22. Кетчуп

Основательно построенный, хорошо обставленный дом Эдуарда Николаевича Погребного находился в прекрасном месте, на вершине холма. Оттуда открывался великолепный вид на Красавицу и на большую часть города. Рядом с домом живописно росла высокая раскидистая сосна.

В этот вечер Эдуард Николаевич сидел около телевизора, рассеянно внимал мировым новостям. Куда больше, чем обстановка на Дальнем Востоке, его интересовало то, что происходило сейчас в Приозёрске. Он повернул голову к окну.

Что скрывал этот переливающийся огнями город?

Какое новое преступление готовилось в нём?

Где затаилось это выплёскивающееся наружу зло?

Неожиданно Эдуард Николаевич почувствовал сильное беспокойство. В низу живота появилось неприятное томление, ноги похолодели.

Кто-то смотрит в комнату с той стороны тёмного окна.

Погребной резко встал с кресла, подошёл к окну. Ему показалось, что какая-то фигура быстро исчезла во тьме, но он не был уверен, случилось ли это на самом деле или же ему просто померещилось.

Эдуард Николаевич подумал секунду, затем решительно распахнул окно. Высунулся наружу. Тщательно вгляделся, вслушался в темноту.

Однако же никого не увидел и никаких необычных звуков, кроме шума деревьев, стрёкота кузнечиков и каких-то заурядных ночных шорохов, не услышал. Тишина была мирной.

И всё-таки что-то по-прежнему тревожило директора.

Позади него, изнутри дома, донёсся дверной звонок.

Эдуард Николаевич закрыл окно и поспешил навстречу неизвестному гостю.

Как только он исчез в глубине комнаты, кто-то вышел из-за ближайшего дерева, приблизился к окну, осторожно заглянул внутрь.

– Кто там? – спросил Погребной, подойдя к входной двери.

– Это я, Эдуард Николаич, откройте дверь! – последовал тихий ответ.

Погребной, уже не медля, один за другим открыл все три замка. Быстро вошёл Павло Горошевич.

Директор посмотрел вокруг, убедился, что никого нет, и захлопнул за ним дверь.

Горошевич шагнул в комнату. Он тяжело дышал, лицо было бледное, мокрое от пота.

– Садись! – коротко бросил Эдуард Николаевич.

Павло сел.

Погребной достал из буфета бутылку пятизвёздочного коньяка, плеснул немного в бокал, протянул гостю:

– Выпей, полезно.

Тот залпом вылил в себя всё содержимое.

Директор невольно поморщился.

Вот быдло!

– Ты машину где поставил? – спросил он.

– Как вы сказали, внизу.

– Хорошо, – кивнул Погребной. – Ну, говори!

Павло перевёл дыхание. После коньяка ему сразу стало легче, в груди разлилось замечательное тепло.

– Короче, всё сделал, как вы просили, – сказал он. – Ну и рожа у него была! Вы бы только видели!

– Где это случилось? – уточнил Погребной.

Глаза его довольно заблестели.

Ну наконец-то! Это только начало!

– Я его прямо там, в кинотеатре, выпас, – начал излагать подробности Павло. – Он там с Тамаркой Станкевич тусовался. Ну, я подождал, пока он в туалет пойдёт, ну и…

– Отлично! Молодец! – похвалил директор. – Кто-нибудь тебя видел?

– Да ну что вы, – осклабился Павло, – у меня же вот это было надето. – Он вытащил из кармана, с гордостью продемонстрировал чёрную лыжную маску. – Так что не волнуйтесь, никто ничего не узнает!

– Молодец! – повторил Эдуард Николаевич.

Плеснул в бокал Горошевича ещё коньяку, подвинул к нему конфеты. Подумав, налил себе тоже.

С учениками пить, конечно, не следует, но это всё-таки особый случай.

Начало! Это – начало!

– Давай выпьем за будущее, сынок! За правильное будущее! Просто, чтоб оно стало таковым, мы должны немножко подкорректировать настоящее, вот и всё. Будь здоров!

Они выпили, закусили.

– Это будет им всем хорошим уроком! А то эти чурки совсем сели на голову! Хуже евреев, ей-богу! – разоткровенничался директор. – Те хоть не такие наглые. А эти думают, что они хозяева жизни. Их обязательно надо поставить на место, Павло! В моё время всё было по-другому. И девушки наши относились к ним, как они того заслуживали. Моей покойной жене Оленьке, например, в голову бы не пришло так себя вести, как этой вашей Станкевич и другим. Никогда б она не прикоснулась к армянину, грузину или ещё к какому-нибудь черножопому! Её от них просто воротило, честно тебе скажу…

Некто, наблюдавший снаружи за этой сценой, тихо отпрянул от окна и, бесшумно ступая, отошёл в тень большой сосны, растущей в двух десятках метрах от дома директора. Прижался спиной к пахнущему смолой стволу.

Разглядеть наблюдателя в густой вечерней тьме было теперь крайне сложно.

На другом конце города Саня Колосков сидел на перевёрнутом ведре посреди своего гаража, в котором, как обычно, царил полнейший кавардак. На полу валялась разобранная на части электрогитара. Саня покрутил колки, натянул на гриф серебристую струну. Щёлкнул тумблером, подключая электричество. Потом осторожно провёл подушечкой пальца по струне. Она была такая тонкая, что при порывистом движении легко могла разрезать палец.

– З-з-з-з-з-з! – опасно запела струна.

В гараж тем временем тихо всунулся коренастый черноволосый парень. Вопросительно посмотрел на Саню. Это был Геворк Асланян, брат Арама. Саня жестом показал ему, чтобы он вошёл.

Геворк приблизился, с интересом воззрился на звенящую струну.

– Ты чего на этот раз мастеришь? – спросил он.

Саня, не отвечая, резко поднял голову, недобро взглянул на него:

– Д-давай нап-прямую?

– Давай, – недоумённо согласился тот.

– Т-ты мой к-кореш, – хмуро начал Саня. – Я с т-тобой рассираться не х-хочу.

– А чего нам делить-то? – по-прежнему недоумевал Геворк.

– Д-дело не в т-тебе, а в Араме, – пояснил Саня. – С-скажи ему, чтоб он д-держался от Т-тамары п-подальше. П-понял? Иначе всем б-будет х-хреново!

Геворк лучезарно улыбнулся:

– Всё понятно. Не волнуйся, хорошо? Я всё на себя беру. Я тебе обещаю, друг, он больше к Тамаре не подойдёт! Я старший брат, на минуту раньше родился, Арам против меня никогда не пойдёт! Лады? – И он протянул Сане руку.

Тот помедлил, потом молча пожал её.

Геворк посчитал инцидент исчерпанным, ухмыляясь, вытащил из-за пазухи пакетик с тёмно-зелёной травкой.

– Нюхни? – предложил он. – Кайф!

– Нюхало с-склеется, – ответил Саня.

Он всё ещё пребывал в сумрачном состоянии.

– Ты чего, не будешь курить? – удивился Геворк.

Саня вздохнул. Хотелось сохранить ясную голову, но, с другой стороны, отказаться от марихуаны было невозможно.

– Ладно, д-давай! – сказал он.

Эдуард Николаевич попрощался с Горошевичем, крепко пожал ему руку:

– Ещё раз спасибо тебе, Павло. Хорошо сработал. Не высовывайся пару дней, ладно?..

Они уже стояли в дверях, но Павло, однако, мялся, не уходил.

– Дело вот в чём, Эдуард Николаевич, – забубнил он. – Я это… без копья, понимаете? Как насчёт бабок? Помните, мы говорили?

Погребной нахмурился:

– Тебе не стыдно, Горошевич? Во-первых, я не помню, чтоб я тебе что-то обещал. Ты меня, наверное, не так понял. Я поддержал тебя, потому что видел, что тебя как нормального парня, славянина, раздражают эти засранцы, эти обнаглевшие вконец хачики. Я тебя очень понимаю в этом смысле. И ты, повторяю, молодец, не побоялся, дал как следует просраться этому чурке! Так что не разочаровывай меня, Горошевич. Не заставляй меня думать о тебе хуже, чем ты есть. Ты – отличный парень. Только не надо всё переводить на деньги. Есть вещи куда более важные в нашей жизни.

Так говоря, Эдуард Николаевич постепенно двигался вперёд, надвигался на Павло, исподволь вытеснял его. Тот вынужден был отступать назад, пока не оказался за дверью.

– Посиди пару дней тихо, ни с кем не общайся, а потом мы с тобой встретимся, всё обсудим, – туманно пообещал директор. Потом ласково, по-отечески, улыбнулся: – Будь здоров, Павло.

И прежде чем Горошевич успел ещё раз открыть рот, захлопнул дверь.

Павло растерянно потоптался на пороге, потом злобно сплюнул и зашагал вниз, в сторону оставленной там машины.

Избавившись от чересчур надоедливого посетителя, Эдуард Николаевич пришёл в отменное настроение, налил себе ещё немного коньяка, пригубил, закусил конфеткой. После чего подошёл к фотографии светловолосой женщины средних лет, висевшей на стене.

– Я знаю, Оля, я всё знаю, – прикрыв глаза, несколько загадочно произнёс он.

Затем допил коньяк, поставил рюмку и, насвистывая одну из своих самых любимых мелодий – песню «Русское поле» из старого советского фильма «Новые приключения неуловимых», – направился к холодильнику. Вынул оттуда коричневый бумажный мешочек, на котором красовалась надпись:

КОТЛЕТНАЯ

Ул. Лесная, 12

г. Приозёрск

Эдуард Николаевич достал из мешочка пакет с котлетами, развернул его, засунул котлеты в микроволновую печь немецкого производства. Фирменный мешочек из бережливости не выбросил, оставил лежать на кухонном столике.

Мало ли, может, ещё для чего сгодится!

Он приготовился к приёму пищи, положил на обеденный стол бумажную тарелку.

Не очень эстетично, конечно, но зато потом мыть не надо!

Рядом разместил нож, вилку, хлеб, бутылку кетчупа.

Микроволновка звякнула, давала знать, что котлеты подогрелись.

Эдуард Николаевич досвистел до конца песню, выложил котлеты на тарелку и уселся за стол. Котлеты выглядели весьма аппетитно, он почувствовал обильное слюновыделение.

С кетчупом будет совсем славно!

Саня и Геворк валялись рядом на продавленном старом диване, блаженно покуривали, молча передавая друг другу специальную, искусно сделанную Саней трубочку.

Откуда-то издалека донёсся трезвон мобильника, хотя он лежал совсем рядом, на полу гаража. Саня поморщился, нехотя протянул руку к телефону:

– Алло?

– Сань, это я, Заблуда. Я тебе сейчас такое скажу!.. – раздалось в трубке.

– Ч-чего у т-тебя? – лениво пробурчал Саня.

К болтовне Заблуды он всегда относился недоверчиво, считал его пустобрёхом.

– Догадайся с трёх раз – кто? – возбуждённо звучал голос в трубке.

Заблуда аж задыхался, слова налезали друг на друга:

– Короче, я был прав, Погребной – убийца! Я его выпас! Ох и хитрожопый, сука! Чужими ручонками всё шурует! Но я его расколол. Я ведь сразу впрыгнул, помнишь, я тебе ещё на кладбище сказал! А ты всё не догонял! Знаешь, кто на него работает? Ты лучше сядь, а то обосрёшься, когда услышишь. Знаешь, кто? Павло Горошевич. Представляешь? А я ещё, главное, этому козлу пятихатку одолжил, чтоб он свои сраные колпаки на колёса купил.

Саня нахмурился, тряхнул головой.

– Т-ты г-гонишь, Заб-блуда! – засомневался он.

– Чтоб мне падлой быть! – горячо заговорила трубка. – Я тебе говорю, я сам всё видел.

– Ч-чего? – поразился Саня.

– Да нет, не убийство, конечно, – поправился тот, – это я не видел, но я слышал, как он говорил Погребному, что только что кого-то замочил в кинотеатре. Я тут сейчас рядом с его домом отвисаю. В смысле, у директора.

На этот раз Саня даже уселся от удивления.

– К-кого зам-мочил? – спросил он.

– Непонятки пока, скоро выясню. Ты пока об этом никому, понял? Я их всех прищучу! Полный отпад будет!.. Ладно, я погнал. А то ещё пропущу что-нибудь… Покешник.

– П-пока.

Саня отключил телефон. Протянул руку, резко, чуть ли не изо рта, вырвал дымящуюся трубку у недоумённого Геворка.

– Ты чего это?

Саня не ответил. Глубоко, с наслаждением затянулся. Дела были мутные, но события нарастали с невероятной скоростью, неизвестно, что могло произойти в самое ближайшее время.

Может быть, даже сегодня.

Эдуард Николаевич энергично взболтал кетчуп с целью полить им котлеты. Но кетчуп, как назло, загустел в бутылке, не лился.

Он начал было трясти бутылку посильнее, и в этот момент раздался звонок в дверь.

– Чёртов мудак! – пробормотал директор.

В этом была проблема каких-либо деловых отношений с учениками, даже с самыми продвинутыми: они были слишком зелёными, незрелыми, их требовалось постоянно стимулировать. Ни на кого нельзя было полностью положиться.

Ни на кого!

Он оставил в покое бутылку и пошёл открывать.

Пока шёл, уже придумал, что скажет этому назойливому Горошевичу, подыскал правильные, внушающие уважение слова.

Но это оказался вовсе не Горошевич.

– Здравствуй… – несколько растерявшись, произнёс Погребной. Этого посетителя он сейчас никак не ожидал увидеть. – Проходи…

В тенистой кроне высокой сосны спокойно устроились на ночлег лесные птицы. Но этот мирный покой оказался вскоре нарушен. Внезапно из дома донёсся такой чудовищный крик, что птицы мгновенно переполошились и, тревожно хлопая крыльями, разлетелись в стороны.

Лесистый холм мгновенно наполнился галдежом и шумом. Неизвестно откуда взявшийся ветер шевелил ветки деревьев, теребил кустарник.

Одновременно некто с перекошенным лицом, не разбирая дороги, мчался прочь от дома.

Эдуард Николаевич стоял рядом с обеденным столом. Рот его был широко открыт, но крика уже не было, оттуда нёсся один сип. Поперёк его живота, чуть выше талии, сразу под грудной клеткой, шёл большой разрез, и из этого широкого разреза вываливались наружу окровавленные внутренности. Эдуард Николаевич тщетно пытался удержать их, запихнуть обратно. Обычно голубые глаза директора на этот раз были белыми от ужаса и боли.

Мерзкий жужжащий звук оглушительно раздался у него над ухом, и почти сразу же лежащие на белой бумажной тарелке котлеты обильно оросила красная, густая, как кетчуп, кровь.