9.4. Кораническая контрабанда

В те времена некоторые люди из нью-эйджевского мейнстрима пытались серьезно законтактировать со среднеазиатскими религиозно-традиционалистскими кругами, поскольку последние представлялись им носителями аутентичных инициаций. Для установления такого контакта имелось теоретически две возможности: налаживать официальные отношения через Духовное управление мусульман (ДУМ) или же искать альтернативные каналы, в качестве которых обычно фигурировали различные суфийские общества, репрезентирующие так называемый параллельный ислам (помимо мистиков, им интересовался также КГБ). Мне приходилось иметь дело с обеими сторонами.

Общим предметом соприкосновения был в данном случае Коран – не в смысле его содержания, а как конкретный предмет незаконной торговли. Дело в том, что после первой же поездки в Среднюю Азию я как профессиональный самиздатчик увидел недостатки в тамошней книжной индустрии, не удовлетворявшей духовно-культурных запросов широких кругов местного населения. В частности, огромным дефицитом в те годы здесь была книга книг ислама – священный Коран. Первоначальным намеком на эту проблематику послужила случайно дошедшая до меня информация о том, что якобы в Баку том Корана стоит примерно сто рублей. Я пометил эту тему галочкой и вспомнил о ней, попав в Таджикистан. Вернувшись в Эстонию, я принялся организовывать процесс производства священной книги. Мне удалось «завербовать» девушку из гэбэшной конторы, которая имела постоянный доступ к ксероксу. Я объяснил ей, что речь идет о материалах по средневековой арабской поэзии, которые нужны ученым для практической работы. В качестве матрицы у меня была ксерокопия с двуязычного (русско-арабского) казанского издания Гордия Саблукова (1878).

На первый раз я заказал десять «пробных шаров». Готовый продукт представлял собой кирпич форматом А4 и толщиной почти тысячу страниц, поскольку текст был напечатан лишь с одной стороны листа. Зато хороший крупный шрифт, огласовки, указания на паузы, орнаментальная рамка, твердый темно-малиновый переплет. Несколько тяжеловесно, зато торжественно. Первый экземпляр я подарил доктору Халиму в Верхнем Лучобе. Второй – Игнатьичу.

Человек по имени Анатолий Игнатьевич, или просто Игнатьич, жил в Душанбе на улице Чапаева, в двух шагах от Центрального телеграфа, за кинотеатром «Джами», в старом одноэтажном доме розового цвета. При входе прямо с улицы вы попадали в темную кладовку, до потолка заваленную непонятным скарбом, а затем оказывались в большом помещении, состоявшем из двух смежных комнат. Вдоль стен тянулись бесконечные ряды полок, заставленные книгами, странными фигурами из гипса или иного материала – от статуэтки Будды до бюста Индиры Ганди – и плотными пачками рукописей. Остальное пространство было увешано загадочными схемами, фотографиями йогов и объектов предположительно внеземного происхождения. На дальней стене второй комнаты, напротив входа, висел большой восточный ковер, а на нем – два скрещенных кривых клинка. Посредине этого космоса располагался стол, уставленный странной формы посудой, пиалами, пепельницами, плевательницами, подсвечниками, флаконами и прочими мистериальными аксессуарами. За столом, в свете импровизированных юпитеров, обычно восседал сам Игнатьич, потягивая свой знаменитый «антигрустин».

Игнатьич был самым известным в городе специалистом по йоге, магии и восточной медицине. Когда-то в окопах Второй мировой он получил серьезное ранение в голову и был на грани пожизненной тяжелой инвалидности. Совершенно случайно ему на глаза попалась какая-то антикварная книга про чудеса индийских факиров. Там же он прочитал про сенсационное воздействие на скрытые силы организма древней системы физических и психических упражнений, называемой «йога» (что означает на санскрите «связь», в смысле «связи с Богом» – наподобие латинской re-ligio). Игнатьич увидел в йоге свой шанс и принялся грызть фундамент экзотической восточной науки, не забывая о практике. В конечном счете ему удалось почти полностью восстановить поврежденные функции организма и даже развить новые.

Ко времени нашего знакомства Игнатьич занимался хатха- и раджа-йогой не менее четверти века и производил впечатление человека, утомленного познанием закулисных тайн мироздания. Он снисходительно иронизировал над современной наукой, говоря, что «исследования космоса с помощью телескопов подобны попыткам прослушивания процессов в недрах земли с помощью палки». Золотые слова! Еще он не без гордости демонстрировал свой перевод на русский язык труда по хатха-йоге какой-то югославской гурши, которая лично, в бикини и сетчатых колготках, демонстрировала замысловатые упражнения на приведенных в книге иллюстрациях. К монографии также прилагалось письмо гурши, подтверждавшее исключительные права Игнатьича на распространение русскоязычного варианта книги на всем пространстве СССР.

Игнатьич начинал изучение йоги под руководством знаменитого ашхабадского академика Бориса Леонидовича Смирнова – врача и санскритолога, осуществившего перевод на русский язык фрагментов «Махабхараты». Один из таких переводов – глава «Побоище палицами» – предлагает читателю в комментариях к произведению развернутое описание системы хатха-йоги с фотографиями основных асан и схемой чакр. Я сам когда-то впервые ознакомился с йогой именно по этой книге, привезенной Ленноном из Киева. Как выяснилось, Игнатьич не только учился у Смирнова, но и энергетически лечил его – когда стареющий профессор начал сдавать.

Позже, через много лет, мне пришлось услышать про знаменитого в узких кругах академика следующую историю.

Борис Леонидович много лет работал врачом и совершенно не помышлял ни о какой йоге, пока в 1948 году в Ашхабаде, где он жил, не произошло мощное землетрясение. В результате этого катаклизма на Смирнова сверху упала тяжелая полка с книгами, защитившая его, с одной стороны, от рухнувшей крыши, но, с другой, серьезно повредившая спину. В числе находившихся на полке книг была и «Махабхарата», которая оказалась спасительной также в двух отношениях. Во-первых, святые силы укрыли профессора от тяжелых обломков крыши. А во-вторых, утратив частично работоспособность, Смирнов нашел для себя новое занятие: переводы с санскрита текстов этой самой «Махабхараты»!

Мне не доводилось видеть каких-либо других прямых учеников Смирнова, помимо Анатолия Игнатьевича, но скажу точно, что академик мог бы гордиться последним: более преданного йогической идее человека найти трудно. Игнатьич помогал всем: учил, лечил, давал советы, критиковал и исправлял. Его главный общественный пост находился в Зеленой чайхане, при входе в парк имени Ленина. Здесь душанбинского гуру можно было видеть в продолжение всей светлой части дня. Местные журналисты, преподаватели, художники и просто нестандартные люди всех профессий, вероисповеданий и национальностей, равно как и атеисты-космополиты, навещали мастера: поболтать, спросить совета, попросить дать импульс в ситуацию. Многие посещали его специализированные курсы, кто-то периодически писал о нем в местной прессе в разделе «Удивительное – рядом». Сам мастер спуску не давал никому:

– Вот однажды приходит ко мне хмырь: где-то он переломался, весь в гипсе и бинтах, с какими-то подставками. Я ему говорю: «Выбрось всю эту ерунду нахрен! Давай снимай эти корсеты!» Он мне: «Да ты что, как так?» Тут я без лишних слов всю эту хрень с него срываю. Он – в крик. Но я содрал-таки с него всю эту херню и заставил двигаться, потом – бегать. Вот так он и стал человеком, а то загнулся бы…

Правда, от оплошностей никто не застрахован. Заходим мы однажды к Игнатьичу с небольшой компанией заезжих йогов. Он рассказывает нам историю: «Вот недавно приходила тут одна ко мне лечиться. А я как раз решил брахмачарью подержать, энергии качнуть. Ну она мне: тю-тю-тю, туда-сюда… Я, недолго думая, говорю ей: „Раздевайся!“ Ну и прокачал ее по всем каналам!» – и Игнатьич смачно прихлопнул ладонью кулак. «Игнатьич, – тут же спрашивает его один из гостей, – а как же брахмачарья?» Игнатьич смерил вопрошавшего взглядом и без тени смущения резюмировал: «Вынужденная посадка!»

Игнатьич поблагодарил меня за Коран и посоветовал наладить контакт с его другом Юликом. Как выяснилось позже, этот Юлик, живший в доме, где размещалась «Лакомка», был тем самым партнером Вовчика Сафарова, с которым тот работал на суратах. Это мне рассказал сам Юлик через двадцать лет в Берлине. Но тогда, по его словам, душанбинская тусовка посчитала идею торговать Коранами полным безумием, которое очень быстро должно закончиться кагэбэшным зинданом.

Но Аллах милостив и милосерден. Практически весь первый завоз мне удалось реализовать по неожиданно высокой цене. За первую же книгу один бабай предложил мне сразу триста рваных, что было по тем временам эквивалентно месячному заработку специалиста высокого класса. Остальные шли чуть пониже: от полутора сотен до двух с половиной – в зависимости от человека и обстоятельств. В целом же возможности открывались самые блестящие, а главное, по тем временам практически монопольные. Вместе с тем, понимая, что в таком святом деле эгоизм неприемлем, я открыл секреты коранического производства Хайдар-аке, и вскоре наше совместное предприятие с разделенными бухгалтериями стало обеспечивать религиозной литературой значительный сектор исламского образования во всей Средней Азии. Но все это было еще впереди.

Летом олимпийского 1980 года я опять отправился в Душанбе, захватив с собой Хайдара вместе с его книгопродукцией. Надо сказать, что вариант Хайдар-аки был на порядок качественнее моего: в зеленой обложке, с тисненым золотым орнаментом, правда, без русского параллельного текста (между тем многие таджики брали двуязычную версию Саблукова с большей охотой, ибо по-арабски читать не умели, а по-русски могли хоть как-то разобрать, что же такое в действительности написано в священной книге). Формат Хайдаровой книги был А5 (вдвое меньше, чем у меня), то есть ее размер выгодно отличался от моей. Да и страниц в ней тоже было меньше (за счет двусторонней печати и меньшего размера шрифта).

Квартира Хайдар-аки представляла собой однокомнатный апартамент в ЗИЛ-городке на Каховке, где каждое утро под окна дома подъезжал молоковоз и какая-то баба зычным голосом кричала: «Малако, девачки, малако!» Эта квартира временно была превращена в склад тайного исламского самиздата, ломившийся от пачек ксерокопий и переплетенных фолиантов. К ним прибавился еще мой «Ермак», доверху груженный крупногабаритными темно-малиновыми томами. Вечером этого же дня мы должны были отъехать в Душанбе.

За несколько часов до поезда в гости пришла Кот, которая вместе с Любашей вызвалась помочь Хайдар-аке собраться в дорогу. Я в это время сидел в высоком кожаном кресле, напоминавшем трон короля Артура, и читал только что принесенную из типографии вместе с Коранами «Ориентацию», тогда как ее автор отлучился за сигаретами. В тот момент, когда я осваивал главу про параболическое вторжение, раздался звонок в дверь. Ну, думаю, это ака. Открываю. На пороге – милиционер, а за ним – санитары в белых халатах. «Вы такой-то?» И душанбинская ситуация вновь проигрывается сюрреалистическим дежавю. Вижу периферийным зрением, как уже мелькает смирительная рубашка.

– Не понял?..

– Это вы такой-то, прописанный по этому адресу?

– Нет, я просто здесь гощу. А что, собственно, случилось? Вы-то сами кто?

Тут слышу голос: «Не он!» Оборачиваюсь – вижу Любу. «Да не он это. Того, кто вам нужен, сейчас нет. Он уехал!» Тем временем квартира наполняется сотрудниками домоуправления, милиции и скорой помощи. Смысл действа, как выяснилось, состоял в следующем. Хайдар-ака, некогда диссидентствующий асоциал и убежденный милитарист, отказавшийся принять присягу в Красной армии по причине, как он считал, ее мягкотелости и квалифицированный государственной психиатрией как «социально опасный», был обязан два раза в год, накануне Седьмого ноября и Первого мая, проходить освидетельствование в районном психдиспансере. Идея процедуры состояла в том, чтобы прятать молодца в преддверии праздников на недельку-другую в дурдом, дабы обезопасить столицу и ее обитателей от возможных антисоветских эпатажей и эксцессов. Как показывала практика, проще было заранее сваливать из квартиры на эти дни к маме. Власти понимали отъезд Джемаля как сигнал: «Вас понял, временно лег на дно». Вот и на этот раз в преддверии Первомая высокая комиссия зашла проверить Хайдар-аку на предмет «дна». Ну нет его и нет! А вот это что за гости? Не социально ли опасные? Участковый потребовал у всех документы, в первую очередь у меня.

У меня же ситуация была такая. Паспорт – в рюкзаке, наполненном Коранами. Сунусь туда – привлеку внимание к литературе. А ведь она не только в рюкзаке, но и повсюду в комнате, лишь слегка прикрытая. Такое количество ксерокопий по тем временам гарантировало очень серьезные неприятности, а учитывая содержание – почти наверняка набор статей.

– Вот, у меня есть паспорт, – неожиданно прервала мента Кот. – А это, – она кивнула на меня, – мой муж!

И Кот называет мои якобы имя, фамилию и отчество. Тем не менее нас всех хотят вести в участок на идентификацию. Выходим из подъезда, идем вдоль корпуса дома; Кот, проходя мимо меня, шепотом сообщает данные о «моих» дате и месте рождения, прописке и работе, а также номер «домашнего телефона». Я все это запоминаю с первого раза – настолько ясно и цепко работает мозг в минуты опасности! В отделении, как ни странно, до нашего появления занимались группой каких-то арабских студентов, задержанных за домогательство – насколько это можно было понять из разговоров – к местным девушкам.

– А эти что? – кивнул на нас разводной.

– Да просто данные проверить…

Я бодро продиктовал имя и всю остальную легенду, которую сообщила мне Кот. Мент куда-то позвонил, потом еще, а дальше крикнул:

– С этими все в порядке!

Выйдя на свободу, Люба бросилась ловить машину, чтобы срочно ехать домой и перехватывать Хайдар-аку, а мы с Котом отправились в ее квартиру у Белорусского вокзала. Выпили чаю, сыграли в шахматы. Кот дала мне другой томик «Ориентации», и я продолжил прерванное чтение. Тем временем Кот организовала по телефону весь процесс сборов, так что в конце концов сюда же, на квартиру, были доставлены наши рюкзаки с Коранами, два билета в СВ на поезд Москва – Душанбе, а затем прибыл и сам Хайдар-ака со свитой, в числе которой были Володя Степанов и молодой хайдаровский оруженосец Александр, которого я видел впервые. Он был коротко стрижен, с аккуратной бородкой, в черном кителе. Исключительно вежлив и корректен. Степанов же все похмыкивал и вращал большими пальцами сложенных у «фиолетового брюшка» рук:

– Хм, стало быть, Джихадович, подаетесь в Туркестан?

– В юрисдикцию бухарского эмира, актуализировать потенциал ахли китоб!

– С точки зрения сакральной географии своим присутствием в определенных точках седьмого пояса вы замкнете меридианы силы, связывающие эти участки евразийской коры с подкорковым центром континента. Эмират необходимо подключать к глобальной синархии!

В Душанбе мы расположились у Каландара, который к тому времени переехал в другую, более просторную квартиру в этом же доме у «Гулистона». На культурной сцене города мы с Хайдар-акой выступали в качестве заезжих столичных авторитетов с интересными связями и полезными знакомствами. Нас принимали писатели, художники, деятели кино и представители национальной элиты. К числу последних относился Фаррух Арабов – внук знаменитого финансиста последнего бухарского эмира Джурабека Арабова. Каландар рассказывал циркулирующую в этих местах популярную легенду о пропавшем «золотом поезде» эмира, перевозившего золотой запас Бухары в уплату за британскую помощь против большевиков. К этому поезду имел непосредственное отношение дед Фарруха, игравший роль посредника. Каландар собирался неким образом прокопать по наитию ключевые зоны, где могло быть припрятано эмирское золотишко, и в этих целях уже был готов обзавестись миноискателем. Правда, до этого дело так и не дошло (но зато мне по странному стечению обстоятельств действительно пришлось впоследствии поработать миноискателем в поисках индейского золота в Южной Америке!).

Фаррух интересовался Рене Геноном и был знаком с Хальяндом. Официально Фаррух преподавал марксизм-ленинизм на кафедре то ли местного университета, то ли Академии наук. Потомок знаменитого финансиста являл собой пример эмансипированного интеллигента, совмещающего свободу ума с чиновничьей лояльностью режиму как источнику личных благ. Впрочем, Хайдар-ака эту шалость Фарруху прощал из-за уважения к фамилии. Вообще в тот период ака соревновался со Степановым в деле вербовки национальной интеллигенции советских республик в сети глобального конспирологического заговора. В этом отношении вся Прибалтика уже была у него в кармане. С особым воодушевлением Хайдар-ака вспоминал свое посещение Латвии, где наблюдал «великолепные результаты генной инженерии остзейских баронов» – двух латышских официантов: детин двухметрового роста, с огромными лапами-лопатами, при этом одетых в безукоризненно белые рубашки с бабочками, ловко подстриженных и абсолютно услужливо-корректных.

– Идеальный служебный материал! – восхищался Хайдар-ака, прикидывая, вероятно, как такие молодцы могли бы обработать его подмосковную дачу.

Однако нашей главной задачей на тот момент являлось отстраивание широкой сети сбыта, по которой удалось бы прокачивать нашу продукцию. Первые же коммерческие успехи были с восторгом встречены Хайдар-акой. Особенно поразительно они выглядели в сравнении с оплатой работы могильщика, в которую аке, понуждаемому валютным голодом, пришлось вписываться в Душанбе в предыдущем году. На мусульманском кладбище у Путовского базара он по ночам таскал на собственном горбу тяжеленные каменные могильные плиты по червонцу за смену. Это была работа, достойная ифрита или уж очень крайнего мистика. Хайдар же пути факира предпочитал стиль ордена господ ходжаган: кормить собак с золотого блюда, заказывать гетерам «флейту ведьм» или декламировать за кальяном аль-Халладжа.

Надо сказать, что наши коммерческие успехи были бы невозможны без Каландара, активно включившегося в процесс на правах сталкера и, надо сказать, неплохо – на этот раз! – справившегося с задачей. В результате запущенного нами механизма практически до самой перестройки караваны ишаков, нагруженных священными текстами, приходили по заоблачным тропам к самым отдаленным общинам людей книги. В период наибольшей активности у меня в Таллине безостановочно работали ксероксы и переплетчики. В производственный ассортимент входили, помимо Корана, хадисы (сборники рассказов о Пророке на арабском языке), чор-китоб (молитвенник на персидском языке, состоящий из четырех книг, каждая из которых традиционно печатается на бумаге особого цвета – синей, розовой, зеленой или желтой), исмаилитские трактаты на персидском языке из сборника «Афак ва анфус» («Космос и разум», издано Бертельсом), учебники арабского языка и еще целый ряд пособий для учеников подпольных религиозных школ, сеть которых действовала на всей территории советской Средней Азии.

Специальные курьеры переправляли готовую литературу из Эстонии в Таджикистан, где она распространялась дальше. Кроме того, я устраивал в таджикских домах специальные видеохаджи – просмотры серий цветных слайдов, отражающих отдельные этапы паломничества в Мекку и Медину. В качестве основы я взял фотоверсию хаджа в журнале National Geographic. Бабаям эти перформансы очень нравились, тем более что по ходу дела можно было заказать отдельные сураты или книги.

Интересно, что меня никто с этим делом так и не сдал. Вместе с тем в эстонском КГБ прознали, что «кто-то печатает Кораны». Это мне рассказал по секрету Ычу, который каким-то левым образом узнал о «деле» от своего папы – крупного чина в местной организации рыцарей плаща и кинжала. После этого я, естественно, усилил меры предосторожности, и в результате гэбэшка так и не обнаружила, что эти самые Кораны печатаются у нее под носом ее же собственной сотрудницей!