8.2. Каазиксааре

В какой-то момент родственники жены Юри, которым принадлежал хутор Уку, решили его продать. Перед Рамом встала проблема переезда. Прежде всего нужно было найти новый дом. Этим делом занялся я. Дал объявление в газету и стал ждать. Через некоторое время начали приходить предложения. Не очень много, но все-таки. Я отобрал около десятка наиболее приемлемых, но ведь эти разбросанные по всей Эстонии дома нужно было объехать и лично осмотреть!

Как-то раз я поехал по очередному адресу вместе с Ычу. Его настоящее имя было Игорь Еробкин. Он происходил из очень странной семьи. Его папа был кагэбэшник, мама – балерина, а дедушка – начальник вокзала. В нашу компанию Ычу попал еще совсем тинейджером – невысоким, хрупким мальчиком в больших очках и со светлым хайром до плеч. Его взялась учить жизни старая хиппи Юля. Она возила постоянно обдолбанного, спящего на заднем сиденье «москвича» Игорька с собой на все тусовки и шустрежки. Время от времени она его будила, вмазывала в очередной раз, и Ычу снова зарубался до следующей остановки. В промежутках между отлетами он писал стихи:

 

Жить, для того чтобы умереть.

Умирая, родиться во взглядах сотен.

Стать частицей Земли.

Стать птицей и долететь до Солнца.

Упасть, разбиться. И никто не заплачет.

 

Некогда, еще в начальной школе, Ычу ходил в один театральный кружок вместе с Йокси и Пепи. Потом он стал рьяным пионером, дошел до комсорга, но вдруг почему-то резко разочаровался в коммунистическом учении и перешел на радикально-критические позиции. Он впал в антисистемную антисоветчину, завел любовницу, свалил из последнего класса английской спецшколы, отрастил хайр, сел на иглу, поехал автостопом. За волосы ему частенько доставалось, в Азербайджане какие-то ублюдки однажды даже подвесили его за ноги, головой вниз. Доставалось и со стороны папаши-кагэбэшника, который постоянно стремился упрятать Игоря в дурдом на курс какого-нибудь сульфозина. Строгий папа полагал, что таким образом отучит свое чадо от вредных привычек и сделает из него настоящего человека.

Хутор, который нужно было посмотреть, представлял собой целый комплекс из жилого дома и хозяйственных построек типа хлева, бани и гаража. Бо́льшая часть территории вокруг хутора, который назывался Каазиксааре (Березовый Остров), была обсажена по периметру высокими березами и елями, скрывавшими внутреннее пространство от посторонних взглядов. В непосредственной близости от этого места, по счастью, никаких соседей не было; территория вокруг Каазиксааре являлась колхозным выгоном, так что сельскохозяйственные работы тут не проводились и колхозники не шастали. За лесочком, у поворота дороги, в полукилометре ходьбы от дома была автобусная остановка и располагался довольно приличный магазин, где продавалось все: от халвы, пряников и сметаны до сыров, колбас и рыбных консервов.

Сам дом представлял собой одноэтажную, с чердаком, постройку сорокалетней давности, метров сто площадью. В нем были четыре комнаты, кухня и кладовка. К дому примыкал небольшой сад с двумя десятками яблонь и ягодными кустами. Особенно подкупало, что это была не бревенчатая хуторская изба, а самый настоящий цивильный коттедж из досок, ярко-зеленого цвета, с большими окнами и застекленной верандой.

Нам обоим место очень понравилось, и мы решили прямо отсюда отправиться к Раму в Лангерма, не заезжая в Таллин. Каазиксааре находилось в десятке километров от Тюри – небольшого провинциального городка с орденской церковью XIII века. Отсюда до Рама проселочными дорогами было километров двадцать. Их предстояло пройти пешком. Около пяти вечера мы распрощались с хозяевами хутора, пообещав вернуться, и отправились в юго-западном направлении. Через полчаса пути нам попался брошенный у канавы велосипед, как оказалось, совершенно готовый к употреблению. Не пытаясь слишком долго рассуждать о том, кто, зачем и на сколько оставил тут свой двухколесный транспорт, мы посчитали этот аппарат подарком, посланным нам небом ради благого намерения обрадовать мастера неплохим вариантом нового места для ашрама.

Я сел в седло, Ычу пристроился сзади на багажнике, и мы двинулись. К счастью, гравия на дороге почти не было, педали крутились хорошо, а потом мы вообще выехали на асфальтированное шоссе. До Рама добрались часам к двум ночи. Он вышел на наш стук в дверь, весь заспанный.

– Мы нашли дом! – сообщил я ему радостно.

– О'кей. – Рам похлопал нас с Ычу по плечам. – Чай?

Переезжал на новое место Рам бурно. В Лангерма собрались полтора десятка помощников, в том числе приехали литовцы и питерцы. Вместе с агни-йогами Олегом и Тамарой, подарившими некогда Раму улей с роем, приехал Олег-барабанщик. Именно ему пришлось на этот раз на пару с Рамом тащить улей к машине. Одной из пчел Олег почему-то сильно не понравился (видимо, вибрации не те), и она стала упорно пытаться ужалить его в лицо. Тот, отмахиваясь, потерял равновесие, в результате чего улей упал на землю. Что тут началось! В мгновение ока Олег с Рамом оказались покрыты, словно живым мехом, жужжащей пчелиной массой. Барабанщик, стряхивая с себя насекомых, с криком бросился со всех ног в избу, Рам – за ним, а следом – и все остальные. Когда дверь захлопнулась, отрезая растревоженному рою путь в дом, Олег осмотрел всех собравшихся горящими глазами и вдруг бешено заржал. Другие тоже захихикали, а Рам почему-то страшно напрягся и сказал, что ничего смешного вокруг не видит.

До Каазиксааре наша кавалькада из нескольких машин, до предела нагруженных мебелью, хозинвентарем (вывезли с хутора все до нитки, даже до ягодки) и людьми, добиралась проселочными дорогами часа два. Весь прибывший народ остался в Каазиксааре на несколько дней, так как требовалось не только привести дом в радикально новое жилое состояние, но также проверить все хозяйственные постройки и, кроме того, высадить захваченные из Лангерма кусты и цветы.

Первым делом отремонтировали рамовский кабинет. Это была самая маленькая и одновременно самая уютная комната во всем доме. К ней примыкала кухня с четырьмя дверями: в кабинет, на улицу, в кладовку и большое помещение с печкой – каминный зал. Отсюда можно было пройти в еще одну большую комнату с тремя дверями: назад в каминный зал, на застекленную веранду и в маленькую квадратную комнатку, подобную кабинету, которая превратилась в парапсихологическую лабораторию. Из лаборатории в кабинет вела еще одна дверь. Таким образом, весь дом можно было обойти по кругу.

В кабинете поставили письменный стол, книжный шкаф и рамовскую кровать. В двух больших комнатах разместили привезенные из Лангерма диваны и софы, несколько тумбочек, столов и стульев; стены завесили картинами, мандалами и прочей символической атрибутикой. На одной из стен каминного зала я разместил огромную карту народов мира, размерами, наверное, два на три метра. В лаборатории (медитационной комнате) пол застелили несколькими слоями одеял, к потолку прикрепили украшенную гирляндой электрических звезд спираль, на которую замыкались несколько специальных магнитных корон-антенн. По стенам развесили бурятские танка, рамовские таблицы и портреты мастера в разных изобразительных техниках.

Главная алтарная икона была в эти же дни выполнена питерским художником Славиком, прибывшим в компании своей бывшей жены Татьяны и ее нового друга Йокси. На обратной стороне большого фанерного щита, на котором я когда-то нарисовал подручными средствами Белого старца а-ля Рам в натуральную величину, красовавшегося в качестве рекламной вывески у входа на старый хутор, Славик изобразил того же Рама в ту же величину, но, в отличие от моего шедевра, в технике фотореализма: обнаженного, в позе лотоса, на фоне тропической растительности. Татьяна, тоже художница, сделала маслом портрет Великой Матери (с собственными чертами, чакрами и сложносплетениями символической орнаменталистики), а также расписала изображениями Ямантаки посреди языков космического пламени стоявший в каминном зале огромный дубовый сундук. Потом перешли к сельхозработам: окучивание, окапывание, стрижка, прополка… В бригаду по пересадке лангермаских кустов черной смородины отрядили меня, Айвараса, Олега-барабанщика и Йокси. Задача стояла простая: нужно было выкопать два десятка ямок, поместить туда корни растений и присыпать их землей. Решили подложить для урожайности и навозцу, крупные залежи которого обнаружились в хлеве. Сделали все, надо сказать, довольно споро: выкопали, поместили, подложили, засыпали, полили.

Через несколько дней после того, как основные работы по наведению элементарного порядка были закончены, осталось испытать действие бани. Но прежде требовалось заказать дрова. Колхозные власти выделили тракториста, с которым следовало отправиться в лес и отгрузить в прицеп из готовой поленницы оплаченное количество березняка.

Пошли мы с Айварасом. Под философские разговоры покидали поленья и стоим ждем, когда трактор потащит груз к дому. Но у тракториста дело что-то не заладилось: никак ему не вывернуть из бугров и кочек – то колесо забуксует, то прицеп не так встанет. В общем, дергает он машину туда-сюда, а почва эстонская – ой болотистая, грязевитая, засасывает прямо на глазах.

Нам уже становится смешно, начинаем давать парню советы, а у того прямо истерика. В общем, въехал он одним колесом на валун, трактор накренился, тележку повело на бок, и она в конце концов под грузом березовых дров опрокинулась, потащив за собой и сам трактор. Поленья вывалились, машина заглохла. Тракторист, стоя над раскуроченной техникой, молча выкурил сигарету. Потом сказал, что пойдет за помощью. Ну а мы отправились домой. Через несколько часов, уже ближе к вечеру, тракторист привез-таки дрова: его машину коллеги-механизаторы вытащили из болота, поставили на колеса и даже помогли вновь загрузить прицеп березняком. Ну слава богу. Теперь – в баню!

Пока Йокси с Айварасом растапливали баню, я успел немного подзамерзнуть. Вечерняя сырость, видимо, брала свое, да и дом уже много дней стоял совершенно нетопленый. А тут все карты в руки: березовые дрова, как я слышал, самые жаркие! Сложнее всего было разжечь печку. Это я самостоятельно делал фактически впервые в жизни. Тут для успеха требуется ювелирная манипуляция потоками воздуха, прогоняемыми через отопительную систему посредством печной заслонки и двух чугунных дверок – внутренней, решетчатой, и внешней, глухой. Худо-бедно огонь заполыхал – как-никак береза. После того как печь немного разгорелась, я набил ее поленьями до упора. В комнату понемногу пошло приятное тепло. За полчаса дрова сгорели. Я еще раз положил на полыхающие угли полный комплект – сколько могло влезть. Скоро стало ощутимо теплее. Я опять добавил дров и закрыл печную дверцу.

Баня тем временем созрела. В каминный зал вошли Рам, Йокси и Айварас. Я объяснил, что затопил печь. Рам сказал, что теперь нужно закрыть заслонку. Закрыли и отправились мыться. Отпарились по полной программе – с толком, чувством, расстановкой. Свежие, в одних полотенцах, отправились наконец домой. Входим и… попадаем в новую парилку! За те полтора часа, что нас не было, печь раскалилась аж докрасна, во всем доме просто не продохнуть. Как я потом понял, тройная доза березовых дров и для зимы была бы перебором. Я просто не сообразил, что тепло появляется примерно через час после начала топки, когда печь разогреется, а не сразу, как от электрообогревателя. Вот она и разогрелась! Несмотря на полностью открытые двери и окна, спать в эту ночь было практически невозможно. Все голые лежали поверх одеял, покрытые испариной, словно в сауне, тихо дурея. Время от времени выходили продышаться на улицу, но это мало что меняло по существу. Окончательно дом остыл только где-то через неделю… К тому времени мы обратили внимание на странно пожухлые листья высаженных в день переезда смородиновых кустов.

– Рам, смородина, похоже, не прижилась. Может быть, тут почвы не те?

Мастер вышел самолично все проверить. Внимательно обследовав несколько кустов, он поначалу ничего примечательного не обнаружил, но вдруг, осматривая почву вокруг одного из растений, разволновался, замахав нам руками:

– Послушайте, да ведь вы посадили кусты в чистый навоз!

Мы глянули – и правда: все до единого лангермаские кусты торчали из жирных грядок, куда мы и в самом деле почему-то забыли примешать сырой землицы. В результате вся флора просто погорела изнутри. Вот она, реальная агни-йога, сказал бы Леннон…

Из дневника Йокси: «Было около часа ночи, когда мы с Татьяной добрались до Лангерма. Мы знали, что опаздываем, но все же надеялись застать Рама на хуторе. Увы. В темноте слышался хруст собираемых огурцов… Это новые хозяева, купившие вместе с домом и огород, обнаружили аномальные овощи. Присутствие мастера вызывало особые изменения в физической природе. Еще до знакомства с Таней Козаковой – художницей и скульптором – я не раз останавливался у Деда в старом обветшалом доме, который мог бы служить экспонатом музея этнографии в Рокка-аль-Маре. Здесь было все: и колодец с журавлем, и непонятные руины чего-то, и кухня, где когда-то грелись вместе с людьми овцы и коровы… Мы приехали последней попуткой из Таллина. В доме было пусто. Настолько пусто, что казалось, будто мухи боятся летать в этом накачанном энергиями пространстве. Мы стояли возле разрисованной Кестом печи и не знали, что нам делать. Я уже хотел оторваться на моей первой (можно сказать) жене, как в темноте послышался рокот какого-то то ли „москвича“, то ли „запорожца“… Кто-то из друзей мастера приехал за оставшимися ульями. В машине нашлось место и для нас. В Каазиксааре мы прибыли в третьем часу. Не буду рассказывать о дороге, о пчелах и пр. – это особая история. На хуторе было много народу, и еще никто не спал. Кест взялся протопить дом, так как комнаты были сырыми. На хуторе давно никто не жил. Одновременно согрели баню. Мы с Татьяной парились последними. Когда мы вошли в дом, нам захотелось вернуться в парилку – там было прохладнее. В течение нескольких дней мы обустраивали ашрам. Мне пришлось чистить колодец и разбрасывать навоз на грядках. С колодцем я справился отлично. Я не только вычистил его, но и углубил до постоянного уровня воды, засыпал дно песком, а сверху положил толстый слой гравия. Последний слой был из гранитных булыжников. Вычерпав несколько раз мутные воды, я доложил мастеру о проделанной работе. Но потом… Мы посадили саженцы в чистый навоз. Горожане – что с нас взять. Рам очень расстроился…»

Но случались в Каазиксааре и более фундаментальные манифестации агни. Крупнейшее из них произошло в ночь зимнего солнцестояния, в канун 1980 года. Мы сидели небольшой компанией в лаборатории и медитировали. Было около двух часов ночи. Выйдя после сессии на улицу проветрить легкие, мы с Айварасом вдруг заметили на горизонте слабые всполохи. Наверное, решили мы, это каким-то образом манифестируется аура космического события. А через полчаса сполохи начали явственно поплясывать уже на стенах комнаты. Мы выглянули в окно и поняли, что горит не космос, а здание колхозного правления, располагавшееся в полутора километрах от нас, на другой стороне снежного поля. А еще через полчаса языки пламени стояли на горизонте как северное сияние, освещая призрачными бликами заснеженное пространство на много километров вокруг.

«Наверное, – подумалось мне, – так могло бы гореть колхозное правление, подожженное внезапно вышедшими из ночной мглы лесными братьями!» Пожарные машины приехали часа через три. К этому времени оставалось разве что залить водой дымящийся фундамент. Утром мы пошли посмотреть на последствия ночного фейерверка. Здание действительно сгорело буквально дотла, до нулевого уровня. Наверное, сгорело и все, что было внутри: инвентарь, документация, списки коммунистов… Главное, люди не пострадали. А кроме того, колхозное правление перевели в другое место, и таким образом окрестности нашего нового хутора стали еще безлюднее.

В Каазиксааре началась систематическая обработка рамовских текстов, которые в разные этапы жизни мастера были написаны на разных языках. Свои первые философские работы Рам писал по-немецки, живя в Германии, где издавал от имени Общества адвайта-веданты экуменический (в широком смысле слова) журнал Friede. По-немецки он продолжал писать и в первое время после переезда в Эстонию. Однако затем перешел на эстонский, создав на нем фундаментальные работы по адвайта-веданте (семь томов) и парапсихологии. После того как в его окружении стали появляться люди, не владеющие эстонским языком, Рам все больше переходил на английский – и в общении, и в творчестве. Однако если немецкий он знал в совершенстве, то адекватного английского для конструирования сложносочиненных философских фигур ему недоставало.

Айварас был человеком, в равной степени безукоризненно владеющим английским, немецким и русским языками. И еще на довольно приличном уровне он понимал эстонский. Ему как бы сам бог велел заняться дешифровкой рамовского наследия и перевода его в иную систему кодирования. Первоначально мастер предполагал сделать только грамматическую коррекцию уже написанного материала, но в процессе работы с Айварасом изменил как цели, так и методы работы. Теперь планировался не просто перевод старых вещей, но новая систематизация всего корпуса учения о НГТ. Точнее – ТГН: именно так, Теория-Гипотеза-Нуль (Theory-Hypothesis-Null), стала называться финальная англоязычная версия этого интеллектуального продукта. С того момента Рам также поменял порядок слогов в основной мантре, так что в целом, можно сказать, случилась великая инверсия смыслов, суггестий и интуиций. Термин «Теория-Гипотеза-Нуль» моделировал как бы трехфазовое движение постигающего психосигнала от состояния теории бодрствования, через гипотезу сна, в сторону нуля глубокого сна без сновидений, что в сумме дает турию, или четвертую фазу замыкания, реализуемую субъектом в самадхи.

Одновременно с написанием английских текстов, над которыми Рам с Айварасом просиживали часами в кабинете, совместно компилируя содержание, началась работа по систематическому переводу написанного с английского на русский. Надо сказать, бо́льшую часть русскоязычных переводов сделали литовцы, в том числе сам Айварас, а также его приятель-бизнесмен Алис, хиппи-стопщик Орентас и девушка-биолог Раса. Позже к числу переводчиков с английского присоединилась Ирина, некогда учившаяся в одном классе с Ычу в английской школе. Все переведенные тексты проходили через мою окончательную редакцию и мной же печатались на машинке тут же на хуторе. Достичь консенсуса с Айварасом было на порядок сложнее, чем с Рамом (и Айварасу со мной соответственно). Однако, несмотря на частые жесткие препирательства – совсем в духе интенсивных философских баталий в тибетских монастырях, – мы всегда приходили к общему знаменателю, находя обоюдоприемлемый термин или оборот.

У меня уже был опыт непосредственной работы с Рамом по совместному составлению текстов. Я записал со слов философа несколько тем еще в Лангерма, затем в Каазиксааре. Эти русские тексты составили отдельный том самиздатного трехтомника ТГН, выпущенного в Таллине в начале 80-х годов прошлого столетия. Англоязычный свод текстов, составленный в Каазиксааре, был полностью переведен на русский язык и составил два других тома таллинского самиздатного варианта ТГН. Кроме того, на русский с эстонского была переведена «Тайна тайн», но оставалась она, как и эстонский оригинал, в единственном экземпляре. Потом брат Алиса Кази стал переводить английскую версию ТГН на литовский язык и, наверное, перевел ее в полном объеме.

Между тем в каазиксаареский сборник вошли также работы, которые мэтр написал, так сказать, по просьбе публики. Иногда на хуторе возникала дискуссия по поводу какого-нибудь автора, или же кто-нибудь прямо просил Рама прокомментировать ту или иную книгу, тему. В отдельных случаях мастер давал письменный ответ в виде общего заключения, представленного подчас в контексте предварительных бесед, ситуаций на хуторе и обстоятельств на магическом фронте реальности в целом. Таким образом, к примеру, возникли статьи, комментирующие работы Гурджиева (по просьбе Олега-барабанщика, переводившего тогда «Все и вся»), Кастанеды (по просьбе Алиса), Эванс-Вентца (по просьбе Айвараса). Точно так же был написан ряд тематических статей: о магии, йоге, восточной философии, сциентизме, проблемах театра, лингвистики, психиатрии и многом другом.

Помимо переводчиков, на хуторе всегда было полно творческих людей разного профиля. Уже в Лангерма стены рамовского жилища были завешаны изображениями маэстро в исполнении различных художников: масляными портретами, угольными и карандашными шаржами, акварельными набросками, гуашевыми монотипиями, цветными и черно-белыми фотографиями, коллажами в смешанной технике и скульптурными формами. Почему-то у большинства людей, попадавших к Деду в гости, пробуждалось неистребимое желание как-то творчески выразиться средствами подручного инструментария – будь то перо или кисть, резец или просто куча снега, из которой лепился огромный Белый старец. Помогали художники и с текстовыми иллюстрациями. Дело в том, что произведения Рама изобилуют разного рода чертежами, схемами и символическими изображениями. Как правило, он подклеивал их в текст по принципу коллажа, отбирая ключевые элементы в случайном полиграфическом мусоре. Сочинская Юля, первая жена Аарэ, сделала для Рама тушью два десятка листов с мифологическими сюжетами индуизма, срисованными с аутентичных документов.

Потом душанбинский художник-мистик Володя Каландарсоздал целую серию графических рисунков специально по темам отдельных статей в сборнике ТГН, а также несколько портретных изображений мэтра. Из Душанбе приезжал также Саша Акилов – тот самый, который, учась во ВГИКе, снимал у Иры на «Щелковской» комнату. Саша тоже сделал ряд портретов как карандашом, так и маслом, методом многослойной лессировки в духе школы старых фламандских мастеров. А однажды мы даже устроили сеанс одновременного шаржирования Рама всеми присутствующими. Приезжали и музыканты. У Димы Рыжего всегда была при себе губная гармошка (минорная, блюзовая). Играл он профессионально и, главное, с импульсом. Позже ему приходилось выступать даже с «Аквариумом», в том числе на знаменитом тбилисском рок-фестивале в 1980 году. Подозреваю, именно Рыжий подсадил этих ребят на мистику. Всегда с гитарой приезжал художник Игорь Щелканов (Тышлер). Кроме того, я привез на хутор несколько восточных музыкальных инструментов, в том числе афганский барабан тавлак. Кто-то приезжал с флейтой, кто-то с колокольчиком. Подчас собирался чуть ли не малый симфонический оркестр, и тогда мультикультурная рага сопровождала групповое мантропение, консолидируемое рамовским басом: «Рама Там-м Ом-м-м…»

Местное население с интересом относилось к своему новому соседу. По округе о Раме ходили самые невероятные слухи. Однажды я разговорился на автобусной остановке с одной дамой, так она у меня спросила:

– Это правда, что вы сектанты и у вас собираются такие же сектанты из города?

– Да нет, – поспешил я ее разочаровать, – мы не сектанты, мы йоги!

– Йо-о-оги? А это что такое?

– Ну это сторонники древнеиндийской физкультуры. Йогу из-за ее полезных свойств изучают разные ученые, а ваш сосед – очень известный специалист по йоге: он долго жил на Западе, учился в Европе, теперь к нему приезжают за опытом, в том числе академики из Москвы.

– Ах вот оно что… А мы-то думали!..

В другой раз еще одна дама спросила у самого Рама:

– Скажите, вот люди говорят, что вы все религии знаете. Это правда?

– Правда.

– А в какую из них сами больше всего верите?

– Ни в какую…

Из частной переписки Йокси: «Иногда Каазиксааре превращался в Каассисааре – Кошачий Остров. Кест будет смеяться, если вспомнит, как на Рождество „изгнанные“ животные жалкой длинной цепочкой от мала до велика, понуро повесив головы, брели, проваливаясь в снег, на соседний хутор, откуда доносился конкретный запах кровяной колбасы домашнего исполнения. Так доведенный до усталости философ избавился от объекта раздражения. Без крика и битья посуды…»

От старых хозяев на хуторе осталась кошка, черная как смоль. Говорят, кошки привязываются не к хозяину, а к месту… По весне она окотилась, и теперь на застекленной веранде обитал семиглавый выводок ее потомства. Мне особенно приглянулся рыжий котенок с голубыми глазами и почти человеческим взглядом. Наблюдение за ним навевало мне странные ассоциации, и однажды после очередного медитативного бдения в моем сознании проявилась совершенно, казалось бы, фантастическая идея.

Размышляя о кармических законах метемпсихоза, я просек магическую штуку о переселении душ «неудачных» магов в тела животных. Днем такое животное существует вполне себе по законам земной фауны, но по ночам оно видит… человеческие сны. Иначе говоря, когда физическое тело зверя спит, его душа видит сны из своего прошлого человеческого воплощения. Но, проснувшись, зверь опять погружается в чисто животное существование, при этом смутно терзаясь подсознательным антропогенным психозом минувшей жизни. Такого рода животные-невротики часто производят своим «нестандартным» поведением странное, магическое впечатление на наблюдающих за ними людей. Вот и этот рыжий котенок… Однажды, занимаясь рубкой дров в сарае, я снова вспомнил о нем. Кто же это может быть? И тут интуитивная догадка, словно молния, прошила мозг: Леннон? «Если ты Леннон, то появись из-за этого угла и посмотри на меня!» – дал я мысленную команду котенку. И буквально через пару секунд из-за точно загаданного угла появилась рыжая морда с голубыми «человеческими» глазами: мяу! Ну что тут скажешь? Я, конечно, ошалел. Что это: в самом деле Леннон или просто шиза?

Той ночью мне приснился уже совсем стремный сон. Естественно, вижу Леннона.

– Ну как ты? – спрашиваю я его.

– Как видишь, Петр, жив, здоров…

– И что там тот свет?

– Да я не на том, я на этом свете!

– На этом? Так ведь тебя еще год назад похоронили…

– Так то было год назад, я за это время уже переродиться успел. Теперь я не Большая Собака, а Рыжий Кот!

Леннон застебался своим фирменным смехом, а потом объяснил, что собирается вновь воплотиться в человеческую оболочку. Для этого нужно предварительно освободить его душу из животной оболочки с помощью особого жертвоприношения, затем выпить кошачью кровь и произвести тантрический ритуал магического зачатия. Я проснулся, вооруженный тайным знанием метемпсихической манипуляции. Другой вопрос – следует ли очертя голову бросаться в такого рода авантюру с непредсказуемыми кармическими последствиями? В силу экстраординарности ситуации требовались аналогичные методы ее разрешения. Тут, конечно, могла помочь только практика глубокого эфирного погружения.

Надо сказать, что в инкубационный период ожидания ответа из небесной канцелярии в окружающем пространстве стали все больше проявляться знаки присутствия неких колдовских сил. По ночам на кухне и в кладовке звякала посуда, гостям снились странные сны, стали множиться взаимные подозрения в черномагических манипуляциях. Рам начал как-то напрягаться на присутствие кошачьего выводка в доме. По его словам, кошки притягивают к себе негативную энергетику и «съедают» позитивную. Через них происходит вторжение в духовную ситуацию враждебных флюидов и психических сущностей. Недаром кошек издревле – уже в Древнем Египте – использовали в черной магии в качестве особых биологических ретрансляторов. До сих пор археологи находят в засыпанных нильскими песками тайных усыпальницах тысячи кошачьих мумий… Были это просто кошки или же зооморфные аккумуляторы волшебных энергий древнеегипетских чародеев-оборотней, до сих пор ждущих своего очередного воплощения в мире человеческих стихий? Существует поверье, что магические животные, в которых перевоплощаются колдуны, особым образом реагируют на прямое влияние человека, пробуждающего в них скрытую антропогенную субстанцию, и начинают проявлять элементы сознательного поведения. Во всяком случае, именно так отреагировало кошачье семейство на рамовский импульс, в один прекрасный день в полном составе перекочевав к соседям…