4. Москва и москвичи

Таллин – Москва, 1976–1977

Весной 1976 года в Таллине появились два московских гуру-вайшнава – Толя Пиняев и Володя Сахаров. Оба были недавно обращены в ведийскую традицию самим Шрилой Прабхупадой – отцом-основателем современного кришнаизма, гостившим несколько дней в Белокаменной по случаю особой миссии. Первым апостолом этой миссии как раз и стал Толя, познакомившийся с махагуру – как об этом рассказывали близкие люди – при весьма символических обстоятельствах. Будучи по роду мирских занятий фарцовщиком, Толя работал в очередной раз у гостиницы «Россия» и выпас у фирмы то ли какой-то клоуз, то ли валюту. Но тут, как назло, объявились оперативники, и Толе пришлось резко дергать.

Бежать можно было только внутрь гостиницы, и выбора у него не оставалось. Анатоль дернул на этажи, помчался по коридору и в порыве отчаяния вломился в первую попавшуюся дверь, лихорадочно захлопнув ее за собой. Затем обернулся и увидел напротив себя пожилого индуса в оранжевой тоге, сидящего в позе лотоса и с четками в руках. Толя такой встречи, несмотря на всю отчаянность своего поступка, никак не ожидал. Индус оказался Шрилой Прабхупадой. Он объявил Толе, что специально сидел тут и ждал, когда Кришна пошлет ему первого апостола миссии «Харе Кришна» в России. Анатолий сразу все понял и тут же в номере принял новое ведийское имя Ананда Шанти и брахманский шнур. На улицу он вышел уже совершенно новым человеком, излучая благодать и успокоение: «Шанти, шанти!»

В Таллине вайшнавское посольство нашло благодарных слушателей. Первыми апостолами новой веры здесь стали Роберт Гордеев, Лилия Сепман и Сережа Дружинин, а также вскоре примкнувшие к ним Толик Брезгун и Мярт Каарма.

Лилия и Сергей – старая хипповая пара. Я их впервые увидел на танцах в «Лыуна», когда мне было пятнадцать лет. Они ввалились в танцзал в обнимку, в потертой джинсне и коже, с распущенным хайром: у Сережи – по локти, у Лилии – по пояс. Молодые, красивые, энергичные, они вломились в реальность, как античные боги, в сопровождении блестящей свиты из таких же отвязанных небожителей. Одним из них был Сынок – тусовщик с района, приблатненно-богемный, тоже с хайром. Это был первый мой знакомый, про которого сказали, что он наркоман. В то время тема наркотиков только-только раскручивалась в СМИ. Для меня слово «наркоман» было эквивалентно «самоубийце», и поэтому на живого наркомана я взирал с известным философским пиететом.

Про Сынка еще ходила такая история, как он якобы выбил ногой поднос с пасхальными яйцами из рук самого митрополита, шедшего во главе крестного хода вокруг таллинского собора Александра Невского на Вышгороде. Я в то время был еще не хиппи, скорее битник: длинный черный вельветовый пиджак с разрезами и хлястиком, как у латиноса (собирательный образ стиляги у советского школьника), яркая цветастая косынка на шее, подшитые зипперами зеленые клеша… Я пришел в «Лыуна» со своими старшими друзьями Филей и Гамаюном. Через динамики крутили первый «Зеппелин»; в центре большого зала в полутьме кувыркались несколько пар. Мы тоже имели свою рок-группу в самом зачаточном состоянии и приходили сюда послушать хиты, которые гоняли через систему клубные боссы. Часто здесь была и живая музыка. В частности, тут лабали такие звезды, как «Холостяки» и «Микроны», – участники первого таллинского рок-фестиваля в кинотеатре «Космос» (1968).

Но в 1976 году Лилия была уже женой Роберта – довольно молодого парня, недавно примкнувшего к таллинской хипповой тусовке. Там он, соответственно, присел на мачье, составив компанию Лиле, Сергею и другому пиплу, среди которого наиболее близкими последним были Толик Ударник (рок-музыкант, мой сосед по двору) и Мярт (эстонский интеллектуал-индоман из Нымме). И вдруг оказалось, что с помощью махамантры можно отвязаться от пагубных привычек! Вся эта компания вместе с Толей Анандой Шанти и Володей Вальмики дасом (в то время басистом группы «Цветы») повела в городе интенсивную агитацию за преимущества ведийского образа жизни. Анатолию даже удалось каким-то образом просочиться на эстонское радио и прочитать в прямом эфире большую лекцию о продвинутых способах расширения сознания с помощью беспрерывного повторения святой мантры: «Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе! Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе!» В технологию чтения мантры меня посвятила Лилия. Прежде всего нужно было обзавестись четками из 108 бусинок и дополнительными 16 на отдельной нитке, а также специальным мешочком, который вешается на шею. При повторении мантры правая рука с четками находится в мешочке, но указательный палец – как ритуально нечистый – должен торчать наружу. После каждого прочтения блока мантры «Харе Кришна» вы передвигаете одну бусину, 108 прочтений составляют один полный речитативный круг. Его вы отмечаете бусиной на дополнительной нитке. Всего в течение дня нужно сделать 16 полных кругов повторения. На это уйдет часа два – минимум для начинающего вайшнава. Продвинутый вайшнав может сделать за день 32 круга, а то и все 108. Чем больше, тем лучше!

Впервые реальную вайшнавскую практику я увидел на квартире у Лилии с Робертом, куда мы завалились с Ленноном на предмет побухать и подискутировать о метафизических вопросах. Лиля любила внимание, постоянно находилась в обществе нескольких мужчин. Мы застали ее, как обычно, с Робертом и Сережей. Необычным было лишь то, чем троица занималась. Вместо того чтобы варить на кухне хань, ребята буквально ползали по комнате на четвереньках в клубах ароматических дымов, складывая ладони перед лбом и распластываясь в земных поклонах – то ли углам, то ли невидимым духам, то ли друг другу. «Харе Кришна, Харе Кришна», – шепотливой скороговоркой неслось со всех сторон, словно из квадродинамиков. «Харибол!» – периодически во весь голос выкрикивал Сережа, подпрыгивая и вскидывая руки ладонями вверх. Леннон попытался вернуть Лилию в натуральный разум:

– Ты хоть чайку сделала бы, а еще лучше – пошли ребят в магазин за парой-тройкой шаевичей!

Ему требовалось срочно догнаться после вчерашнего схака хотя бы пивом.

– Саша, мы же теперь совсем не пьем, даже не шмыгаемся. Несколько дней назад в последний раз все вместе круто продвинулись, по последней – и все! После этого Толик даже отказался от халявного подогрева!

Голос Лилии был ублаженно-завораживающий, как у Шахерезады. Она рассказывала о том, что после недели чтения мантры у нее начали «раскрываться чакры»:

– Такое ощущение, что там внутри какая-то водичка плещется. Нижние чакры раскрываются довольно быстро, теперь я жду раскрытия высших, сахасрары. Уже есть проблески – как будто бы молния сверкает, ты включаешься в космическое сознание Кришны. Мы тут вообще плаваем, как в тумане…

– Между прочим, Кришна и Христос, Криста, – это одно и то же, – добавил Сережа. – Кришна – тоже сын бога, тоже был после рождения скрыт от царя Кансы, как Христос от Ирода…

Леннону тем не менее непременно требовалось выпить. Истинный шиваит не может быть сыт исключительно благовониями, ему нужна стимулирующая калакута. Понимая, что Роберт с Сережей не подпишутся, он предложил мне составить ему компанию до магазина. Пошли вдвоем и на свои. Но погулять в кришнаитском ретрите в этот раз нам все же так и не удалось. На обратном пути из магазина мы встретили всю троицу, уже выходящую из подъезда.

– Извините, нам только что звонил Мярт, нужно срочно ехать к нему, – сказал Роберт.

Мярт примыкал к таллинской апостольской компании и уже начал рьяно изучать санскрит, чтобы читать ведийскую литературу в оригинале. Но сейчас от нас, похоже, просто хотели отделаться. Тем не менее Роберт пригласил меня к себе на вечер через пару дней, когда из Москвы должен был приехать высокий гуру Ананда Шанти.

Толя Пиняев оказался очень выразительным молодым человеком. Полностью бритый, как подобает брахману, вплоть до самых интимных частей тела, он весь благоухал ароматическими притираниями. Его маленькие карие глазки восторженно блестели. Анатолию, видимо, очень нравилось быть брахманом – представителем высшей касты в принятой системе координат. Он вышел из ванной весь розовый, в банном халате и с брахманским шнуром через плечо.

– Веды предписывают брахманам полное омовение тела дважды в день. Поэтому я должен дважды в день мыться в ванне!

Лиля подложила гуру подушки, появился Роберт с чаем. Я присел рядом. Толя, надо отдать ему должное, не стал с ходу в карьер грузить меня своей телегой, но, напротив, проявил очень тонкое дипломатическое чутье и завел сугубо светский разговор «о девочках». Тем временем начали подходить другие гости, и через полчаса в комнате сидели полтора десятка человек, в основном молодая эстонская богема.

Роберт, представив Ананду Шанти как ведийского брахмана и главного апостола учения Шрилы Прабхупады в СССР, начал рассказывать аудитории о своем мистическом опыте повторения мантры, а мы с Толей, не понимавшим ни слова по-эстонски, продолжали автономно беседовать в красном углу, под украшенным венком из живых цветов портретом индийского махагуру. Периодически Роберт обращался к мастеру с просьбой ответить на вопрос аудитории, формулируя его по-русски. Свои ответы Ананда Шанти густо пересыпал санскритскими цитатами из ведийских источников, а также высказываниями Прабхупады, что придавало всему выступлению шарм некоей параакадемичности.

Надо признать, что кришнаитская культовая практика действительно может вызвать в человеке сильные изменения, вплоть до необратимых. Бо́льшая часть первого поколения кришнаитов – это бывшие наркоты, бросившие кайф благодаря систематическому повторению мантры, «дети цветов», ушедшие в санньясу… Слух о том, что мантра снимает с иглы, распространился из Таллина в Питер, и там тоже вскоре возникла кришнаитская тусовка. Мой приятель, питерский каббалист Юра Манусевич, специально приезжал в Таллин, чтобы переломаться и набраться вайшнавского ноу-хау.

Интенсивное мантрочтение, тем более коллективное, дает мощный симпатический эффект, суггестирующий участников мантрического круга на общую волну. Практическая притягательность кришнаизма строится во многом на том, что эта волна интерпретируется его апологетами как состояние божественного блаженства. Всякий, повторяющий мантру, настраивает себя на «сознание Кришны», которое есть сат-чит-ананда, то есть «блаженство чистого бытия». Часто театральная имитация состояния блаженства кришнаитами переходит с помощью силы автосуггестии в подлинную эйфорию – насколько эйфория может быть подлинной. Я на себе прочувствовал всю силу мантрического брейнуошинга, когда после первого посещения Лили и Роберта у меня до конца дня, а потом еще и всю ночь, сквозь сон, до утра в голове крутилась махамантра.

Появление кришнаитов в Таллине вызвало сильное брожение в оккультной среде города. На спонтанные киртанывайшнавов в общественных местах и пуджи на конспиративных квартирах собиралась самая разношерстная публика – от скучающих эстетов до религиозных диссидентов, от идейных антисоветчиков до психоделических мистиков.

Главным местом сбора кришнаитской тусовки стало кафе «Москва» на площади Выйду. Это очень уютное место в самом центре города: большое кафе на втором этаже югендстилевского дома, с двумя сообщающимися залами и оркестровой площадкой в центре для живого джаза. Наши люди обычно занимали несколько столиков. Тут можно было не только попить кофе с пирожными, но и плотно закусить, принять вина или шампанского, а то и коньяка, или запросто раскурить косяк. А кто-то просто закидывался «колесами» и часами молча галлюцинировал в окно на прилегающую площадь.

Вспоминается такой случай. Сидим мы с компанией за двумя-тремя столиками, бухаем. Мы с Ленноном ведем, как обычно, мистический разговор. Обсуждаем «Рукопись, найденную в Сарагосе» Яна Потоцкого. Казалось бы, самое оно – пыхнуть для драйва, а травы ни у кого нет. Тут я вспоминаю сцену из романа, где один из героев, будучи раненным на дуэли и страдая от жажды, восклицает: «Воды, душу отдам за глоток воды!» И в этот момент появляется женская фигура в чадре, несущая на голове кувшин с водой…

– Косяк, душу за косяк! – восклицаю я патетически.

И в этот самый момент в зал входит Рубен.

Рубен приехал пару лет назад в Таллин из Армении – типа как на Запад. Интересный был парень. Работал пожарным. Как приехал, в первый же день купил билет «Спортлото» и… сразу же выиграл около ста рублей. Это его так поразило, что с тех пор он регулярно играл в эту чуму, закупая билеты на ползарплаты, но при этом ни разу больше ни рубля не выиграв!

Рубен был учеником Тиграна – ереванского гуру, периодически бывавшего в Таллине и дружившего с Эдиком Схаком. Тигран, армянский античный философ ранга Давида Анахта, однажды дал своим ученикам задание познакомиться с девушкой и прийти с ней к нему в гости в определенный день и час. И вот приводят ученики девушек, а Тигран говорит:

– Девушки, вот вы видите полных идиотов, которые вас сюда заманили по моему приказу. А вы, бессовестные обманщики, вон отсюда! Идите и хорошо обдумайте свое поведение!

Ученики – в шоке, зато все девушки – его. Совершенномудрый не ищет женщин – их к нему приводят. Еще Тигран придумал новый вид спорта: боксингболл – футбол в боксерских перчатках. Спортсмены не только борются за мяч, но и нокаутируют друг друга. Жаль, в «Спортлото» его не было…

Так вот, заходит Рубен в зал. Мы с Ленноном тут же с пониманием переглянулись. Ну нам-то ничего объяснять не нужно! Оба вскакиваем со своих мест и бросаемся навстречу приятелю:

– Пыхнуть есть?

– А как же! Вот как раз на косяк осталось…

Мы с Ленноном снова переглядываемся и одновременно разражаемся истероидным смехом.

– Ребята, что с вами? – спрашивает в недоумении Рубен.

– Все нормально, мы тут просто подпили!

– А мне нальете?

– А как же! Непременно! Только давай сначала прибьем!..

Толю Ананду Шанти тут уже тоже все знали. Его приглашали за столик, наливали бокал. Он был человеком без комплексов, абсолютно кулистым и вполне соответствовал традиционному восточному образу совершенномудрого, который ни у кого ничего не просит, но и от предложенного не отказывается. Приоритетным предметом Толиного интереса были местные гопи, которые страстно рвались к телу своего Говинды.

– Ребята, вы пока походите, поповторяйте мантру, – отправлял, бывало, гуру своих девоти из «Москвы» куда-либо подальше, чтобы без посторонних глаз объяснить очередной «пастушке» суть камы как одной из центральных добродетелей ведийской религии.

Аарэ свозил всю кришнаитскую группу на хутор к Раму. Мастер очень внимательно пронаблюдал мистические практики Ананды Шанти и компании, их киртаны и пуджи, шедшие в условиях хуторской свободы непрекращающейся чередой, и сделал вывод: Ананда Шанти лишь имитирует самадхи, но в действительности находится в тщательно маскируемом концентративном состоянии, позволяющем магически контролировать сателлитов и манипулировать сочувствующими.

Природа и техника такого контроля объяснялись Рамом примерно следующим образом. Прежде всего мастер делил людей на два фундаментальных типа: концентративный и медитативный. Концентративные личности – это те, у кого доминирует левое полушарие мозга, отвечающее за логическое мышление. Медитативные личности им прямо противоположны: у них доминирует правое полушарие, отвечающее за воображение. Чем концентративнее личность, тем больше в ней доминирует левое полушарие и тем больше центр ее сознания смещен в состояние бодрствования.

Хроническое состояние сверхбодрствования ведет к окончательной изоляции левого и правого полушарий друг от друга, возникает раскалывающий сознание момент шизофрении, когда бодрствующее «Я» изолируется от психического подсознания. Чем концентративнее личность, тем она, в терминологии Рама, шизофреничнее, что проявляется, в частности, в страхе внешнего влияния и гипертрофированной бдительности. Центр сознания медитативов, напротив, сдвинут в состояние сна, психика открыта внешним влияниям. Полностью открытая психика в условиях отсутствия всякого разделения между полушариями дает эффект чистой паранойи, которую можно иначе характеризовать как «всечувствительность» или «гиперсенситивность».

Шизофреник постоянно ищет себе сателлитов, от которых он подсасывает энергию, необходимую для перманентного наращивания поля личной концентрации. Раскрытие жертвы происходит через гипнотический код, внушенный доминатором реципиенту и трансформированный последним в автосуггестивную фигуру. Этому способствует врожденная склонность параноиков к поискам хозяина, который мог бы компенсировать им недостаток собственной концентрации. Попадая во власть шизофреника, параноик стабилизируется в поле нового авторитета и даже сам может начать действовать шизофренически в качестве зомбированной креатуры. Выйдя же из-под защитного колпака шизофреника, параноик оказывается раскрытым перед негативными влияниями среды и вскоре вновь попадает под концентративный контроль очередного авторитета – прямо или косвенно.

Друг с другом параноики сразу обретают общий язык, психически диффузируя взаимно. Шизофреники, напротив, друг с другом непременно конфликтуют, причем чем выше градус шизы, тем сильнее напряг, вплоть до смертоубийства (физического или магического, что тоже возможно). Очень часто, если не всегда, разборки в человеческих коллективах обусловлены в первую очередь борьбой шизофреников за доминирование. Каждый из крупных концентративов собирает вокруг себя целую армию сателлитов, иногда выстраивая настоящую иерархическую систему.

Получалось, что шизофреник, повторяя мантру, лишь еще больше накачивает свою энергетическую концентрацию, которая вместе с тем есть концентрация персонального кармического комплекса, его стимулирование, что прямо противоположно духовной эмансипации от сансарных оков. Параноик же, напротив, читая мантру, только больше раскрывается. Шизофренический филдрулер воздействует своей концентрацией на параноидальное поле окружения, суггестируя его в рамках собственной кармической программы и «отягощая» тем самым персональную кармическую «обратную связь».

Идеалом для Рама представлялся человек уравновешенный, мезоноический, у которого правое и левое полушария сбалансированы. Мезоноик ни сам никого контролировать не хочет, ни себя никому в обиду не дает. Защитный кокон нуль-энергии мезоноидального состояния эффективен в равной степени как против концентративных шизофренических атак, так и разлагающе-высасывающих сил параноидального фона отдельных ситуаций.

Летом мы с Юлькой поехали в Москву. Остановились у Солнца, который жил вместе с братом в большой квартире в Бескудникове. Почти каждый день мы отправлялись к обеду к «Рашенам» (магазин «Российские вина») на Стриту (улица Горького, ныне Тверская). Здесь Юра начинал активные поиски партнеров на дринк. Мы с Юлькой – как таллинские гости – постоянно висели у него на хвосте, вплоть до возвращения в Бескудниково, как правило, на такси и с полным боекомплектом на всю ночь. У Солнца был удивительный дар раскручивать людей и вообще доставать деньги. Откуда что бралось, сказать невозможно, но не было ни дня, когда мы испытали хотя бы малейший дефицит в бухле, еде и персональном транспорте. Юру все любили и уважали – от хиппов до центровых синек. Без девушки домой он тоже не возвращался – обязательно кого-нибудь снимал на найт, иногда совсем незнакомых, случайных герлиц.

При этом он был вовсе не пропитый гуляка и алкоголик, а очень тонкий писатель, наблюдавший человеческую реальность сквозь призму своего радикального опыта тотального нонконформиста. Не в силах выдержать его бешеного жизненного ритма, я подчас оставался дома и погружался в чтение Юриных тетрадок. Это были автобиографические зарисовки на высококачественном литературном языке. В основном сюжеты касались московской жизни шестидесятых-семидесятых годов: богемные тусовки, пьянки, драки, романтическая любовь и жесткий секс, экзистенциальные размышления и сиюминутные ощущения…

Говорят, Юра был сыном высокопоставленного кагэбэшника и принадлежал к поколению московской «золотой молодежи» – шестидесятников. В то же время он не был диссидентом в классическом смысле слова: не писал протестов, не устраивал пикетов. Единственная его публичная акция в крупном формате – это хипповая демонстрация 1 июня 1971 года, в День защиты детей. Да и то этот флешмоб скорее можно назвать артистическим перформансом, чем политическим заявлением. Позже, уже после перестройки, в СМИ стали появляться сообщения, будто Солнце, являясь тайным стукачом, и сдал всех – вернее, спровоцировал демонстрацию с целью выявить для гэбухи потенциальных неформалов. Лично я уверен в том, что подобные заявления – полная ложь, ибо, зная Юру, его характер и образ жизни, сексотство – это последнее, что можно себе представить…

На квартире в Бескудникове, словно в литературном салоне Серебряного века русской литературы, часто шли споры о жанре, стиле и последствиях писательского творчества, в которых активное участие принимали Володя и его друзья. Юрин брат не был хиппи, скорее он принадлежал к классу либеральных столичных студентов. Мы усаживались за большой круглый стол в центре комнаты, доставали бутылки и подручную снедь. После первого же стакана начинались жаркие споры. Кто круче – Толстой или Достоевский? Володя стоял за Толстого, Юра – за Достоевского. Мы с Юлькой тоже были за Федора Михайловича. Если бы Юрины записки увидели свет, я думаю, оба классика могли бы подвинуться под напором новой русской социальности. К сожалению, этого, вероятно, никогда не произойдет…

Однажды у «Рашенов» мы встретили Диверсанта, который пригласил нас к себе в гости. К тому времени он переехал из центра города в Бирюлево. Квартира была больше, но московской романтикой здесь уже не пахло. Зато сильно пахло маками. Дивер предложил двинуться свежесваренным зельем. Это оказалось не лучшей идеей. Раствор, вероятно, уже зацвел, и нас всех чудовищно протрясло. Причем колотило так, что невозможно было поднести ко рту стакан с водой. Юрина девочка, появившаяся в квартире вскоре после инцидента, поставила посередине комнаты наполненный водой таз, из которого мы пили, как скоты, опустив туда трясущиеся морды. На следующие сутки ломки продолжались. Мы решили с Юлькой вернуться в Таллин: родные стены лечат! Подруга Дивера довела нас до вокзала. Но билетов на отходивший поезд, как назло, не было. Не в силах даже представить себе, что придется тусоваться здесь еще сутки, я предложил Юльке просто сесть в поезд зайцем, а там будь что будет!

На вопрос проводницы, где наши билеты, я ответил, что готов заплатить наличными.

– По пятнадцать с носа.

– Идет. По прибытии на место?

– Хорошо. Только паспорта давайте.

Мы отдали ей наши паспорта и зарубились, еще в легкой тряске, на вторые полки. Худо-бедно доехали без приключений. Когда проводница решила нас кассировать, выяснилось, что у меня совсем нет денег. Про Юльку даже молчу.

– Ну и что делать будем?

– Мы вам принесем.

– Паспорта останутся у меня.

– Но я без паспорта не смогу получить денег с книжки!

– Хорошо, тогда девочка оставит свой.

На том и порешили. Однако денег тете мы так и не принесли. Подсчитали, что новый паспорт взамен утерянного будет стоить всего червонец, а так придется выложить целых три. Нет, спасибо! Экономика должна быть экономной.

Осенью из Москвы в Таллин приехал душанбинец Вовчик Сафаров и вместе с ним две московские дамы – Оля и Ира. Вовчик привез с собой волшебную китайскую Книгу перемен – древний И-Цзин в русском переводе. И он, и обе девушки проявляли к этому памятнику древнекитайской литературы повышенный интерес. Их разговоры вокруг да около напоминали диспут ученых неведомой дисциплины с привлечением странных графиков и схем: «Вот тут, видишь, вторая позиция слабая, как в этой триграмме. Это те самые „крылья“, понимаешь?..»

Компания остановилась у меня, вернее, в квартире моего папы, которая в то время была в моем распоряжении и очень быстро превратилась в филиал «Белого лотоса». Это были, как говорят американцы, две спальни с кухней и ванной, в трех трамвайных остановках от центра города. В большой комнате я соорудил четырехместную тахту, которую накрыл пестрыми восточными одеялами. В центре помещения стоял круглый стол с большой, метр высотой, черной с пестрыми феями фарфоровой китайской вазой на массивной бронзовой подставке из переплетенных драконов. Ее когда-то, еще до революции, привез с Дальнего Востока бабушкин брат – капитан дальнего плавания. От него же остались небольшая японская вазочка с рельефным изображением небесной феи в обрамлении парадизической растительности, статуэтка сидящего философа-даоса и старинный макет парусника – моя любимая игрушка в детстве.

Оля с Ирой периодически раскладывали на тахте гадательные палочки, а Вовчик объяснял гостям салона азы древнекитайского учения о переменах, не забывая набивать папиросы шишками из узбекского Денау. Если гости были слишком настырными, их брала на себя Ира, совершавшая в то время дрейф от Папюса к Фрейду и тренировавшаяся на мальчиках. Она посещала первые в Москве подпольные лекции по психоанализу и с восторгом рассказывала нам с Олей о тайных механизмах человеческой души, которые раскрывало учение великого австрийца. Это была еще одна неведомая дисциплина, со своим «птичьим языком» и так называемым дискурсом. Учение о переменах и фрейдизм оказались в тот момент мне чрезвычайно близки – как два женских тела, между которыми я оказывался каждую ночь на сдвоенной тахте.

В другой комнате находилось огромное зеркало, метра два на полтора, в массивной дубовой раме. Оно идеально подходило для магического экрана, перед которым собирались любители астральных путешествий. Одним из наиболее частых посетителей нашего сино-фрейдистского салона был Андрес Керник, которого Оля с Ирой прозвали Черный Агитатор.

К этому времени он уже конвертировался из методиста в православного, не вылезая из кафедрального собора Александра Невского на Вышгороде и спускаясь со служб разве что в «Мороженицу» (новое место хиппового сбора) на коктейль или в кафе «Москва» – попить кофейку и пообщаться с народом. За то, что он постоянно ходил во всем черном и перманентно гнал телеги, ему, собственно говоря, и дали имя Черный Агитатор.

Он беспрерывно искал истину, обращаясь, помимо теологии, к астрологии и гематрии. Его крайне интересовали альтернативные средства познания реальности, включая магические. Параллельно он сильно наезжал на советскую власть и периодически выдавал прогнозы типа того, что в ЦК КПСС якобы разработан план нового административного деления Советского Союза, предусматривающий упразднение национальных республик и введение системы обезличенных территорий, по которой Эстония окажется просто составляющей частью Ленинградской области.

– Ты видишь вокруг себя последнее поколение эстонского народа, – сетовал Андрес, как бы предлагая осознать личную ответственность за все происходящее.

Телеги гнались, конечно, не только про политику, но и про пророчества старцев и юродивых. Все обещали бедствия, расходясь лишь в сроках. Мы с Эдиком заметили, что Агитатор с особым азартом вещает перед молодыми симпатичными женщинами, как бы накачивая их своей шизой. Нам, разумеется, было понятно, что такая накачка предполагает в конечном счете раскрытие сексуального триггера женщины и овладение ею в той или иной форме. Мы, видя, как парень мается, решили подлечить его, снять шизу через хороший план. Но сделать это было очень непросто, так как Агитатор крайне щепетильно относился к своему здоровью и просто так посадить его на трубу было невозможно. Требовался особый подход, тонкие настройки, чем мы и занялись, исподволь подводя молодца к теме восточных методов раскрытия сознания.

Наконец нам удалось уговорить его на следственный эксперимент в нашем салоне, куда Андрес частенько захаживал поговорить с Олей и Вовчиком об И-Цзине. Надо сказать, китайская премудрость настолько очаровала нашего друга, что с тех пор и, полагаю, до сегодняшнего дня он не расстается с гадальными аксессуарами ни на миг. В технологию получения предсказаний его посвятила Оля, разложив палочки и сложив гексаграмму. После этого Андрес схватил текст с предсказанием и удалился в зеркальную комнату. Где-то через час дверь открылась. На пороге, отражаясь в зеркале с затылка, стоял возбужденный чернец с горящими глазами и красным томиком И-Цзина в руке:

– Это магическая книга!

Его инициация в ориентальный ассасинаж стала не менее эффектной. Однажды Агитатор сам сказал Эдику, что готов на эксперимент, поскольку стоит перед ситуацией, требующей осмысления, так сказать, с отвлеченной перспективы. Мы втроем собрались в папиной квартире. Притушили свет, зажгли свечи, агарбатти. Сделали, как говорят таджики, «балшой-балшой» наяк, ибо табак курить наш компаньон отказался категорически. Когда припаленный Эдиком шарик задымился, Агитатор через пустую шариковую ручку вдохнул в себя практически весь заряд с одного раза. Очень долго держал его в себе, потом выдохнул, посмотрел на нас и сказал, что хочет полежать и подумать. Он прорубился в совершенной неподвижности на спине часа два. Затем резко сел на тахте с горящими глазами и произнес:

– Это магическая трава!

А затем, попросив еще порцию, он в очень веселом настроении упорхнул в снежную ночь. После этого где-то раз в месяц-два Агитатор спрашивал у нас на раскумарку, подходя к этому делу с большой основательностью. Видимо, именно так и должен курить настоящий аксакал – с толком, чувством, расстановкой, без базара…

Ближе к весне Оля с Ирой собрались обратно в Москву, очень звали меня с собой, и я решил составить им компанию. В столице мы поселились на Ириной квартире, которая находилась в десяти минутах езды автобусом от станции метро «Щелковская», поэтому саму хозяйку тоже прозвали Щелковская. Дом стоял прямо на опушке высокого елового леса. Это была крайняя черта города. Четырехкомнатные апартаменты располагались на последнем этаже, так что вид из окна был вполне птичий.

В одной комнате жила сама хозяйка, в другой – Оля и ее тогдашний муж Игорь Художник. Третью комнату снимал другой художник – Саша Акилов, душанбинец, учившийся во ВГИКе, у которого в комнате часто зависал мой старый приятель Рыжий, тоже выпускник этого вуза, хорошо знавший всю тогдашнюю кинотусовку. В Сашиной комнате стоял большой шатер, сделанный из восточных тканей и платков, в котором можно было почувствовать себя настоящим шахом. Еще одна комната предназначалась для гостей, туда меня и поселили. В центре этой комнаты, на круглом столе под круглым абажуром стояла круглая клетка с черным пернатым существом типа скворца, которое все называли Птицей. Когда Птица слишком расходилась, клетку накрывали большим черным платком и дули туда хороший «паровоз». После этого Птица повисала на жердочке вниз головой, затихая до следующего состава. Еще была кухня, где практически каждую ночь тоже кто-нибудь спал.

Народу сюда ходило много: Ирины подруги, рассуждавшие о психоанализе; Володя Степанов, приносивший интересные книжки про французских оккультистов; Сережа Семкин, любивший под аккомпанемент бубна спеть что-нибудь из текстов московского поэта Жени Адмирала:

 

А когда иссякнут бомбы и патроны

И разрушат ваши города,

Вы умрете, как слепые махаоны,

В пламени неистового льда…

 

Из всей компании на работу ходил один Игорь. Остальной народ все свободное время больше оттягивался в измененном состоянии. Однажды от нечего делать наши дамы предложили заварить чайку с астматолом. В тот сезон астматол – табак для астматиков, который заваривают и пьют, – был модным средством.

Вот как описывает астматольную таску Йокси в своем дневнике: «Тем летом по улицам бывшей литовской столицы каждые пять минут дефилировали военные и милицейские патрули с собаками. В воздухе чувствовалось напряжение третьей годовщины каунасского восстания. Наш хайратый десант прибыл из Вильнюса на электричке и сразу же высадился в большой пустой комнате где-то на набережной Нямунаса (Неман). Тут же поступило предложение: бомбить аптеку. Никто не был против, но никто и не пошел бомбить. Сигареты для астматиков продавались без рецепта, в состав „табака“ входила белена. Купив по пачке в разных аптеках, наша компания, состоящая из посланцев всех союзных республик, ссыпала табачок в общий бачок и заварила чаек…

Что потом началось! Соседи, случайно зашедшие, от предложенного чая не отказались и, весьма морщась, проглотив по полстакана, удалились. Через час в двери постучали. Естественно, никто не открыл. Тогда в дверь стали стучать молотком. Долго. Потом выяснилось, что двери не открываются, т. к. заглючившие соседи-уголовники заколотили нас досками крест-накрест. Приехали пожарные, но не к нам. Опять к соседям. Там горела квартира. Потом кто-то рассказал, что оба соседа, отец и сын, решили нас сдать ментам и заколотили двери, чтобы мы никуда не сбежали. Когда они поднялись к себе, то обнаружили у себя в доме, посреди гостиной, змеиную свадьбу. Змеи клубились и расползались по всем щелям и шкафам. Глюк был коллективный. Недолго думая, отец и сын схватили газеты и, свернув факелы, подожгли квартиру, выгоняя змеиное отродье.

А мы в это время смотрели другое кино: хозяйка квартиры, Рути, стала раскладывать по невидимым полкам невидимых кукол. Потом она спокойно, как-то по-домашнему, подняла подол и пописала. Оля-Хая, приставив указательный палец к спине Толика Батрака, вела огромного парня, как телка́, а тот, как только Оля убирала палец, тут же падал и сильно ударялся головой о пол. Я убеждал, что из любого положения есть выход, но на окнах были решетки, поскольку квартира находилась на первом этаже. Усилием воли я просочился через трещину в оконном стекле и оказался снаружи. За мною последовали Толик Батрак, Рути и Оля. План созрел как-то сам собой и мгновенно: идем в Музей Чюрлениса.

Ранним утром мы выдвинулись двумя группами: Оля и Батрак пошли параллельной улицей, а я со своей четырнадцатилетней литовской подругой направился к мосту. Там мы с удивлением обнаружили Толика, который бил тяжелым кулаком в ствол березы, приговаривая:

– Сука, ты же обещнулась, какого хуя ломаешься, проститутка? Я же тебе весь Шанель в стакан вылил. Пила, а теперь – динамо! Пойдешь со мной, блядь?

– Полегче, Толян, здесь несовершеннолетние, – показал я на Рути.

– А, Йокси! Ты посмотри на это полено. Я уже полчаса ее на найт пишу, а она целку-невидимку из себя корчит!

По-видимому, в этот момент иллюзия рассеялась перед взором Батрака, и он как-то виновато отвернулся к волнам Нямунаса. За те 15 минут, которые прошли с момента нашего расщепления, произошло еще несколько событий. Оля шла с Батраком до булочной. Перед лавкой Анатолий, как истинный джентльмен, снял с себя последнюю рубашку, повесил ее на Олю, чтобы не замерзла сырым утром, а сам, дрожа от холода, вошел в магазин, чтобы что-нибудь спиздить съестного. Толик был первым покупателем, поэтому весь персонал булочной внимательно уставился на полуголого, босого, волосатого и бородатого Батрака, который, ежась и потирая плечи, дробно отбивал зубами гимн СССР и громко вскрикивал: „Холодно! Дайте булочку, гады!“ Напугав продавцов, Толян схватил штрудель, оторвал от него кусок и кинул его в сторону кассы. „Ложись, рванет!“ – закричал московский громила-хиппи и страшно выбежал на тихую, сонную улицу. Оле стало не по себе, и она потерялась…

Рути захотела есть. Я оглянулся: где бы достать еду. Тут неожиданно я увидел в распахнутом окне мансарды, на подоконнике, тарелку с пирожками. Даже запах услышал (а почему запахи „слышат“?). Мансарда находилась на третьем этаже от земли, но меня это нисколько не смутило. Я протянул руку и без труда достал пирожок. Предложив его голодной девочке, я разломил пирожок пополам и сказал:

– Я всегда знал, что он с мясом.

И выбросил обе половинки назад, за спину. Рути смотрела на меня как на фокусника. Она больше не хотела есть.

– Иногда, герла, человек рождается на этом свете только для того, чтобы взмахнуть рукой в определенный момент жизни. После этого можешь делать себе харакири. Все равно жизнь состоялась… – втирал я доброй глупышке Рути.

Кто-то забавный на кривых ножках болтал все время и, как заправский гид, рассказывал о достопримечательностях бывшей литовской столицы.

– Поехали в Палангу! Там есть музей янтаря! – сказал незнакомец и ловко исчез на четверть часа.

Мы оглянулись и с удивлением обнаружили себя за городом, поднимающимися в гору по шоссе Каунас – Паланга. Оглянувшись на уютный и все еще не узнанный город, я убедил компанию вернуться к ранее намеченному плану – к Чюрленису. И тут снова появился колченогий.

– Куда же вы, пипл? В Паланге много янтаря! – сладко звал черт.

– Не оборачиваться! Все за мной! – крикнул я и… оторвался от земли.

По воздуху было очень удобно идти. Надо только чуть-чуть приспособиться и привыкнуть, тогда ходьба на высоте 1–2 метров от земли может доставить массу наслаждения. Но есть одно условие: никогда не пытайтесь понять, как это происходит. Как только я об этом подумал, сразу мои вышитые пацификами и цветочками тенниски коснулись шершавой поверхности дороги, а верные спутники бодро прошагали над моей головой и приземлились в районе бензоколонки…

– Ты что! Белены объелся?! Идешь по осевой. Я же тебя сбить мог! – орал черт-дальнобойщик из кабины рефрижератора.

– Не объелся, а напился. А ты, значит, настырный? То в Палангу нас звал, а то вдруг из Паланги едешь…

Я посмотрел на водилу и заметил, как неуютно он себя почувствовал. На всякий случай я перекрестил его.

– Вот это правильно. Нашего брата благословлять надо, а то не ровен час… Сначала я подумал, ты… того. С приветом. Но, если верующий, садись. Куда едем? – Черт прищурился и протянул мне приличные местные сигареты „Кястутис“.

– До бензоколонки, – спокойно произнес я, угощаясь табаком у черта.

– У Вильнюса? Или тебе в Паневежис? – Алчный огонек пробежал в глазах козлоногого.

– Вот до той, – показал я ему на АЗС в трехстах метрах.

– Да ты, пацан, видать все-таки… того!

Черт отжал сцепление, и мы покатились по инерции к самому волшебному городу. У бензоколонки, догнав летунов, я высадился из рефрижератора и пошел с ними… инкогнито. Никто не догадывался о моем присутствии, а между тем говорили обо мне.

– Странный он, этот Йоксис, – Рути произносила мое имя по-литовски, – сказал, что выход есть и… Кто-нибудь помнит, как мы вышли из квартиры?

Оказалось, никто не помнил. Меня это насторожило. Там все время крутился этот, на кривых ножках… блин. Это же был… стул. Старый резной стул. Кажется, единственный представитель мебели среди пустых обоев со следами светлых пятен от когда-то висевших здесь фотографий и картин. На кухне был стол, но не было стульев. С тех пор как мы явились с вокзала, я ни разу не присел. Некуда было. Весь процесс прошел на ногах. Я просто не впустил сон в свою реальность, но реальность становилась все более и более своей. Это не был сон, но это не была и реальность, это было параллельное бытие…

И вот выпил я чашечку-другую, чувствую – начинается приход, как с циклодола, но помягче и поглубже. Ну а потом пошло-поехало: лежу с открытыми глазами – начинают всякие чудища мерещиться, шкафы двигаются; глаза закроешь – идут перед взором тексты, тексты, тексты, лента текстов сверху вниз, на непонятных языках и в загадочной графике, но ты все равно в них как-то вникаешь, уводишься ими в пучину бездонного бреда, пока не натыкаешься на какую-нибудь стремную сущность. От контакта с ней, как от шока, вновь приходишь в себя, открываешь глаза, а тут все то же: шкафы двигаются, телефон начинает играть, как радио; во рту чудовищный металлический привкус, стены колышутся, а по тебе бегут тараканы. Закрываешь в ужасе глаза – опять тексты. Идут и идут, сплошной лентой. Прямо сплошной концептуализм какой-то!..

В общем, когда мне стало совсем хреново, более вменяемый народ это дело просек и поспешил на помощь. Герлы решили отпоить меня чаем, чтобы я смог потом прополоскаться, выгнав яды. И вот меня подняли под руки с кушетки и протянули мне чашку с чаем. А у меня в это время пошла шиза, что все эти люди – какие-то незнакомые мне злодеи (человеческие лица под астматолом сильно меняются), которые хотят меня окончательно травануть. Я отчаянно упирался, будучи уверен, что речь идет о жизни и смерти. Впрочем, неизвестно: может, так оно и было? Бывали случаи, когда люди откидывались от передозняка астматола: у кого дыхание схватит, у кого судорога или еще что-нибудь фатальное. Так что кто знает, не отпои меня тогда девушки, может быть, и не читали бы вы сейчас этих строк…

В конце концов я забылся постинтоксикационным сном, а потом, проснувшись среди неопределенного времени, обнаружил рядом с собой на кушетке еще одно тело. Но поскольку все продолжало плыть, то я долго не мог понять, что бы все это значило. Дальнейший мой опыт можно сравнить разве что с химической свадьбой Христиана Розенкрейца, легендарного основателя ордена: „Я испугался, подумав, что это, должно быть, еще один трюк дьявола, причинившего мне немало зла, и тут вдруг почувствовал, будто меня дергают сзади за платье. В ужасе я оглянулся и увидел прекрасную восхитительную Деву в небесно-голубом одеянии, усеянном золотыми звездами, и с большими красивыми крыльями, имевшими множество глаз. С помощью этих крыльев она могла подниматься вверх. В правой руке она держала золотую трубу, а в левой – большую пачку писем на всех языках…“

После „химической свадьбы“ мы с моей Девой пошли на выставку современного искусства, проходившую в известном в те времена выставочном зале на Малой Грузинской. Там астматол продолжал действовать: изображения на холстах в большинстве своем в точности соответствовали психоформам, душившим меня в ночь накануне: девы с крыльями, головы с чакрами и тексты, тексты, тексты… Письма на всех языках, даже ангельских. Примерно такого рода произведение – испещренное марсианским шрифтом масляное полотно невероятных размеров – привлекало больше всего внимание искушенной публики, усматривавшей в схематических кругах и стрелах шаманистического чертежа „схему кармических соответствий“. Дева с трубой предложила пыхнуть. Потом появились мальчики с папиросами, и мы пыхнули еще. Уже совсем на выходе некий тип с нечесаной копной волос и в потертом пальто вручил – с тайным подмигом, как Билли Бонс черную метку – в шесть секунд на месте выполненный автошарж с автографом „Зверев“. Это был тот самый Зверев – герой московского арт-подполья».

Впрочем, гораздо более андеграундные «звери» водились у нас на «Щелковской». Одним из них был Хайдар-ака (Константин Серебров в «Мистическом андеграунде» описывает его как Зверика-Али) – непременный участник южинского салона тайновидцев, действовавшего под эгидой писателя Юрия Мамлеева.

Хайдар-ака – грузный тридцатилетний мужчина с живыми светлыми глазами, длинными черными локонами и густой бородой – с виду напоминал средневекового каббалиста. У него раскручивался техтель-мехтель с хозяйкой щелковской квартиры. В гостевой комнате, помимо стола с Птицей, стоял книжный шкаф с иностранными книжками и самиздатными копиями текстов Хайдара. Посещая время от времени наши пенаты, Хайдар-ака любил присесть на кухне с чайком и порассуждать об очередных прочитанных писаниях. Например, о «Господине Гурджиеве» Луи Повеля. Кто такой Гурджиев – я тогда еще толком не знал, но обнаружил в волшебном хайдаровском шкафу машинописные листы с текстом книги Петра Успенского «Четвертый путь». Начал читать и понял, что это как раз то, что непосредственно касается тех самых магических методологий, до которых я ощупью добирался самостоятельно.

Российский мистик греко-армянского происхождения Георгий Иванович Гурджиев известен прежде всего как основатель теории так называемого Четвертого пути, где человек представляется как вполне механическое сочетание химических элементов, но при этом якобы имеет шанс стать «настоящей» индивидуальностью, то есть своеобразной «неделимостью», неразложимой цельной натурой.

Главным гурджиевским гуру в Москве, да и во всем СССР в целом, был в те времена Владимир Степанов – один из мэтров южинской тусовки метафизических антигуманистов. Будучи мастером Четвертого пути, он подчас очень жестко стелил, но вместе с тем являлся воплощением джентльменской корректности, снисходительно-ироничной и слегка опереточной. Степанов взял от Гурджиева идею эзотерического круга посвященных как истинных индивидуумов, как бы «химически» противостоящих разлагающей кислотности механического человечества. Вместе с тем всякая «индивидуальность», сколь бы элитарной она ни представлялась, мыслилась в сухом остатке как все тот же «набор невротических доминант», уходящих в общую психопатологию рационального бытия. Поэтому рыцарское собрание очень быстро превратилось в «Корабль дураков»: именно так Степанов именовал круг московских шизоидов.

О московском антигуманизме как (анти)общественном движении до сих пор мало что известно. Оно зародилось в конце 1960-х в так называемом южинском шизоидном подполье – как потом стал именоваться богемно-интеллектуальный салон писателя Юрия Мамлеева в Южинском переулке. Сам Юрий Витальевич, будучи сыном психиатра, с детства перечитал всю профессиональную библиотеку отца и с тех пор интересовался проблемой психических патологий, которые и стал описывать в художественной форме в своих произведениях. Человек в творчестве Мамлеева предстает не как независимая личность, но как парадоксальный набор невротических доминант. «Правильного человека нет и быть не может», – таково в сущности творческое послание писателя. Заданный Мамлеевым, как говорят сегодня, нарратив нашел резонанс в определенных кругах московских интеллектуалов, скептически воспринимавших советскую действительность и увидевших в персонажах Юрия Витальевича как бы антигероев нового времени.

Лично мне не приходилось посещать мамлеевскую квартиру, но довелось близко познакомиться со многими участниками шизоидного подполья еще в середине семидесятых, в период активного становления того, что один из центральных персонажей южинской тусовки Игорь Дудинский, литератор и эстет, называет «московской идеей», – радикального либертинажа, камня на камне не оставлявшего от всего человеческого как психопатологического: «…Салон в Южинском переулке стал местом главных сборищ шизоидов. Там все объединял бред, который сознательно культивировался. Бредовость постепенно стала формой отношения шизоидов к внешнему миру, нормой их повседневного общения, и постепенно из этого состязания в безумии сформировался конгломерат парадоксальных взглядов, который и вошел в московскую идею под термином „шизоидная культура“» («Что такое „московская идея“. Первое приближение»).

Одним из главных кумиров этого закрытого эстетского кружка был Женя Адмирал – литературовед, бард и переводчик, привнесший в московскую шизоидность элементы европейского Просвещения – если под последними понимать западную герметическую традицию в подаче французского философа-мистика Рене Генона, ученика популярного у оккультистов дореволюционной России доктора Папюса. Главный пафос генонизма состоит в его радикальном антимодернизме, восходящем еще к идеям противников Французской революции. По Генону, человечество системно вырождается, и только возвращение к основам «примордиальной традиции» – а фактически ультимативной диктатуре неких посвященных по типу римского жречества – спасет гомо сапиенса от обратной анимализации, носителем которой объявлен светский гуманизм.

 

Бейте гуманистов,

Шорох прелых листьев

Сыпьте на могильную плиту…

 

В эпоху так называемого застоя для жителей СССР понятия «светский гуманизм» и «советский гуманизм» были практически синонимами, поэтому парадоксальным образом философский отказ генонизированных шизоидов от светского «профанического» гуманизма сопровождался активной практикой противостояния советскому гуманизму как образу жизни в целом. Южинцы сформировали глубоко законспирированный Черный орден, стоявший на позициях барбело-гнозиса; более того: все орденские таинства базировались на радикально антигуманной эстетике, близкой по духу прециозному французскому либертинажу десадовского типа:

 

Жалкие и голые, посыпайте голову

Пеплом сожженных детей,

Трепетные девы, услаждайте нервы

Свистом наших плетей!..

 

«Все очень просто: человек – это монстр в буквальном смысле слова, – любил говорить Хайдар, – человек настолько монстроидален, настолько тотален в своей монстроидальности, что всякий намек на человеческую благость есть кричащее оскорбление духа!»

При этом наиболее инфернальным регионом нашей планеты южинцы считали именно СССР, с Москвой как центром ада. Все самое отвратительное, что можно себе вообще представить в человеческой природе и породе, собралось, по их абсолютному убеждению, именно здесь – в столице империи зла. Советский человек воспринимался членами ордена пренепременно как глубокий выродок, даун, просто биомусор, годящийся разве что, по терминологии Гурджиева, в пищу Луне. Единственный плюс пребывания в центре ада состоял в том, что именно в этой точке онтологии в наибольшей степени проявлял себя парадоксальный дух Иного, которое еще называлось Нордом. «На Север, на Север, на Север неистово рвется пропеллер», – пелось в одной Жениной песне, ставшей фактически гимном Черного ордена. А орденская метафизика достаточно полно изложена в философском трактате «Ориентация – Север», вышедшем из-под пера нашего друга в соавторстве с другим южинцем – Игорем Дудинским.

Почему Север? «Потому что в небе Севера отсутствует свет». В определенном смысле это произведение можно считать манифестом шизоидного советского постмодернизма.

«Идея 1960-х творилась людьми, подчас элементарно неграмотными, но вытянула она только благодаря тому, что была изначально ориентирована на иррациональное. Шизоиды удивительно точно почувствовали, что разум потерпел фиаско и что для выживания в окружающем абсурде нужны совсем иные средства», – писал Игорь Дудинский.

«Ориентация – Север» разбудила Александра Дугина – близкого ученика Джемаля, который сначала в сотрудничестве с Головиным и Дудинским, а затем самостоятельно начал разрабатывать тему «радикального субъекта» как оперативной персонализации Иного. Источник воли этого субъекта лежит за пределами человеческой экзистенции, но парадоксальным образом – как золото в экскрементах – может быть проявлен в точке максимального антропогенного кризиса (например, в Москве). Главное – найти того самого избранного, ведомого «абсолютным субъектом» (или, в терминологии Мамлеева, того, «кто на том свете главный»).

Что это за Север и как туда попасть, я более подробно выяснил во время визита Хайдара с Ирой Щелковской к нам в Эстонию. Они совершали нечто вроде прибалтийского инфотура и до этого побывали в Литве, отрываясь в Тракайском замке с замечательными, по словам Хайдара, прибамбасами местной кухни и горячим вином, а затем – в Риге, где их тоже принимали по полной программе некие продвинутые латышские интеллектуалы. В Таллине агенты Черного ордена намеревались поработать с местной элитой, жаждавшей ясности во многих экзистенциальных вопросах. Мы сходили в гости к Тынису, Хальянду, те позвали своих знакомых, а потом Хайдар-ака излагал перед всеми собравшимися основы генонизма. Кроме того, мы съездили на хутор. Рам принял московских гостей очень радушно. Ира так просто все время млела, как кошка, особенно после медитаций. Что касается Хайдара, то Рам очень оценил его интеллектуальные способности, попутно заявив, что вообще не встречал людей с более сильным интеллектом, но вместе с тем отметил, что слишком сильный интеллект блокирует интуицию. И хитро рассмеялся… Мы с Хайдаром прогуливались вечерами по плоскому эстонскому ландшафту, накрытому темно-синей чашей низкого неба, усеянного многочисленными светилами и астральными фигурами.

– Каждая буква арабского алфавита имеет свое соответствие в директориях реального космоса, и таким образом арабский алфавит является важной онтологической составляющей нашей вселенной и обладает колоссальной магической силой! Каждой букве также соответствует определенный участок планетарной поверхности, на которую как бы падает отражение небесного архетипа…

Мировоззрение Черного ордена Хайдар представлял как мистику чистого космоса, безграничность которого обусловливает бесконечную удаленность постигающего субъекта от центра онтологии, или, выражаясь популярно, души от Бога. Этот космос, находящийся во власти Демиурга, может быть преодолен усилием интеллектуальной воли к альтернативной власти. В конечном счете речь шла о «реализации» Иного, которое Хайдар рассматривал в известном смысле как «абсолютное отсутствие». Представление об Абсолюте как «абсолютном отсутствии» резонировало с категориями рамовской нуль-диалектики, трактующей «отсутствие» в четырех отрицательных степенях, при этом «абсолютное отсутствие» в подаче Хайдара соответствовало (по рамовской схеме) «отсутствию» во второй степени. Иначе его можно назвать «нуль-состоянием сна», являющегося «абсурдом» с точки зрения состояния бодрствования.

Чтобы двигаться дальше, Хайдару было необходимо (с нашей точки зрения) освобождаться от суггестивных фигур позитивного мышления и больше сосредоточиться на медитативном дыхании – в перспективе выхода на проблематику тройного (в кубе) и четверного (в четвертой степени) «отсутствия» или «отрицания». Иными словами, «первое отрицание» соответствует «абсурду» между отношениями бодрствования – сна, «второе отрицание» – «парадоксу» между сном и глубоким сном, «третье отрицание» – «мистике» между глубоким сном и «четвертым состоянием» веданты, самоотрицание которого является четвертой степенью «отрицания». Порог «абсурда» преодолевается, в рамовской терминологии, суггестией, порог «парадокса» – гипнозом, «мистики» – магией. Однако управление гипнотическими и магическими фигурами требует непременного ослабления интеллектуальной автосуггестии, приведения последней к абсурду.

В этом отношении гораздо бо́льшим абсурдистом представлялся Женя Адмирал, чьи поэтические образы действительно влияли гипнотически, заряжая сознание не столько идеей, сколько привкусом Иного:

 

В подводных лесах бесполезен порыв

И прекращается жест,

И только среди непредвиденных рыб

Встает коралловый крест…

 

У Жени каждое движение было жестом, даже падение в пьяном виде под стол. Некогда, по рассказу Хайдара, Евгений работал в издательстве, выпускающем иностранную литературу, и в его обязанности входил отбор книг зарубежных авторов для русского перевода. Как-то раз он признался нашему общему другу, что за все время работы там ни разу не представил на перевод чего-нибудь стоящего, а, напротив, подбрасывал всякий банальный хлам.

– Женя, зачем? – спросил его в недоумении Хайдар.

– Не хочу, чтобы советская сволочь читала хорошие книги! – ответил Женя.

С работы он вылетел после того, как однажды, будучи не в духе, схватил своего начальника за галстук, проволок, как на узде, через весь коридор и стукнул лбом о стоявший там мраморный бюст Ленина.

В юности Головину попался в руки многотомник Линна Торндайка «История магии и экспериментальной науки» – энциклопедия развития тайных знаний с древнейших времен до наших дней, чтение которой пробудило в нем интерес ко всему потустороннему, Иному, а знакомство с произведениями Генона и других европейских традиционалистов привело Евгения к абсолютному Норду, пророком которого он впоследствии выступил. Головинские мистерии представляли собой алкогольную возгонку в максимальной степени. Это известная шаманистическая практика самоспиритуализации, имеющая разные степени восторга. Крутая пьянка с правильными людьми – целая сатурналия, активирующая скрытые токи судеб обитателей подлунного мира. Цель магической оргии – открытие энергетических шлюзов и практика гностического полета в штормовых условиях…