Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Весной 1979-го в Союз приехали кришнаитские гуру из Швейцарии – передать местным вайшнавам личное благословение Свами Харикеши, назначенного самим Шрилой Прабхупадой наместником в Европе и России. Мы с Анандой Шанти, перманентно тусовавшимся в Таллине, отправились в Питер встречать высоких гостей, добиравшихся сюда через Финляндию на красных «Жигулях» (конспирация, чтобы машина ментам и спецслужбам в глаза не бросалась). Их было двое, американец и швейцарец. На одной из питерских квартир в присутствии званых гостей свами произвели махакиртан по полному чину, освятив таким образом первый храм Кришны в России.
На следующий день все поехали в Таллин. Тут храм освящался на квартире у Сережи Дружинина – старого хиппи первого призыва. Это была странная церемония, если иметь в виду ее комплексный контекст. В то время как в одной комнате брамины под санскритские песнопения, уханье мриданги перезвон каратал совершали ритуальные церемонии, сопровождаемые благоговейным поглощением священного прасада, за стеной разводили ханку и лихорадочно искали на теле вены, куда можно было бы двинуться. На приходах ханка-йоги выходили побазарить в другую комнату, к вайшнавским бхакти-йогам. Потом все вместе пели «Харе Кришна».
А из Таллина в еще большем составе тусовка отправилась в Москву. Свами – на тачке, преданные – поездом. Московская община тогда только зачиналась. Помимо Толи с Володей к ней примкнули Саша и Оля. Оба были математики, неплохо говорящие по-английски. Они-то и начали делать первые русские переводы книг Прабхупады, в том числе «Бхагаватгита как она есть» и «Шримад Бхагаватам». На вечеринке-киртане в одной из московских квартир собрались crème de la crème столичной богемно-мистической тусовки. Володя-басист, женатый на американской кришнаитке, только что вернулся из Штатов, где снимал на видеокамеру различные вайшнавские тусовки. Тогда за железным занавесом жизнь заокеанских преданных представлялась действительно раем на земле: тут тебе и Прабхупада, тут и Харикеша, тут и Джордж Харрисон, поющий в унисон со всей ватагой «Харе Кришна»; хочешь – поезжай в Индию, в Центр ведийской культуры, хочешь – в Россию проповедовать!
Володя привез из Америки настоящие индийские сари и дхоти, очень много агарбатти, караталы, мридангу, приправы и еще целую массу культовых вещей для всех вайшнавов мира. Книги было провозить сложнее, но возможно. Кришнаитские издания с их инфантильными раскрашенными картинками в случае проверки выдавались за детскую литературу типа восточных сказок. Пришел Стас Намин, потом один человек из группы Венчунаса (был в Москве такой известный в узких кругах парапсихолог), который начал наезжать на Кришну:
– Ну что Кришна, вот Гермес был круче, у него и традиция древнее. По крайней мере, нас так учили. А вас?
В те же дни в Москве по пути в Среднюю Азию появился Йокси. Вот как он описывает ту же кришнаитскую тусовку: «Я материализовался в Москве на радостном кришнаитском утреннике, где старый знакомец в окружении многочисленных своих преданных неожиданно для всех посвятил меня в брахманы, хотя от меня однозначно исходил запах „веревюрст плюс вермут“, случайно приставший ко мне в поезде.
Чтобы развеять сомнения, Толик представил меня благородному собранию как специального агента Кришны, принесшего импульс от Рамы, при этом он попытался манипулировать мною: как старый фарцовщик, он ловил людей на жадность. Много прасада, много благовоний, красивые телки в сари, скажи: „Харе Кришна“ – и они твои, ведь в конечном счете они для этого сюда и пришли. Но чтобы не испортить праздник, он, как добрый хозяин, попросил меня освятить с мантрами их святых, что в мои планы не входило.
Покойно и радостно я поставил дорожное фото Рама на фирменный складной алтарь главного вайшнава СССР и произнес отчетливо и громко: „Ом Рам Рамо Там, Шри Рам Рамо Там…“, но Толик требовал компромисса. Он протянул мне целый веник курительных палочек и, приветствуя меня как гуру, предложил по-нашему, по-кришнаитски, какие-то шарики из риса. Я с почтением потрогал каждый шарик, после чего тарелка навсегда перешла мне в руки.
Толик старательно наяривал мантры, гоняя четки, как старый зэк; рядом с ним с несмываемыми идиотскими улыбками на лице, как китайские болванчики, сидели швейцарские братья-вайшнавы Запада, этакие выродившиеся волхвы нашей эпохи… Каков век, таков и человек, и наоборот. Нельзя не вспомнить сцену, разыгравшуюся в коридоре у двери, когда „великий гуру“ хотел по-тихому свалить со схака, перед тем как всех повязали менты. Один небритый вайшнав, приставленный к Толику Конторой, зло и завистливо поглядел на меня и мгновенно распластался на полу, сложив ладони в молитвенной просьбе.
– Учитель! – проорал непосвященный. – Ты обещал мне посвящения сегодня… Харе Кришна, харе Кришна… И вот ты уходишь… харе Рама, харе Рама… возьми меня с собой, Учитель!
„Какой дешевый театр“, – подумал я. Толик в узком коридоре типовой московской квартиры не стал скрывать презрения к одному из своих преданных. Перешагнув через него, открыл дверь и на пороге сказал:
– Карма твоя еще недостаточно очистилась, брат, читай мантры, трудись. Вот тебе задание: семьсот кругов читать и не есть.
Прежде чем преданный успел подняться, гуру захлопнул дверь и повернул ключ снаружи. Попричитав по-кришнаитски, весь синий от наколок вайшнав повернулся ко мне:
– Перетрем тему, брат!»
На кришнаитской тусовке я познакомился с одним молодым человеком из Тарту. Его звали Вяйно. Он был в Москве проездом, но, в отличие от Йокси, в обратном направлении: из Средней Азии в Эстонию. Вяйно бегло, но не очень правильно говорил по-русски, пересыпая фразы восточными поговорками типа «летят журавли, а хули толку?». Он активно занимался кунфу, учил тибетский язык и читал Кришнамурти. Как земляки мы очень быстро нашли общий язык. Тем более, как выяснилось, Вяйно бывал в Душанбе и знал каким-то образом Вовчика Сафарова. Поскольку ночевать парню было негде, я взял его с собой на «Щелковскую».
К тому времени ситуация в квартире сильно поменялась. Ира выставила всю богемную публику и теперь отрывалась на всей площади со своим новым другом – бывшим автогонщиком, съехавшим на мачье. Они оба постоянно торчали, жуя солому. Ирин друг рассказывал нам за ночным чаем сюжеты из собственного ломового бреда, чем страшно поразил Вяйно, впервые, по всей видимости, столкнувшегося с подобным феноменом. Гонщик объяснял, как оказался на борту самолета, перевозящего племенных быков в Канаду, а потом почему-то приземлившегося в Кащенко, где санитары – замаскированные монстры – пытались его уничтожить: «И вот они меня тащат, блин, в туалет, а я слышу, как оттуда доносятся нечеловеческие крики. Короче, схема такая: санитары якобы ведут человека в сортир, закрывают его там, потом мочат, расчленяют на куски и все спускают в унитаз нахуй. Потом идут в коридор и тащат нового. Следующий на очереди – я…»
Этот рассказ прозвучал как некое дежавю, напомнив мне сцену вокруг туалета в этой самой квартире, куда меня, перепившего астматолу и отчаянно упиравшегося, тащили Ира с Олей.
На следующий день мы с Вяйно отправились в Солнечное, а оттуда автостопом в Таллин. На развилке между Таллином и Тарту мы попрощались. В пути я рассказал новому приятелю о Раме. Вяйно уже слышал это имя и спрашивал, можно ли будет приехать. Я объяснил, как найти хутор. Харе Кришна! Потом он действительно приехал. Вместе с огромной допотопной пишущей машинкой, на которой по 16 часов в сутки набивал одним пальцем какую-то бесконечную телегу Кришнамурти.
Вяйно в то время завязался с Уку Мазингом – доктором теологии и шаманом урало-алтайской Великой Похъёлы по совместительству. Мазинг стал доктором теологии еще во время довоенной Эстонской Республики, в местных кругах он слыл за большого специалиста в библеистике. В советское время доктор углубился в исследование угро-финской традиции, в том числе магической, и считал себя носителем особого посвящения по линии палеоазиатского шаманизма. Некогда он достаточно попутешествовал по Европе, повращался в тогдашних модных кругах, побывал на семинарах Вивекананды, Ауробиндо и Кришнамурти. Именно он и дал Вяйно перепечатать лекции последнего.
Рам, сам долго живший в Европе, тоже неплохо знал тамошнее эзотерическое подполье сороковых-пятидесятых, в том числе и самого Уку Мазинга (тартусца, как и Рам). Другим великим тартусцем был Карл Тыниссон, или брат Вахиндра, – махаянский монах эстонского происхождения, занимавший некогда пост настоятеля питерского дацана на Черной речке, затем – кумирни в Риге, которую посещали сами Рерихи, и закончивший свои дни в Бирме, в шведагонском монастыре, в сане святого, мощи которого не подвергаются тлению в течение многих лет. Рам помнил огненные церемонии, которые Вахиндра устраивал на одном из тартуских холмов, с призыванием духов космической пустоты и магнетизированием аудитории: «Ом мани падмэ хум! Хрих йа сваха!»
В советской Эстонии буддизм тоже процветал. Главным авторитетом в этой материи считался тартуский востоковед Линнарт Мялль. Интересом к восточной философии он заразился непосредственно от Рама, с которым познакомился в начале шестидесятых. Но затем из адептов мистического рамаизма перешел в академический сциентизм, пытаясь формально примирить традиционный буддизм с соответствующим коммунистической идеологии атеизмом. Конечно, в известной степени, учитывая советские реалии и требования к работникам академической сферы, можно с пониманием отнестись к такой подмене как к риторической условности, попытке отвести внимание церберов режима от буддийского огорода, усыпив их идеологическую бдительность. До какой степени ученый был предан сциентизму тартуско-московской школы и до какой – подвержен магической антинаучности ламаизма? Как рассказывал Аарэ, однажды на какой-то буддийской тусовке Линнарт возложил на него руки и прошептал тибетские мантры, резюмируя: «Ну все, теперь голова не будет болеть…»
Вокруг Мялля, работавшего на кафедре ориенталистики Тартуского университета, группировался кружок изучения санскрита и тибетского языка. Вяйно тоже одно время в качестве вольнослушателя штудировал здесь тибетскую грамматику, пока не попал в орбиту Мазинга. Теолог считал, что агглютинативная ментальность угро-финских народов, восходящая к общему урало-алтайскому корню, структурно намного ближе народам сино-тибетской языковой группы, чем флексивной ментальности индоевропейцев. Из чего получалось, что эстонская ментальность органично предрасположена к буддизму и даосизму, а И-Цзин была даже объявлена группой энтузиастов исторически родственной рунам Великой Похъёлы. Впрочем, глядя на Рама, – с его огромной белой бородой почти до пояса, свисающими по локти седыми кудрями и хитрым прищуром, – нельзя было отделаться от мысли, что перед вами тот самый вещий финский колдун Ванемуйне (Вяйнямёйнен), многократно воспетый в северных рунах.
Тем временем в Лангерма появилось несколько новых персонажей. Из Таллина сюда стали ездить кукловод Индрек, хиппи Рейн Мичурин, буддист Раймонд. Из Ленинграда начала наведываться девушка Оля Казико, пытавшаяся делать первые переводы рамовских текстов с английского на русский. Чуть позже из этого же града появился Олег-барабанщик – старый питерский кот с Лиговки, игравший на барабанах в различных блатных ресторанах, водившийся с валютчиками и проститутками, но смотревший на жизнь глазами эмансипированного гностика-индивидуалиста, к которому «не прилипает грязь мира».
Дима Рыжий однажды привез с собой из Москвы сербского студента Дарко, который был женат на дочери секретаря венесуэльского посольства и пообещал распространить информацию о деле Рама – как незаконно интернированного Советами лица – в дипломатической среде. Кроме того, с Рыжим приезжал из Риги молодой режиссер, который снял небольшой черно-белый фильм о Раме на зимнем хуторе: белый снег, черный лес, белая борода мастера, черный тулуп, Дед смеется… Звали рижского гостя Андрис Слапиньш. Это был тот самый камерамен, который погиб во время печально известной перестрелки в центре Риги с участием рижского ОМОНа. По этому поводу Рыжий писал: «Вину за его гибель пытались повесить на рижский ОМОН, что абсолютный бред. Наоборот: он находился в плотном окружении бойцов, и командир ОМОНа рядом, был плечом к плечу, прикрывая оператора. Захлебываясь кровью – пуля попала в горло, – Андрис просил не выключать камеру. Это были его последние слова: „Не выключайте камеру“. Обыкновенный герой и очень хороший человек, как и все, кто тогда уже были настоящими…»
Войти с помощью соц. сетей: