Об Анне Карениной

С точки зрения кинозрителя

Когда экранизируют «Анну Каренину», то Алексея Александровича Каренина изображают таким несимпатичным и неприятным типом… И Толстой, в общем-то, тоже его так показал… Но это только на первый, поверхностный взгляд. Алексей Александрович Каренин – очень красивый человек! Прекрасный человек. Почему же, когда экранизируют, показывают его бесчувственным сухарем? Это наследство социалистической критики.

Вот, допустим, известная пьеса Александра Островского «Гроза». Роль Катерины и сейчас – мечта любой актрисы. Критик Добролюбов написал о ней: «Луч света в темном царстве». Где там луч света? Блуд – и только. Баба загуляла и утопилась… Она загуляла, не выдержала мук раскаяния и пала жертвой собственного блуда. Караюсь, мучусь, но не каюсь – называется. Однако критика усмотрела в этом протест.

Когда есть масштабные произведения, от них никуда не деться. Представьте, что в советской школе не читали бы ни Островского, ни Грибоедова, ни Гоголя, ни Пушкина… что читать тогда? Демьяна Бедного? Тогда нужно остановиться на одном классе образования. Поэтому читать нужно все. Изучаемые тексты сдабривались изрядной порцией критики. Что такое школьная программа: хрестоматийные адаптированные тексты, выдержки – и критика, критика, критика. Чтобы человеку надеть очки, чтобы располагать акценты как ему удобно.

Получается, что муж Карениной в романе – прекрасный человек. А в литературной критике и экранизациях он сухарь. Просто его угораздило жениться на женщине, которая его не любила. Женщины ведь выходят замуж по-разному. Женщины и мужчины – это разные существа. Они разного хотят и по-разному ведут себя. И в браке в том числе. Им разного надо от жизни. Дамочка выходит за старого чиновника высокого ранга, имея свой план на будущее; он, женившись на ней, имеет свой план на будущее, и эти планы не совпадают. В данном случае так и было. Молодая, красивая женщина… Почва для конфликта там есть – возраст, то да сё… но тем не менее.

Насколько красиво у Пушкина это все решается в Онегине! Если бы Толстой поступил «по-онегински», то Анна Каренина бы умерла в зародыше: «Я другому отдана и буду век ему верна». Вот тебе и все, и конец Анны Карениной. Но нет!

А там очень много интересного! Давно уже читал, но помню, что когда они впервые переспали, эти два персонажа, Вронский и Каренина, то они ужаснулись разнице между тем, что они хотели, и тем, что совершилось. Романтизм всегда обещает больше, чем дарит. И когда они как два заблудившихся в сумерках человека смотрели друг на друга, оба застыдились и заужасались. Толстой очень интересно пишет, что они начали вести себя как убийца, который вдруг зарезал и держит в руках окровавленный нож; перед ним труп лежит, и он думает: «Боже, неужели я убийца?» Но ждать больше нельзя, нет времени плакать и сентиментальничать, нужно куда-то тащить труп, закапывать, прятать следы убийства, то есть нужно что-то делать дальше. И вот они решают продолжить свой роман, уже с чувством того, что любовь убита. То есть любовь они «зарезали». И теперь дальнейшее развитие романа – это прятание следов преступления. Они продолжают встречаться, но в душе у каждого уже есть какая-то трещина, они начинают друг на друга шипеть-рычать… С точки зрения психологии греха это очень важная вещь. «Анну Каренину» нужно читать в школе, взрослым людям, старшеклассникам. Таких книг сейчас уже не пишут.

Разговор о фантастике

Как жанр литературы и кинематографа, фантастика давно занимает одно из первых мест в сознании читающего и смотрящего в экран человечества. Она родилась, наверное, из ощущения скучности и привычности окружающей жизни, из вечной жажды необычного, которая есть в человеке. Ведь призваны мы к тому, чего не видел глаз, не слыхало ухо и на сердце человека не всходило (см. 1 Кор 2:9). Вот и мечтает человек до времени о том, чего не видел, поскольку уму и сердцу тесно на земле. Но в то же время фантастика родилась из очерствения, когда окружающие чудеса стали незаметны, скрылись от взора.

Человека перестало удивлять то, что в его малой голове помещаются и вкус, и слух, и зрение и одно другому не мешает. Перестало удивлять то, что созданное невесть когда небо до сих пор как новое, хотя разрушились здания, сместились континенты… «Ты не знаешь путей ветра, и то, как образуются кости в животе беременной», – говорил Екклесиаст. Человеку было чудно и интересно все, что его окружало. Способность удивляться, кажется, Шпенглер назвал философским даром. И вот, когда человек перестал быть философом и превратился в конторского служащего, ему захотелось придумать тот мир, которому можно удивляться.

Как ни странно, ничего принципиально нового человек выдумать не может. Он мечтает в категориях сотворенного мира, который не в силах изменить. А значит, выдумать можно только ну очень сильного богатыря или очень быструю лошадь (ракету, автомобиль… – возможны варианты). Ничего по-настоящему нового мысль человеческая создать не в силах. «Бывает нечто, о чем говорят: “смотри, вот это новое”; но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Еккл 1:11).

Помести человека мысленно хоть на Марс, хоть на край галактики; перебрось его назад в доисторические джунгли или в холодный сумрак древних храмов – везде фантазия вынуждена будет наделить человека страстями: ревностью, гордостью, жадностью… Фантастический человек будет (все равно – мечом или бластером) драться, будет бояться за жизнь, будет кого-то любить и скучать о ком-то. Это все равно будет земной человек, и вся фантастика ограничится антуражем. Ах, если бы мы это понимали! Мы бы повторили слова премудрого: нет ничего нового под солнцем.

Самое фантастическое – это всегда самое реальное, причем близкое к нам, а не далекое. Новое, если честно, под солнцем есть. Это Дева, родившая и оставшаяся Девой. Это Распятый и Воскресший. Это то, чего нельзя выдумать, то, что никогда не появилось бы в сознании, если бы не случилось как факт. Соответственно, Евангелие – это самая фантастическая фантастика. Именно потому, что оно же – самая реальная реальность.

Но разговор о фантастике, неизбежно приходящий к Евангелию, можно при желании продолжить, а не закончить на этой ноте. Дело в том, что были и есть писатели и режиссеры, которые намеренно прибегали к этой форме творчества. Одни – потому, что таким образом хотели завлечь читателя (зрителя), зная о его испорченном вкусе. Другие – потому, что эта форма позволяла говорить правду в тех условиях, где за правду сажали.

Например, Андрей Тарковский, режиссер, которого интересовали только реальные вещи, несколько раз снимал фильмы на фантастические сюжеты. По мотивам произведения поляка Станислава Лема «Солярис» и по мотивам романа братьев Стругацких «Сталкер». Авторы произведений тоже относятся к писателям, для которых фантастический сюжет – всего лишь упаковка. А фильмы – что ни на есть о вечном. «Солярис» – о возвращении к Отцу, о вечности моральной ответственности, «Сталкер» – о существовании Святого святых, в которое не могут попасть ни наука, ни искусство, но только люди не от мира сего. Вот такую фантастику можно похвалить.

Из писателей-фантастов хочется выделить и Рэя Брэдбери. Он пишет для современного человека о вечных прописных истинах, для человека, который уже живет в фантастическом мире, далеко превосходящем фантазию Жюля Верна. Мне очень нравится роман «451 градус по Фаренгейту». Он изображает мир на пороге ядерной катастрофы, мир, в котором люди перестали общаться и совсем перестали читать. Сначала не было времени (суета, знаете ли), потом книгу заменил телевизор, потом он разросся во всю стену, и так далее до тех пор, пока телевизор не занял все четыре стены, – а книги стали сжигать за ненадобностью.

Приходящие ежедневно в твой дом с экрана люди стали ближе, чем домашние. Встречи с ними стали желанны, к ним спешили после работы. Подозрительным стал каждый, кто слишком долго разговаривал с соседом на улице. Люди стали внушаемы для всего, что говорилось с экрана. Те, кто осмеливался хранить дома какую-то книжечку, могли заплатить за это свободой или жизнью. Те, кто раньше тушил пожары – пожарники, – теперь из-за новых технологий лишились привычного занятия (новые материалы уже не горят). Их работой стал розыск и сжигание сохранившихся еще где-то у кого-то книг.

И вот, роман развивается вокруг одного такого пожарника, который утаил одну из запрещенных находок, прочел ее и почувствовал конфликт с привычным до сих пор миром. Человек очень быстро получил статус опасного для общества преступника. Он бегством спасался от погони (что очень тяжело, ведь кругом кинокамеры и в далеком «мозговом центре» ежесекундно видно каждого жителя цивилизации). Став изгоем, он нашел таких же, как он, с той разницей, что новые знакомые являются хранителями нематериальных сокровищ. Каждый из них помнит наизусть какую-нибудь жемчужину мировой культуры: один помнит «Республику» Платона, другой – Марка Аврелия; в их душах и памяти надежно сокрыты Аристофан и Махатма Ганди, Будда и Конфуций… и, конечно – Матфей, Марк, Лука и Иоанн.

Эта картина – по сути изображение того, как мир с улыбкой выгоняет вон всех с собою не согласных. Так христиане древности были в глазах мира опасными злодеями и собирались на молитву по ночам в пустынных местах. Так христиане будущего укроются на малое время от цивилизации антихриста, унося с собой в памяти сохраненные псалмы и молитвы.

Так христиане древности были в глазах мира опасными злодеями и собирались на молитву по ночам в пустынных местах. Так христиане будущего укроются на малое время от цивилизации антихриста, унося с собой в памяти сохраненные псалмы и молитвы.

Вот это та фантастика, которая мне по душе. Замятин, Оруэлл, Тарковский, Брэдбери, Стругацкие – вот начало того большого списка авторов, которые трудятся не для того, чтобы человек плыл по течению, приятно проводя время, а для того, чтобы остановиться (как сказано у Иеремии), осмотреться, найти хороший путь и идти по нему.