человеке — и при этом не допустить их распространения. В погоне за прибылью потерянные жизни представляют лишь форму побочных негативных последствий, как показывает приведенная ниже история. В 1990 г. началось осуществление грандиозной международной инициативы по расшифровке генетического кода человека, получившей известность как проект «Геном человека». Инициатива завершилась успешно — к 2003 г. задача была выполнена. Однако несколько частных фирм поняли: если продолжить гонку и воспользоваться результатами проекта, то можно получить патент на любой расшифрованный ген и фактически стать обладателем золотой жилы. Так, Myriad, фирма из штата Юта, получила патент на два гена, BRCA1 и BRCA2, и разработала тест для выявления их носителей. Это было очень ценное открытие, поскольку у женщин с такими генами высока вероятность развития рака груди. Myriad заломила чрезмерную цену на свой тест — $2500–4000, равную цене секвенирования целого генома. Это сделало тест недоступным для очень многих. И ладно бы недостаток заключался только в высокой цене, как и любые другие тесты, тест Myriad был далек от идеала. Тем временем ученые из Йельского университета разработали более точный тест, который к тому же оказался намного дешевле. Myriad, как «владелец» патента, отказалась предоставить им право использовать свой тест. Причиной была не только потеря прибыли, но и нежелание делиться данными. Конец у этой истории был счастливым: Ассоциация молекулярной патологии подала иск против Myriad и стала добиваться отмены патентования природных генов. Во время громкого судебного процесса 13 июня 2013 г. Верховный суд США единогласно согласился с доводами ассоциации. После этого цены на тест упали, а его качество выросло — удивительное свидетельство негативного влияния патентов на инновации.
Для эксплуатации такого рода фирмам необходим огромный объем данных о каждом из нас, а это уже вторжение в частную жизнь. Некоторые говорят, что потеря неприкосновенности частной жизни представляет угрозу только для тех, кто занимается чем-то предосудительным. Это заблуждение. Любой обладатель большого набора данных о ком-то еще может представить информацию так, что она как минимум будет ставить под сомнение репутацию. Диктаторам и авторитарным правителям давно известна сила информации. Не случайно главной задачей секретных служб от Штази в Восточной Германии до тайной полиции в Сирии всегда был сбор детальных досье на всех, кто имеет отношение к политике. Для этого создавалась обширная сеть осведомителей. Большие данные и информационные технологии позволяют и фирмам, и правительствам легко создавать такие полные электронные досье, о которых Штази даже мечтать не могло. Они значительно повышают потенциал превращения авторитарного правительства в тоталитарное.
Некоторых успокаивает то, что большими данными располагает не государство, что они находятся в частных руках, то есть в руках Google, Facebook и Amazon. Обо мне этого сказать нельзя. Когда дело доходит до проблем кибербезопасности, граница между государственным и частным становится не очень отчетливой. Откровения Эдварда Сноудена говорят о том, что государство уже собрало огромный объем данных о нас, и довольно ясно показывают, что любые данные, находящиеся в распоряжении частных фирм, могут легко стать доступными для Агентства национальной безопасности. А информация о том, как Facebook использует некоторые свои данные, передает их другим (например, компании Cambridge Analytica) и обеспечивает защиту, тоже не добавляет нам спокойствия.
Известный роман Джорджа Оруэлла «1984» и более свежая книга Дэйва Эггерса «Сфера» ярко описывают, как тоталитарное правительство может контролировать нас, — большие данные расширяют возможности контроля так, что Оруэллу и не снилось.
Короче говоря, потеря неприкосновенности частной жизни должна сильно беспокоить нас. Личная информация — это вопрос власти. Компании, владеющие большими данными, прекрасно понимают это, а вот ясно ли это тем, на чью неприкосновенность покушаются, большой вопрос.
Такой властью можно пользоваться, а также злоупотреблять ею по-разному. Те, у кого есть доступ к огромным массивам информации, вроде компаний Facebook, Amazon и Google, могут, как мы уже отмечали, использовать информационное преимущество для усиления рыночной позиции в основной сфере и распространения своей рыночной власти на другие области. Огромное преимущество, которое дает владение информацией, еще больше затрудняет и даже делает невозможным выход новичков на рынок. И экономическая теория, и история говорят о том, что у окопавшегося монополиста меньше стимулов к обновлению. Он тратит силы на усиление своей рыночной власти, а не на поиск путей более качественного обслуживания других.
Еще больше беспокоит использование данных для политических манипуляций, причем не Россией во время выборов в США, а компанией Facebook.
Наличие огромных массивов данных в руках сравнительно небольшого числа фирм имеет серьезные социальные последствия для рыночной власти, личной информации и безопасности. Они должны не на шутку беспокоить нас. При выработке моделей реагирования на них правительство может играть разные роли, например устанавливать право собственности на данные и регулировать порядок их использования.
Европа уже предприняла первые шаги в этом направлении. Конечно, технологические гиганты говорят, что европейские чиновники вводят подобные меры из-за антиамериканских настроений. Это, однако, не так. Европа идет на это потому, что ее законодательство требует поддержания конкуренции на рынке, и потому, что там существует здоровое беспокойство в отношении неприкосновенности частной жизни. Соединенные Штаты не торопятся следовать ее примеру в немалой мере из-за политического влияния технологических гигантов.
Одна группа предложений по ограничению и рыночной власти, и злоупотреблений со стороны нынешних технологических гигантов предусматривает передачу права собственности на личные данные самим людям. Как результат, любая фирма, желающая использовать такие данные, сможет сделать это за определенную цену, а у человека появится возможность запретить их использование в целях эксплуатации. Это означает также, что как минимум часть стоимости данных будет поступать в распоряжение человека, а не технологических фирм. Попытки предоставить человеку частичный контроль над его собственными данными уже предпринимаются — в Европе люди должны в явном виде давать Google разрешение на использование своих данных. Сторонники свободного рынка поддерживают такое решение — предоставить человеку самому принимать решение. В результате некоторым интернет-компаниям приходится предоставлять небольшую скидку людям, которые позволяют им использовать свои данные, и многие клиенты соглашаются на это. Глава одной компании с гордостью поведал мне, как дешево им удается получить данные, которые имеют очень большую ценность для бизнеса и успешно монетизируются.
Некоторые соглашаются с этим. Пусть человек сам решает, предоставлять другим свои данные или нет. Однако есть немало областей, где мы, как общество, не позволяем людям свободно принимать решения. Существуют ситуации, в которых мы запрещаем людям действовать во вред себе, например участвовать в финансовых пирамидах или продавать свои органы. Это относится и к данным, причем в еще большей мере, поскольку данные одного человека в сочетании с данными других людей могут расширять возможности фирм по эксплуатации всех без исключения в экономике. Людям трудно себе представить, что делают или могут сделать с их данными, особенно когда они попадают в дурные руки. Люди не знают, в достаточной ли мере компании, получившие данные, обеспечивают их защиту. Большинство даже понятия не имеет о существовании ответственности за утечку данных. В американской судебной системе, учитывая ее небеспристрастность, чтобы добиться справедливости, нужно как минимум иметь кучу денег. Скандал с фирмой Equifax наглядно демонстрирует нечестность нашего корпоративного сектора. Эта фирма, собиравшая данные о людях, как правило без их согласия, допустила массированную утечку данных в 2017 г. — одним махом у нее была украдена информация о 150 млн американцев. Так вот, она не только не обеспечила защиту данных, но и попыталась впоследствии даже заработать на этом нарушении, заставляя людей подписывать отказ от права узнать, разглашены их данные или нет.
Регулирование использования данных фирмами может принимать разные формы. Мягкое регулирование ограничивается требованием обеспечить прозрачность и анализом того, что фирма раскрывает, и ее политики безопасности. Более жесткое регулирование предусматривает надзор и запрещает определенные формы использования данных, а также их продажу. Например, можно как минимум извещать людей о том, что делают с их данными. Можно ограничивать объединение («агломерацию») наборов данных с учетом того, что, например, вторжение в личную жизнь и эксплуатация людей усиливаются по мере накопления данных. От людей можно требовать «осознанного согласия» на использование их данных. Проблема здесь заключается в определении того, что это означает, и в обеспечении уважения намерений человека. Многих шокирует широкое использование их данных в Facebook, хотя они размещались там в расчете на высокий уровень конфиденциальности.
Правительство может пойти еще дальше и установить минимально допустимую цену в качестве компенсации за использование фирмами персональных данных или даже запретить компаниям хранить такие данные дольше, чем необходимо для осуществления транзакции, в которой они используются.
Можно разработать процедуру проверки, в соответствии с которой фирмы, имеющие большие массивы данных о людях, будут раскрывать перед группой экспертов характер использования информации. С учетом богатой истории непорядочности некоторых технологических гигантов необходимо установить серьезное наказание за любой обман.
В числе дальнейших шагов можно установить налог на использование или хранение данных. (Технологии, которые позволяют собирать, хранить и использовать массивы данных, также позволяют довольно легко ввести налогообложение.) Мы можем потребовать, чтобы данные хранились только в обобщенной форме, без индивидуальных идентификаторов (обезличенные данные). Это позволит исследователям получать информацию о моделях поведения, но не о целевых потребителях.
Можно пойти и еще дальше — считать данные общественным благом и требовать, чтобы вся накопленная информация (как обработанная, так и необработанная) была общедоступна. Это уменьшит возможности существующих технологических гигантов по использованию данных для усиления их монопольной власти. В этом случае, однако, возникает проблема. Контроль небольшого числа крупных технологических компаний над большими данными усиливает их рыночную власть. Но если мы захотим лишить их этой власти, сделав данные общедоступными, то получим еще более крупный общий массив данных. Чем больше общий массив, тем сильнее страдает неприкосновенность частной жизни и расширяются возможности эксплуатации, поскольку участники рынка будут конкурировать друг с другом за извлечение стоимости из информации, а значит, использовать свои преимущества перед потребителями, как говорилось выше. Это открывает простор для еще большего злоупотребления данными и практически наверняка потребует ограничения использования и агломерации данных.
Еще больше, чем потенциальные угрозы нашей экономике и неприкосновенности частной жизни, беспокоит угроза демократии, связанная с новыми технологиями. Новые технологии — это обоюдоострый меч. Их сторонники акцентируют внимание на положительной стороне: создании более широкого публичного пространства, в котором будет слышен голос каждого. Однако уже просматривается и значительно более мрачная сторона — например, неоднократное вмешательство России в демократические выборы, по всей видимости, с тем, чтобы подорвать уверенность в западной демократии. Новые технологии могут использоваться для манипулирования, причем не только с целью повышения прибылей, но и с целью насаждения одних взглядов и дискредитации других. Те, у кого больше денег, располагают более значительными возможностями в этой сфере — семейство Роберта Мерсера и другие основатели фирмы Cambridge Analytica в своей скрытной и провокационной попытке манипулировать выборами 2016 г. наглядно показали, как это делается. Таким образом, новые технологии открывают новые пути использования власти и денег для получения еще большей власти и еще больших денег.
Была предложена масса реформ, но ни одна из них не дает нужного результата. Некоторые обращают особое внимание на платформы. Германия, что неудивительно с учетом ее истории, занимает жесткую позицию в вопросе распространения ксенофобских высказываний. Иногда хороший эффект дает простая задержка — замедление интернета, сокращение возможностей приобретения популярности в сети. Она позволяет запустить процесс проверки фактов и маркировки проверенных пересылаемых сообщений.
Может также помочь раскрытие источников платной рекламы, рассылаемой под видом реальных новостей в социальных сетях, — аналогичным образом полезен запрет на финансируемую из-за рубежа рекламу, нацеленную на наши выборы. Это необходимо сделать, даже если Facebook и Twitter в результате лишатся части прибыли. Чтобы не допустить использования банков в качестве каналов для перекачки денег, связанных с терроризмом, или для отмывания денег, мы требуем от них соблюдения правила «знай своего клиента». Аналогичное требование можно установить для Facebook, Twitter и других технологических платформ. Одного лишь этого изменения политики, в случае адекватной реализации, было бы достаточно для прекращения вмешательства России в выборы в Америке и других странах.
Социальные сети фактически аналогичны издательствам — и те и другие распространяют новости и публикуют рекламу. Газеты несут ответственность за то, что они публикуют, а вот технологические гиганты сделали все, чтобы избежать подобной ответственности. Если бы такая ответственность была установлена, они бы более тщательно следили за тем, какую информацию распространяют, больше бы вкладывали в ее контроль, а мы получили бы более безопасный и честный интернет.
Можно также попытаться воспитать более разборчивых потребителей информации. Некоторые страны, например Италия, расширяют программы образования в сфере общедоступных средств массовой информации (включая социальные сети), нацеленные на обучение людей методам распознавания открытой лжи.
Поддерживаемые государством СМИ могут играть активную роль в освещении попыток, например России, вмешаться в политику США. Россия добивается своего, пожалуй, просто потому, что остается невидимой. Как уже говорилось, нет более важной сферы, чем обеспечение неприкосновенности процессов принятия коллективных решений и информации, на основе которой должны приниматься рациональные решения. Это общественное благо, требующее государственной поддержки. Многие страны (в частности, Швеция и Великобритания) имеют активные, независимые, но финансируемые государством СМИ, которые пользуются доверием людей. Вместе с тем многие консерваторы хотят избавиться от этих успешных СМИ — наверное, потому, что боятся правды, и потому, что предпочитают подконтрольные богатым СМИ (например, Мердок и его Fox News), которые скорее будут поддерживать их. Таким поползновениям нужно сопротивляться. Страны, у которых нет эффективных независимых и хорошо финансируемых государством СМИ, должны подумать о создании таких институтов.
К сожалению, те, кто применяет новые технологии для манипулирования, видят пробелы в нашей нормативно-правовой системе и не упускают возможности воспользоваться ими. Это — война, и в настоящий момент те, кто подрывает демократию, похоже побеждают.
Причиной, в значительной мере, являются кандалы, в которые мы себя заковали в вопросах защиты свободы слова. Даже Верховный суд США, приученный к соблюдению свободы слова, счел, что нельзя кричать «Пожар!» в переполненном театре (дело «Шенк против Соединенных Штатов», 1919 г.). В этой войне против информированного общества для блокирования разрушительных действий со стороны тех, кто использует дезинформацию для ослабления нашей демократии, предлагаемые здесь меры являются каплей в море. Вполне возможно, нам придется пойти намного дальше.
В конце концов, рыночная власть и потенциал для злоупотреблений платформы вроде Facebook могут просто быть слишком велики для благополучия общества. Когда Standard Oil стала слишком большой и влиятельной, мы добились ее раздробления. Однако в те времена значительной экономии на масштабе не было, и экономические издержки дробления оказались ограниченными. Facebook, в свою очередь, может представлять собой то, что раньше называли естественной монополией. Это сильно затрудняет и дробление, и регулирование того, чем она занимается. Более того, раздробление способно еще больше осложнить регулирование. Не исключено, что у нас не останется иного выбора, кроме как объявить Facebook предприятием общественного пользования со всеми вытекающими последствиями в виде жесткого государственного контроля.
Критиков подобных мер беспокоит их влияние на инновации. Хотя, на мой взгляд, вполне можно иметь одновременно и жесткое регулирование, и хорошие стимулы для инноваций, все же нужно задать вопрос о том, стоит ли вообще беспокоиться о негативных последствиях регулирования и других мер для инноваций. Как я уже говорил, совокупная социальная ценность этих инноваций, возможно, не такая уж большая, как нас уверяют предприниматели из Кремниевой долины. Более жесткий государственный надзор (или даже собственность) может позволить нам перенаправить инновации в более конструктивное русло. Более точная адресация рекламы и получение более значительной части излишка потребителя, наверное, очень важны для фирм с точки зрения прибыли. Однако это всего лишь один из примеров несоответствия общественной и частной выгоды. Общественная выгода при дискриминационном ценообразовании и других формах эксплуатации потребителей в реальности отрицательна.
Я считаю, что в США и других странах с сильной демократией судебный и парламентский надзор за мерами, необходимыми для обуздания социальных сетей, — обеспечивающими защиту от нарушения неприкосновенности частной жизни, политического манипулирования и рыночной эксплуатации, — при участии гражданского общества в открытом и прозрачном процессе вполне эффективен. Более того, мы можем выработать такой режим регулирования, который будет поддерживать инновации там, где необходимо. Не исключено, что эти вопросы станут жизненно важными для нашей демократии и общества в ближайшие годы.
Различия взглядов на неприкосновенность частной жизни и кибербезопасность в мире могут оказаться самым серьезным препятствием для глобализации в будущем. Кое-кто говорит, что мы движемся в направлении «раздробленной сети», или «сплинтернета», поскольку Китай, США и Европа склоняются к разным правовым режимам. Если искусственный интеллект и большие данные так важны, как утверждают некоторые, то Китай с его пренебрежением к неприкосновенности частной жизни может получить огромное преимущество. Американские фирмы уже заявляют, что им необходима защита от Китая, чьи фирмы находятся в более выгодном положении из-за отсутствия защиты неприкосновенности частной жизни. Однако с тем же успехом европейские фирмы могут потребовать защиты от американских фирм из-за наших более мягких законов о неприкосновенности частной жизни и информационной безопасности.
Под влиянием наших технологических гигантов Америка может потребовать (и при Трампе она начала это делать), чтобы все приняли американские стандарты и чтобы Европа отказалась от своего регулирования, направленного на защиту неприкосновенности частной жизни. Это, однако, исключительно провинциальный подход. У европейцев есть веские основания заботиться о неприкосновенности частной жизни. И у Европы нет никакого резона уступать пожеланиям американского правительства независимо от того, чем они обусловлены — реальной заботой об американских гражданах или влиянием «Большой технологии» на нашу помешанную на деньгах политику. Движение в сторону Китая неприемлемо (как и должно быть). Я лично боюсь Большого брата. Лучше уж присоединиться к Европе с ее жесткой защитой неприкосновенности частной жизни и, если потребуется, найти пути компенсации преимущества, получаемого в результате неограниченного доступа к большим данным.
Эта глава показывает, как некоторые новые технологии усиливают все проблемы, представленные в предыдущих главах, в частности проблемы, связанные с сокращением числа рабочих мест и снижением уровня оплаты труда, неравенством и рыночной властью. Помимо этого они добавляют ряд новых проблем, в том числе в сферах неприкосновенности частной жизни и кибербезопасности. «Решения» пока туманны, однако ясно, что их поиск нельзя полностью перекладывать на рынок.
В предыдущих главах говорилось о том, как рыночная экономика — наша капиталистическая система — влияет на нас. Как минимум, она делает многих более эгоистичными и менее нравственными. Аналогичным образом, один из самых тревожных аспектов некоторых новых технологий связан с их воздействием на то, кто мы есть как люди и как общество.
У нас на глазах новые технологии меняют людей и характер их взаимодействия друг с другом. Продолжительность концентрации внимания становится все меньше. А самые сложные проблемы нельзя решить, лишь мельком взглянув на них. Личное взаимодействие может стать довольно редким, а общение — ограничиваться группой людей со схожими взглядами и интересами. В результате общество поляризуется, а каждый оказывается в своем замкнутом мирке. В таких условиях становится все труднее найти взаимопонимание и, соответственно, добиться социального сотрудничества. Расширяются возможности для агрессии — выплескивания самого худшего в нас, причем в частной жизни, где отсутствуют механизмы социальной коррекции. Таким образом, хотя наша поверхностная связь с другими становится лучше, глубина и качество социального взаимодействия теряются.
Беспокоиться начинают даже представители технологического сообщества. Куда это приведет нас, никто не знает. Совершенно ясно лишь одно: разделение Соединенных Штатов на враждующие лагери, которые смотрят на мир совершенно разными глазами и даже предлагают «альтернативные факты», все больше затрудняет достижение согласия и выработку эффективной политики.
Центральный вопрос этой книги заключается в том, как исправить ситуацию — по крайней мере ту, которая существует. Технический прогресс должен быть благом. Он должен расширять для всех доступ к основным элементам достойной жизни. В то же время этот прогресс может привести и, похоже, действительно приведет к обнищанию широких слоев населения, если не предпринять активных коллективных действий. Следующая глава посвящена как раз тому, почему нам нужно действовать сообща. Эти проблемы не решить ни рынкам, ни разобщенным людям.
Войти с помощью соц. сетей: