Глава 20. Интерлюдия 32

Из личных записок начальника генерального штаба сухопутных войск дневника генерала Германии генерал-полковника Ф. Гальдера.

«21 августа. Несмотря на продолжающееся наступление наших войск на Москву, отмечаются некоторые тревожные сигналы… Последние несколько недель противник радикально меняет многие тактические схемы обороны и атаки. Наиболее ярко это проявляется в части использования крупных механизированных соединений… Особенно настораживает тот факт, что на пути движения наших соединений резко увеличилось количество артиллерийских и танковых засад. Оборонительные линии окончательно превращаются в многометровые укрепленные районы с разветвленной сетью глубоких траншей, деревянно-земляных огневых точек, волчьих ям».

«12 сентября. Русские, подобно древним варварам, оставляют после себя опустошенную территорию, словно выжженную пожаром. Оставленные большевиками поселки, села, коммуникации уничтожаются без всякой жалости. Любые приспособленные для лагеря места, для переправы броды и сходы основательно минируются в том числе с применением совершенно варварских методов. Отмечаются случаи отравления колодцев и водоемов… Каждый шаг на этой земле превращается для наших солдат в поистине героическое испытание».

«23 сентября. Противник всячески препятствует эвакуации с поля боя поврежденной техники. Пленные сообщают, что советское командование приказало подрывать до состояния металлолома танки, орудия, автомобили, самолеты… В прифронтовой зоне диверсионные отряды большевиков развернули самую настоящую охоту на солдат и офицеров ремонтно-восстановительных рот и батальонов. В результате только за последние две недели сентября на центральном направлении было совершено более трех десятков нападений на ремонтные подразделения Вермахта. Потери только убитыми составили почти триста солдат и офицеров».

«4 ноября. Характер потерь последнего месяца позволяет говорить о том, что Советы начали массовую подготовку отрядов снайперов из лиц монгольской национальности. В результате в передовых частях отмечается просто катастрофический уровень потерь среди низшего и среднего командного состава. Дело дошло до того, что командиры отдельных полков разрешили офицерам носить солдатские знаки различия…»

Сталин стоял на своем неизменном месте – у большой карты Союза, на которой указывалась вся оперативная обстановка. Правда, заботила его в этот момент совсем не карта, а рассказ одного из присутствующих в кабинете.

У противоположного края стола на самом краешке стула сидел довольно пожилой человек профессорского вида. В нескольких шагах от него на точно таком же стуле, поблескивая строгими глазами из-под пенсне, сидел сам Берия.

– Вы продолжайте, товарищ профессор, продолжайте, – Сталин махнул рукой с зажатой в ней трубкой. – Ми вас внимательно слушаем.

– Почти у всех поступивших в госпиталь наблюдаются очень сильные поражения роговицы и конъюнктивы. Клиническая картина очень сильно напоминает снеговую офтальмию, наблюдающуюся у скалолазов и жителей Крайнего Севера. Однако у привезенных в роговице фиксируются обширные помутнения, довольно крупные пузырьки. Часть из них постоянно кричит и всякий раз порывается тереть глаза, – пожилой профессор был врачом-офтальмологом главного военного госпиталя Москвы. – Наблюдается явная светобоязнь, отчего работать приходится в затемненной комнате… С такими поражениями глаз половина точно ослепнет окончательно. Оставшиеся пятеро, скорее всего, будут видеть лишь размытые фигуры. Хотя утверждать это я отнюдь не берусь.

– Каким оружием было нанесены такие поражения? – подал голос Берия, едва только врач сделал паузу. – Вы можете ответить на этот вопрос?

Тот замялся.

– Это достаточно сложно. Говорить о каком-то конкретном виде вооружения не представляется возможным, – в голосе его слышалась явная нерешительность. – Утверждать, пожалуй, можно лишь одно, что основным поражающим фактором в данном случае выступает яркое световое излучение, то есть яркий пучок свет.

– Прожектор? Большие лампы? – едва не хмыкнул Берия. – Они ослепли от прожектора?!

– Вряд ли это был обычный прожектор… – отрицательно закачал головой профессор. – Здесь должно быть очень сильное излучение…

Он еще что-то пытался сказать, но с каждым новым словом все больше скатывался в медицинские дебри. Наконец Сталин отпустил его, поручив подготовить развернутый доклад обо всем этом.

– Что ты скажешь на все это, Лаврентий? – Сталин прошелся вдоль стола и вновь остановился напротив карты. – Не кажется ли тебе это все странным?

Тот явно ожидал подобного вопроса, так как на лице его мелькнула хищная довольная улыбка. Из принесенного им портфеля сразу же была извлечена кипа каких-то бумаг, которые он тут же начал демонстрировать.

– Это не странность, товарищ Сталин! Все это происки врага, – теперь нарком был явно в своей стихии, он почуял предателя в среде своих и сейчас готовился его разоблачать. – Мы доверились тому, кто очень многое скрывает от нас… Вот, товарищ Сталин, донесение полковника Горюнова, который должен обучать приемам самообороны нашего гостя. Обратите внимание на последний абзац.

Сталин взял протянутый лист и начал внимательно его читать.

– Он говорит, что при всей неподготовленности объекта тот явно демонстрировал какие-то незнакомые ему приемы. Некоторые из ножевых связок, по его словам, имели очевидное азиатское происхождение, – Берия явно знал содержимое наизусть. – Думаю, что человек, выдающий себя за Дмитрия Карабанова, мог в недавнем прошлом иметь связь с китайскими или японскими империалистами. Более того, Иосиф Виссарионович, в пользу версии об азиатских связях говорит и его умение выключать боль у людей одним нажатием пальцев. Это не гипноз, это что-то совершенно иное.

Сталин на все это неопределенно покачал головой. И было непонятно, согласен он был с этим или не согласен. Так что Берия решил бить дальше, надеясь убедить хозяина Кремля в своей правоте.

– Еще более странным оказываются итоги недавнего боя, товарищ Сталин. Вот предварительные результаты расследования, – новая пачка листов легла в руки Сталина. – Как это так получается, что подготовленная группа диверсантов с легкостью уничтожила больше взвода наших бойцов и практически капитулировала перед юнцом? Военные следователи утверждают, что группа сопровождения НКВД была уничтожена в течение нескольких минут из нескольких пулеметов. При этом у противника было всего лишь несколько легкораненых. И после этого вся группа, а это пятнадцать-семнадцать человек, вооруженных тремя пулеметами и автоматами, оказалась ослепшей… Это похоже на настоящий бред, товарищ Сталин. Я предлагаю взять гражданина Карабанова под стражу до выяснения всех подробностей этого и других происшествий.

Вот это предложение хозяину кабинета явно не понравилось. Арест человека, который обладал знанием будущих поколений, попахивал настоящим мазохизмом, граничащим с умопомешательством. Конечно, он понимал Берию, привыкшего большую часть проблем решать старыми проверенными методами – нахрапом, жестко и резко. Поступить сейчас именно так – значило самолично прирезать курицу, несущую золотые яйца. Однако, признавал он, резон в словах Берии тоже был. Уж слишком много подозрительных странностей сопровождало этого угрюмого подростка из будущего.

– Есть другое мнение, Лаврентий, – немного подумав, произнес Сталин. – Нужно, чтобы были и овцы целы, и волки сыты… Предлагаю проверить Дмитрия на его же собственном аппарате. Думаю, он согласится с нами.

Пока я шел по коридору, скрипя рассохшимися половицами, десятки самых разных мыслей, словно рой жужжащих пчел, крутились у меня в голове. «Почему, почему, почему? Где я мог накосячить? Неужели что-то в этой истории пошло вразрез с моими “предсказаниями”? Б…ь, что?» В этот момент меня, словно молнией, пронзила ужасная, заставляющая похолодеть мысль. «Немцы что, прорвались к Москве? А я же говорил другое… Неужели?!»

Мои ноги словно подкосились. Получается, что, поверив в мои слова о стабилизации фронта, советское командование могло предпринять какие-нибудь непродуманные шаги. Словом, раз, и немцы уже маршируют по брусчатке Кремля! «Все, мне кранты!»

В таком подавленном состоянии у меня даже сил не было сопротивляться, когда меня завели в соседнее помещение и усадили в кресло. Далее на мою тушку пара молчаливых парней стали цеплять кучку проводов с датчиками, а угрюмый лейтенант, сидевший передо мной, стал с любопытством меня рассматривать.

– Слышь, земляк, – не выдержал я, обращаясь к лейтенанту. – Как там фронт? Держится? – и с ужасом замолчал, опасаясь услышать ответ.

Тот словно удивился такому вопросу.

– Держится, а как же иначе? – судя по тону лейтенанта, дела на подступах к столице шли очень даже неплохо для нас. – Немец выдохся.

Испущенный в этот момент мною выдох был слышен, наверное, и в коридоре. С меня разом сошло все напряжение, что я успел накрутить на себя за эти минуты. «Тогда какого лешего им от меня нужно? Я что, что-то скрываю? Они там что, совсем охренели?»

Однако все эти вопросы остались без ответа. Мне предстояло лишь ждать и самому отвечать на вопросы.

– Товарищ Карабанов, – начал лейтенант и тут же резко вскочил с места. – Товарищ народный комиссар…

Я аж волосами на голове почувствовал, что за мной кто-то стоял. Оказалось, это сам Лаврентий Павлович так тихо вошел в палату и замер у меня за спиной. «Значит, он решил лично поприсутствовать».

– Садитесь, товарищ лейтенант, и продолжайте работу, – в полной тишине прозвучал его голос с характерными снисходительно-покровительственными нотками. – Я думаю, что товарищ Карабанов будет не против моего присутствия.

Ну и что мне можно было ответить? Лишь одно! Я утвердительно кивнул.

Следующие сорок-пятьдесят минут меня мурыжили десятками однотипных вопросов, которые крутились лишь вокруг темы предательства. От одних вопросов, сформулированных дико коряво и неграмотно, мне хотелось ржать во весь голос, от других, наоборот, меня пробивал холодный пот.

Спрашивали, поддерживаю ли я дело Ленина и Сталина, придерживаюсь ли я основ марксизма-ленинизма, стою ли я на позициях материализма, согласен ли я с проводимой большевистской партией политикой. Всякий раз я кивал головой, как китайский болван, сопровождая свои движения негромким, выдавливаемым из себя «да».

«Черти, неужели меня из-за этого дерьма сюда притащили? Они там что, совсем охренели? Какой, к лешему, марксизм-ленинизм? Материализм? Не может быть, что все дело лишь в этом». Чутье все же меня не подвело… Куча этой словесной шелухи была лишь для затравки, за которой должно было последовать что-то гораздо серьезнее и убойнее…. И оно последовало!

– Я умру своей смертью? – раздался вдруг вопрос из-за моей спины, где все это время вышагивал, как запущенный метроном, нарком. – Вы можете ответить на этот вопрос?

«А… Вот ради чего было все это затеяно! А я-то, гоблин, себе надумал тут всякого про предательство, недоверие». Оказалось, все гораздо прозаичнее. Всесильный народный комиссар внутренних дел Советского Союза оказался тоже человеком, который, как все, боится неизвестного будущего. Берия, пользуясь своей властью, решил задать и свой главный вопрос: а чем завершится его жизнь.

– Что, товарищ Карабанов, вы можете рассказать о моем будущем? – Берия присел сбоку от меня и начал медленно протирать стекла своего пенсне. Или вы не хотите рассказывать?

Вот тут-то я задумался, что мне говорить – правду, полуправду или неправду?! При всех случаях были и плюсы, и минусы. Оставалось лишь выбрать. «Не-ет, врать не буду. Этот старый лис сразу же почует неправду. Да и зачем это мне? Придется ему все выложить… И про его арест, и про дальнейший суд, и про темный и сырой подвал, где закончилась жизнь могущественного наркома».

Тут я бросил на него взгляд и с удовлетворением заметил, что он сильно волнуется. В его глазах сквозило такое явное желание знать свою судьбу, что я решился.

– Расскажу, – голос от волнения был хриплым и поэтому всякий раз приходилось прилагать усилие, чтобы окончательно не осипнуть. – Только понравится ли то, что я расскажу…. Вижу внутренний двор штаба Московского военного округа, небольшой, замощенный еще брусчаткой царских времен и помнящий и молодых юнкеров, и усатых гренадеров. Пересекая двор, медленно шагают трое решительного вида мужчин, ведущих под конвоем четвертого…

Нагнетая голосом атмосферу страха, я даже не ожидал последовавшей от Берии реакции на мои слова. Этот подобравшийся как кошка перед прыжком человек вдруг тихо зашипел:

– Вон! Вон! Пошел вон, – лейтенант, оператор детектора лжи, и так сидевший как мышь под веником, не сразу понял, что эти звуки всесильного наркома были обращены к нему. – Я сказал… пошел вон!

Того тут же словно ветром снесло со стула и из палаты, в которой остались только мы с Берией.

«Проняло-то его как, аж позеленел. Дошло, видимо, что по нему этот внутренний двор и подвал плачет… А вот теперь и поглядим, что ты сможешь предложить за информацию о своих палачах».

– Все четверо начали спускаться в подвал и остановились у большого деревянного щита, возле которого расстреливали приговоренных. С четвертого, у которого руки были до крови стянуты проводом, с трудом стянули китель из крепкого дорогого сукна, – пальцы у Берии начали выбивать такую дробь по лакированной столешнице стола, что впору было опасаться за ее целостность. – Потом руки его прицепили к крюку и притянули приговоренного к потолку, отчего носки его сапог перестали доставать до грязного пола.

Нарком с шумным вздохом откинулся на спинку стула и начал яростно расстегивать душивший его ворот кителя. Судя по красному, как перезревший томат, лицу его давление резким прыжком скакануло вверх.

– Но приговоренный дико цеплялся за жизнь. Он буквально ужом извивался, вися на металлическом крюке, – я добавлял и добавлял мрачных красок в рисуемую мною картину казни наркома в моем времени. – Кричал, что искупит кровью свою вину перед партией и правительством…

«О, твою за ногу… Да тебя сейчас дед Кондратий хватит». Народный комиссар вдруг широко раскрытым ртом начал шумно вдыхать воздух. Лицо его багровело на глазах, а сам он начал медленно заваливаться на бок в сторону стола. «Б…ь, переборщил! Сейчас кони двинет, а я стану главным и единственным подозреваемым в его убийстве».

Но нарком не собирался так быстро сдаваться. Его сменившее багровый на синий цвет лицо яростно дергалось, двигались губы. Он явно что-то пытался сказать.

– …ги… – я же просто сидел и смотрел прямо ему в глаза, совершенно ничего не предпринимая. – Помоги… – рука его дернулась ко мне и жесткой хваткой вцепилась в лацкан моего пиджака. – Помоги.

Признаться честно, в эти секунды у меня в голове совсем не было этих высокопарных мыслей о неотвратимости судьбы в отношении корчившегося напротив меня злодея, с которым последние десятилетия многие люди прямо ассоциируют все мерзости и ужасы Союза. Я думал лишь об одном: именно сейчас ни мне, ни стране его смерть была совершенно невыгодна. «Убирать сейчас этого отморозка слишком опасно. Кто знает, как это воспримет Верховный? А ядерный проект?! Кто его возглавит?! Берия, конечно, подонок и мразь, каких мало, но он дал результат… Короче, живи, урод!»

– Тише-тише, – я наклонился к наркому и стал нащупывать его пульс. – Глубже дыши! Не торопись. Слышишь?! И смотри на меня! – я старался говорить максимально четко и размеренно. – У тебя давление шибает. Старайся успокоиться… Сейчас я кое-что сделаю, и должно полегчать.

По-хорошему, конечно, у него не просто давление скачет. Судя по внешним признакам, тут скорее признаки приближающегося инфаркта или инсульта. «Ладно, попробуем… С Калининым же помогло».

– Дыши-дыши, – пальцами я быстро нащупал у Берии неровный пульс на шее и начал ритмично нажимать на эту точку. – Потерпи, – через десяток секунд точно такие же манипуляции я начал производить и в том месте, где затылок переходит в шею. – Сейчас давление чуть снижу, а потом и врача позову, – все это время, пытаясь удерживать с ним контакт, я не переставал говорить – негромко, уверенно, напористо; пальцы же мои гуляли по его шее, то сдавливая, то отпуская особые точки этой зоны. – Дыши, говорю.

Наконец, синюшность стала сходить с его лица, а дыхание вроде начало успокаиваться. «Уф, едва проскочил. Еще немного и его бы грохнуло».

– Первые признаки сердечного приступа я снял. Это позволит дотянуть до госпиталя, – из глаз наркома безумный страх еще полностью не исчез, но какая-то осмысленность уже начала появляться. – Врача я сейчас организую…

Я хотел было повернуться к двери, но шевелящиеся губы Берии меня остановили.

– Сдашь моих убийц, буду должен, – еле слышно прошептал нарком, вцепившись в меня взглядом. – Могилой матери клянусь, все сделаю…

Кивнув, я рванул к двери, за которой уже и поднял на ноги всех, кого только мог. За какие-то несколько секунд здесь начался Армагеддон локального характера! То и дело вбегающие в палату военные, гражданские едва не вынесли дверь вместе с косяком. Слышались панические нотки в голосе прибежавшего врача, едва только он увидел положенного на пол могущественного наркома с закрытыми глазами. Он чуть и сам рядом не лег, настолько был шокирован увиденным. Словом, мне снова пришлось брать инициативу в свои руки.

– У товарища Берии подозрение на инфаркт. Сильные боли за грудиной были, пульс скакал как сумасшедший, еле успокоил, – я присел на пол рядом с доктором, оторопело смотревшим на наркома. – Все это время был в сознании, не заговаривался. Транспортировать нужно с большой осторожностью. Доктор, вы слышите меня?

К счастью, второй появившийся врач был поадекватней первого. Пусть руки и губы у него тряслись так же, но дело он свое точно знал назубок. Берию аккуратно переложили на носилки и, подняв, вынесли из палаты.

Едва за ними за всеми закрылась дверь, я обессиленно откинулся на спинку стула, чувствуя мокрую от пота спину. «Б…ь, я же спас самого народного комиссара внутренних дел Берию. Это же тот самый Берия, на которого в мое время вешали десятки миллионов расстрелянных».

Не знаю толком, сколько еще я сидел в таком состоянии легкого ступора, уставившись прямо перед собой. Я снова и снова пережевывал случившееся, пытаясь понять, что же теперь делать дальше. «Михайловский погиб. Я чудом выжил. И вдруг меня прямо с больничной койки берут за жабры и тащат на полиграф, где начинают “вертеть”… Что это такое? С одной стороны, здесь вроде у Берии неслабый интерес, желающего узнать свое личное будущее. С другой стороны, все это может быть началом серьезных терок внутри Кремля… А если Жуков прав, и меня вообще решили зачистить?! Не Сталин, а кто-то другой. Тут же настоящая клоака. Хорошо, от Хруща избавились, а сколько еще осталось?»

Передо мной совершенно точно во весь рост встала проблема моей уязвимости. «Бати» не стало, вся моя непосредственная охрана был уничтожена диверсантами. Меня сейчас вообще можно было голыми руками брать. «Б…ь, что за мысли в голову лезут? А если они прямо сейчас ко коридору крадутся?! Подойдут и шлепнут прямо здесь…»

В этот момент словно специально послышались торопливые шаги по коридору, сопровождавшиеся отчаянным скрипом паркета. У меня аж волосы на голове зашевелились, так ярко я представил своих убийц. «Где этот чертов пистолетик? “Батину” пушку я где-то просрал, а вот второй ствол должен быть в моих карманах. Черт, мое барахло-то в палате осталось… Все, б…ь, теперь точно амбец!»

Через некоторое время за дверью вновь раздался шум шагов, и меня снова бросило в пот, а картина крадущихся врагов опять замаячила перед моими глазами. В конце концов эта игра на нервах стала невыносимой, и я не выдержал. «Б…ь, так чокнешься тут сидеть! Сколько можно ждать? Они там что, забыли обо мне? Все, хватит!»

Я подошел к двери и со вздохом, словно бросался в омут с головой, открыл дверь. Встретивший меня тишиной коридор был совершенно пуст. Никого не было! Ни моей охраны! Ни моего конвоя! Ни техников полиграфа! Не было ни единой души. Меня, персону особого статуса, впервые за много недель никто не охранял, никто не стоял над моей душой, никто не контролировал!

«Вот это да… Неужели это все из-за происшествия с Берией?! Они что, все попрятались, как мыши, разбежались по углам?! Ха-ха! А меня забыли? Ха-ха-ха! Про меня забыли!» Оказалось, про меня действительно забыли. Все, кто непосредственно отвечал за мою безопасность, погибли при нападении диверсантов. «Батя», мой ангел-хранитель и куратор, был также убит. Наркома внутренних дел, бывшего в курсе моего особого статуса, пару часов назад увезли без сознания с подозрением на сердечный приступ. Словом, сложилась исключительная ситуация – я оказался предоставленным самому себе!

– Этим грех не воспользоваться… – забормотал я себе под нос и направился в свою палату, где у меня остались вещи и кое-какое оружие. – Похожу по Москве, подышу, проветрюсь хотя бы немного… А то потогонка последних недель у меня уже вот где! – я выразительно провел краем ладони по горлу. – Когда еще выпадет такой шанс побродить без всякой цели?

Однако планам моим было не суждено сбыться в задуманном объеме. Надышаться морозным воздухом я, конечно, успел, а вот от планов побродить по Москве мне пришлось отказаться. Готовящаяся к обороне столица оказалась уж очень неподходящим городом для бесцельных прогулок, что я понял, не пройдя и ста метров от госпиталя.

– Черт, я явно поспешил выбраться из палаты… – встретивший меня пронизывающий морозный ветер, сразу же забравшийся ко мне под пальто и выхолодивший все тело, мгновенно отбил всякое желание куда-то идти. – Какая, к лешему, прогулка…

Вдобавок улицы города были буквально «на живую» перегорожены километрами каменных надолбов и рельсовых противотанковых ежей, наводнены многочисленными патрулями, укреплены пулеметными и пушечными точками. То и дело мимо меня пролетали грузовики, полные бойцов и снаряжения, скрежетали катками танки. Одиноко идущих фигур вообще не было видно, отчего я чувствовал себя зверски неуютно.

– Я, похоже, один такой незанятый, – задубевшими от холода губами прошептал я. – Б…ь, у меня же оружие с собой! – когда я проходил мимо очередного патруля, до меня вдруг дошло, что лежало у меня в котомке. – Жуковский пистолет и пара гранат… Вот же я баран! Заметут ведь как пить дать! Я же тут один такой, как прыщ на ровном месте!

Мне с трудом удалось сдержаться, чтобы тут же не запулить свою котомку в ближайшую подворотню и пуститься в бега. Даже мороз в эти мгновения был забыт, настолько я струхнул. «Гоблин! Черт побери, самый настоящий гоблин! Москва же еще на осадном положении! У патрулей же приказ расстреливать диверсантов прямо на месте… Б…ь, вот тормознут на перекрестке и спросят мои документы. А я что? Б…ь! А я ничего! Нет у меня документов! У «бати» в портмоне они остались! Ах, гражданин, у вас нет документиков?! Тогда можно вашу котомку посмотреть? А что это за пистолетик у вас такой? Говорите, сам генерал Жуков подарил? Ха-ха-ха, как смешно. А вот эти цилиндрики, так странно напоминающие самодельные гранаты, вам тоже товарищ Жуков дал? Ха-ха-ха! Да меня же шлепнут прямо здесь, на этой брусчатке!»

С каждым новым шагом я продолжал и продолжал себя накручивать, в ярких красках представляя останавливающий меня патруль. Из-за обострившейся после контузии паранойи каждый брошенный на меня взгляд казался мне подозрительным и обвиняющим. Словом, я дождался того, чего так боялся…

– Гражданин! Эй, гражданин, остановитесь! – когда я свернул в какой-то проулок, в спину мне прилетел чей-то простуженный молодой голос. – Гражданин!

«Ага! Ищи дурака!» Накрученный самим собой, я просто физически не мог выполнить этот приказ. Мои ноги несли вперед.

– Стоять! Товарищ капитан, сюда! Стой, паскуда! – в спину мне уже неслась хриплая разноголосица, разбавляемая топотом сапог по брусчатке. – Стой, стрелять буду! Мишка, он мешок бросил! Что там?

Котомка у меня действительно слетела с плеч, когда я рванул с места. Но это меня уже не заботило.

– Товарищ капитан. Здесь пистолет и взрывчатка, кажется, – топот усилился и, похоже, стал приближаться. – Стреляй! Стреляй, Милютин! Уйдет, паскуда…

Под эти крики я влетел в какой-то тупик, задний двор какого-то склада, едва ли не по верх стены заполненный деревянными ящиками. Дыша, как загнанная лошадь, я быстро осмотрелся. Справа и слева были сплошные кирпичные стены домов, через которые пробиться можно было если только на танке. Сзади догоняли бойцы патруля. Впереди же были десятки наваленных как попало деревянных ящиков и видневшийся высоко и далеко за ними… кусочек Спасской башни Кремля!

– Кремль же рядом! Вот же я тормоз! – едва не заплакал я, честное слово. – Ой! Мать вашу, палить начали!

Бах! Бах! Бах! Несколько раз стрельнули из винтовки наконец-то влетевшие в тупик и догоняющие из патруля.

– По ногам, Милютин, по ногам! – тут же заорали за спиной. – Ему бежать некуда! Отбегался, падла.

«Щас!» Я бросил уже снятое тяжелое пальто и едва ли не ласточкой взлетел по этим ящикам. Не знаю, каким это чудом мои ноги не провалились между досками, не нарвались на гвозди, не подвернулись, в конце концов, но через мгновения я оказался на самой верхушке стены, за которой открывался вид на Кремль…

Бах! Бах! Бах! По мне стреляли уже, казалось, из всего, чего только можно было. Бах! Бах! Бах! Звонко хлестала винтовка, глухо долбил капитанский ТТ.

– К черту вас всех! – заорал я, сигая со стены вниз. – К черту!

До Кремля было с пару километров открытого пространства Красной площади. Практически рукой подать… Однако выстрелы и вопли разъяренного патруля, из рук которого выскользнул диверсант, всполошили едва ли не целый квартал.

– Сейчас сдохну, – несся я к заветному входу в башню, чуть не выплевывая свои легкие вместе с холодным воздухом. – Сдохну, б…ь!

Быстрее! Быстрее! Сердце билось в груди так, словно хотело выскочить наружу. Быстрее! Быстрее!

Бах! Бах! Бах! Пули роем разъяренных пчел носились вокруг меня. Бах! Бах! Бах!

«Обложили, черти! Вон и мотор уже несется…» Со стороны Покровского собора, отчаянно сигналя, несся легковой автомобиль. Прямо за ним, поднимая снежную пыль, мчался грузовик, полный бойцов.

– Успею… Пара сотен метров… – с хрипом в легких я попытался еще немного прибавить. – Черт…

Я уже видел ничего не понимающих бойцов из кремлевской охраны, обеспокоенно вертящих головами по сторонам. Они явно меня узнали и, кажется, опешили от вида развернувшейся за мной самой настоящей охоты.

– На помощь! – словно безумный, я замахал им руками. – Помогите!

И вот мне осталось сделать последний рывок – и я в спасительной безопасности Кремля, как в меня кто-то с дикой силой ударился. С хрустом зубов и звездочек в глазах меня бросило на каменную брусчатку. Вдобавок, окончательно выбивая из меня дух, сверху на меня еще и навалились.

– Ша, отбегался! – жестким коленом меня вжали в камень и тут же начали вязать руки за спиной. – Что же ты за шустрый кадр такой? Едва ли не рота за тобой носится… Ну-ка, дай на физиономию твою полюбуюсь. Вдруг знакомец какой.

Меня, словно пушинку, перевернули, и я оказался лицом к лицу с капитаном средних лет со знаками различия инженерных войск на петлицах. Военный с усмешкой на широком крупном лице несколько секунд меня внимательно разглядывал, словно искал знакомые ему черты.

– А ну отошел от него! – со стороны Кремля бежал один из бойцов кремлевской охраны, не раз меня видевший. – Товарищ Карабанов! Ой, товарищ капитан…

И вот я уже со связанными руками стоял между ними.

– Что тут происходит? – к первому бойцу присоединились еще двое во главе со старшим лейтенантом государственной безопасности, который тут же замахал автоматом. – Товарищ капитан, что вы себе позволяете? Синицын, развязать товарища Карабанова! А вы, товарищ капитан, предъявите ваши документы! И вещи для досмотра.

Обескураженный капитан без всяких возражений снял с плеча небольшой вещевой мешок и положил его перед собой. После полез за пазуху за документами.

– Товарищ Карабанов, возьмите, – на меня кто-то накинул шинель. – Озябли, чай… Про вас только что звонили. Спрашивали, не приходил ли.

Я же отвечал что-то невпопад, задумчиво рассматривая того самого капитана, что меня скрутил. Лицо его мне определенно было знакомо. «Что же это за перец? Ведь видел я его уже где-то… Вряд ли это какой-то обычный капитан из инженеров. Про таких особо фильмы не снимают и книги не пишут. А я точно этого мордатого товарища видел в каком-то кино или на картинке в Сети. Сто процентов! Вот же чертова память! После контузии вообще беда».

В задумчивости я шел за одним из бойцов охраны, безуспешно пытаясь вспомнить, кем был встреченный мною человек. Лишь в своей комнате, когда я, так и не раздеваясь, свалился в постель, меня осенило… Этого невысокого военного с крупными широкими чертами лица и цепким взглядом звали Старинов Илья Григорьевич. И уже проваливаясь в сон, я удивлялся сам себе, что не смог сразу вспомнить человека, которого заслуженно называют непревзойденным мастером диверсий и отцом советского диверсионного движения, который с легкостью обыгрывал и испанских, и немецких асов контрпартизанского движения.

Однако выспаться мне так и не дали. Сначала осторожный, а потом и настойчиво громкий стук в дверь вырвал меня из сна, заставив чуть приподнять голову с постели.

– Да-да, слышу, вашу ма… Кто еще там ломится? Война, что ли? – спросонья, с совершенно ничего не соображающей после недавних приключений головой я выдал первое, что и пришло в голову. – Пиндосы напали? – стук на какое-то мгновение затих, но почти сразу же появился вновь и зазвучал уже с удвоенной силой. – “Сатаны” на них, что ли, нет? Нажмите кто-нибудь красную кнопку! Б…ь! Встал уже, встал…

Наконец стучавший потерял терпение и через приоткрытую дверь я увидел опешившее лицо молодого парня, который явно не знал ничего про нападение каких-то там пиндосов. Я же, едва только разглядев его малиновые петлицы, тут же окончательно проснулся.

– Э-э-э… товарищ Карабанов, вы уже проснулись? – я, лежавший в постели совершенно одетый и рассматривавший его одним полуоткрытым глазом, хмуро кивнул. – Вас срочно вызывает товарищ Сталин. Пойдемте. Он уже ждет.

«Б…ь! Вот так просто… вызывает товарищ Сталин». Мысли в моей дурной ото сна голове лишь еще только собирались. «И за каким лешим я ему еще понадобился? Все вроде идет как надо… Мать его!» В какие-то доли секунды у меня в голове пронеслись события последних нескольких суток: и нападение немецких диверсантов, и неожиданная проверка на полиграфе, и забившийся в приступе Берия. «Черт! Черт! Черт! Сейчас, походу, будет раздача нехилых люлей».

И что мне еще оставалось? Идти было нужно при любых раскладах… С обреченным видом я слез с кровати и пошел за посланником, который явно что-то хотел спросить. Его терпения и выдержки хватило ненадолго – ровно на полсотни шагов от двери моей комнаты и до лестничного пролета.

– Товарищ Карабанов… – едва ли не шепотом начал он. – А что это вы там такое говорили? Ну про нападение пиндосов и красную кнопку? Что это такое? Я же могила, я никому…

После таких слов я едва не застонал. «Да что же такое? Все прет из меня и прет. Совсем за языком не слежу! Чего теперь ему сказать? Что через какие-то несколько лет, едва только мы разобьем немцев, наши бывшие союзники станут еще более страшным и коварным врагом? Что «Сатана» – это межконтинентальная ракета с ядерной боеголовкой, способная дотянуться до заокеанских товарищей? Это?»

А лопоухий паренек с диким любопытством в глазах продолжал смотреть на меня.

– Это тайна, – наконец выдохнул я. – Государственная, – потом пришлось добавить еще более многозначительно. – Ясно?

Дальше и вплоть до кабинета Сталина мы уже шли в полном молчании, что меня более чем устраивало.

В приемной меня встретил странный взгляд Поскребышева. Он был то ли недоуменный, то ли осуждающий.

– Проходите, товарищ Карабанов, – секретарь показал рукой на дверь.

Набрав в грудь воздуха, я открыл дверь и вошел внутрь, сразу же погрузившись в атмосферу неопределенности, надежды и страха, приправленную горьким запахом табака.

Внутри было двое. Первый, хозяин кабинета, попыхивая неизменной трубкой, встретил меня недовольным взглядом, от которого брала оторопь. Второй же, к моему удивлению, оказался тем самым капитаном Стариновым Ильей Григорьевичем, что так «доброжелательно» встретил меня у входа.

«Что это за сборище такое? Сталин и лучший диверсант Союза. Чего это такое они задумали? Уж не бесноватого Адика решили грохнуть… Б…ь, с моей помощью?» Однако мои предположения оказались пустыми фантазиями, и все оказалось гораздо прозаичнее.

– А вот и товарищ Карабанов соизволил прийти, – судя по тону его голоса, Сталин действительно был недоволен. – Вот, товарищ Старинов, познакомьтесь… с вашим будущим подопечным.

Вот тут-то удивились и я, и он! Старинов смерил меня подозрительным взглядом, на что я ответил ему тем же. Правда, долго мериться взглядами нам не удалось.

– Лаврентий… – Сталин подошел ко мне почти вплотную и спросил негромким голосом, видно, не хотел, чтобы это слышал кто-то еще. – Твоих рук дело?

– Нет, товарищ Сталин, – взгляда я не отвел, понимая, что сейчас любая нерешительность будет играть против меня. – Я здесь ни при чем. Просто товарищ народный комиссар очень сильно разволновался, услышав, что его ждет через пять-семь лет. Я даже, наоборот, помог, успев его вытащить.

– Позже все расскажешь, – Сталин неопределенно кивнул и повернулся к своему гостю.

Я же ясно чувствовал, что ему хочется узнать все подробности прямо сейчас.

– Товарищ Старинов, как я уже сказал, это ваш подопечный, – тот вновь смерил меня взглядом, но уже с явным недоверием. – Не обманывайтесь столь юным его возрастом. Многие совершившие эту ошибку позже горько об этом пожалели. Вот буквально вчера на Дмитрия и его сопровождение было совершено нападение немецких диверсантов. Почти взвод немцев подкараулил нашу колонну и расстрелял всю охрану, а вот Дмитрием они подавились. Ха-ха-ха, – недоверие во взгляде Старинова после этих слов отнюдь не исчезло, а, наоборот, лишь усилилось. – И сейчас нам самим интересно, как это так получилось… А еще, Илья Григорьевич, товарищ Карабанов владеет очень необычной медицинской системой, которая, я уверен, будет очень кстати для курсантов вашей разведывательной школы. Дима, ты не покажешь что-нибудь из своих умений, а то товарищ Старинов явно сомневается…

Я же долго не раздумывал. Если это был мой будущий куратор и «опекун», то нужно было прямо сейчас производить на него впечатление. Другого «первого взгляда» просто уже не будет.

– Конечно, – я быстро подошел к гостю и, смотря прямо ему в глаза, неожиданно ткнул ему указательным пальцем в сустав левой руки, где находится головка плечевой кости.

Самообладанию Старинова в этот момент можно было только позавидовать. Судя по начавшемуся движению его плеч, он с трудом сдержался, чтобы не броситься на меня. Однако на его лице сразу же появилось выражение дикого удивления и неверия, во время которого он явно пытался дернуть левой рукой.

– Не торопитесь, – я сразу же сделал шаг назад, как говорится, от греха подальше. – Я на время вам руку отсушил. Минут десять вы ей не сможете двинуть.

– Вот и познакомились. Ха-ха-ха, – рассмеялся Сталин, его явно позабавила эта демонстрация моих способностей. – Дима, человек, которому ты так ловко, как говоришь, отсушил руку, будет за тобой присматривать, чтобы ты снова не попал в какую-нибудь переделку. Это капитан Старинов Илья Григорьевич, руководитель создаваемой сейчас школы особого назначения, которая будет готовить специальные кадры для нашего партизанского движения. Есть мнение, что твои знания и умения ему особо пригодятся. Нужно научить наших советских партизан еще лучше бить врага. Я очень надеюсь на вас, товарищ Карабанов, – неожиданно он перешел на официальный тон. – И на то, что с вами больше не случится ничего неожиданного.

После этого он посмотрел на Старинова, до сих пор растирающего обездвиженную руку.

– Как я уже сказал в начале нашего разговора, Дмитрий очень важен для нас, и прошу вас приложить максимальные усилия, чтобы с ним все было в порядке, – гость тут же забыл про руку и подтянулся. – Вы меня поняли, товарищ Старинов?

Собственно, на этом разговор и закончился, и я со своим новым «опекуном» вышел в приемную, где нам пришлось знакомится заново.

– Здравствуйте, Илья Григорьевич, – проговорил я, когда он остановился и повернулся ко мне. – Наше знакомство началось не очень хорошо. Вы меня извините за руку, – Старинов ухмыльнулся и после секундного промедления крепко пожал протянутую ладонь. – Я лишь хотел показать, что умею.

– А что ты еще такого интересного умеешь? – главный диверсант Союза сориентировался очень быстро, явно увидев во мне большое подспорье для своей школы. – Было бы любопытно посмотреть…