5. Таллинские мистики
Таллин, 1977
В качестве 49-й головы Рамакришны и Большой Собаки Леннон получил от имперской канцелярии регалии магистра астрального ордена Золотого креста. Иногда он выходил в полной орденской униформе не только в астрал, но и в город попить пивка: в ослепительно-белом кителе адмирала Канариса, украшенном знаками магических обществ, с золотым восьмиконечным крестом тамплиеров на шее. Пиво было ритуальным напитком кавалеров Золотого креста; высшие иерархи добавляли в напиток одеколон.
– Это орден только для настоящих мужчин! – любил говорить Леннон.
По его словам, истинный адепт, начиная с пива, постепенно переходит на одеколон, а затем на чистый спирт. Это высшая стадия химического очищения организма. Бывает, что после нескольких месяцев суровой спиртовой практики тело алконавта настолько спиритуализируется, что в один прекрасный момент просто сгорает: по нему как бы пробегает холодное синее пламя, после чего человек, откидываясь, чернеет. В народе в подобных случаях так и говорят: «Сгорел».
– Вот это и есть реальная агни-йога, когда душа йогина входит в мистический огонь! – восхищался Леннон.
Если Адмирал Головин, Звездный Падл, пьяный падал под стол, то Адмирал Канарис устраивал пивные путчи. Однажды на Девятое мая он отправился при полном параде в пивную у Балтийского вокзала. Там как раз народ бурно отмечал День Победы. Налили и магистру. Тот в благодарность произнес длиннейший спич, за который получил еще дозу. Ну и так, войдя в роль, он основательно накачался, а потом, сбросив маску, начал в резкой форме наезжать на коммунистов и советскую власть. Народ взволновался. Слово за слово пошла полемика. Леннон призвал мочить комиссаров и их подручных. Дело действительно дошло до рукопашной, в воздухе замелькали пивные кружки.
В самый разгар путча в пивную ворвался наряд милиции. В попытке добраться до эпицентра тусовки менты начали безжалостно мочить всех вокруг без разбору. Тогда народ перегруппировался и в свою очередь совместно ударил по ментам. Но силы были неравны. Ближайшее окружение Адмирала Канариса пало под ударами «новых центурионов», а сам он был взят живым и в наручниках доставлен в КПЗ. Там он продолжал активное сопротивление, используя мантрические выкрики и магические мудры, причем настолько интенсивно, что из милиции его перевезли в закрытое отделение таллинского дурдома на Палдиски-мантеэ.
Леннон рассказывал, что познакомился там с человеком, выдававшим себя за немецкого космонавта, уполномоченного якобы лично Гитлером нанести из небесных высей удар по Америке. Доверительные отношения между узниками совести начались с выпивки. Света, посещая Сашу раз в неделю, тайно проносила ему в отделение крепкие напитки. Однажды, хорошо подпив, Леннон приветствовал санитара римским салютом и выкриком: «Зиг хайль!», после чего космонавт стал забрасывать удочку: мол, я свой. Александр подумал, что парень просто хочет бухнуть, и по доброте душевной пригласил его «к столу». Тут-то «немец» и раскололся… В истории с тайной космической миссией Адмирал Канарис увидел жест Провидения. Теперь адепты космических тайн синхронно маршировали прусским шагом по палате, наводя мистический ужас на остальных ее обитателей…
Вся эта история, понятное дело, имела бы чисто параноидальный характер, если бы не свидетельство Йокси, сделанное почти тридцать лет спустя. Описывая запредельный опыт своего пребывания в пределах колоритного дома на Палдиски-мантеэ – легендарного места для всех таллинских фриков, – он, в частности, упомянул некоего немецкого аса времен Второй мировой: «Я называл его Адольфом. Был он педант до мозга костей, носил всегда словно отглаженную пижаму в синюю полоску. Он аккуратно укладывал ее на прямоугольный кусок фанеры и покрывал матрацем. Поверх без единой складки, будто по шнурку, натягивалась простыня, взбивалась подушка… Адольф ложился спать всегда в одно и то же время – минута в минуту. Я давно присматривался к нему. Мне казалось, что он может открыть мне что-то очень… тайное. Что-нибудь из истории. Но – всё по порядку.
Я узнал от более-менее вменяемых хроников, что Адольф – бывший летчик люфтваффе и лежит в восьмом отделении еще с окончания ВОВ. Эта информация поначалу показалась мне подозрительной, и я решил ее проверить. Времени у меня было много… восемь месяцев (как оказалось). Найдя „переводчика“ за полсигареты „Прима“, я основательно насел на Адольфа, который оказался удивительно активным и эмоциональным рассказчиком. За несколько недель у нас установилась традиция бесед, сдвинувшая расписание „интернированного летчика“ (так он представлялся) на целый час.
Адольф поведал мне, что был сбит где-то над Дрезденом, а до тех пор их эскадрилья воевала в Африке. Он был уверен, что война еще не кончилась, но подписано перемирие, по которому идет обмен пленными, и что скоро (ну совсем скоро) его обменяют на советских асов. Я слушал его и ловил себя на мысли, что где-то в чем-то он… абсолютно здоров. Его просто закачали лекарствами. Хотя летчик и намекал на какие-то секреты, из-за которых его держат в этой „казарме“, но узнать о них мне не удавалось, как я ни старался.
Между тем надо рассказать, что отделение это находилось на втором этаже старого здания из серого известняка. Толщина стен достигала полутора метров, окна были двойные, решетки покрашены белой краской. Заведующим отделением тогда был доктор Мадисон, впоследствии окончательно перешедший на сторону своих пациентов. Адольф соблюдал чистоту и порядок, и я знал, как расшевелить „аса“… Однажды на свиданке я уговорил сестру принести мне в бутылке из-под кваса ликер „Вана Таллин“. На следующий день, в субботу, Галка со страхом передала мне алкоголь: „Только все сразу не пей, пожалуйста… и с днем рождения тебя, братишка!“ По новой „традиции“ Адольф исполнил тирольскую песню и уже собрался отойти ко сну, но я заговорщически подмигнул ему и отослал „переводчика“ к двери, на наблюдательный пункт в замочной скважине:
– Увидишь дозор, немедленно доложи по форме! Шагом марш!
Когда хроник-переводчик, отдавая честь, погрузился в темное пространство палаты, я почти шепотом сказал „асу“:
– Херр Адольф, дас ист шнапс…
Немец недоверчиво посмотрел на пластиковую бутылку из-под кваса.
– Битте, Адольф! Прозит!
Я и сам не подозревал, что знаю так много немецких слов. В глазах Адольфа сверкнули озорные огоньки, хотя он еще думал, что я его разыгрываю. Я налил ликер и протянул летчику. Адольф поднял мензурку и, рявкнув: „Хайль Хитлер!“, резко опрокинул содержимое в рот. О-о… это было неописуемое преображение! Я не давал ему расслабиться, налил снова и протянул шоколад на закуску. Адольф недолго отказывался и выпил еще. Спрятав „шнапс“, я позвал „переводчика“ и потребовал доложить обстановку. Было тихо. Тогда я приступил к допросу немецко-фашистского „аса“ с помощью приближенного (сигаретой „Прима“) полиглота-„офицера ГРУ“:
– Спроси его, что он делал в декабре сорок четвертого года. Только не бей… – приказал я подчиненному.
На чистом немецком с русским матом вопрос был задан, последовал ответ:
– Я выполнял задание фюрера… но не могу об этом никому рассказать. Я давал клятву. Даже Геринг не может об этом спросить меня!
„Да-а-а… – подумал я, – повеселимся сегодня“.
– Не хочешь отвечать – пей!
Я разлил „Вана Таллин“ на троих:
– Прозит! Зиг хайль!
Я пытался „вскрыть“ Адольфа на доверии. Мол, и мне близки идеи национал-социализма.
– Давай, колись, колись, гнида фашистская… Что смотришь? Скажи ему, что я не верю ни одному его слову, – обратился к „гэрэушнику“.
Пьяный Адольф уже орал солдатские песни и вдруг сказал такое…
– Нас готовили управлять ракетами, мы должны были бомбить Америку… – произнес он и осекся.
Больше он не проронил ни слова, в его глазах появился безумный страх… На следующий день Адольф метался из угла в угол, а я незаметно высыпал на его постель пепельницу. Что тут началось!.. Летчик несколько раз подходил ко мне и спрашивал, не видел ли я, кто это сделал. Я пожимал плечами… Утром я проснулся от холода. Приподнявшись на подушке, я не мог поверить своим глазам: в окне не было ни решеток, ни рам, ни стекол. Все это аккуратно лежало внизу, на снегу. Не было в отделении и Адольфа. Отсутствовал он целых три недели.
„Ас“ взломал рабочую бытовку рядом с ипподромом и прикинулся в то, что там нашлось: ну там фуфаечка, ватные штаны, резиновые сапоги, ушанка… Была суббота. Какая-то старушка пожалела бомжика и одарила трояком… Потом „летчик“ оказался в районе Хийу, где его узнала еще довоенная подруга юности… У нее Адольф кантовался две недели. Подруга, вдова его старого друга, одела „аса“ в приличный костюм и пальто… Затем он появился в центре города на Выйду-вяльяк: солидный, в дорогом пальто, костюме и с тросточкой Адольф на переходе, не дождавшись зеленого света, вытащил член и начал, простите, ссать у всех на глазах, в час пик. Его арестовали и препроводили в центральное отделение милиции, располагавшееся напротив. Там он говорил исключительно на немецком. Менты растерялись: явно интурист не в себе… Вызвали консула из Питера. Консул признал Адольфа своим соотечественником, совсем немного осталось до отправки на родину „иностранца без документов“… Но тут кто-то – так, на всякий случай, – спросил его:
– А где вы жили в Таллине?
Немец честно ответил:
– На Палдиски-мантеэ, пятьдесят два…
Немая сцена. На руках защелкнулись наручники, прибыли знакомые санитары. Сульфозин, аминазин и фиксация „под доской“… Однако дело в том, что консул не просто так признал его „своим“. Адольф называл такие подробности топографии и населения немецких городов – вплоть до дальних родственников самого консула дошло! Немецкий „аса“ был безупречен, хотя и по-эстонски он говорил бегло. Когда я впервые узнал об истории Валленберга, мне тут же пришел на память Адольф».
Вскоре после этого откровения от Валерия я посмотрел документальный фильм, где подробно рассказывалось о планах руководства Третьего рейха организовать бомбардировку Нью-Йорка с помощью пилотируемых ракет. Для этой цели в США были направлены несколько агентов-наводчиков, которые должны были с земли координировать траекторию полета этих снарядов. Главной целью поражения выбрали Эмпайр-стейт-билдинг, как символ американского технического и финансового могущества. Одновременно готовились пилоты-камикадзе. Ракеты должны были совершить трансконтинентальный перелет по дуге и ударить по цели прямо сверху. Таким образом, речь шла о выходе в стратосферу – то есть реальном космическом полете. По не подтвержденным документально сведениям, однажды такой полет даже предприняли, но пилот не вынес перегрузок и погиб, не достигнув цели. Однако точно известно, что минимум два немецких агента-наводчика были арестованы американскими властями, причем один из них – как раз при попытке устроиться на работу в Эмпайр-стейт-билдинг. Таким образом, если Адольф – настоящий немец, а не съехавший эстонец, то, возможно, он когда-то входил в «звездную» команду германских асов, отобранных для осуществления космического нападения на Америку?..
За пивной путч Леннон отсидел в дурдоме около месяца, а потом с пометкой СО (социально опасный) был выпущен на поруки супруги. Вместе с тем он был совершенно уверен, что имперская канцелярия обязана возместить ему за произведенную акцию моральный и материальный ущерб (ибо выгнали с работы). И буквально через пару дней после выписки из дурки произошло чудо: его взяли на новое место – истопником. Но чудо состояло не в должности, а в самом предмете отопления. Это был массивный пятиэтажный дом в центре города, напротив мемориала «Вечный огонь». Первый этаж здания занимала спортивная студия, а жильцов из квартир выше полностью выселили. Дом готовился под реставрацию, но процесс затягивался. Леннону как истопнику объекта дали разрешение временно занять любое из пустующих помещений по выбору. Кроме того, он получил ключи от всех остальных квартир «для присмотра».
Таким образом, Леннон обретал в свое пользование практически весь дом, за исключением спортивной студии, ради сезонного отопления которой, собственно говоря, и нужно было работать в кочегарке, размещавшейся тут же в подвале. Для проживания наш друг выбрал шестикомнатные апартаменты на третьем этаже, с окнами на три стороны и кухней с балконом. Пройдясь по пустующим квартирам, Леннон собрал кое-какой мебельный гарнитурчик, которым не без вкуса обставил свое представительство имперской канцелярии на «физическом плане».
Центральная, самая большая комната выполняла функцию благоустроенного психодрома, откуда совершались астральные вылеты на объекты. Окна этой комнаты выходили на Вечный огонь, охранявшийся трехметровым железным воином, зомбически торопевшим на фоне сложенной из серых грубо тесанных булыжников стены. Синее пламя, вырываясь из подземной каменной чаши, подсвечивало в темное время суток фигуру магического стража. Леннон периодически подливал по ночам в эту чашу сопалс, утверждая, что тем самым «кормит Агни» и поддерживает ритуал всемирной агни-хотры на своем участке невидимого фронта. Слева от монумента возвышалась двуглавая кирха Святого Карла, которую Леннон использовал в качестве навигационного прибора при определении курса полета на Лхасу. Он вылетал на метле, с платочком, из окна своей квартиры и проносился точно между двумя крестами, венчающими церковные шпили. Таким образом, можно было попасть в астральный коридор, ведший прямиком в Поталу – традиционную резиденцию далай-ламы. Иногда последний, пользуясь этим же коридором, прибывал в своей астральной инкарнации к Леннону в салон.
Обычно высокого гостя сопровождала огромная свита разных божеств и сверхъестественных существ, причем все они были разных размеров – от двойного человеческого роста до наперсточного. Самым высоким в компании был сам далай-лама: его огромная сверхчеловеческая фигура была обильно драпирована меховыми шкурами и драгоценными тканями, украшена множеством металлических талисманов и колокольчиков, на голове – черная островерхая меховая шапка, украшенная рогами. Рядом с хозяином шествовали тибетские божества человеческого роста и пониже, а еще дальше от центрального тела суетились существа уже совсем мелкого калибра – что-то вроде гномов, эльфов и различных элементалий. Общая длина кортежа сопровождения достигала, наверное, сотни метров, а когда далай-лама останавливался, то спутники обступали его со всех сторон. Конечно, астральный далай-лама был внешне мало похож на настоящего – актуального главу тибетских буддистов. Впрочем, то мог быть какой-нибудь сакральный шаман, лишь подделавшийся под далай-ламу, словно под лисицу или медведя.
Стартовая площадка в центре большой комнаты представляла собой очерченный мелом круг, обставленный бронзовыми канделябрами с зелеными свечами. Один из углов «медитационного зала» был сплошь забран декоративной паутиной из толстой веревки, в центре которой сидел гигантский паук размером с большую дыню и с черным крестом на спине – симпатичная поделка хозяина салона. Тут же, на стене, висел большой плакат-коллаж, изображавший «Адика» (Ади-будду) в каратешном кимоно с черным поясом, украшенным орденской эмблемой. Часть апартамента была завешана китайскими коврами, вьетнамскими циновками и бурят-монгольскими танка; повсеместно маячили подсвечники, карточные колоды и графические изображения мэтров потустороннего расклада.
Интенсивное занятие эфирными опытами привело Леннона к открытию, что непосредственными магическими кураторами проекта имперской канцелярии в его полном объеме – то есть как орденской магической империи – являлись тибетские жрецы черношапочной инициации: именно они владели высшими градусами, вплоть до точки абсолютного холода. Посвятительным средством здесь служил флакон сопалса с черным колпачком – в противоположность обычному красному или белому. «Черный сопалс» имел хождение лишь в потустороннем мире, предназначаясь для насыщения эфирных тел «эфиром эфира». Черношапочные шаманы давали дышать этим средством тем, кто умудрялся проходить сквозь магическое поле джокера, не растворив при этом своего эфирного тела в процессе материализации глюков.
После обработки «черным сопалсом» тело приобретало своего рода идентификационный код, позволявший проходить пороги секретности черношапочной системы, в недрах которой хранилась программа декодирования законов материального космоса – вплоть до полного его уничтожения. Доступ к этой программе давал возможность магическому оператору как бы шантажировать онтологические структуры любого уровня, принуждая их менять карму. Как говорится в трактате «Чжуд-ши», «были бы средства сильны, а с кармой можно и поладить».
В кочегарке Леннон должен был поддерживать огонь в трех огромных котлах, бросая туда лопатой уголь. Здесь было довольно чисто и даже уютно, а котлы и вся система отопительных труб выглядели как дизайнерский объект европейского конструктивизма а-ля «Метрополис». Леннон рассматривал свою работу как службу Агни – поддержку священного огня. Одновременно это был подземный огонь преисподней, люциферическое пламя, символизирующее тайный свет скрытого гнозиса. Брызгая в огонь сопалсом, Леннон говорил, что совершает жертвоприношение со́мы – священного напитка богов, дающего провидческое блаженство. Во время подвальных сессий вся эта отопительная конструкция превращалась в сопалсную фабрику, производившую флакончики с прозрачными колпачками. Они сходили с конвейера в массовом количестве и тут же растворялись в пространстве, насыщая его своим качеством. Стало понятно, что «прозрачный сопалс» присутствует в нашей атмосфере как некий субтильный элемент – словно тонкий галлюциноген, стимулирующий телепатические способности сознания.
Телепатию на физическом уровне давал сопалс даже вполне обычный, то есть с красными и белыми колпачками – до такого уровня, когда буквально жопой можно было читать газеты. Например, присел я однажды в котельной на лавочку, накапал платочек, начал дышать и тут чувствую, что задница как-то промокла. Что за дела? Поднимаюсь, смотрю – вроде бы сухо, никакой лужи на лавочке нет, даже наоборот, подложена сухая газета. Присаживаюсь снова, достаю платочек, накапываю и… опять мокро! Что такое? Ощупываю газету – сухая. И тут замечаю заголовок статьи: «Наводнение в Китае». Вот тут-то все и стало ясно: ведь я сидел именно на этой статье и таким образом почувствовал собственной субстанцией физическое содержание материала сообщения.
В этой же кочегарке нам с Ленноном один раз явился сам князь тьмы – в образе невероятно красивой и сексапильной блондинки с голубыми глазами. Она была чистая грация, с загадочным голосом, в черном платье, усыпанная драгоценностями, на высоких каблуках. Дама между делом сообщила, что производство сопалса рижским химзаводом инициировано по прямому указанию имперской канцелярии и находится у центра на прямом контроле. Нужным людям были сделаны нужные внушения, и процесс пошел: ученые открыли формулу продукта, ответственные власти запустили производство. Теперь стоит задача насыщения поля человеческой ментальности определенным количеством гностического эфира, который воспроизводится при – как это называл Леннон – реальной пранаяме.
Механизм реализации телемагических импульсов я однажды наблюдал самым непосредственным образом. Сидя на лавочке на Харьюской горке с банкой в руке, я попытался в очередной раз поэкспериментировать. Вижу – идет женщина с авоськой. Даю ей мысленную команду: «Уронить авоську!» И дама действительно выпускает сумку из рук! Потом даю команду водителю проезжающей машины: «Посигналить направо!» И тот действительно сигналит, а потом даже поворачивает! Но это все, согласитесь, не очень чистые эксперименты. Ну, думаю, попробуем с телекинезом. Вижу – метрах в ста от меня лежит камень. Я сосредоточился на нем и поставил цель, чтобы этот камень из точки А переместился в точку Б, которую я конкретно обозначил. И тут буквально через несколько секунд вижу, как к камню подбегает какой-то мальчишка, хватает его и бросает вперед. Самое поразительное, что камень упал точно в загаданную мной точку Б, тютелька в тютельку!
Опыт с камнем открыл мне глаза на то, как может реализовываться магическая суггестия. Ведь камень, по сути, переместился именно туда, куда я планировал, а случайный мальчишка здесь выступил в роли спонтанного медиума, бессознательно реализовавшего мою команду на физическом плане. Впрочем, такие вещи можно делать и без сопалса или каких-либо иных психоделиков. Главное – качество внушения и понимание потенциальных факторов его реализации.
Всякая магическая география – это география, в сущности, орденская, выделяющая для адептов соответствующей инициации значимые в их системе фигуры. В этом отношении московский Черный орден был ориентирован на Северный полюс как точку физической манифестации абсолютного Норда:
На Север, на Север, на Север
Неистово рвется пропеллер…
Именно там, на загадочном острове Туле как крайней северной земле античных географов, должен был находиться шарнир времени – некий оперативный фактор, способный трансформировать фундаментальную онтологию планетарной судьбы. В алхимических терминах ордена речь шла о трансмутации природной, в том числе человеческой, композиции в некий ультимативный результат, который одновременно понимался как триумф интеллектуальной воли. В таком контексте черноорденское интеллектуальное воление к абсолютному Норду некоторым образом резонировало с черношапочным инициатическим стремлением к полюсу абсолютного холода.
«Шарнир времени» – это было название для калачакринской махамудры как критической точки пространственно-временного континуума. Под эфирными парами такой шарнир визуализировался в качестве своеобразного вечного двигателя, представлявшегося висящей прямо над головой точкой небесного зенита, из которой по спирали распространялись в пространстве волны времени. Проблема состояла в том, что эту точку было практически невозможно локализовать в режиме реального, а не эфирного времени. Иными словами, как определить абсолютный полюс неба, вокруг которого происходит вечное движение космической материи – созвездий, галактик и т. д.? В каком направлении небосвода лежит истинная Ультима Туле? Рам считал, что центр вселенной пуст, и в этом смысле сакральный остров превращался в черную дыру.
Изрядную дозу информации к размышлению на все эти темы мне дали книги Петра Успенского «В поисках чудесного» и Луи Повеля «Господин Гурджиев», которые я прочитал в Москве, на «Щелковской». В первой рассказывалось о мировоззрении известного мага и гипнотизера Георгия Гурджиева, а также описывалась его практическая работа с группами в России – с 1914 года вплоть до эмиграции в Европу в период Гражданской войны. Во второй история получала продолжение уже во Франции, в замке Фонтенбло под Парижем, где гурджиевская школа существовала на протяжении многих лет. Читая Успенского, очень сочно живописавшего фигуру Гурджиева, да еще в контексте разных ситуаций, я вдруг интуитивно догадался, что этот кавказец наверняка пересекался в жизни с другим великим кавказцем и своим современником – Иосифом Сталиным. Каково же было мое удивление, когда в книге Повеля об этом прямо так и говорилось: да, мол, Гурджиев был знаком со Сталиным, да еще и обучил того особым психотрюкам, в результате чего Коба стал ни много ни мало наследником восточных императоров. Вау!
Дальше – еще круче. Оказывается, Гурджиев готовил и наследника западных императоров – Адольфа Гитлера! Повель рассказывал о странных связях Гурджиева не только с верхушкой ламского Тибета, включая самого главу желтой веры, но и о его контактах с бонзами Третьего рейха, в частности – с главным имперским геополитиком Карлом Хаусхофером. С последним Гурджиев познакомился в самом начале ХХ века, якобы где-то на Тибете или в Китае, где оба мэтра путешествовали примерно в одно и то же время. А дальше выяснялось, что все ключевые фигуры Третьего рейха состояли не только в НСДАП, но еще и в тайном Обществе Туле!
Перед глазами вставала фантастическая картина: мир как борьба магов, манипулируемых внесистемным джокером. Все это было чрезвычайно интригующе, и я постарался расширить свой кругозор по этим вопросам. Крайне впечатляющей оказалась другая книга Повеля, написанная в соавторстве с Жаком Бержье, – «Утро магов», где подробно говорилось не только об Обществе Туле, но и о тайных науках нацистов, восходящих к магическим практикам нечеловеческого порядка. Полая земля, космос как арена вечной борьбы огня и льда, вриль как кристаллизованная воля, переработка человеческого материала… Тут было о чем призадуматься!
В советские времена, как известно, с книгами, да и вообще с информацией, было туго. Выручал самиздат. И Успенский, и Повель были продуктами нелегальной печати. Вместе с тем, как мне рассказывали москвичи, в Ленинке можно было найти чуть ли не все: от Генона до Шуона, от Барбюса до Папюса. Я решил протестировать на этот предмет наше таллинское публичное хранилище. И что бы вы думали? Я просто не поверил своим глазам, когда обнаружил в каталоге целую подборку хаусхоферовских журнальчиков Zeit schrift für Geopolitik (видимо, это чтиво тут совершенно случайно залежалось с довоенного времени). Дальше – больше. Одним из авторов «Геополитического журнала» оказался не кто иной, как сам легендарный советский разведчик Рихард Зорге! К тому времени я уже знал, что Хаусхофер одно время жил в Японии и чуть ли не вступил там в тайный самурайский орден Зеленого Дракона. Так ведь и Зорге сидел в Японии! Не члены ли они одного и того же ордена, интересы которого распространялись далеко за рамки профанической политики?
Я продолжал свои поиски, стремясь раскопать побольше информации об Обществе Туле как круге магов-оперативников. Повель и Бержье давали ссылку на барона фон Зеботтендорфа – основателя этой тайной ложи. Его брошюру «Die Praxis der alten türkischen Freimaurerei» («Практика старого турецкого масонства») 1924 года издания я тоже обнаружил в таллинской библиотеке. Барон писал: «Мы изучили практику мусульманского масонства, на основании которой утверждаем, что наука ключа воистину является подготовкой камня мудрости, magnum opus, магистерия розенкрейцеров и алхимиков».
В своей книге Зеботтендорф описывал древние колдовские приемы магнетической зарядки человеческого тела космическими энергиями через комбинацию жестов, заклинаний и автосуггестивных представлений в сочетании с планетарными фазами. Наэлектризованный должным образом маг обретал способность влиять на действия других людей и судьбы мира в целом – в соответствии с градусом личной волевой концентрации, помноженной на степень осуществленной алхимической трансформации. Причем инструментом такого мистического влияния являлся ритуал, а не богословие, то есть прямое действие, но никак не теория.
Зеботтендорф долгое время, как и Гурджиев, жил в Константинополе. Прямые ссылки на старое турецкое масонство – которое Хальянд мне растолковал как орден бекташи (запрещенный при Ататюрке, но продолжавший активно действовать на Балканах, в частности в Албании) – прямо приводили к умозаключению о действительном наличии неких мистических связей между европейскими эзотериками, исламскими суфиями и тибетскими ламами. А может быть, Зеботтендорф – просто один из гурджиевских людей?
Надо сказать, книга Успенского «В поисках чудесного» произвела на меня сильное впечатление. Мне был весьма симпатичен гурджиевский прагматизм, помноженный на прямо-таки сверхчеловеческую беспристрастность. Как ядовито заметил Повель, Ницше в сравнении с Гурджиевым – просто наивный романтик. Сделав ксерокопию, я дал почитать эту книгу некоторым своим знакомым, которые оценили забойность персоны Георгия Ивановича. Эдика особенно пробила теория «неправильной работы центров», а Йокси – практические трюки магического гипноза.
Как-то раз мы с Йокси обсуждали у меня дома очередной пассаж книги Успенского, и в этот момент зашел Леннон. Мы продолжали разговор. Леннон, не будучи знаком ни с Успенским, ни с гурджиевской терминологией, весьма удивился нашему базару:
– Такое ощущение, что вы, ребята, говорите на каком-то птичьем языке, все какие-то водороды и странная номенклатура…
Я хотел было подбить его на чтение, но он категорически отказался:
– Ты, Петр, находишься под страшным магическим гипнозом этой книги, но для меня все это – дешевая профанация! Книжки читая, магом не станешь. У нас свои методы. Йах!
На квартире у Куни с Пепи образовался настоящий индийский салон, где завсегдатаями были молодые брамины, учившиеся в таллинской мореходке. Однажды Пепи совершенно случайно прикупила в местном антиквариате томик Ригведы на санскрите. После этого брамины читали оттуда стихи, декламируя именно так, как надо, а слушатели доставали платочки и начинали эфирные сеансы под аккомпанемент настоящих ведийских мантр:
Мне, откровенно говоря, было малопонятно, как реальные брамины могут интересоваться корабельной механикой и учиться этому бреду в совке, вместо того чтобы оттягиваться под мантры в фамильном храме где-нибудь в Гималаях.
На вилле у Родригеса в прибрежном районе Меривялья периодически заседал японский клуб. Родригес и его старый друган Бамбино, как даосы, любили хайку. Мы с Эдиком, как конфуцианцы, предпочитали дворцовую церемониальную музыку. Собираясь в полном составе, мы совершали воскурения духам заоблачных пустот, а потом стремились воспроизвести на пластмассовых дудках этюды из классических японских пьес в стиле гагаку. Наши сессии длились часами – к ужасу супруги хозяина Ютты и ее родителей, занимавших второй этаж особняка.
С Бамбино я был знаком еще, можно сказать, со школьной скамьи, точнее, с тех времен, когда, учась в восьмом классе, начал обмениваться с другими фанами пластинками модных тогда рок-групп, да и вообще музыкой. Витя Козявкин, как по-настоящему звали нашего героя, был некогда хрупким черноволосым мальчиком, учащимся Таллинского мореходного училища. Но со временем он все больше становился похожим на собирательный персонаж из Rolling Stones – как внешностью, так и манерами. Кстати, именно он придумал слово «схак», выведя его из буквального прочтения английского «shake». Став моряком загранплавания, Бамбино ходил по Европе, бороздил Атлантику, привозил из-за кордона модные диски.
Вместе с ним плавал его приятель Витя Яковлев, он же Родригес (прозванный так камрадами за любовь к Испании), тоже фан рок-н-ролла. Но очень скоро обоих друзей списали на берег за контрабанду. А моряк, лишенный моря, может быть по жизни только мистиком. В это время Витя писал маслом большие полотна, представлявшие собой образец творческого подхода к экзистенции. Например, на одной из картин изображалась на фоне степного ландшафта некая линия передачи из уходящих вдаль столбов с натянутым между ними канатом, на одном из участков которого можно было заметить маленький узелок. Произведение называлось «Я ползу по канату во Францию».
Отрывок по памяти из Витиных стихов:
На уголок ничьей газеты,
Летящей над армадой крыш,
Уселся мотылек, а где-то
Бежал по улице малыш…
Искусство вовремя начать
Не выше, чем искусство кончить…
В основе всего – желание…
Бамбино неплохо владел английским и даже собрал приличную библиотеку на этом языке. Позже бо́льшую ее часть он продал мне, остро нуждаясь в деньгах на ширево. Среди авторов там были, между прочим, Вирджиния Вулф и Олдос Хаксли. Единственной книгой, которую Бамбино категорически отказывался продавать, несмотря на все уговоры, была Ригведа – избранные гимны в русском переводе. На восточную мистику и йогу Бамбино подсел вместе с иглой. Уж так получилось. Он так сильно загорелся хатха-йогой, что в течение довольно короткого времени овладел даже наиболее трудными асанами, требующими невероятной гибкости. Однажды на моих глазах он принял сложнейшую позу сразу же после заширки. Двинувшись, Бамбино перевел дух и с возгласом: «Ом мани падмэ хум!» встал на голову, сложив ноги в лотос, а потом согнулся в корпусе, воспроизведя классический вариант падма-ширшасаны. Я тогда впервые увидел исполнение этой асаны live, чем был немало поражен.
Следующим шел Леннон. Он вогнал себе целый баян очень черного раствора и передал инструмент мне. Я вышел на кухню прокипятить прибор и вдруг слышу сзади шум падающего тела. Ну, думаю, Бамбино отлетел. Вхожу и вижу, что тот продолжает преспокойно стоять на голове, а на полу лежит, вытянувшись по стойке смирно и белый как мел, Леннон. Все ясно. А делать-то что? Обычно в таких случаях, чтобы не засвечиваться, человека дотаскивают до ближайшей телефонной будки, вызывают скорую и соскакивают, кидая тело на милость судьбы: врачи должны подобрать и уколоть, иначе сыграешь в ящик. Леннону повезло, кидать его в будке не пришлось. Через пару минут он резко открыл глаза и, продолжая лежать в той же позе, громко и отчетливо произнес: «Еб твою мать!» Он рассказал, что, вмазавшись, встал на ноги и тут в глазах потемнело, он почувствовал, что силы оставляют его, а в словно открывшемся пространстве повеяло духом реальной смерти.
Как говорил Йог Матсьендра: «Что толку в воздержании и обетах, когда нет веры? Только влюбленный в смерть может постичь йогу. Добродетельные люди смиряют страсти, оседлав коня терпения, крепко сжав поводья памяти. Йога значит быть мертвым, оставаясь живым. Нужно спеть песнь небытия, используя свое несовершенное тело как инструмент. Самость должна быть полностью поглощена. Ты никогда не сможешь испытать йогу. Какой смысл просить об этом? Послушай, дитя: Господь утвердил свое царство в мире праха. Он – во всем, как нить в четках. Он – дыхание жизни в живущих. Он как дух бханга и опиума. Он – жизнь в мире, как синий цвет в индиго. Он проникает всюду, как кровь в теле человека…»
После этого тело Леннона, словно бревно, упало навзничь…
Между тем на собственном опыте я заметил, что мачье как бы смягчает кости. Первый раз в позу лотоса мне удалось завязаться именно в зашире. Дело было в Вильянди, куда на рок-фестиваль приехала со всей Прибалтики и Москвы масса пипла, в основном как раз ширового. Вильянди – маленький провинциальный эстонский городок, знаменитый развалинами орденского замка XIII века. Это был тогда поистине край непуганых идиотов. Судите сами: буквально везде, где были хоть какие-то зеленые заросли, искушающе алели привычные цветы. Народ бросился резать – где только бритвы нашли? Я тоже за компанию немного двинулся и тут ощутил, что вот теперь я в состоянии связать ноги в узел падмасаны – позы лотоса: это когда одна нога, сгибаясь в коленке, кладется ступней на бедро, а на другое бедро – ступня другой ноги. Я последовательно выполнил всю эту процедуру, и у меня получился самый настоящий лотос. Я сидел в «позе Будды» впервые в жизни!
Однажды мы с Эдиком, Родригесом и Бамбино зашли к Леннону на день рождения, который тот отмечал в квартире родителей жены, так сказать, в семейном уюте. После того как теща с тестем выставили нашу перебравшую компанию на улицу, мы, включая именинника, продолжили схак во дворе за гаражами – стучали железными ломами по жестяным листам, хором рецитируя экстремальные формы алкомистического панк-рэпа: «Ом мани падмэ хум, ом мани падмэ хум!» Соседи нас не поняли и подняли по поводу джема страшный гвалт. Это был знак того, что пора догнаться, и мы отправились в магазин прямо по проезжей части большой магистрали, связывающей Мустамяэ с центром города. Перегородив всю правую проезжую полосу на полусогнутых ногах, мы прихлопывали в такт, аккомпанируя Бамбино, который, чудовищно выламываясь, пел «Jailhouse Rock»:
Lets rock, everybody, lets rock.
Everybody in the whole cell block
Was а-dancin' to the Jailhouse Rock!
Благо идти нужно было недалеко, большого транспортного затора мы не произвели, и милиция снять нас с трассы не успела. Леннон с Родригесом бросился в магазин, мы с Эдиком остались сторожить Бамбино, который, ненароком взглянув на часы, заявил, что у него подошло время медитации, тут же демонстративно уселся в позе лотоса прямо на ступеньках перед входом, закрыл глаза и отлетел. Слава богу, Леннон с Родригесом достаточно быстро затарился, так что уйти в глубокое самадхи мы нашему товарищу не дали. Это он сделал чуть позже, в вытрезвителе, куда попал вместе со мной, после того как нас, вернувшихся к гаражам, зацапали-таки менты по наводке нетолерантных соседей. Когда нашу компанию грузили, мы с Бамбино упорно возмущались по-английски, на что разводящий бросил шоферу:
– Этих – в отделение, англичан – в английское посольство!
В один момент на меня вышли Гена и Рэд. Гена интересовался хатха-йогой и разного рода психосоматическими экспериментами, в основном параноидального порядка. Рэд, настоящее имя которого было Баграт, подходил к жизни больше как артист. Баграт часто бывал в Москве и активно дружил там с рядом экстраординарных персонажей, среди которых были детский писатель Геннадий Снегирев (о нем речь впереди) и известный секс-гуру Виталий Аверьянов-Варавера – изобретатель магической дисциплины астрального карате (или ахарата-карате).
Как выходило из Варавериных текстов, которые имелись у Рэда в большом количестве, в 1970-х годах группа Аверьянова произвела в мире психоэнергетическую революцию, которая создала предпосылки для скорого всемирного триумфа коммунизма – ибо ахаратчики ставили главной целью своей группы «поддержку идеи коммунизма в астрале». Варавера вел магическую войну с фашистской Шамбалой и грозился в своих писаниях телепортировать на Тибет роту советских автоматчиков, чтобы те «изрешетили изнеженные телеса шамбалитов».
О практике ахарата-карате мне рассказывал Тынис, который независимо от Рэда поддерживал с Аверьяновым близкие контакты и время от времени навещал того в столице.
– Вхожу я в его квартиру, – описывал свою первую встречу с гуру Тынис, – а навстречу мне выскакивает совершенно голая женщина с горящими, словно фары, глазами и истошно кричит. Оказывается, это у них такой психологический тест, называется «железная рубашка».
По информации Тыниса, Варавера был постоянно окружен многочисленными шакти. Его московское жилище было сплошь увешано живописью собственного производства, изображавшей в основном астральных персонажей потустороннего мира: демонов, идамов, инкубов и разного чина стратигов.
Рэд интересовался возможностью ксерокопирования произведений гуру и обратился ко мне как к человеку, в этих материях сведущему. В качестве противоядия я дал ему почитать НГТ. Потом он попросил свозить его к Раму. Мы туда поехали вместе с Геной. После этого визита, как ни странно, йогой заинтересовалась багратовская жена Нина – крымско-татарская ворожея в личине администратора ресторана интуристовской гостиницы. Нина была старше и опытнее Рэда, самостоятельно растила трех дочек от предыдущего брака. Видимо, на ее мотивацию к обретению йогического контроля над силами кармы повлияло рамовское нуль-излучение, которое Баграт привез с собой из Лангерма.
Зато Гена, по словам Рама, был настолько параноидален, что работать с ним практически не имело смысла: человек, который не в состоянии держать парус своего швертбота, будет унесен ветрами, никогда не достигнув порта назначения.
Однажды Гена привел Пашу. Это был вообще уникат. Мы собирались небольшой компанией поехать на взморье под Пярну, отпраздновать Иванову ночь. Паша, невысокий, коренастый, стриженный наголо, сразу представился йогом. Странности в его поведении я почувствовал еще в электричке. Он постоянно грузил меня йоговскими телегами, бесконечно расспрашивал и интерпретировал услышанное.
– Паша, – не выдержал я, – что ты все о йоге да о йоге! Нельзя ли о чем-нибудь другом поговорить?
– Если я не думаю о йоге, то думаю о бабах, а это меня так вставляет, что крыша едет. Так что давай лучше о йоге…
Ах вот какой ты йог! Из дальнейшей беседы я понял, что у парня действительно проблемы с кундабуфером: животная гиперсексуальность искала выхода, иногда – разрушительного. Паша не раз отлеживал по этой причине даже в буйняке. В йоге он видел волшебное средство избавления от одолевавших его демонов, что в принципе можно было только приветствовать.
Мы расположились на песчаном побережье, у самой кромки воды. Под ближайшими соснами, за дюнами, поставили палатки. На берегу воздвигли гигантское бревно, обложив его сухими ветвями. Достали выпивку с закуской, гитары, флейты и барабаны, папиросы. Когда стемнело, запалили бревно. После этого сами собой покатили шаманистические пляски. Круче всех выдавал Паша. Он извивался, выгибался в мостик, потом с титаническим рыком распрямлялся, ошарашенно осматривался и снова с рыком падал назад, лихорадочно изогнувшись, на руки. А затем он стал ворочать и носить на хребте огромные бревна, прибитые к берегу ласковой волной вечернего прилива, вращаться с ними на месте и разговаривать с духами на неизвестном языке. Наконец он рухнул, полностью обессиленный, на песок и затих…
Когда я вылез из палатки, солнце стояло высоко. Гены с Пашей уже не было, они с утра пораньше уехали в Таллин. А через день Паша пришел ко мне домой с ультимативным требованием расколдовать его. Он изложил мне свою версию ночного пикника, по которой выходило, что мы компания черных магов, заманивших его в лес для ритуального жертвоприношения. Оказывается, наша музыка его загипнотизировала, а потом последовали многочисленные попытки внедриться в психику и взять под контроль душу. Паша сопротивлялся этому насилию всеми возможными средствами. Ворочая бревна, он как бы разгонял демонов. Но те взяли свое. Теперь он хочет, чтобы я снял с него печать заклятия.
Мои аргументы в пользу отсутствия какого-либо заклятия с моей стороны или со стороны любого другого участника нашей экспедиции натыкались на полное непонимание. Паша начал заводиться. Я понял, что дело плохо. В конце концов невероятными усилиями мне удалось немного успокоить коллегу и выпроводить из квартиры. На этом наше активное общение закончилось. А жаль – интересный был человек, с изюминкой. Позже Гена мне сообщил, что Паша опять в дурдоме.
Другим уникатом – под стать Паше, но в более усложненном варианте – был Витя Арлекин. Его, совсем еще зеленого юношу, привела в тусовку одна из наших хиппиц, отлеживавшая в дурдоме из-за наркоты. Там они и познакомилась. Атмосфера психушки, как я быстро убедился, преследовала Арлекина буквально по пятам. Едва познакомившись, он сразу пригласил нас к себе в гости. Не успел вскипеть чайник, как в Витину комнату ворвался наряд милиции: мама вызвала.
– Я вам покажу, как моего сына заморачивать! – кричала она из окна, пока менты грузили всю компанию, включая любимое чадо, в вороно́к.
В отделении проверили данные и, поскольку формально вязаться было не к чему, всех отпустили. Кроме Вити. Для него почему-то вызвали перевозку. Выходя из ментовской, я увидел, как подкатил фургон с красным крестом, из которого выскочила целая бригада госпитальеров в белых халатах. Вышел Арлекин через месяц, снова звал в гости, но наступать еще раз на те же грабли никто не захотел.
В сущности, он был тихим скромным парнем, даже замкнутым. Почему так напряглась на нас его мамаша, представить трудно. Еще сложнее было понять, почему его из ментов увезли в психушку. Впрочем, Витя и в самом деле оказался парнем с нюансами. Случайно узнав, что он пишет стихи, я попросил его дать что-нибудь в самиздатный сборник. В итоге я получил клочок бумаги, на котором авторучкой был нарисован висельник на перекладине, а ниже шла одна-единственная строка: «Давно вишу в петле я…»
Однако в историю советского мистического движения Арлекин вошел не как поэт, а как человек, открывший третий глаз. Наслушавшись ленноновских баек про трепанацию черепа, к которой якобы прибегают тибетские мистики в целях раскрытия тайных центров сознания, он решил пойти прямым путем самотрепанации.
Я встретил его на улице, сияющего, в сопровождении Леннона и Эдика.
– Привет, Кест, а я открыл у себя третий глаз!
– Ну да, правда?
– Честное слово!
Он снял кепку, и я увидел, что у парня изо лба действительно торчит здоровенный гвоздина сантиметров десять!
– Хочешь, потрогай!
Я потрогал. Гвоздь действительно сидел плотно, как в хорошем полене.
– А что мелочиться, так надежней! – И Витя рассказал, как он принял решение идти ва-банк, преодолевая собственные комплексы: – Взял гвоздь, приставил ко лбу, ударил молотком. Стало больно и очень стремно, но я заставил себя терпеть: «Ссышь, сука? Давай-давай! Какой ты, нахер, йог, если боишься просветления?»
Вся компания шла пить пиво. Я присоединился. Эффект, произведенный Виктором в пивной, был просто ошеломляющим. Мужики, увидев человека с гвоздем во лбу, сначала думали, что все это стеб. Леннон предложил им попробовать гвоздь на прочность. Игра народу понравилась. За каждое тестирование очередной человек наливал пива, так что в конце концов мы еле выползали из шалмана, волоча за собой начавшего синеть Арлекина. Три дня мы ходили по пивным, где Витя экспромтом снимал кепку, давая потрогать гвоздь за пиво. Иногда ставили водку, иногда ерша. Тем временем на лбу вокруг гвоздя появилось довольно-таки серьезное вздутие буро-лилового цвета, начала болеть голова. На четвертый день Арлекин решил не искушать судьбу и прекратить эксперимент. Но сам вытаскивать гвоздь постремался, поехал в травмпункт. Не знаю, что он объяснял врачам, но железо ему таки вынули. И сказали, что еще миллиметр – и гвоздь вошел бы в мозг, а там уже никакая трепанация не поможет.
Впрочем, открытие третьего глаза не сделало Витю более прозорливым. Через некоторое время после этого случая я встретил его на улице:
– Привет, Арлекин, давненько тебя не было видно.
– Так я в больнице был.
– А что так? Снова в дурдоме?
– Нет, в обычной. Вот, рубашку на себе погладил, получил сильные ожоги.
И Витя рассказал, как он спешил на свидание к девушке, а рубашка оказалась мятая. Главное, заметил он это поздно, уже надев ее. Ну и чтобы не терять времени на переодевание, подумал, что влегкую пробежит утюгом по паре складок прямо на теле. Рубашка к тому же оказалась нейлоновой.
Одним из моих сокурсников был Костя Захаров, которого я знал еще со времен своих первых димедрольных экспериментов. Он был не лишен художественных дарований и наделен аурой какой-то богемной инфернальности. Однажды Константин сообщил, что раздобыл в драмтеатре пару средневековых монашеских ряс, и предложил составить ему компанию на студенческом карнавале. Почему бы и нет? Я, со своей стороны, выдвинул идею не просто пойти в рясах, но изготовить пачку индульгенций, которые можно будет постараться продать гуляющей публике. Сказано – сделано. Мы нарисовали фрактурным шрифтом несколько десятков листов, в которых сообщалось об отпущении всех грехов их держателям. Поставили восковые печати. Подписали.
Рясы были длинные, почти до пола, и перехватывались на поясе толстой вервью. Через плечо мы перекинули по холщовой суме с индульгенциями. Приняли для смелости – и в народ: «Покупайте индульгенции, спасайте ваши души! Святая церковь отпускает вам все ваши грехи за минимальную плату!..» Ну и так далее. Интересно, что народ действительно активно реагировал и покупал. Сначала нерешительно, очевидно, не понимая, шутка это или всерьез. Потом, по мере разогревания всех и вся, с возрастающим энтузиазмом. За каждую индульгенцию нам давали от десяти копеек до полтинника. При тогдашних ценах порядка полутора рублей за бутылку крепленого вина мы продали душеспасительных отпущений, наверное, не менее чем на пол-ящика. Не сразу, конечно, но постепенно: набежит немного – выскакиваем прямо в рясах в магазин неподалеку. Продавщицы и посетители делали большие глаза и в шоке смотрели, как неизвестно откуда появившиеся тут монахи упаковывают «Солнцедар» в свои холщовые сумы. И так через каждые полчаса. Мы, конечно, пили не в одиночку, а обильно делились с друзьями, тоже карнавалившими, но в гораздо менее экзотическом формате: ну там, масочка венецианская, колпачок…
Летом того же года эти рясы, так и не сданные назад в театр, были использованы в новом маски-шоу, помасштабнее предыдущего. У нас в Таллине тогда снимали фильм про Тиля Уленшпигеля и в качестве массовки набирали разных людей. На Ратушной площади был организован средневековый рынок: с лотками, акробатами, стражниками и даже специальным инквизиционным костром, где к возвышавшемуся над всей сценой столбу было привязано чучело растрепанной ведьмы, обложенное внушительными вязанками хвороста. По рынку тусовался загримированный и переодетый народ, рыскали киношники и раздавала в мегафоны команды режиссура. Мы с Эдиком наблюдали за всей этой сценой со стоявшей неподалеку от места действия лавочки, скручивая папиросу. Тут я вспомнил, что у меня дома завалялись две монашеские рясы. Не слабо ли будет для прихода прикинуться под доминиканцев и затесаться в толпу? Эдику идея понравилась, мы сгоняли за рясами и, подходя к съемочной площадке, надели их поверх одежды. Получилось неплохо. В таком виде мы запросто зашли за техническое ограждение и принялись разгуливать по рынку. И тут, к удивлению, обнаружили знакомое лицо: Викинг!
Этот Викинг был странный парень. Родом из Барановичей, он в самом деле напоминал своим видом, учитывая волнистый хайр до плеч и серьезную бороду, древнего берсерка – человека-медведя. И вместе с тем – православного батюшку. В Таллин Викинг, он же Витя, приехал вскоре после Леннона, тоже по наводке Люти – той самой девушки, с которой я впервые встретил Сашу в нашем городе на Ратушной площади снежным январским днем семьдесят четвертого. Для вписывания в уленшпигелевский типаж Викинга даже не пришлось специально гримировать. Он играл роль нищего, сидя на земле, в лохмотьях и босиком, прислонившись спиной к столу менялы.
Прямо у него под ногами я увидел знакомую фигуру из двух длинных булыжников: L – лобное место, мистическая Голгофа. В это время режиссер начал давать команды в мегафон. По всей видимости, сцены были просчитаны, и народ, находившийся в поле зрения камер, должен был выполнять какие-то строго определенные действия. А нам с Малышом что делать? Тут мне пришла в голову одна идея, и я срочно поведал ее остальным.
Викинг, который по официальному сценарию должен был просто сидеть – почему-то со свечой в руках – перед своей деревянной чашей для подаяний и ни хрена не делать, превращался в торговца-свечника. Мы с Эдиком, два монаха, подходили к нему, потом я доставал из кармана монету и бросал ее в чашу. Викинг со словами «спасибо, падре» протягивал мне свечу, которую я церемонно принимал, крестя при этом берсерка характерным римским двуперстием.
– Приготовились, – послышался голос режиссера, – камера!
Тут весь народ вокруг заходил, задвигался, откуда-то взялись всадники в латах… Мы с Эдуардом, следуя собственному сценарию, как бы прогуливаясь с глубоко опущенными на лицо капюшонами, подошли к Викингу.
– Благослови, святой отец!
Я демонстративно кинул в чашку медную монету… И здесь все почему-то закричали, запричитали… Я глянул в сторону – над центральным столбом поднимались черные клубы дыма, словно горели автопокрышки. Это инквизиторы подпалили ведьму. Огненные языки взмыли к небу, в синеве которого высоко-высоко блестел крест на шпиле церкви Святого Духа. Это, собственно говоря, был единственный дубль, в котором мы с Эдиком снялись в качестве монашествующих ученых.
Мы оставили Викинга сидеть у его чаши, а сами прямо в рясах отправились на поиски новых приключений. Хорошо, что в это время весь центр Старого города был буквально заполонен артистами, так что наш вид на этот раз – даже в винном отделе гастронома, не говоря уже про папиросу в руке, – ни у кого не вызывал каких-либо особых эмоций.
Как-то раз я зашел к Леннону в его знаменитые апартаменты у Вечного огня. Взглянув на Сашу, я поразился огромному свежему шраму на его левой щеке.
– Шрам украшает мужчину, – сказал он мне, смеясь.
Но суть дела разглашать отказался. Намекал лишь на оккультные бои с магическими противниками. Леннон всегда оставался верен себе. В стремлении к абсолютному гнозису, предполагающему полное преодоление в себе всего человеческого, он с недавнего времени даже пытался есть сырую плоть. Впрочем, организм такие деликатесы упорно отказывался перерабатывать. Однажды его вырвало сырым мясом прямо на ковер у меня в комнате.
В теологии Саша тоже пошел весьма далеко. Его последняя теория состояла в том, что определенные магические практики способны избавить от вечного ада не только людей, но даже самого Сатану. Искупление грехопадения Люцифера – та самая проблема, которая двигала Леннона на самые, казалось бы, умопомрачительные «человеконенавистнические» проекты. Одним словом, его джокерский пароль звучал так: «В магии все дозволено, в магии все возможно».
Рам относился к ленноновским экспериментам весьма неодобрительно и даже совсем запретил ему ездить к себе. Мне Дед говорил по этому поводу:
– Общение с Блэк Сашей будет тебе сильно мешать, поскольку он нагнетает вокруг себя черномагические силы, которые потом воздействуют на все его окружение. Вопрос в том, как долго он сможет управлять этими силами, насколько хватит его концентрации. Тем более что постоянная концентрация как перманентный стресс подрывает саму способность концентрироваться, поэтому тот, кто не владеет нуль-защитой, в конечном счете сам становится жертвой вызванных им концентративных сил. Это старая истина.
Интересно, что вскоре после этого разговора Леннон рассказал мне странный эпизод. Речь шла о магических талисманах, которые мы однажды сделали себе в Лангерма из данного Рамом материала. На вид каждый талисман представлял собой расписной тряпичный мешочек на шнурке, в который были вшиты различные средства. Рам лично зарядил оба мешочка, сообщив им особую колебательную частоту в диапазоне радио самадхи.
И вот я как-то заметил, что ленноновский талисман как бы прожжен: в дыру с обгоревшими краями выглядывало лицо Парамахансы, маленькое фото которого составляло часть содержимого всей упаковки. Саша объяснил, что во время очередной «медитации» из печки выскочил уголек и попал прямо в мешочек. Леннон это воспринял как знак вхождения в талисман силы космического Агни в роли защитного идама.
Между тем ходили разговоры, что это Викинг порезал Леннона за Люти. По ночам Викинг мел улицы Старого города, а днями рисовал черной тушью на белых листах псевдоготические пространства средневекового миража – с черными кошками, вещими во́ронами, колдунами-монахами и магическими королевами. В качестве самой главной из них – той, кто всех румяней и белей, – и на полотне, и в жизни выступала Люти, родившая берсерку ребенка.
Жил Викинг в средневековом доме, втиснувшемся в градостроительный разлом между католическим костелом и православным храмом, в небольшой служебной квартирке, один. Атмосфера в этом пространстве, надо признаться, была накачана вполне мракобесная. Видимо, полярность спиритуальных полей, помноженная на многовековую кладку, хранящую вибрации десятков поколений, сделала свое дело. Впечатление усугубляли развешанная по стенам готика, блики свечей и, конечно, сам хозяин. Было ощущение, что где-то рядом летают привидения – стоит лишь прислушаться и присмотреться…
Сеня Скорпион о Викинге: «Это был человек ночи. Но хотел стать Хозяином ночи. Впрочем, любой день начинается с утра. Кто ночует в подъезде, вынужден вставать рано. А вот чем заняться потом – это проблема. В картинную галерею меня пускали бесплатно, но она открывается позже, да и надоела порядком. Можно пойти на центральный почтамт, посидеть с тетрадкой. А можно – просто по городу, глушить аппетит. Стрелять деньги в это время практически бесполезно. В какой-то момент зашел перекурить в случайный подъезд. Ничего случайного не бывает: дверь на втором этаже открылась, я вскочил со ступеньки – из-за двери выглянул Крапас.
– Скорпион? – промолвил он удивленно. – Чего ты тут делаешь? (Любопытно, зачем ему понадобилось выглядывать за дверь?) Тут чайник, тут заварка, тут холодильник. Распоряжайся сам. У меня ученики.
В меру старательный и бестолковый литовец пытался освоить басовую гитару.
– Вот как надо играть, слышишь?
– Слышу.
– А ты что играешь?
Через полчаса Крапас зашел на кухню с бутылкой „Яблочного“:
– Давай быстренько. У меня дела. Вечером в „Ротонде“…
День изрядно повеселел. В „Ротонде“ уже замелькали знакомые, пили кофе, болтали о всякой ерунде. А с наступлением темноты появился Рокаускас. Во время, как говорили, „заплета“ днем он всегда шел спать. Только до дому не доходил. На этот раз поперся на кладбище. Просыпается в поздних сумерках – перед ним маленькое окошко, точнее, щель, а напротив пара персонажей квасит. Уже весьма хорошие. Ну, Пятрас к ним руку протягивает и русским текстом: „Мужики, плесните стакашку!“
Мужики в лице меняются и со странными криками быстро ретируются, даже про вино забыли. Вылез из убежища, стаканчик недопитый в глотку опрокинул, огляделся. И тут дошло. Рядом со скамейкой плиты могильные, травой поросшие, и лишь на уровне земли – щель небольшая, почти невидимая. Вот оттуда и высунулась рука, подтверждавшая просьбу „плеснуть стакашку“…
Викинг не смеялся, лишь, злобно метнув глазом, отодвинулся в сторону. В день он появлялся по несколько раз, однако ни с кем в близкие контакты не вступал. Уроженец Барановичей говорил мало и всегда с намеренным мужицким акцентом. Где он живет, никто не знал. Или делал вид, что не знал, а зря. Проблема ночлега меня просто замучила.
Маленький город. Встретить кого после десяти уже мало реально. Рокаускас пошел с кем-то добавлять и не вернулся. Крапас так и не появился. Впрочем, в брюхе поплескивало вино, и вообще – не привыкать.
Викинг появился после одиннадцати. Взглянул на меня пристально:
– Скорпион?.. – И через паузу: – Пойдем со мной.
Разумеется, а что же еще делать? Шли мы как-то странно, в голове путалось. По дороге Викинг с черного хода заглянул в магазин, вышел с объемистыми свертками.
– Хорошо, позже встретимся, – сказал он невидимой собеседнице по-литовски, на языке, которого при нас упорно не понимал. – Я знаю, что нужно турболетам (так именовал бродяг мой попутчик), – еда и ночлег.
Сказал – и опять замолчал. Потом появилась дверь, казавшаяся заколоченной. Сделанная под стекло, но после забитая фанерой, она несла на себе изображение креста. Только перевернутого. Викинг сунул руку снизу, отодвинул внутреннюю щеколду:
– Заходи.
Идем по коридору до упора, затем направо, дверь сбоку, щелчок выключателя…
…Позже я сидел со стаканом крепчайшего чая, заваренного прямо на молоке, запивая все это „Яблочным“. Хлеба и колбасы – в избытке. Хозяин к изобилию прикасался мало, только опять сказал:
– Я знаю, что нужно турболетам.
И через некоторое время:
– Скоро вернусь.
Вся комната была увешана рисунками. Сделанные с большим изяществом, пером и тушью, они изображали стройных длинноволосых девушек и парней среди цветов или под сводами замков. В мастерстве Викингу не откажешь. И от этих работ на меня лилась глубокая, неземная печаль. Чай прогнал сон. Стало не по себе – тем более что за стеной все время слышались чьи-то шаги… „Кошки“, – сказал я себе твердо, но по краю сознания прошло: сколько же весят эти кошки, что так грузна и нетороплива их поступь…
Сердце от чая колотилось, да еще и вино… Непреодолимая тоска навалилась на мозг. „Так нельзя, надо глотнуть свежего воздуха“. Свет я гасить не стал и дверь не закрыл – будет ориентир на всякий случай. Теперь налево, до конца коридора. Но в конце не было никакого бокового прохода. Да и сам коридор кончился намного раньше, чем ожидалось. Я с размаху налетел лбом на зеркало, постоял немного и, внутренне чертыхаясь, поплелся обратно к светлому квадрату двери. Ничего не понимая, уселся на диван, и тут резко погас свет, а шорохи за стеной стали скрипом, скрежетом, почти грохотом… „Кошки, – повторял я себе. И еще: – Нельзя столкнуться с зеркалом, навстречу тебе в нем движется твое отражение… Это кошки… кошки…“
…Викинг включил свет. Стояла тишина.
– Я знаю, что нужно турболетам. Пойдем со мной.
Как мы выходили, я абсолютно не помню. Через некоторое время на улице, облюбовав себе скамейку, я произнес:
– Иди один. Я останусь здесь.
Среди волосатых такого заявления достаточно, никто уговаривать не будет.
– Невозможно налететь на зеркало!
Викинг обернулся на мои слова, внимательно посмотрел, но не ответил. Очень хочется спать. Пойду искать подходящий подъезд».
Йокси о приключениях на викинговском флэту: «Витя в тот день куда-то пропал, а я тащился под сопалсом в его жутком проеме между средневековых стен. Кест уже описывал это логово в „Школе магов“. В тот день почти вся таллинская тусовка была притянута мною, как в ловушку. Первой появилась Таня Блэк, за нею подтянулись Ычу с Ритатулей, потом Таня Васильева… Когда в маленькой каморке набилось столько народу, что меня перестали замечать, в дверь тихо постучали.
– Не открывайте! Сейчас ровно полночь! Это упырь!!! – закричал я.
Но было поздно. Кто-то открыл дверь, и в проеме ярко, как взрыв, что-то засветилось. Немая сцена длилась недолго.
– Всем стоять!!! – разорвал тишину ментовской окрик. – Выходить по одному…
Шел 1976 год. В Большом доме на Литейном был принят план „Невод“. По всем столицам гребли хайратых и торчков. Нас брали показательно. С оперативной группой захвата прибыла съемочная группа таллинского телевидения. Грузили нас в автобус, и там же (в автобусе) брали у каждого интервью. Когда дошла очередь до меня, я сообщил журналистам, что я „крейзи“, прочитал им „Колокольчик во Вселенной“ и, красиво задрав рукав, полоснул бритвой по венам. Маршрут автобуса тут же изменили, и я оказался на Палдиски-мантэе, 52, где не был уже целую неделю. Эх, молодость…»
Однажды мы поехали большой компанией из «Мороженицы» в Пирита, на речку. Там мне Викинг, отозвав в сторонку, крайне конфиденциально сказал загадочные слова:
– Я знаю, Вова, ты там разные книжки читаешь, с Рамом дружишь… Как ты считаешь: есть на свете привидения?
– В принципе, почему бы и нет? По поводу возможной природы этого явления можно спорить, но такие автономные психические силы, я думаю, действительно существуют.
– Ты знаешь, у меня такой случай стремный, хочу с тобой посоветоваться. – Викинг еще раз для надежности оглянулся по сторонам и понизил голос: – У меня в комнате, в дальней нише, живет какая-то старуха. По ночам она просыпается и говорит мне очень стремные вещи.
– Витек, что за старуха, какие вещи?
– Эта старуха ненастоящая, а как призрак. Иногда я могу ее немного видеть, но больше слушаю.
– И что же она говорит?
– Ой, Вова, не спрашивай, – Викинг замахал руками, – она говорит ну очень стремные вещи! Скажи, как можно от нее избавиться?
– Для этого существует техника уничтожения магических идамов, вернее – их опустошения. В принципе, нужно активировать собственное защитное поле, которое постепенно аннигилирует влияние идама и стоящей за ним программы.
– А может быть, лучше священника вызвать, вот я отца Владимира могу…
Отец Владимир был настоятелем в церкви у викинговского дома. В народе, особенно среди молодежи, ходила странная молва, что этот батюшка устраивает-де в храме по ночам шабаши: то с девочками, то с мальчиками, а то и скопом. Трудно было себе представить, что вот так, среди подсвечников и лампад – да и не в алтаре ли? – отец Владимир и соблудники отрываются, понимаешь, как хотят! И потянет ли такой священник против привидения? Или, наоборот, еще больше приворожит?
Одна знакомая мне рассказывала, как у них в деревне поп тайно принимал в церкви, на раскладушке, любовницу. Это в конце концов всплыло наружу, и священник был лишен сана, после чего побрился и стал ходить на сельскую дискотеку. Говорят, выглядел он без бороды и в новом плейбойском имидже так стремно, что его все обходили за версту, а девушки ни во что не вписывались. Людей, видимо, пугало, что за всей этой историей как бы стояла некая чудовищная мистерия глобального трикстера.
В оккультных кругах всегда считалось, что наибольшую магическую силу можно накачать через секс. Связь половой энергии с волевой издревле была замечена наблюдательным человеком. В эротическом аффекте люди способны на все, готовы горы своротить – и, если хватает здоровья, сворачивают. Эта энергетика в сущности есть фрейдистское либидо, в широком толковании – basic instinct. Означает ли это, что, грубо говоря, чем больше либидо, тем сильнее маг? Вероятно, так и было в доклассовом обществе совершенномудрых древности, которые, по словам Лао-цзы, не прокладывали дорог и не строили мостов.
В архаичных культах Азии, Африки и Латинской Америки до сих пор посвящение мальчиков в мужчины связано с гомосексуальными обрядами, причем чем древнее культурный слой, тем отчетливее проступает эта тенденция. В некоторых традициях шаманы и жрецы «посвящают» не только мальчиков, но и девочек: правом первой брачной ночи здесь обладает или сам отец как верховный авторитет семейства, или, как в Индии, брамин, совокупляющийся с девственницей от лица божества. В некотором смысле борьбу авраамических религий с гомосексуализмом и кровосмешением можно видеть именно как попытку пресечь языческие инициации с их автономными системами клановых авторитетов.
С развитием культуры, когда либидо начинает сублимироваться через творческое саморазвитие личности, способы навязывания окружению собственной воли, – чем, на наш взгляд, и является настоящая магия, – выходят за рамки прямой сексуальной эксплуатации человека человеком в физиологическом смысле. В современном обществе социальные иерархии выстраиваются не на открытой сексуально-репрессивной основе, но на суггестивно-авторитарной, одним из существенных факторов которой является ритуальная практика полового воздержания (временного или постоянного) в целях увеличения объема либидо как творческого потенциала. При этом должна возрастать суггестивная сила личности, ее способность к волевому внушению на расстоянии (разновидность телепатии). Еще более крутой считается практика воздержания при одновременно активной половой жизни. Это и называется тантрой.
Упрощенно тантру можно назвать секс-йогой, однако она весьма далека от банальной групповухи. По поводу тантрических процедур существует обширная литература, и я не буду здесь перечислять мнения различных авторов – от Авалона до Дандарона – по этому вопросу и только в двух словах напомню читателю, о чем идет речь в принципе. Главное в тантре – оперативное овладение сексуальной энергетикой с целью дальнейшей трансформации ее в экстаз просветления. Но это вовсе не означает просветления во время оргазма, как могут представлять себе профаны и эпигоны тантрического искусства.
Истинное просветление достигается, согласно гносеологической доктрине мадхьямики, исключительно в пассивной медитации, когда становится возможным самадхи четвертого состояния. Однако такого уровня автономии высшей нервной деятельности не достичь с угнетенным либидо. Сексуальные и парасексуальные практики тантризма могут способствовать (при адекватном применении) пополнению либидо, энергетической подпитке организма, его укреплению и оздоровлению (в алхимическом смысле слова – то есть в соответствии с даосской внутренней алхимией тела), создавая тем самым предпосылки к продвинутой медитации.
Эти практики были выработаны отдельными мастерами на протяжении веков, если не тысячелетий, причем свойственны они не только индо-буддийскому культурному ареалу, но распространены в тех или иных формах практически по всей Земле. В одном из китайских трактатов о внутренней алхимии, фактически являющейся дальневосточной разновидностью тантры, описываются критерии, по которым можно определить уровень мастерства адепта этого тайного искусства. Здесь все примерно как в карате: 14 степеней. Белый пояс первой степени дается за способность удовлетворить за ночь одну женщину. Высший пояс, черный, 14-й дан – за удовлетворение четырнадцати. Однако это вовсе не то, что вы думаете.
Суть дела состоит в том, что удовлетворять женщин требуется без потери собственного семени. Поэтому работать с шакти приходится в буквальном смысле слова на одном дыхании. Если предположить, что в среднем для обработки одной фигуры требуется полчаса, то исполнение 14 серий займет примерно около семи часов, а то и все восемь-девять (если с перекурами). В таких упражнениях развивается способность контроля сексуальной энергетики и манипулирования ею. При достаточной натренированности можно удерживать перманентную кондицию в течение многих часов, сознательно регулируя уровень рецепторного возбуждения подкорки и всего организма. Однако эта практика – вовсе не то, что может быть названо прерванным актом, поскольку ее целью является не удержание семени, но как бы его обращение вовнутрь тела.
Существуют специальные трюки, которые позволяют блокировать попадание семени во внешний канал. В таком случае оно идет вверх, по альтернативному внутреннему каналу, в качестве особой питательной и укрепляющей эссенции. Такого рода блокада опять же может быть внешней и внутренней. В первом случае канал блокируется с помощью пятки или пальцев руки. Во втором – через внутримышечную контракцию. На развитие такой способности работает целая технология овладения контролем над различными мышцами тела. Владение подобной техникой позволяет при желании заниматься сексом сколь угодно долго.
Единственная проблема состоит в том, что получить на одну ночь сразу полтора десятка женщин очень непросто. Учтите, что тантрические источники предписывают, кроме того, в качестве шакти брать молодых, нерожавших особ, которые к тому же должны быть обучены различным трюкам, способствующим успеху поставленной цели. Это, собственно говоря, все те же гейши, гетеры, путаны… Особая каста. Древнейшая профессия как жреческая проституция в архаичном обществе. Индийский храм Кхаджурахо – одно из исторических свидетельств такого общества.
Гипсовые копии эротических рельефов из этого храма составляли часть интерьера моей квартиры в Кадриорге, где я жил в течение двух последних лет учебы в институте. Делали эти шедевры сексуальной пластики Йокси с Таней Козаковой – художницей-авангардисткой, известной личностью в тогдашней питерской богемно-мистической тусне. Таня говорила: «Лично я вылетаю из тела только через нижнюю чакру!»
Однажды я взял Йокси и Сэма к себе на урок в среднюю школу, где в период практики преподавал эстонским старшеклассникам русский язык и литературу. Накануне мы вместе пили, а потом пришли в школу, чтобы сразу оттуда отправиться в пивную опохмелиться. Я представил классу приятелей как представителей комиссии гороно. В аудитории, служившей одновременно химической лабораторией, была раковина с краном. Сэм подсел к ней поближе и периодически наливал себе очередной стакан воды, который потом, мучительно глядя в потолок, вливал в себя, глухо стеная. Ученики оборачивались в его сторону, а он, свинья, поверх голов кричал мне:
– Кест, давай кончай урок, а то голову ломит невозможно!
Йокси молча стебался, глядя то на меня, то на класс, показывая обеими руками «ништяк». Я сам еле держался, не выспавшись. Мучил чудовищный сушняк, но урок я пропустить не мог, иначе получил бы еще бо́льшую головную боль. От меня, наверное, чудовищно разило, так как из аудитории до ушей донеслось приглушенное:
– Õpetaja on purjus!
Под мухой мы были все, только под отлетавшей и уже сложившей лапки. Наконец долгожданный звонок. На выходе из класса Йокси вдруг выбросил раскрытую ладонь перед лицом одной из школьниц. Та, опешив, остановилась, а Валера, молчаливо сделав еще несколько пассов вокруг ее головы, обратился ко мне с лицемерными словами:
– Володь, познакомь меня с твоими ученицами! Мы изучаем биополе школы, – бесцеремонно с места в карьер продолжал он, глядя уже на школьницу. – Не хотите ли принять участие в эксперименте?
Девочка, конечно, хотела, как и ее подруги. С урока мы первым делом прямо со школьницами пошли в пивную, а оттуда – ко мне домой. По пути зашли в гастроном, где сразу взяли пол-ящика «Рубина» (от глагола «рубить», «вырубать», как объяснял Леннон) – 18-градусной красной бормы, пятна от которой на одежде не отстирывались.
Внутренность моего жилища напоминала монгольскую юрту. Здесь по стенам были развешаны забайкальские танка с изображениями тантрических божеств в различных позах и энергетических ипостасях. Их присылал из Улан-Удэ Владик в обмен на западные постеры рок-звезд. Оттуда же были сувенирные маски персонажей мистерии цам, восходящей к культовым церемониям древнего тибетского огнепоклонничества, а также бронзовая фигурка Будды-врачевателя, наполненная высушенными ароматическими травами с просторов Центральной Азии. В середине комнаты стоял большой круглый стол с подпиленными ножками, вокруг были настелены одеяла и накиданы подушки. Мы слили содержимое всех бутылок в один чан, из которого по очереди хлебали тантрическое причастие. Ну и разумеется, пассы, чтение ауры, алмазная мудра… Одним словом – технологии контролируемого экстаза.
