7.4. Пьяная осень

В Таллине гульба, естественно, продолжилась. Потребление высшего водорода шло по нарастающей. Как-то раз я сильно заквасил с Дмитрием – членом нашего Азиатского буддосуфийского клуба верхолазов, куда также входили Аарэ Плохой, Эдик Малыш, Йокси, Толик Белов, Ычу, Джуга, Гена и еще ряд криптомуршидов. Мы с Дмитрием вместе учились в педагогическом, он курсом младше меня, в одной группе с Володей Будкевичем, который тоже таки предпочел высшую школу хипповой вольнице. Дмитрий, как истинный апологет пустого сознания, любил кураж и крепкие напитки, но и от пива не отказывался. Порой, как и я, он попадал в смешные истории.

Вот одна из них, произошедшая незадолго до нашего совместного мероприятия и рассказанная самим Дмитрием: «Я как раз приобрел себе новый джинсняк (кажись, „левиса“), и пошли мы их обмывать. Затарились в алкогольном магазине, что был по Нарвскому шоссе, в коричневом доме напротив перекрестка на Крейцвальда. Взяв штуки четыре бомбы, мы спустились в подвал этого же дома. Там все и оприходовали. Естественно, приходнулись. Тут одна из девиц захотела примерить мои новые „левиса“. Я дал. Ей в самую пору.

– Ну а ты в мое платье не влезешь, – сказала она.

– Влезу.

Влез.

– Ну ладно, – сказала она. – Мы тут отлучимся ненадолго. Подожди, мы скоро придем.

Я долго ждал. Потом вышел в одних трусах на улицу, стал искать телефон, чтоб хоть кому-нибудь позвонить. Жильцы вызвали упаковку. Я уходил от ментов с платьем в руках, перескакивая босиком через бетонные заборы. Перепрыгнув через один из них, приземлился в битые стекла и захромал к подъезду какого-то деревянного дома, оставляя сзади кровавую дорожку. Менты нашли меня на чердаке по кровавым следам в одних трусах и с платьем в руке. Сначала отвезли в травмпункт, где мне наложили на пятку множество швов, потом – в вытрезвитель на Мичурина. Но… это уже другая тема. Через день я обменял платье на джинсы.

– А мне показалось, что мы всего минут пятнадцать отсутствовали, – изумленно сказала при обмене одежды та девица…»

Когда нас уже совсем хорошо развезло, я потянул Дмитрия к Юльке: мол, бухнем еще, теперь с закуской. Она жила в желтом доме на Палдиски-маантеэ, где в те времена располагался магазин «Молдавия». Мы затарились молдавским и бодро взлетели на пятый этаж. Но, несмотря на настойчивые звонки, дверь в квартиру не открывали. У меня в пьяном мозгу стала вырисовываться конспирологическая картина страшной неверности: вот мы тут звоним, а Юлька, быть может, трахается в задней комнате с любовником и никак нас запускать к себе в домашний уют не желает!.. В голову пришла шальная мысль: ломать дверь. Я предложил приятелю прямо на месте провести воркшоп по карате – отработку ручного боя в технике «железный кулак». Хлебнули еще молдавского – и за дело. Мы по очереди наносили удары кулаком в область замка с целью пробить дыру и, просунув руку, открыть дверь изнутри. Киай! Уже через пару минут после начала представления на лестничной площадке появились первые соседи:

– Это что здесь происходит?

– Осади, тетя, тут идет серьезный разговор… Киай!

Тетя, разумеется, тут же вызвала милицию. Дмитрий, поняв, что разговор в самом деле может стать серьезным, пытался меня утащить вниз, на улицу, но я упорно продолжал бой с дверью:

– Ты вали, меня не жди. Я вот сейчас открою дверь, и в квартире меня уже не возьмут – Юлька не выдаст…

Когда наряд заламывал мне руки, рядом с замком уже зияла серьезная брешь. Повезли меня не в вытрезвитель, а прямо в КПЗ. Бросили в темную каменную одиночку, в замке тяжело звякнул массивный железный ключ. Ну и что теперь? Хмель сошел мгновенно, голова лихорадочно стала просчитывать альтернативные варианты. Из института теперь точно попрут – как Дмитрия за его платье в горошек. Я глянул в маленькое решетчатое окошко. Одинокий страж тупо сидел на лавке, скучая. Видать, из азиатов: широкие скулы, узкие глаза. Наверняка мусульманин…

– Эй, брат, ты мусульманин?

Страж поднял голову. Точно азиат!

– Брат, я тоже мусульманин. Меня эти шакалы-кафиры совсем не по делу привезли. Я честь женщины защищал, понимаешь, а меня – под замок.

Страж встал:

– Чё такой говоришь? Мусульманин?

– Якши, джура, муслимон. Хочешь, я тебе «Аль-фатиху» прочитаю? Бисмиллахи рахмани рахим, альхамдулиллахи раббиль аламин, ар-рахмани рахим, малики явми дин…

И я зарядил ему весь аят, стараясь еще подделывать голос под причитания классических муэдзинов. Мент был в явном замешательстве. Брат по вере – а в этом теперь не было никакого сомнения – защитил честь женщины, а его в зиндан? Нет такого закона! Аллах не велит…

– Брат, выпусти меня, ты же наши законы знаешь, – продолжал я давить на своего цербера. – Аллах тебя не забудет!

И, о чудо, караульный действительно подошел к двери, щелкнул ключом:

– Давай быстро отсюда! Никому не говори!

Я мгновенно вылетел из камеры, на выходе из отделения меня никто не задержал (видимо, поменялась смена), и тут же отправился… к Юльке. Через двадцать минут я снова стоял перед полуразбитой дверью. На звонки все так же никто не отвечал. Ну что тут делать? Ясный перец – ломать дальше! Я вновь принялся крушить фанеру.

Когда соседка вновь увидела меня за работой, у нее от изумления просто свело речевые центры: не прошло и часа – а он снова здесь! Но повторно вызвать милицию ей уже не пришлось. Снизу послышались шаги: возвращалась с работы Юлькина мама.

– О, Раиса Пална…

– Володя? Ты что тут делаешь?

– Да вот решил к Юле зайти, а тут смотрю – какие-то хулиганы дверь сломали!..

Раиса Павловна сделала знак соседке и завела меня в квартиру. Юльки там не оказалось. Что было дальше, не помню. Проснулся уже утром, с головной болью, на диване. Новую дверь я купил на стройке за бутылку водки у местных работяг…

Следующую цепочку роковых событий можно было бы назвать «La danse macabre», эпиграфом к которой вполне послужат крылатые слова Йокси: «Нас всех ожидает вспышка Высшего Стеба перед Полным Пиздецом».

Приближался 1979-й. Накануне Нового года я поставил елку, развесил украшения. Среди игрушек были две похожие фигурки деда-мороза: обе в остроконечных колпаках с золотыми звездами и рогами изобилия (типа подарочных мешков) в руках. Я прикрепил одну из фигурок к ветке и собирался то же самое сделать с другой, как вдруг она выскользнула у меня из рук и с тихим хрустом разбилась на ковре. Это произошло в тот самый момент, когда я, заглядевшись на деда-мороза, вспомнил об образе Леннона в колпаке звездочета. Видимо, в это же самое мгновение Петр подумал обо мне. Рам неоднократно говорил: если человек роняет что-нибудь из рук, то это признак проникновения в психику телепатемы извне, что может сопровождаться кратким зашкаливанием.

Прошло Рождество, до новогодней ночи оставалась пара дней. Я зашел к Юльке, и буквально через пять минут здесь же нарисовался Леннон, уже под легким газом:

– Ну что, кабаны, может, пойдем побухаем? Я вот тринадцатую зарплату получил!

Ну это святое дело! А пойдем-то куда или к кому? Леннон предложил для начала зайти к Свете. Мы втроем вышли из подъезда и направились, пересекая газон, к остановке, куда как раз подходили несколько троллейбусов. Леннон неожиданно для нас вдруг резко рванул с места вперед, наискосок, и через несколько секунд вскочил в один из них. Двери тут же захлопнулись, и троллейбус тронулся. А мы с Юлькой так и остались стоять на газоне, не понимая, почему это Саша так быстро соскочил, не подождав нас? Мы поехали вслед, но не нашли его ни у Светы, ни в других вероятных местах. Он как в Лету канул.

На следующий день мне с утра позвонила Света:

– Сашу убили…

Кто? Где? Когда? Как? И главное – почему? Убили в квартире у Викинга, которого там же арестовали, вместе с какой-то московской дамой. Оба в дурдоме, в закрытом отделении. Вот это номер!

Потом выяснились еще более стремные детали. Леннон убит, что называется, зверски. В буквальном смысле слова. У него на теле нашли более 50 травм: колотых ран, ожогов, переломов… Складывалось впечатление, что это групповое убийство. «Менты!» – была первая мысль, пронесшаяся в голове. Вернее, вторая мысль после той, которая на самом деле была первой: «Черная магия!»

Зная Сашу, я вполне мог предположить, что утюжили его какие-нибудь оперативники, которые периодически наведывались к Викингу на флэт для излавливания разного рода неформалов. Они могли вломиться в любой момент, а Леннон в свою очередь мог в любой момент выступить по поводу советской власти. Менты могли вломить, ну и так – до фатального конца. Или все-таки Викинг? Мне сложно было себе представить, что Викинг, сама кротость и терпение, на такое способен. Через некоторое время стало известно, что Викинг признан невменяемым и помещен на лечение в психушку, а москвичка-свидетельница, напротив, из психушки освобождена и срочно вывезена номенклатурными родителями в Москву. Таким образом, никакого судебного процесса не будет. Дело закрыто. Это еще больше заставило меня склониться в пользу версии ментов. Вот она, рука власти: девицу отмазали сверху, Викинга – в дурдом под страхом, «если что», повесить на него мокрое дело.

А где-то через год я встретил Викинга в троллейбусе. Он ничуть не изменился: тот же хайр, та же борода. Только взгляд бегающий. Я, разумеется, бросился к нему с расспросами: «Как, что, как сбежал, что было?» Викинг сказал, что по-прежнему сидит в дурдоме, но его выпускают днем в город погулять. А насчет истории с Ленноном разговаривать категорически отказался:

– Ты что, Вова, это все так стремно, у-у-у!.. – И он закрыл голову руками.

Я понял, что от парня ничего не добиться. Наверное, так и есть: менты запугали! Ну ладно, не будем человека травмировать. С тех пор я его больше не встречал.

А лет через двадцать я узнал новые подробности. Мне их сообщил старый московский хиппи Вася Лонг, в свою очередь неплохо знавший ту самую номенклатурную москвичку-свидетельницу. Ее звали Мама-Ира, и она некогда рассказывала Васе, в какую передрягу попала в Таллине. Так вот, по словам Мамы-Иры, Леннона убил все-таки Викинг. Собственноручно. К сожалению, деталей ее рассказа Вася не помнил, а сама Мама-Ира почила в бозе несколько лет тому назад.

Эти новые свидетельства, что убил все же Викинг, вызвали в моем сознании странное озарение. Я вдруг вспомнил сцену, как бросил ему на Ратушной площади, у самого Лобного места, медную деньгу. После чего взвился костер инквизиции. Между тем в Средневековье палачи символически получали от казнимых мелкую монету за свой труд. Так не выступил ли Викинг в случае с Ленноном в роли «палача судьбы», лишь исполняя высшую волю, которая моей рукой заплатила ему за работу в красном? Во всяком случае, большинство знакомых считали, что случай с Ленноном – следствие занятий того черной магией.

Что магия здесь точно замешана, подтверждает рассказ Йокси. Он признался, что в ту ночь, когда убивали Леннона, он сам находился в Риге и спал в квартире у своих знакомых – почему-то под елкой, на которой тоже висел дед-мороз. И вот Йокси видит во сне Леннона и вдруг чувствует у себя на поверхности груди сильное жжение. Оно становится все сильнее и сильнее. Валера проснулся, открыл глаза. Грудь в самом деле болит. Он приложил к ней руку, а потом заметил, что вся ладонь в крови. И грудь тоже. Оказалось, что ночью стеклянный дед-мороз почему-то сорвался с ветки, упал и разбился. А Йокси навалился грудью на эти осколки и долго ерзал по ним. Пока не проснулся.

Когда я рассказал ему свой случай с разбившейся фигуркой деда-мороза, в которой я увидел Леннона накануне его смерти, Валера даже не удивился: «Я сразу понял, что все здесь не просто так!» Откуда Йокси поймал этот импульс? Откуда – я? Может быть, это наш старый знакомый джокер дает о себе знать? Ведь дед-мороз очень на него похож, да и колпаки у них одинаковые, разве что вместо рога изобилия у джокера флакон сопалса.

В ту ночь, когда убивали Леннона, во дворе дома, где он жил, сгорел трехэтажный деревянный особняк. Сгорел до фундамента. И снова все сказали: «Это Леннон погулял». Наверное, когда отходит душа жреца Агни, без пожара не обойтись! Размеры ленноновской агнихотры были, конечно же, сверхчеловеческими: для кремации нормального тела требуется гораздо меньше древесины.

В ту зиму, когда убили Леннона, стояли бешеные морозы. В ночь его смерти температура упала до минус сорока и держалась на таком уровне больше месяца. Было такое ощущение, что нас обступил космический холод, что небеса разверзлись до состояния ледяной пустоты абсолютного Норда. Человеческая композиция кристаллизовалась буквально на глазах: за полчаса, проведенные на открытом воздухе, можно было превратиться в сосульку.

Со мной это почти и произошло на пути в Лангерма, куда я поехал встречать 1979 год. Выйдя из автобуса, я должен был пройти до хутора по сельской дороге пару километров. Минут через десять я перестал ощущать руки. Сумки и пакеты посыпались в снег, но я был не в силах их поднять. А тут уже и на ногах пальцы прихватило. Ну, думаю, хрен с ними, с пакетами, самому бы не обморозиться. И бегом к хутору! Бегу и чувствую: замерзаю от температуры среды быстрее, чем разогреваюсь от внутреннего движения. В избу я ввалился совсем как каменный. Рам с Рыжим сидят у открытой печки, в тулупах, шарфах, шапках и варежках. В доме плюс два. Для меня это после только что пережитого шока уже как в Ялте.

Случай с Ленноном Рам тоже охарактеризовал однозначно: черная магия. А историю с талисманом, которую я ему рассказал, прокомментировал таким образом: горящий уголек, прожегший мешочек, на самом деле явился знаком аннигиляции рамовским импульсом защитных сил ладанки, поскольку Саша использовал вверенный ему инструмент не по назначению.

Через тридцать лет после этих событий Дмитрий Петряков описал магическую историю с Ленноном в полудокументальном магическом триллере «Карловый голем», расширив тематический и хронологический горизонт событий: «Леннон посмотрел на большую желтую ядовитую луну за окном и понял, что все они (он и его бывшие ученики) уйдут из этого мира и что он уйдет самым первым, как и подобает магистру ордена Золотого креста. На следующий день Саша Леннон встретился на пятачке у кинотеатра „Сыпрус“ с Йокси. Леннон долго присматривался к одиноким прохожим в плащах с поднятыми воротниками, пытаясь определить наружников из конторы, потом показал кивком на небольшой барчик рядом с пельменной. Уже в барчике за чашкой кофе он предложил Йокси пойти к нему домой на Тынисмяги, бухнуть и поговорить о жизни. Тут же в соседнем овощном магазине купили пару бутылок „Лиманского“ и отправились в штаб-квартиру у Карловой церкви. Там на кухне после первой выпитой бутылки Саша сказал Йокси:

– Знаешь, брат, все вы будете жить долго. А я знаю, что меня скоро уберут. И уйду я как Будда…

Откуда-то из дальнего конца улицы было слышно, как завелись моторы двух желтых милицейских „уазиков“. Они отъехали в сторону, чтобы пропустить к месту битвы машину скорой помощи. По странному стечению обстоятельств санитаром в машине скорой помощи был знакомый Леннона – Валера Красный Крест. Позже он вспоминал, что, когда Леннона грузили на носилках в машину, он был еще жив, несмотря на более чем сорок колото-резаных ран и проломленный череп. Когда носилки затолкали в машину, Леннон неожиданно зашевелился, повернулся на правый бок, положил под изуродованную щеку правую руку, вытянув левую вдоль тела, и умер. Ушел в паринирвану, как Будда, как предсказал он себе сам на кухне своей магической канцелярии на холме Тынисмяги».

Завершение истории Викинга я узнал через много лет из письма Сени Скорпиона: «Позже я встречал Викинга в Таллине. Человек ночи, он обрастал легендами, в коих была немалая толика правды. Где-то в начале восьмидесятых голыми руками в течение ночи забил до смерти своего приятеля. Это было самое жестокое убийство за всю историю Эстонии, однако меньше чем через два года он снова был на свободе, но прожил своей прежней жизнью недолго, погиб глупо и без образно. Чем избавил меня от выполнения абсолютно непосильного долга».

А еще через некоторое время я получил по цепочке через Васю Бояринцева от Эдика Мамышева из Канады фотографию этой самой Мамы-Иры – живой свидетельницы драмы на улице Вене снежной предновогодней ночью 1978 года. Между тем образы Викинга и Леннона вошли, причем неким инверсивным образом, в мифологический пантеон таллинского хиппового предания. Вот как они представлены в тексте «История граффити в Эстонии» глазами некоей англичанки Хелен: «…Теперь перенеситесь мысленно в 1971-й. Вы идете по прекрасному готическому городу, наполненному толпами хиппи, которые, как в Сан-Франциско, гуляют в разноцветных одеждах с цветами в волосах. Со всех улиц звучит эта песня „Love! Love! Love!“, люди садятся прямо на газоны и булыжники, играют на флейтах, беседуют и ласково улыбаются друг другу. Рядом с ними независимо, но не агрессивно держатся панки с немыслимыми высокими фиолетовыми, желтыми, синими прическами. Именно они тогда цитировали Джима Моррисона и Энди Уорхола – кумиров нынешнего „Буфета“, который коллега забавно назвала богемным. Их мир – не агрессия, их мир – невообразимый хаос поп-арта и поиск себя в восторге человеческой Любви и Единства. Люди идут, обнявшись, и никакие комсомольские работники не в силах разлучить их.

И вот появляются двое юношей в средневековых одеждах: Викинг и Ленский. Первый одет как древнескандинавский викинг, второй – как францисканский монах. Этих людей связывает любовь к миру и друг к другу, такая, когда один человек связан с другим центром и смыслом всего своего существования. Они ведут людей на узкую улочку средневековых алхимиков, называемую Laboratoriumi. „Come together“, – поет Джон Леннон… Несколько сотен человек приходят на эту улицу и видят вдруг, что она разрисована яркими рисунками, разноцветными красками, которые смотрятся как будто застывшая Музыка. King Crimson… Лунная Фея… Фейри… Леший, пьяный от безумного осеннего эля, сваренного из смертельного очарования эстонских болот и дикой флейты Яна Андерсона…

На следующее утро я нашла давно заброшенную улицу Laboratoriumi… Я пришла сюда с ведром воды и акварельными и масляными красками. Я поняла, что только рисунком на этой улице я верну их обратно, в этот мир, пусть и прошло 20 или 30 лет… Я рисовала готическим шрифтом разные вещи, и я назвала эту улицу так же, как некогда ее назвали Викинг и Ленский: LOVE STREET. Я рисовала и писала на ней до сумерек, пока не перестала понимать, где я и в какой эпохе нахожусь…»