9. Восточное искусство
Ленинград – Москва – Сталинград – Душанбе – Кабодиён, 1978–1980
9.1. Москва – Душанбе
Летом 1980-го я снова поехал в Таджикистан, взяв с собой за компанию новую подругу Нину. Душанбе к тому времени начал постепенно обретать в известных кругах статус модного места тусовки. На этот раз я отправился туда уже не просто так, а с прицелом прощупать возможный рынок эксклюзивных товаров. В качестве демонстрационных образцов я вез огромную сумку гипсовых барельефов Сталина. История этих произведений требует отдельного отступления.
В 1978 году исполнялось сто лет со дня рождения И. В. Сталина. В связи с этим юбилеем мне однажды спонтанно пришла в голову шальная мысль о возможности заработать неплохие деньги на эксплуатации популярности образа отца народов в среде его кавказских соплеменников. Я представил себе, сколько можно выручить за юбилейную сталинскую медаль где-нибудь в Тбилиси, если не в Гори!
В Питере у меня были знакомые художники – Йокси и Таня (которая тогда жила на проспекте Декабристов, рядом с синагогой), делавшие с помощью формопластовых шаблонов гипсовые отливки эротических барельефов из индийского храма Кхаджурахо. А что, если отлить Сталина? Стоимость материала по тем временам ничтожная. Возможности тиражирования – неограниченные. Был бы спрос. Я звоню Йокси: так, мол, и так, что скажешь? Он говорит: «О'кей, приезжай».
Сначала Таня как профессиональный скульптор пыталась самостоятельно вылепить в глине профиль вождя с медали «За оборону Сталинграда». Однако получалось не очень похоже. За такое на Кавказе денег явно платить никто не станет! Тогда мы нашли в одной из мастерских Академии художеств человека, занимавшегося гипсовыми отливками. Я тут же заметил у него несколько вариантов с советской символикой, в том числе барельефы Ленина и Сталина. В принципе, нам требовался всего лишь один гипсовый образец, с которого можно было бы снять форму и потом тиражировать дальше. Мы с Йокси долго приглядывались к барельефам, пока наконец не остановили выбор на медали с профилем Сталина, из-под которого выступал профиль Ленина. «Ничего, Ленина спилим. Главное, Сталин здесь что надо!» – посчитали мы.
– Начальник, сколько стоят эти профили?
– Эти? Четвертной!
– Четвертной? – Это было примерно впятеро дороже, чем мы предполагали. – Да кто же у тебя возьмет эту архаику за четвертной?
– Кто возьмет? А знаете, что сейчас сталинский юбилей приближается? Вот и подумайте.
Это был сильный аргумент. Мы заплатили четвертной, искренне полагая, что отобьем инвестицию на сверхприбылях. Пришли домой, убрали Ленина, прибавили к оставшемуся профилю веточку с датой: «1878–1978», сделали формопластовую заготовку. Размерами мемориальная медаль выходила с суповую тарелку. Замешали гипс, отлили первый десяток, потом еще один… Не успели отливки еще толком остыть, как мы решили проверить товар на спрос.
С нетерпением запаковали несколько «блюд» в спортивную сумку и рванули на Некрасовский рынок проводить следственный эксперимент. Приходим, осматриваемся, не видно ли гостей с Кавказа. Замечаем в одном ряду нужные лица. Я спрашиваю:
– Дорогой, памятная медаль к столетию Сталина не нужна?
Имя «Сталин» действует магически. Интерес налицо. Я пытаюсь вытащить из сумки образец профиля, но он настолько по-дурацки запакован, что никак не вылезает. В тот момент, когда я наконец достал и развернул белый гипс с барельефом отца народов, на плечо мне легла тяжелая рука милиционера:
– Гражданин, что продаем?
– Да вы что, начальник, – опешил я, – мы ничего не продаем! Мы художники и показываем образцы нашего искусства!
Рядом с ментом стояла еще пара-тройка человек в штатском.
– Ну давайте, художники, пройдем в отделение!
Нас довезли до ментовской, провели в кабинет к начальнику. Достали нашу продукцию, развернули.
– Да!.. – удивились сотрудники РОВД и с пониманием закачали головами: – Что ж вы гипсы-то теплыми продаете, даже остыть не дали?
– Денег нет, начальник! А мне домой ехать надо. И потом, мы ведь не какое-нибудь там фуфло бацаем: между прочим, мы единственные артизаны, кто уделил внимание этой исторической дате!
Достоинство нашего предприятия ни у кого из присутствующих, похоже, сомнений больше не вызывало. Начальник примирительно подмигнул:
– Ну что, партизаны, оставите нам на память по сувениру?
Мы вышли сухими из воды, вернее, с минимальными потерями. Вернувшись домой на Декабристов, мы решили несколько улучшить качество продукта, густо покрыв юбилейные блюда лаком. С позолотой. В результате отлакированные и позолоченные тарелки обрели аутентичный совково-сувенирный вид. Таких медалей мы сделали с полсотни. Первая экспериментальная партия. Она же оказалась и последней. Потому что ехать в Грузию со всем этим багажом нам почему-то вдруг резко расхотелось. Тем не менее наш скорбный труд не пропал даром.
Собираясь в Среднюю Азию, я подумал, что можно постараться реализовать сталинские медали именно там. Как-никак народ в тех краях Сталина помнит и уважает. Душанбе раньше назывался Сталинабад. Здесь до сих пор номера машин начинаются на «С». У местных шоферов Иосиф Виссарионович выступал в роли святого покровителя: практически на каждом ветровом стекле грузовика или автобуса болтался портретик с характерными усами. И мы действительно эти медали там реализовали! Правда, не столько в качестве товара, сколько платежного средства – так называемых сталинских денег. О том, как они работали, речь впереди.
По пути в Душанбе мы с Ниной навестили в Москве штаб-квартиру Хайдар-аки на Таганке. Хозяин в восточном халате и тюбетейке сидел в огромном кожаном кресле за мощным антикварным дубовым столом на фоне коричневого ориентального ковра. Книжные полки, стоявшие вдоль одной из стен кабинета, были заполнены изданиями на европейских и восточных языках. Хайдар-ака набрасывал по-французски начальные тезисы к своей «Ориентации».
Не успели мы еще и чая попить, как раздался звонок в дверь. В кабинете появился человек в полувоенном одеянии цвета хаки и с окладистой бородой, как у Маркса: Владимир Степанов. Мы обсудили положение дел в мире, прошлись по последним публикациям Идрис-Шаха. Я передал Владимиру привет от Рама, который образно называл его суфи-масоном – из-за кубического орнамента на рубашке. Дед рассказывал, что обратил внимание на рисунок ткани и спросил московского гостя, случайно ли это. «Конечно нет, – ответил тот, – это специальная инициатическая одежда, которую мне привезли из Европы эмиссары западного герметизма!»
Хайдар-ака сообщил, что его люди, Сергей и Наташа, тоже должны буквально на днях отправиться в один из горных массивов Таджикистана. Сам же он никак не мог решить, ехать ему за компанию или нет.
– Хайдар-ака, – уговаривал я, – брось все, езжай в Азию. Читая книжки, императором не станешь!
Но Хайдар был в тот момент захвачен «Ориентацией», и его интеллектуальная воля ориентировалась на северо-запад. Ну а мы с Ниной сели в поезд Москва – Душанбе, купили на дорогу мороженого и поехали на юго-восток.
Из транзитных впечатлений на этот раз почему-то запомнились руины монастыря в чистом поле где-то под Рязанью. Остов распавшегося комплекса напоминал некую гигантскую окаменелую рептилию. А ночью над тянущимся вдоль полотна лесом взошла, словно иррегулярная планета, белая в свете юпитеров статуя Родины-матери на Мамаевом кургане. Циклопические размеры этого сооружения впечатляют: даже мизинец ноги колосса выше человеческого роста. Глядя на статую «Родины-матери» даже из окна проходящего мимо поезда, можно ощутить высокий уровень психоделичности, заложенной в это произведение. Да и весь Мамаев курган как мемориальный комплекс, безусловно, завораживает и приводит в состояние, близкое к шаманскому прозрению.
Автор произведения скульптор Евгений Вучетич ушел на войну добровольцем, рядовым. В 1942 году получил контузию под Любанью, на Волховском фронте – одном из самых кровавых на Великой Отечественной. Через Волховский в том же году прошел и мой отец, тоже доброволец. А уже осенью сорок второго отец защищал Мамаев курган в составе 62-й армии, героям которой посвящена одна из мраморных плит сталинградского мемориала. В выписке к приказу о награждении медалью «За боевые заслуги» № 80297888 сообщалось: «Тов. Видеманн принимал участие в обороне гор. Ленинграда в составе 691 артиллерийского полка 237-й стрелковой дивизии, где был легко ранен. После излечения участвовал в освобождении гор. Сталинграда в составе 62-й армии и 14 ноября 1942 г. был контужен». В ноябре фронт практически подошел к Волге, за советскими частями оставалась лишь узкая полоса вдоль берега шириной несколько сот метров.
Железнодорожные пути шли через эпицентр боев. Когда мы пересекали по высотному мосту Волгу, я, глядя вниз на протекающие подо мной черные воды, постарался представить, как по ним сплавляли раненых. Связывали по два бревна, сверху клали человека и пускали вниз по течению. Плывущие должны были пересечь линию фронта и немецкие позиции, а дальше их уже могли выловить свои. Могли – но чисто теоретически. Плоты с ранеными плыли под обстрелами, бомбежками, составляя часть общего хода величайшей битвы в истории человечества. Выловили далеко не всех. Многих снесло дальше вниз, в Каспийское море. Одним из спасенных был мой отец. Его, защищавшего последний форпост Красной армии на правом берегу Волги, контузило за пять дней до начала широкомасштабной наступательной операции советских войск под кодовым названием «Уран».
Из воспоминаний Йокси: «„Получи, фашист, гранату!“ – говаривал Вольдемар Видеманн, отец писателя Видеманна В. В. (Кест). При этом отец писателя имел обыкновение бросать в собеседника пустую бутылку… Почти никогда не промахивался бывший комиссар БИБа (батальон истребителей бандитов). Этот бросок означал, что т. Видеманн отключился от действительности и на данный момент его и первое, и второе „я“ на переднем крае держат оборону под вражеским огнем, короче: здравствуй, „белочка“, вызывайте скорую… Мы с ним попадали в одно отделение раза три почти день в день. Меня привозили на „воронке“ ПМГ, его – на „рафике“ с красным крестом. На третий день мы встречались на лестничной площадке у пепельницы, и начинались длинные зимние рассказы о войне.
Сам Кест вряд ли слышал то, что поведал мне его отец, к примеру, о Сталинграде.
Однажды к ним в окоп генерал-майор с инспекцией пожаловал. Все ходил, принюхивался, присматривался, а дело к обеду близилось… Подвезли кухню. Бойцы кашу горячую получают: в котелок половник – плюх! – и в сторону, чтоб без суеты. Да котелок-то „люминевый“ – держать в руках горячо, а на снег поставишь, в полминуты остывает. Прошел генерал по окопу, посмотрел, как бойцы мучаются, да возле младшего лейтенанта Видеманна и остановился.
– Как лейтенантика зовут? – справился он у командира.
– Вольдемар Видеманн, товарищ генерал-майор! – вытянулся в струнку и вспотел на морозе полкан.
„Генерал-инспектор показал на меня, – отец писателя глубоко затянулся „беломором“, – и говорит:
– Товарищи бойцы! Посмотрите! Вот вы либо обжигаетесь, либо кушаете холодную кашу, а младший лейтенант Владимир Виданов… вы только посмотрите! Как по-суворовски он вышел из положения!.. Он подвесил свой котелок на крючок и потребляет пищу согласно уставу: горячей.
Весь офицерский состав, сгуртовавшийся возле генерала, грохнул хохотом (ну пронесло!). А генерал, довольный своей шуткой, раззадорился, спрашивает:
– А как вам, товарищ Виданов, в такую мерзлую землю крючок удалось вбить?
Земля действительно была как гранит.
– Да я, товарищ генерал-майор, и не вбивал ничего…
– А что же тогда из бруствера торчит? – еще улыбался инспектор.
– Ну я сбил снег с крючочка…
Генерал как увидел, весь согнулся и пошел по окопу блевать. Ребята потом его блевотину снегом засыпали“.
– А чё было-то, Вольдемар? Чё он стошнил-то? – поинтересовался я, опрокидывая мензурку „краснушки“ (однопроцентная настойка опиума профессора Краснушкина).
– Чё было, чё было… фриц там лежал. На морозе примерз маненько: в скульптуру обратился. Вот я ему на большой палец котелок-то и повесил…»
Рассвет мы уже встречали в казахстанской степи. Я наблюдал, как над розовой почвой восходит огненно-красный шар новорожденного солнца. Под впечатлением от этой картины я начал тихо напевать мантру из Ригведы, посвященную солнечному богу Сурье:
.
А потом весь день из плоского степного пространства наплывали величественные каменные города мертвых, с полумесяцами и тюрбанами, резко контрастировавшие с юдолью живых, ютящихся в крытых соломой глиняных хижинах без окон или в каких-то стремных фанерных сарайчиках. Нищета населения в советском Казахстане превосходила даже российскую. Хотя, безусловно, и там существовали оазисы благополучия: столица Алма-Ата, курортная зона Медео, закрытый город Тюратам (Байконур). Но меня больше впечатляли места, где сохранялась идентичность отсталого, нищего Востока. Эта нищета кочевой степи постепенно гасла в необитаемой пустыне, за черными песками которой вставала новая цивилизация: сначала фрагментарно, в виде небольших зеленых оазисов в кольце барханов, затем уже в качестве систематически возделанного агрикультурного и просто культурного ландшафта.
К моменту нашего прибытия в Таджикистан здесь уже паслись Эдик, Йокси и Ычу. Все они, как оказалось, были повязаны на специфической халтуре того времени – росписи стен в кишлачных домах. Им этот бизнес организовал Каландар – художник и мистагог из Душанбе.
Не выйти на Каландара при длительной тусовке в Душанбе было просто невозможно. Я сам, увидев его впервые, вспомнил, что косвенно слышал о нем еще от Рыжего, когда тот рассказывал Раму одну стремную историю с фатальным исходом. Йокси даже прислал мне в Таллин фотографию Каландара с такой подписью: «Этого человека зовут Володя, он художник. Как выяснилось, он перед нашим приездом, месяца за два, стал читать мантру „Oм Рама Там“ и интуитивно ожидал нашего приезда. Очень хорошо нас встретил (на вокзале), принял и с нами собирается продолжать наше „дело“. Сейчас мы остановились у него. Здесь до нас был Леонид (посвященный в Бурятии) – лама, но, к счастью, он через неделю получил импульс съехать».
Эдик строчил из Душанбе нервные открытки с намеками, что накачиваемая шиза может вынудить его рвануть домой раньше времени. В общем, сигналы шли самые противоречивые и неопределенные.
Йокси следующим образом описал первые впечатления от Каландара и душанбинской ситуации в целом: «Русский, владеющий языком, он зачем-то изображал таджика-дехканина, пытающегося говорить по-русски. Меня коробило от этой дешевой интермедии – мало я насмотрелся в Таллине этих пародий? Но Вовчик тонко уловил мое настроение и переключился с серьезным видом:
– Йокси – какое таинственное имя. – Каландар привычно продолжал льстить. – Знаешь, у меня в доме гость – буддийский лама из Бурятии. Он уехал на три дня. Ты можешь поселиться на балконе, там и воздух посвежее, и медитнуть можно.
Когда мы вошли в дом, я с порога ощутил запах аскетичных бурятских благовоний. Гостиной, откровенно говоря, я не помню, а последующие метаморфозы, со скоростью урагана „Дэнни“ произошедшие в этой „нехорошей“ квартире, вообще стерли из памяти первоначальный образ жилища художника. Всплывает в памяти картина, случайно увиденная одной ночью. Я, выйдя в темноту малознакомой квартиры, в полусне перепутал двери и случайно наблюдал такую картину: Кая, тогда беременная жена Вовчика, ровно стояла на голове, боясь ослушаться мужа, а ее супруг, ветеран психического фронта, пытал бедную девочку:
– Признавайся! С кем ты хотела переспать сейчас? Отвечай, блядь!
Я прислушался в темноте гостиной.
– Я же спала, Володя, как я могу тебе изменить во сне?
Художник заметался по комнате:
– О дитя Сатаны! Как?! Она еще притворяется, что не знает, как можно изменить мужу во сне? На ком я женился?! На проститутке!
Мне стало жалко кореянку, совсем еще девочку. Я постучал в дверь… Вовчик с милейшей улыбкой спросил меня:
– Что, не спится, дорогой? Что дорогому гостю надо? Ты скажи, я достану…
– Спички кончились. Пойдем, покурим…
Я разминал беломорину и тер глаза. Кажется, Каландар не слишком поверил в случайность моего появления, он вообще был очень недоверчив. На следующий день с каким-то торопливым выражением лица засобирался в горы:
– Мне нужна релаксация, а в горах поспел девясил. Заодно сконцентрируемся на бизнесе. Йокси, я понимаю, что ты только приехал, устал, хочешь отдохнуть. Ты можешь остаться. Но, если хочешь, я возьму тебя с собой.
Вовчик снова посмотрел откуда-то снизу. Я подумал: а может, приколоть астрального Отелло да остаться?.. Нет, конечно. Пожалел я его, а себя – нет. И собрались с утра лезть на Варзоб, чтобы, поселившись на орнитологической станции, провести две недели в чистейшем весеннем воздухе, рядом с вершиной горы, покрытой снегом. Вечером пришла мама Каландара, благообразная русская православная старушка. Принесла яйца, луковую шелуху, куличи и попросила проводить ее в церковь. Приведя свой вид в относительный порядок, мы отправились в русскую православную церковь, предварительно глубоко вкурив „ширагана“ среди бурханов, ваджр и колокольчиков, которые оставил на время Леня Махов – иволгинский монах. В состоянии, близком к галлюцинаторному, мы шли крестным ходом вокруг небольшой деревянной церквушки, а я все пытался понять: что за сюр такой? Я в Азии, в Душанбе, кругом мусульмане, чужая культура, а тут – оазис, чашма-источник, и даже воздух прохладнее в этом месте.
С Вовчиком Каландаром на следующий день по прибытии в Душанбе поперлись на Варзоб за девясилом. Корешки и правда были знатные: сжуешь крошку – полдня никакого вкуса не чувствуешь. Потом за мандрагорой ходили. Потом Еробкин появился в своих кирзовых сапогах. Я ему кричу:
– Игорь, снимай сапоги и прыгай с камня на камень босиком!
А он гордо так ни рюкзак не скинул, не разулся, с камешка на камешек прыг-прыг, через речку, по весне сумасшедшую, перебирается, говорить со мной не хочет. Ну и допрыгался: посреди потока – хуяк – и исчез в буруне. Выловили мы его. Он-то просох, а в рюкзаке у него моя ксива была. Открываю я военный билет, а лица на фотографии нет. Даже чернила не поплыли, а лица… нет».
На вокзале нас встречал как раз Йокси с Каландаром. Каландар жил на улице Клары Цеткин, что у магазина «Гулистон», напротив Госцирка. Володя обитал в трехкомнатной квартире с бабушкой и беременной женой. Все апартаменты были завешаны огромными масляными полотнами, представлявшими собой творчество гостеприимного хозяина в духе русского Ван Гога, если не круче, в смысле съезда. Привидения охватывали коварными объятиями трепещущих персонажей из галлюциногенных пейзажей, в магических кристаллах отражались чьи-то вопрошающие глаза, а человеческие фигуры в кубических пространствах расчленялись на геометрические плоскости Эвклидовой вселенной. И все же где-то она искривлялась, причем весьма существенно. Кроме бабушки и Каи в квартире находились гости из Пенджикента, русская пара. И еще какие-то люди из среды местных художников. Мы вошли, поздоровались, познакомились. В одной из комнат в углу увидели целокупный молитвенный пульт ламаизма, состоявший из алтаря с танка Ямантаки, статуэткой Будды, бронзовыми плошками, колокольчиком, молитвенным барабаном, балдахином и еще целой серией перкуссионных и визуальных объектов.
– Что, показать, как это работает? – спросил нас с улыбкой Каландар.
Он сел за пульт, взял в руки колокольчик с барабаном, крутанул медные мельницы на алтаре, а затем начал интенсивно звонить, вращать молитвенный барабан со священными текстами и декламировать магическую мантру на тибетском языке. Квартира наполнилась странной вибрацией, лица у гостей сделались серьезными, все напряглись. Через полчаса Каландар закончил сеанс, с энтузиазмом поднялся:
– Ну, как работает? Класс?
Дальний предок Каландара был пиратским атаманом на Каспии, а более близкие родичи принадлежали к сословию местных туркестанских казаков. В семейном альбоме я видел открытки времен Гражданской войны, где бабушка со своим покойным мужем – Каландаровым дедом – позировали в казачьей одежде: с газырями, в папахах, с нагайками, при кинжалах, шашках и огнестрельном оружии. «И вот так убитые туркмены просто сотнями лежали», – вспоминала бабушка. А вообще она очень беспокоилась за своего внука и была крайне набожна.
Каландар родился в Гарме, на востоке Таджикистана, а вырос в Караганде. В Душанбе попал после школы и поступил здесь в художественное училище. Во время очередной первомайской демонстрации Каландар шел в колонне сокурсников, подняв вверх кулак в кожаной перчатке. Тем самым он как бы демонстрировал свое несогласие с идеологической политикой советской власти, выражая протест в манере американских черных атлетов, возносивших кулаки в черных перчатках на олимпийском пьедестале в Мюнхене в знак протеста против расизма в США.
Руководство худучилища подумало, что их подопечный выражает тем самым солидарность с американскими спортсменами, но педагоги ошибались. Каландар, не довольствуясь перчаткой, бросил заранее припасенную чернильницу в огромный портрет Брежнева на центральной площади города, прямо рядом с правительственной трибуной. Портрет был публично испорчен, а Каландар схвачен. За это он получил год срока, после чего остался с неоконченным художественным образованием. Однако таланта ему было не занимать. Его художественная интуиция, нужно признать, иногда бывала просто гениальной, хотя на ее проявления порой накладывались приступы инфернальной депрессии. Супруга Каландара Кая была симпатичной кореянкой, абсолютно покорной, чисто по-конфуциански, но при этом обладала железным характером и непреклонной волей. Однако все это она продемонстрировала позже, а пока что смотрела Каландару в рот и безропотно сносила любые его выкрутасы.
Нам в распоряжение предоставили роскошную светлую веранду, устланную курпачами и подушками. Квартира находилась на четвертом этаже, откуда открывался вид на зеленый двор и корпус горсуда. Но в принципе особенно разлеживаться времени не хватало: нужно было отправляться с Каландаром и Йокси в Кабодиён, где на объекте уже ждали Эдик с Ычу. Объектом являлся частный дом, который требовалось расписать изнутри и снаружи.
В те времена роспись кишлачных домов была стабильной статьей дохода для художников и даже простых ремесленников, знавших о существовании этого рынка услуг. На Востоке вообще принято раскрашивать стены жилища, и многие дома в среднеазиатских кишлаках действительно красочно разрисованы. Качество росписи может быть разным, но в конечном счете планку задает заказчик. Роспись одной комнаты площадью, скажем, двадцать квадратных метров могла стоить тысячу рублей – это за два-то дня работы! Материал был в те времена почти дармовой. За сезон активные художники зарабатывали до десяти тысяч рублей. Именно на таком объекте и собиралась теперь потрудиться наша компания.
