ГЛАВА 11
Рождение и смерть
Нить за нитью, за цветом цвет, радугой — бесконечность,
И становится тканью свет, сея себя беспечно…
Нить за нитью, за стоном стон, мягкий узор вплетаю,
Станет частью живого он, центром, началом и краем…
Нить за нитью, за гранью грань плавно перетекает,
Нет таких глубоких ран, что терпением не сшивают…
Мир за миром, за нитью нить, путь в лабиринте снов.
Тот, кого нельзя воскресить, может родиться вновь.
Нить за нитью, плетется шелк, волшебен его узор.
За плотиной речной поток, спокойствие вечных гор,
Сила того, что не дать не мог…
Жизнь — это просто шелк…
…Мы привезли Андрюху в абсолютно бессознательном состоянии, я даже подумал — все, не успели. Не было ни пульса, ни дыхания, и Петер — я видел — открыл уже рот, чтобы сказать, что…
Но Артур заявил, что ему наплевать. Он — Как был, в камуфляже — уселся перед лежащим на полу Андреем в позу лотоса и соединил руки над головой. По его телу словно пробежала молния. Электрический разряд. А потом в правой руке откуда-то появился длинный тонкий предмет. Словно светящийся луч. И он этим лучом…
Уверяю вас: зрелище не для слабонервных, когда человека на твоих глазах прошивают насквозь. Никаких нитей на этот раз я не видел, зато луч в руках Артура так и мелькал, проходя через бездыханное тело эссенциалиста.
Чисто фэнтези…
И хотя маг молчал, я слышал его слова про шелк…
А потом — клянусь, не вру — услышал уже два голоса.
«Что ты видишь»?
«Горы, черная-черная вода и белые лотосы. Я плыву»…
«А сейчас»?
«Ночное небо и месяц. Пытаюсь достать его…»
«Что слышишь»?
«Серебряный песок пересыпается в часах…»
«Где ты»?
«Не вижу себя…»
«Смотри лучше, ну»!
«Я — песок…»
«Хорошо. Дальше?»
«Горы сомкнулись в кольцо».
«Что внутри кольца?»
«Город. Лабиринт».
«Какого цвета?»
«Бирюзовый. Бирюзово-серебристый».
«Как тебя зовут?»
«Андрей».
«Хорошо, Андрей. Здесь Артур, возвращайся».
Андрей открыл глаза.
— Ура-а-а! — грянул ликующий вопль сразу нескольких голосов.
Артур. Петер. И я.
И Андрей.
Когда он очнулся наконец, с меня такая тяжесть свалилась!
Андрюха — менеджер, спортсмен, любитель музыки, кумир девчонок. Эссенциалист.
Мой друг.
Артур возился с ним час или больше, «сшивал паутину», как он сказал. Вязать узлы нельзя, можно только вплетать нити. С самого Артура градом льется пот, но счастлив, как ненормальный. Нарушил он Стандарт или нет — теперь уже неважно.
Не у кого спрашивать…
Андрей мне тоже ужасно обрадовался. Да и не только мне. Он, кажется, упивался сознанием того, что просто живет, все время тряс нам с Артуром руки и твердил: «Спасибо, парни!»
Мы с Главным — вернее, уже с Первым, — переглянулись. Спасибо? А ведь без нас…
* * *
— Без тебя Сева Сергиенко бы просто исчез. Растворился в космосе. И Андрей бы никогда не возник, — сказал он мне, когда мы уже под утро, пересказывая друг другу свои приключения, стояли у окна и курили. Закуришь тут, после всего пережитого…
— Так это не столько благодаря мне, сколько — Дэну…
— И Денису я благодарен, — тихо и серьезно сказал Андрей, затянувшись, — что бы там ни было. Ты знаешь, он… Он меня сделал таким… Не только он, вы все. В общем, сейчас я лучше, чем был Сева.
— Ты так думаешь?
— Да.
Петер чуть не силой уволок Артура спать. «Завтра тяжелый день, — сказал он и был прав. — Все выяснения — потом».
Возле прохода выставили охрану, обязав пропускать нас в оба мира. А мы остались на перекрестке ждать рассвета. Нам еще так много надо было рассказать друг другу…
* * *
Следующий день выдался уже по-осеннему холодным.
С утра хоронили Дэна на кладбище в Рожках. Петер с Артуром предлагали переправить тело в Лабиринт, но Эдуард, покачав головой, сказал: «Нет».
— Мой сын выбрал Долину. Вряд ли он хотел бы вернуться обратно.
Как оказалось, Дэн был еще и протестантом. Что-то типа лютеранина, насколько позволяют судить мои скудные познания в религиоведении. Во всяком случае, Эдуард из немногочисленных церквей нашего городка для погребальной службы выбрал кирху. Православные храмы сразу «забраковал», про католический сказал: «Близко, но слишком помпезно». А других я и не знаю поблизости. И не в мечеть же его вести! Вроде не похож на мусульманина.
Народу в церкви было немного: родители Дэна, мы с Андреем, Петер, Крыса, еще один трибунальщик, Лена, директор института, где раньше работал Дэн, еще двое портальщиков и Артур. И Ксана. Андрей сказал, что ей нужно обязательно сообщить.
Света осталась с ребенком и с нами не пошла. Да и не нужно.
Я не хожу в церковь. И в бога-то, наверное, не очень верю. Но служба произвела впечатление даже на меня. И священник, и музыка, и высокие своды, и этот пробивающийся сквозь витражи луч…
— …Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти — дня рождения…
Ох, даже не знаю, как обстоят дела с добрым именем усопшего. Но кое-чего он добиться успел, не отнять.
Лабиринтяне, все как один, — не считая матери Дэна, конечно, — были в костюмах с галстуками. Видимо, чтобы не шокировать местное население трибунальской формой.
Женщины плакали, мужчины, кроме эссенциалистов и меня, крестились. Интересно, у эссенсов свой бог?
— …Лучше ходить в дом, плача об умершем, нежели ходить в дом пира; ибо таков конец всякого человека, и живой приложит это к своему сердцу…
Не хочу богохульствовать, но насчет «лучше», признаться, не согласен.
Среди присутствующих я оказался единственным человеком, не знавшим Дэна при жизни, хотя он мою жизнь изменил очень круто.
Я смотрел на него и думал: что было бы, будь он сейчас жив? Жалел бы о содеянном? Вероятнее всего — нет…
К сожалению, я уже не смогу ничего спросить у этого человека.
— …Сетование лучше смеха; потому что при печали лица сердце делается лучше…
Ну, может быть. Им виднее.
…Кладбище утопало в цветах. Одни тюльпаны. Дэн любил тюльпаны, оказывается. Откуда они их столько взяли, в конце сентября? Из Лабиринта, не иначе. И Андрей, кажется, переживает ничуть не меньше других.
Мы попрощались с Дэном и покинули кладбище. У самого выхода к Андрею подошел Эдуард Щемелинский. Я не слышал вопроса, но прекрасно разобрал ответ эссенциалиста:
— Этот прибор мы делали для людей Долины. И сделали бы снова.
— Спасибо тебе, Андрей…
Про пожар, как я понял, эссенс решил тактично умолчать. Ну и правильно, одним идеалистом больше будет…
Дэн остался в нашем мире.
«Щемелинский Денис Эдуардович, 1977–2008», — гласит надпись на табличке. Позже здесь будет памятник — два соединенных гармонитовых шара.
* * *
А вечером в последний путь провожали Циферблата.
Это была совершенно другая церемония.
Огромное количество народу собралось во дворе замка. Да-да, я тоже был там. Артур просил меня на первых порах не оставлять Андрея в одиночестве. Подстраховывался. Да и не мог я не прийти.
Ни особой любви, ни ненависти я к Максу не испытывал. Разве что — мы вместе были в том подвале…
Я чувствовал… важность момента. Переломного момента для всех нас. И как оказалось потом — для миров тоже.
И Светка там была. Сказала: чувствую, что должна. Катю оставили с мамой Артура. Да, у Артура тоже есть мама, как у всякого простого смертного.
Трибунал присутствовал в полном составе.
Эссенциалисты в огромном количестве — знаю, потому что они пришли со значками. Добрая треть присутствующих, на груди которых отсвечивало пламя. Но о пламени — позже. А ведь еще какой-то процент был без значков. Бывшие…
Явился кто-то из правительства: организация, которую возглавлял Циферблат, играет не последнюю роль в жизни страны…
Трибунальщики прицепили к воротникам белые полоски. Оказывается, это означает траур, а вовсе не руководящую должность. А я-то гадал, почему форма Артура, когда он еще был Главным, отличается от остальных, а одеяние Первого — нет. И сейчас, уже в должности Первого судьи, Артур со своими белыми полосками ничем не отличался от остальных.
Репортеры — в Лабиринте они тоже есть — пытались прорваться, но впустили только одного. Какая-то суперчестная местная газетка… Интересно, я попаду на снимок в периодике Айсбурга?
Конечно, были жена и дочка — красивая дочка у него — и Эдуард стоял рядом.
Вот уж кому я больше всех сочувствовал: сын, а потом лучший друг… Мужик-то он сам вполне ничего, порядочный…
Цветов не было, каждый брал на входе круглую горящую свечку на плоской подставке. Подставку надо было оставлять себе. А свечки ставить на помост, вокруг гроба.
Гроб больше напоминал лодку. Деревянная лодочка. А может, и не деревянная вовсе, кто их разберет, магов этих. И вокруг — море свечей.
Красиво…
Часть народа на острове не поместилась, а может — не хватило моторок. Я видел огромную толпу на берегу, тоже все со свечами.
Внезапно на помосте вспыхнул огромный костер. Пламя взмыло к небесам. Я стоял не так уж далеко и чувствовал жар. Видимо, костер настоящий. Или почти настоящий. Потому что догорел он очень уж быстро.
Пепел собрали в…
Язык не поворачивается назвать это урной. Стеклянный сосуд, скорее напоминающий огромный бокал.
Бокал кто-то из трибунальщиков поднял высоко над головой, показывая присутствующим. Это послужило сигналом к прекращению церемонии, все начали расходиться, пришлось открыть несколько ворот. Часть народа села в лодки и сразу отчалила, часть чего-то ждала за воротами.
— Еще не все, — сказал Андрей в ответ на мой вопросительный взгляд.
Когда во дворе остались только близкие, соратники и мы с Андреем и Светой, процессия во главе с Артуром и трибунальщиком, несущим сосуд с прахом — потом я узнал, что зовут Михал, — двинулась к западной стене, к лестнице.
По двое — Андрей шел последним — мы поднимались на широкую открытую галерею над морем, пока не заняли ее полностью.
Как только мы выстроились — дунул ветер. Внезапно.
Я уже догадался, что сейчас будет.
Жена Циферблата, его дочь и Артур — видимо, как преемник — брали пепел горстями и развеивали по ветру. А остальные…
Они запели. Вполголоса, очень стройно, как будто с утра до вечера занимались только этим, а вовсе не своими трибунальскими делами. А может быть, у них в крови такое умение.
У меня даже слезы на глазах выступили.
Не знаю, на каком языке пели трибунальщики. Не английский и не немецкий точно. По-моему, на латынь похож, и вообще это походило на хорал крестоносцев из кантаты «Александр Невский». Мы в школе проходили, и мне почему-то запомнилось.
Но и не латынь. Очень красивый язык.
Андрей не пел. Сказал с грустью, что забыл все слова…
А потом…
Надо было бросить в воду подставку от свечи. Когда она падала в море, на этом месте взрывался высокий фонтан. Тридцать фонтанов взлетели к галерее.
А в это время люди на берегу и на острове тоже бросали в воду подставки. И море отвечало волнами, как может плакать только море…
И только у Михала такой штуки не было. Он бросил в волны пустой сосуд. И тогда я понял, что никакое это не стекло.
Огромный водяной столб, словно подводный вулкан, поднялся выше галереи, еще выше, закипел, засветился, и десятки искр рванулись в темнеющее небо. И там пропали на миг.
А потом — рассыпались множеством огненных нитей, прямо над нашими головами сплетаясь огромной сияющей паутиной. Она продержалась несколько мгновений и пролилась серебряным дождем обратно в море.
Вот это я понимаю!
— Да, тут вам не на кладбище. — Я не заметил, как сказал это вслух. Артур услышал.
— У нас нет кладбищ, у нас есть аллеи памяти. Завтра власти посадят в городе дуб. А на один из уже растущих повесят табличку с именем Макс Циферблат. И датой ухода.
— А дата рождения?
— А зачем? Неважно, сколько человек прожил. Важно — как.
Может быть. Я пока над этим не задумывался…
— Артур, — не удержавшись, спросил я, — а если бы Дэн… Если бы его здесь… Его бы тоже так?
Артур, несмотря на мое косноязычие, понял.
— Да. И его бы провожали так же. В замке, а может быть — в институте, как решили бы. Каждого — там, где трудился.
— А эссенциалиста?
Что-то не могу я представить развеивание пепла в эссенциалии. Не все же они над морем.
— Эссенциалиста? — улыбнулся Артур и, наклонившись, шепнул мне в ухо. — Эссенциалисты не умирают.
Пока я подбирал челюсть, он добавил так же тихо:
— Проболтаешься — убью!
Вот и пойми их, серебряных…
