О гражданской свободе

Те, кто использует свои перья для того, чтобы писать на политические темы, и кто свободен от неистовства партий и партийных предрассудков, развивают такую науку, которая больше всех других способствует общественной пользе и даже личному удовлетворению тех, кто посвящает себя ее изучению. Я, однако, склонен подозревать, что наш мир еще слишком молод, чтобы можно было устанавливать многочисленные общие истины в политике, которые останутся справедливы и для позднейших поколений. У нас пока нет опыта, охватывающего три тысячи лет; так что не только искусство рассуждения все еще несовершенно в этой науке, как и во всех других, но нам даже не хватает достаточно материала, на основе которого мы могли бы рассуждать. Еще недостаточно известно, какую степень утонченности в добродетели либо же в пороке допускает человеческая природа; неизвестно и то, чего можно ожидать от людей в результате какого-либо грандиозного переворота в их образовании, обычаях или принципах.

Три тысячи лет – примерный срок, который существовала поэзия, если отсчитывать от мифологического Орфея и других таких певцов. Тогда как политическую науку можно отсчитывать самое раннее от Платона и Аристотеля, а Юм ниже предпочитает отсчитывать от Макиавелли.

Утонченность – примерно соответствует нашему понятию «принятие нестандартных решений», «нахождение новых способов политического действия».

Макиавелли, конечно, был великим гением; но поскольку он ограничил свое исследование бурными и деспотическими правлениями древних времен или небольшими и лишенными покоя и мира княжествами Италии, то его суждения, особенно в отношении монархической системы правления, оказались крайне ошибочными; и в его «Князе» едва ли есть хоть одна максима, которая не была бы опровергнута последующим опытом. Он говорит, что «слабый государь не способен получать хорошие советы, ибо если он посоветуется с несколькими людьми, то он не сможет выбрать какой-либо из их различных советов. Если же он доверится одному лицу, то, возможно, у этого министра и будут способности; но он ненадолго останется министром: он, конечно, низложит своего покровителя и посадит на трон себя и свое семейство». Я упоминаю об этом среди многих примеров ошибок названного политика, вытекающих в значительной степени из того, что он жил в слишком ранний период всемирной истории, чтобы быть хорошим судьей в вопросах политической истины. Почти всех монархов Европы сейчас направляют их министры, и так продолжается около двух столетий, однако ничего подобного тому, что предвещал Макиавелли, никогда не случалось и не может случиться. Сеян мог замышлять свержение римских императоров с престола, но Флёри, как бы он ни был порочен, не мог, находясь в здравом уме, иметь хоть малейшую надежду на низложение Бурбонов.

Луций Элий Сеян (ок. 20 г. до н. э – 31) – командующий преторианской гвардией, один из героев «Анналов» Тацита.

Андре Эркюль де Флёри (1654–1743) – кардинал, министр Людовика XV. Юм явно с иронией сопоставляет военного римского деятеля и церковного деятеля, почти современника.

Торговлю вплоть до прошлого столетия не считали государственным делом; и едва ли есть хоть один древний автор, писавший на политические темы, который хотя бы упомянул ее. Даже итальянцы хранили относительно нее глубокое молчание, хотя теперь она является главным объектом внимания как министров государства, так и мыслителей, занимающихся отвлеченными темами. Огромные богатства, величие и военные успехи двух морских держав, кажется, впервые дали понять человечеству важность обширной торговли.

Итальянцы – вероятно, прежде всего Никколо Макиавелли и Франческо Гвиччардини.

Двух морских держав – Великобритании и Соединенных Провинций Нидерландов.

Поэтому, намереваясь провести в данном эссе развернутое сравнение между гражданской свободой и абсолютистской системой правления и показать огромные преимущества первой по сравнению со второй, я стал подозревать, что в наш век ни один человек не является достаточно подготовленным для выполнения такого предприятия; и, какие бы предположения ни выдвинул кто-либо в связи с данным вопросом, они будут, по всей вероятности, опровергнуты дальнейшим опытом и отвергнуты потомками. В делах людей совершались такие величественные перевороты, произошло так много событий, противоречащих предположениям древних, что их достаточно, чтобы породить подозрения, не наступят ли еще какие-нибудь дальнейшие изменения.

Древними было замечено, что все искусства и науки возникли среди свободных народов и что персы и египтяне, несмотря на их праздность, богатство и роскошь, сделали лишь робкие шаги по направлению к тем более утонченным удовольствиям, которые были доведены до такого совершенства греками, невзирая на постоянные войны, сопровождавшиеся нищетой, и величайшую простоту их жизни и обычаев. Было замечено также, что когда греки утратили свою свободу, то хотя они и намного увеличили свои богатства благодаря завоеваниям Александра Македонского, но с того момента искусства у них пришли в упадок и никогда больше не смогли поднять голову в создавшейся атмосфере. Просвещение было перенесено в Рим, единственную в то время в мире свободную нацию; и, найдя там столь благоприятную почву, оно добилось невероятных успехов в течение немногим более столетия, пока упадок свободы не вызвал также упадка учености и не распространил в мире всеобщего варварства. Исходя из этих двух фактов опыта, каждый из которых имел двоякое значение и показал как упадок просвещения при абсолютистских системах правления, так и его подъем при народных системах правления, Лонгин полагал, что у него имеется достаточно оснований утверждать, что искусства и науки могут процветать только при свободной системе правления. И это его мнение поддержало несколько выдающихся писателей в нашей собственной стране, которые либо ограничивали свою точку зрения только фактами, взятыми из античности, либо питали слишком большое пристрастие к той форме правления, которая установилась у нас.

Древними – Юм не называет имен; ближе всего к его изложению начало диалога Цицерона «Об ораторе», где и обосновывается понятие о свободных искусствах, достойных свободного человека.

Но что бы сказали эти писатели относительно примеров, касающихся современного Рима и Флоренции? Из них первый довел до совершенства все изящные искусства: скульптуру, живопись, музыку и поэзию, хотя и стонал под тиранией, и притом под тиранией духовенства, в то время как вторая осуществила прогресс в искусствах и науках главным образом после того, как начала терять свободу из-за узурпации власти семьей Медичи. Рафаэль и Микеланджело, не говоря уже об Ариосто, Тассо и Галилее, родились не под сенью республик. И хотя ломбардская школа была столь же знаменита, как и римская, все же венецианцы лишь в незначительной мере причастны к ее славе и кажутся значительно менее других итальянцев способными к искусствам и наукам. Рубенс создал свою школу в Антверпене, а не в Амстердаме; Дрезден, а не Гамбург является центром просвещения в Германии. Но наиболее выдающийся пример процветания просвещенности при абсолютистской системе правления являет Франция, которая вряд ли вообще когда-нибудь пользовалась какой-либо установленной свободой и все же довела искусства и науки до такой же степени совершенства, как и все другие нации.

Центр просвещения – Юм обращает внимание, что выдающиеся интеллектуалы (а Рубенс был художником-интеллектуалом) живут не в крупнейших и богатейших торговых городах, но городах более деспотичных, зато с развитой аристократией, которая и является их заказчиками.

Англичане, возможно, лучшие философы; итальянцы – лучшие художники и музыканты; римляне были лучшими ораторами; но французы – единственный народ, за исключением греков, состоящий из людей, которые являются одновременно философами, поэтами, ораторами, историками, художниками, архитекторами, скульпторами и музыкантами. Что касается сцены, то они превзошли даже греков, которые намного превосходили англичан. А в обычной жизни они в значительной мере довели до совершенства самое полезное и приятное из всех искусств, l'art de vivre, искусство вести себя в обществе и поддерживать беседу.

l'art de vivre – искусство жить, искусство светского поведения. В этом рассуждении о таланте французов Юм имеет в виду не столько разнообразие занятий, сколько индивидуальный прогресс в науках, отличающийся от прогресса страны. По сути, он открыл талант к наукам и искусствам, который так же позволяет осваивать разные ремесла, как сейчас талантливый школьник получает отличные оценки по всем предметам, независимо от его интересов. Мы обычно называем то качество, которое философ приписывает образованным французам, «ренессансной личностью», но он имеет в виду именно обширность и яркость светского общества во Франции.

Если мы рассмотрим состояние наук и изящных искусств в нашей стране, то замечание Горация относительно римлян может быть в значительной степени применено к англичанам:

…Sed in longum tamen aevum

Manserunt, hodieque manent vestigia ruris.

«Но хотя и много лет прошло,

До сих пор остаются следы деревни».

Мы чрезвычайно пренебрегаем изяществом и правильностью стиля. У нас нет словаря нашего языка и едва ли есть сносная грамматика. Первая изящная проза, которую мы имеем, написана человеком, который еще жив. Что касается Спрата, Локка и даже Темпля, то они слишком мало знают правила искусства, чтобы считаться изящными писателями. Проза Бэкона, Гаррингтона и Мильтона деревянная и педантичная, хотя по содержанию она и превосходна. Люди в нашей стране были настолько заняты грандиозными спорами по вопросам религии, политики и философии, что у них не выработался вкус к казавшемуся мелочным соблюдению правил грамматики и критицизма.

Томас Спрат (1636–1713) – епископ Рочестерский, проповедник и писатель, один из создателей Лондонского Королевского Общества и создатель норм академического письма в нем. Джон Локк (1632–1704) – философ и педагог, впервые обосновавший непрерывность сознания, что мы теперь называем «идентичностью». Уильям Темпл (1628–1699) – дипломат и писатель, покровитель Джонатана Свифта, много лет работавшего его секретарем.

И хотя такой оборот мысли, должно быть, значительно улучшил наши чувства и наш талант рассуждения, следует, однако, признать, что даже в вышеупомянутых науках у нас нет ни одной признанной книги, которую мы могли бы передать потомкам. И самое большее, чем мы можем похвастаться, – это несколько эссе, написанных в духе более справедливой философии; они действительно являются многообещающими, но до сих пор не достигли еще какой-либо степени совершенства.

Справедливая философия – здесь: философия, по праву называемая этим именем, теоретическая философия.

Установилось мнение, что торговля может процветать только в условиях свободной системы правления; и оно кажется основанным на более длительном и обширном опыте, чем мнение предыдущее относительно искусств и наук. Если мы проследим развитие торговли, осуществлявшейся через Тир, Афины, Сиракузы, Карфаген, Венецию, Флоренцию, Геную, Антверпен, Голландию, Англию и т. д., то мы всегда обнаружим, что она укреплялась при свободных системах правления. Три величайших города в Европе – Лондон, Амстердам и Гамбург – все это вольные и протестантские города, т. е. они пользуются двойной свободой. Необходимо, однако, заметить, что чрезвычайно ревнивое отношение Франции к торговле в последнее время, кажется, доказывает, что данный принцип не более определен и непогрешим, чем предыдущий, и что подданные абсолютного монарха могут стать нашими соперниками в торговле так же, как и в просвещенности.

Голландия и Англия, как части соответственно Соединенных Провинций и Великобритании, названы через запятую с торговыми городами. Это означает, что для Юма субъектами торговли оказывались единицы самостоятельного управления, представлявшие собой оригинальные политические формы.

Двойная свобода – свобода от внешнеполитического и церковного принуждения. Юм считал, что оба вида принуждения приводят к интригам и настроениям в государстве, так как поощряют амбиции как влияющей стороны (империи или папского престола), так и проводников влияния. Хотя Юм не был сторонником изоляционизма, для таких авторитарных влияний он делал исключение.

Если бы я осмелился высказать свое мнение в связи со столь же неопределенным вопросом, я бы сказал, что, несмотря на усилия французов, в самой природе абсолютистской системы правления заложено нечто вредное для торговли и этот вред неотделим от данной природы, хотя причина, которую я укажу, обосновывая свое мнение, несколько отличается от той, которую обычно настойчиво выдвигают. Мне представляется, что частная собственность находится почти в такой же безопасности в цивилизованной европейской монархии, как и в республике; при этой системе правления можно также не опасаться насилия государя; во всяком случае, не больше, чем мы обычно боимся ущерба от грома, землетрясения или любого несчастного случая, самого необычного и чрезвычайного. Алчность, стимул развития промышленности, является столь упрямым аффектом и пробивает себе дорогу через столь большое количество реальных опасностей и трудностей, что маловероятно, чтобы она испугалась воображаемой опасности, которая столь невелика, что едва ли поддается измерению! Поэтому, по моему мнению, торговля может приходить в упадок при абсолютистских системах правления не потому, что она там менее безопасное дело, но потому, что она менее почетна. Для поддержки монархии абсолютно необходима некоторая субординация рангов. Происхождение, титулы и занимаемое положение должны ставиться выше трудолюбия и богатств. И пока преобладают такие мнения, все серьезные торговцы будут подвержены искушению бросить торговлю, чтобы добиться одного из тех положений, с которыми связаны привилегии и почести.

Привилегия – в терминологическом смысле лицензия, в том числе торговая, патент на право заниматься какой-либо деятельностью. Вероятно, Юм под привилегиями понимает наследственные права, включая сам дворянский титул, а под почестями – личные права, такие как положение при дворе.

Поскольку уж я занялся рассмотрением данного вопроса, то я должен заметить относительно преобразований, которые время произвело или может произвести в политике, что все виды правления – правление свободное и абсолютистское, кажется, претерпели в Новое время огромные изменения к лучшему в отношении как внешних, так и внутренних дел. Равновесие власти является секретом в политике, известным только современному веку; и я должен добавить, что внутренние силы охраны государств также весьма усовершенствовались в ходе последнего столетия. Саллюстий сообщает нам, что армия Катилины значительно выросла после включения в нее разбойников с большой дороги, занимавшихся грабежами вокруг Рима; теперь же, я полагаю, численность всех лиц данной профессии, рассеянных по Европе, не составит и одного полка.

Гай Саллюстий Крисп – автор исторического очерка «О заговоре Катилины», написанного в поддержку позиции Цицерона в отношении Катилины. Юм неточен: согласно Саллюстию, войско из разбойников собирал Манлий против Суллы, а Катилина только потом присоединился к войску Манлия, уже после первой речи Цицерона против него в сенате. Впрочем, и это замечание Саллюстия, прежде всего, способ дискредитировать политического противника, а не та социальная характеристика, которую хочет здесь видеть Юм.

В речи Цицерона в защиту Милона я обнаружил среди других следующий аргумент, который он использовал для доказательства того, что его подзащитный не убивал Клодия. Если бы Милон, сказал он, намеревался убить Клодия, он не напал бы на него среди бела дня на таком расстоянии от города; он подкараулил бы его ночью, в предместье, где можно было бы все подстроить так, чтобы казалось, будто его убили грабители, и где частота подобных случаев способствовала бы обману. Это является удивительным доказательством небрежной работы полиции в Риме, а также количества и сил упомянутых грабителей, поскольку Клодия в то время сопровождало тридцать рабов, вооруженных с ног до головы и достаточно приученных к крови и опасностям в ходе частых волнений, вызванных этим мятежным трибуном.

Полиция – первоначально слово означало просто общественный порядок, порядок в государстве, нормальное функционирование государства, но во времена философа уже стало приобретать смысл административных мер, способствующих благополучию подданных. Для таких близких Юму авторов, как Адам Смит и Кант, полиция – это, прежде всего, гигиена (работа водопровода, вывоз нечистот), безопасность (включая полицию в современном смысле). Она также осуществляет контроль над ценами (социальная политика, скажем, обязательная раздача нищим нераспроданного хлеба). Полиция осуществляет смягчение нравов в масштабах страны так же, как искусство смягчает нравы отдельных лиц.

Но хотя все виды правления в наше время усовершенствовались, все же, кажется, монархическая система правления достигла наибольших успехов на пути к совершенству. Ныне относительно цивилизованных монархий можно утверждать то, что ранее говорилось только для восхваления республик, а именно, что они государства Законов, а не Людей. Оказывается, в них могут существовать порядок, последовательность и постоянство до такой степени, что это вызывает удивление. Собственность там в безопасности, промышленность поощряется, искусства процветают, и монарх живет безопасно среди своих подданных, как отец среди своих детей. В течение двух столетий в Европе, возможно, существовало и сейчас существует около двухсот абсолютных монархов, больших и малых, и если допустить, что каждый из них правит двадцать лет, то мы можем предположить, что всего было около двух тысяч монархов, или тиранов, как назвали бы их греки. И все же среди них не было ни одного, даже включая Филиппа II Испанского, кто был бы так же жесток, как Тиберий, Калигула, Нерон или Домициан, четыре из двенадцати римских императоров. Необходимо, однако, признать, что, хотя монархические системы правления стали ближе к народным по мягкости и устойчивости, все же они остаются низшими. Наше современное воспитание и обычаи насаждают больше человеколюбия и умеренности, чем прошлые, но они еще не смогли полностью преодолеть недостатки старой формы правления.

Тиран – терминологически узурпатор (который при этом может быть и вполне добродетельным, и иметь народную поддержку), а не наследственный монарх, но Юм употребляет слово для обозначения любого единовластного правителя. Вероятно, Юм употребляет так слово под влиянием Платона, который утверждал в «Государстве», что тиран – враг аристократии, опирающийся на толпу, и тем самым враг любых мыслящих людей. В таком случае тиран – это просто правитель, отделенный как от народа, так и от аристократии.

Народные системы – здесь: демократические, имеется в виду, что монархия может быть ближе к народу, чем олигархия, на что обычно указывают убежденные монархисты. Юм утверждает, что так бывает, но это не может быть правилом.

Но здесь я должен просить разрешения высказать догадку, которая кажется возможной, но о которой лишь потомки смогут судить в полной мере. Я склонен думать, что в монархических системах правления есть источник совершенствования, а в народных системах правления – источник упадка и со временем это приведет два указанных вида гражданского государства (civil polity) к еще большему равенству.

Гражданское государство – во времена Юма противопоставлялось, прежде всего, «церковному государству», или, вернее, церковному строю, господству духовенства в политических делах (ecclesiastical polity). Поэтому вернее было бы перевести этот антиклерикальный термин как «гражданский строй».

Самые большие злоупотребления, которые возникают во Франции, являющейся самым совершенным образцом чистой монархии, происходят не от числа или величины налогов, превышающих то, с чем можно встретиться в данном смысле в свободных странах, но от дорогостоящего, неравного, произвольного и запутанного способа обложения ими, в результате чего трудолюбие бедных людей, особенно крестьян и фермеров, в значительной степени расхолаживается, и сельское хозяйство становится уделом нищенски и рабски живущих людей. Но к чьей выгоде ведут эти злоупотребления? Если к выгоде дворянства, то можно считать, что они внутренне присущи данной форме правления, поскольку дворянство является истинной опорой монархии; и естественно, что при этом строе его интересы должны больше принимать во внимание, чем интересы народа. Но в действительности дворяне больше всех теряют от такого угнетения, поскольку оно разоряет их поместья и делает нищими их держателей. Единственными, кто выигрывает от этого, являются finançiers, порода людей, довольно ненавистных дворянству и всему королевству. Поэтому, если появится монарх или министр, наделенный достаточной проницательностью, чтобы определить свои собственные и общественные интересы, и достаточной силой духа, чтобы сокрушить старые обычаи, мы можем ожидать, что эти злоупотребления будут исправлены; и в таком случае разница между абсолютистской и нашей свободной системой правления не будет казаться столь значительной, как она кажется теперь.

Сила духа (force of mind) – термин Юма, употребляемый во многих его сочинениях, означающий, прежде всего, способность совершать большие дела без хвастовства и боязни, с внутренним спокойствием. Силу духа Юм определяет как преобладание спокойных аффектов над бурными, некоторую высшую степень самоконтроля.

Источник упадка, который можно отметить в свободных системах правления, состоит в практике делать долги и закладывать государственные доходы, в результате чего налоги могут через некоторое время стать совершенно невыносимыми и вся собственность государства (state) перейдет в руки общества (public). Эта практика возникла в Новое время. Афиняне, хотя ими и управляла республика, платили около двухсот процентов за те суммы денег, которые они вынуждены были занимать в случае чрезвычайной необходимости, как мы узнаем у Ксенофонта. В новейшие времена голландцы первыми ввели практику займа больших сумм под низкие проценты и этим чуть себя не разорили. Абсолютные монархи тоже делали долги; но поскольку абсолютный монарх может объявить себя банкротом, когда ему заблагорассудится, то его народ никогда не может быть угнетен его долгами. При народных же системах правления, когда народ и главным образом те, кто занимает самые высокие должности, обычно являются государственными кредиторами, государству трудно прибегнуть к этому средству, которое, как бы ни было оно иногда необходимым, всегда является жестоким и варварским. Следовательно, это, видимо, тот недостаток, который непосредственно угрожает всем свободным системам правления, особенно нашему собственному при данном состоянии дел. И это является сильным мотивом для увеличения нашей бережливости при расходовании государственных денег, ибо если их будет не хватать, то нам из-за многочисленности налогов или, что еще хуже, из-за нашего бессилия и неспособности защищать государство придется проклинать саму нашу свободу и желать, чтобы мы находились в таком же состоянии рабства, как и все окружающие нас нации.

Юм критически относится к займам на внешнем рынке, считая, что тем самым возможности действий граждан сужаются, в том числе возможность показать свою бережливость и благоразумие; кредиты требуют действий в весьма узком коридоре возможностей, и система коммерческого взаимодействия сограждан становится менее устойчивой. Юм при этом имеет в виду исключительно кредиты для более масштабных торговых операций, а не инвестиции в промышленность, так как в теориях XVIII в. государство – торговое, развивающее тем самым и политическое участие граждан, а развитие промышленности относится к развитию «наук и искусств». Даже Адам Смит под производством всегда имеет в виду производство на продажу. В XVIII в. экономическая наука еще не выделена из политической науки, и даже система Адама Смита имеет в виду этические принципы, а не строго экономические, можно назвать его систему критической политологией, но не критической экономикой.