Глава 19. Интерлюдия 30

В огромном кабинете среди десятков сидевших генералов, имперских министров и промышленников царило тяжелое молчание. Не было слышно ни дружеских разговоров, ни доверительного шепота. Роскошное внутреннее убранство кабинета с крикливыми позолоченными панелями из ценных пород дерева, большими двухметровыми зеркалами, высокими древними античными вазами еще более усиливало эту давящую и удушливую атмосферу страха. В застывших или бродящих по стенах взглядах людей читалось лишь напряженное ожидание…

Вдруг со стороны входа в кабинет послышался быстрый, чуть шаркающий звук приближающихся шагов, отчего стоявшие у дверей два высоченных эсэсовца в парадной форме вытянулись еще сильнее.

Наконец обе створки дверей распахнулись, и в кабинет стремительно ворвался Гитлер. Невысокий, с чрезвычайно подвижным нервным лицом, на котором неестественным пятном смотрелись короткие усики, он тут же начал кого-то искать бешеным взглядом, полным ярости и гнева. И каждый, на ком мимолетно останавливался этот взгляд, на какое-то мгновение застывал, переставая дышать, и мертвенно бледнел.

– А-а! Геринг! – показывая зубы, хищно улыбнулся Гитлер при виде застывшей многокилограммовой туши «главного летчика» Рейха. – Рейхмаршал… Рейхминистр авиации, – медленно и неторопливо перечислял Гитлер, но эта его неторопливость и сдержанность никого не обманывала, все – и лучше всех сам Геринг – понимали, что это лишь затишье перед бурей и вот-вот последует взрыв. – Что ты молчишь?! – вдруг заорал он, вскидывая руки перед собой. – Это ведь по твоей милости мы прячемся здесь под землей, словно крысы! Мы, покорившие всю Европу, вынуждены со страхом смотреть в небо, каждую секунду ожидая прилета бомбардировщиков жидобольшевиков! И какого черта, я спрашиваю, мы, имея тысячи и тысячи лучших новейших истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков, должны прятаться от солнца?! Кто еще недавно нас с таким жаром убеждал, что у Сталина больше нет самолетов и нашим войскам не нужно опасаться бомбардировок?! Кто этот олух?! – брызжа слюной, он все громче и громче бросал в сторону Геринга эти вопросы. – Кто, я спрашиваю?!

Геринг сидел, не открывая рта и переживая этот взрыв эмоций. Гитлеру нужно было дать возможность выпустить пар. В такие моменты ему было совершенно бесполезно что-то говорить и объяснять, он совершенно ничего не воспринимал.

– А где рейхсминистр вооружений и боеприпасов? – в какой-то момент в голову беснующегося вождя ворвалась уже другая мысль, которая тут же захватила его полностью. – Где Тодт?

С дальнего края стола с места тут же вскочила высокая фигура абсолютно лысого генерала, преданно смотрящего на своего фюрера.

– Куда смотрит ваше министерство, Тодт?! Что это за такие сверхмощные авиабомбы, которыми Сталин бомбит Берлин? – заметив новую жертву, Гитлер с яростью пса вцепился в нее со всей силы. – Почему с таким гигантским бюджетом вы так и не удосужились создать что-то подобное? Отвечайте! Что вы молчите? Где это германское супероружие, которое заставит трепетать наших врагов?

Тодт так же, как и Геринг, благоразумно молчал, стараясь ни словом, ни делом не провоцировать разбушевавшегося вождя. Не видя сопротивления и не слыша оправданий, фюрер лишь крутил налитыми кровью глазами. Он еще несколько минут сотрясал воздух, пока наконец без сил не опустился в громадное черное кожаное кресло.

В эту секунду со стороны могло показаться, что он полностью обессилел, что этот яростный всплеск эмоций высосал из него всю энергию. Однако хорошо знавшим Гитлера было ясно, что именно такие всплески и есть стихия фюрера, который чувствовал в эти мгновения словно рыба в воде. И действительно, через несколько минут из глубины кресла раздался негромкий чуть истеричный голос:

– А что нам скажет Крупп? – взгляды присутствующих, вздохнувших с видимым облегчением, сосредоточились на знаменитом немецком промышленнике, доверенном лице фюрера. – Почему немецкая сталь, которой он так гордится и из которой сделаны наши панцеры, оказывается не прочнее бумаги? Почему жизни немецких танкистов защищает такое дерьмо, как ваша хваленая броневая сталь, Крупп?

При этих словах гримаса судорогой свела лицо Круппа, который попытался было что-то сказать, как Гитлер вновь заговорил:

– Как такое возможно, что наши герои должны воевать с комиссарами на бумажных танках? – фюрер махнул рукой куда-то в сторону, и на глазах удивленных членов совещания охрана начала заносить в кабинет металлические листы, явно бывшие частями каких-то механизмов или машин. – Разве это знаменитая крупповская сталь?

На специальное покрывало, накрывшее поверхность стола, охрана аккуратно выложила металлические пластины, которые (сейчас это стало особенно видно) были словно изъедены ядовитой кислотой. На металле почти сантиметровой толщины виднелись глубокие отверстия с растениеподобной бахромой из изъеденной стали.

– Я требую! Слышите, Крупп? Я требую в самые быстрые сроки разобраться в этом и вновь сделать металл наших танков непробиваемой броней, – Гитлера опять подбросило над креслом, и он уже стоял, опираясь руками на стол. – И вообще куда смотрит наша разведка? Канарис?! – очередной приступ накрывал фюрера. – Почему мы не имеем никаких данных о новейших вооружениях большевиков?

Недалеко от развилки дорог, одна из которых выходила прямиком на железнодорожный переезд, остановился грузовик, и из его кабины медленно и осторожно спустился мужчина средних лет с большой плетеной корзиной в руках.

– Ну какие тебе грибы в ноябре, Тагирыч?! – высунувшийся из кабины водитель, молодой парнишка, все никак не мог успокоиться. – Ведь всю свою татарскую плешь отморозишь! На 7-е, на праздник, вон какие морозы были… А ты еще со своей ногой в лес попрешься! – водитель ткнул пальцем в левую ногу своего пассажира, большую часть которой составлял деревянный протез – темная, неприглядная дубина. – Лезь давай в кабину. Со мной прокатишься до переезда, а потом я тебя назад подброшу, откуда и взял. Ну?

Дядька криво усмехнулся на такое предложение и поправил большую заячью шапку, из-под которой выбивались иссиня-черные волосы.

– Эх, малы, не знаешь ты леса, совсем не знаешь, – татарин хитро прищурил глаза и покрепче ухватился за свою клюку. – Сейчас еще такие опята встречаются, просто загляденье, – говорил он, мешая русские слова с татарскими. – А то, что они подморожены, так ничего, все съедим. Качан ашарга телисен, нибаре бара.

На что парень вздохнул и с непониманием махнул рукой – мол, хозяин-барин! Через пару секунд он с силой грохнул дверью, и грузовик покатил дальше.

Его же бывший попутчик еще долго провожал взглядом уезжавший вдаль грузовик, пока наконец тот не исчез за поворотом. После этого дядька еще немного потоптался на месте и лишь потом сошел с дороги на едва заметную в подмороженной траве тропинку.

Земля под его ногами была хорошо утоптанной и крепкой как камень, отчего даже с его одной ногой идти было легко, и отдышка его почти не беспокоила. Словом, он и не заметил, за какой-то час отмахал уже четверть своего пути, за который, как это ни странно, так ни разу и не нагнулся за очередным грибом.

– Гм… А хазер каре барэга? – в недоумении забормотал мужичок, когда дошел до приметного места – высокого раскидистого дуба, растущего почти у самого края начинавшегося оврага. – Мэнда кемдя юг.

В этот момент сзади словно из ниоткуда появился другой человек, довольно высокий, затянутый в мешковатый серый камуфляж, и попытался провести удушающий прием. Но одноногий вдруг резко присел и тут же размашисто ударил за спину ножом, волшебным образом возникшим в его ладони.

– Смотрю, ты совсем не растерял былой хватки, Иванофф, – после недолгого бодания на месте хриплым голосом с отчетливым акцентом заговорил высокий. – Все так же крепок и быстр.

Мужичок, едва услышал этот голос с характерными треснутыми обертонами, сразу же обмяк и опустил руку с ножом. Он явно узнал говорящего.

– Гм… – татарин, стараясь не делать резких движений, медленно развернулся и со странной гримасой удивления и злости впился глазами в фигуру напавшего на него. – Герр майор… Ваши уроки в разведшколе не прошли даром. Да и подарок ваш, – мужичок постучал по своему протезу. – Не дает ничего забыть.

Однако майора Абвера Гельмута Кельке, подготовившего более десятка диверсионных спецгрупп для заброски в русский тыл, было не так просто смутить.

– Все не можешь забыть… – майор снял каску, тщательно обернутую веревочной сеткой с пучками засохшей травы, и провел ладонью по вспотевшим волосам. – А зря! Без ноги ты есть никому не интересен. Без ноги ты есть идеальный тайный зольдат. Так что прекращай ныть! Ты принес Panzerknacke? – в голосе майора слышалось нетерпение. – Ну?

Татарин угрюмо кивнул и, тяжело опустившись на землю, начал отстегивать от колена протез. Едва все ремни были отстегнуты, как на отошедшей от колена деревянной болванке с кожаной подкладкой открылось глубокое отверстие, из которого была осторожно извлечена небольшая металлическая трубка с пучком проводов.

– У меня как в сберкассе, – пробормотал татарин, демонстрируя трубку. – Только ракет для нее нет.

Не говоря ни слова, майор взял в руки миниатюрный гранатомет Panzerknacke. Это была уникальная разработка немецких оружейников, способная небольшой ракетой с тридцати метров пробить почти тридцатимиллиметровую броню цели. Разработан был Panzerknacke для единственной цели – бронированного автомобиля Сталина, которого должны были уничтожить диверсанты в первые месяцы войны.

Рафик Тагирович, в первом же бою перешедший на сторону немцев и согласившийся на обучение в разведшколе красноармеец, был одним из таких диверсантов, заброшенных несколько недель назад в русский тыл.

Для надежности и сохранения секретности гранатомет Panzerknacke и его боеприпасы доставлялись на место операции по отдельности, что сейчас и произошло.

– О ракетах не беспокойся, зольдат, – после быстрой проверки оружия майор вернул его обратно. – Ты их получишь… – немец быстро глянул на часы с фосфоресцирующим циферблатом и продолжил: – Сейчас переодевайся. В том мешке форма железнодорожного обходчика. Panzerknacke пока не пристегивай… Автомобиль Сталина обычно появляется где-то после 23 часов и времени у нас предостаточно. Когда цель выедет из Москвы, нам сообщат, и у тебя будет где-то около двадцати-тридцати минут, чтобы занять место обходчика. Мои люди тебе помогут. По поводу патруля не беспокойся. Мы уже двое суток наблюдаем за этим местом. Обходчика никто не проверяет. Машут рукой, и все…

Майор Кельке во время разговора продолжал внимательно следить за тем, как его бывший курсант переодевается в форменную тужурку железнодорожника.

– Слушай меня внимательно… Как только проедет очередной патруль, и мы ликвидируем обходчика, ты тут же займешь его место. Оружие уже должно быть готово к выстрелу… Автомобиль Сталина, как правило, подъезжает к переезду через 12–14 минут после патрульной группы. Запомни, твоя цель – это передняя часть «Паккарда», где сидит водитель и охранник. Об остальном не беспокойся. Грузовиком с охраной и машиной сопровождения займется группа прикрытия. Им точно будет не до тебя… – татарин кивал головой, заканчивая вставлять в ствол гранатомета небольшую ракету. – Ты должен лишь вскрыть эту консервную банку, Иванофф.

Несмотря на мандраж и сомнения, у него почти все получилось… Сигнал о выезде сталинского кортежа из Москвы пришел от агента около половины одиннадцатого вечера, когда он, уже полностью одетый в форму железнодорожника, с заряженным гранатометом лежал метрах в ста от будки. И едва только очередная патрульная группа проехала, обходчика тут же по-тихому прирезали головорезы майора. Никакого сопротивления им старик-обходчик не оказал, кажется, он даже и понять-то не успел, что на него кто-то напал.

Примерно через полчаса стоя на привычном месте обходчика, предатель точно так же, как и его заколотый предшественник, встретил машину сопровождения, заехавшую на переезд первой. Потом с замиранием сердца стал следить за приближающимся «Паккардом» Сталина, который, как и обычно, чуть притормаживал, проезжая железнодорожные пути. Пара фонарей, висевших прямо возле переезда, прекрасно подсветили здоровенный легковой автомобиль. С этого жалкого десятка метров промахнуться было просто невозможно… И едва легковая машина поравнялась с ним, как спереди и сзади раздались хлесткие выстрелы – громкие урчащие звуки двух пулеметов и десятка автоматов. Группа прикрытия начала шинковать свинцом охрану.

Нажал на кнопку электроспуска и он, приводя в действие гранатомет. Ракета тут же с шипением вырвалась из пусковой трубы и в доли секунды преодолела расстояние до автомобиля. Сразу же с громким хлопком и ярким светом машину отбросило на несколько метров в сторону, вырвав из ее борта около метра металла.

Новый день определенно начался энергично. Я бы даже сказал, исключительно энергично! Чуть ли не с шести утра «батя» меня вытащил сначала на пробежку, а затем обливающегося потом и задыхающегося потащил чуть ли не на себе в казарму к кремлевским охранникам. Как он с усмешкой выразился, такая шишка, как ты, должен уметь постоять за себя, а то тебя и соплей перешибить можно. Словом, я даже против ничего сказать не успел, как оказался в небольшом зале, где четверо из отдыхающей смены отрабатывали друг на друге какие-то приемы.

– Вон твой будущий наставник, – Михайловский кивнул на невысокого лысого мужичка, который, если честно, был совсем не богатырского телосложения. – И видом его не обманывайся… Многие делали эту трагическую ошибку и потом глубоко раскаивались… Ха, если успевали, конечно.

Мотая себе этот комментарий на ус, я тем временем внимательно наблюдал, как молодые парни бросают друг друга. Впечатление, конечно, от советских волкодавов было очень и очень необычное. Я, воспитанный на голливудских и немного азиатских фильмах и сказках о смертоносных боевых стилях, о непобедимых ниндзя и так далее, был серьезно впечатлен тем, как двигались парни. В их ударах и бросках не было никакой эффектности: ни высоких задранных к голове ног, демонстрирующих прекрасную растяжку, ни громких зловещих выдохов-криков, ни злобных гримас на лицах, ничего такого броского и привлекающего внимание у непосвященного зрителя. В каждом их движении я видел лишь эффективность и экономность или даже скупость. На матах никто не молотил руками как сломанный кухонный комбайн своими лопастями, не делал головокружительные сальто. Бойцы отрабатывали резкие прямые удары, броски и удушающие приемы.

Еще более необычно двигался их тренер – тот самый неприглядного вида мужичок, которого просто и незатейливо звали Учителем. Показывая новые приемы или поправляя уже разученные движения, он двигался совершенно естественно. Но когда против него на учебный поединок выходили все четверо, эта естественность и расслабленность их раскидывала по сторонам, как игровые кегли. «Серьезный мужик. У такого не забалуешь. Хорошо, если он меня подтянет немного… О, “батя” его, походу, неплохо знает. Значит, и обо мне они уже говорили».

И тренер по всей видимости уже видел во мне своего будущего ученика. По крайней мере, это было на его лице написано, когда он шел ко мне. «Да, что-то стремновато…»

– Да… – с недовольной миной протянул тренер. – Хлипковат. Салабонист больно. Ему бы, Леша, физику сначала немного подтянуть, а потом уж ко мне. Бегом, гимнастикой и гантелями заняться. И через пару месяцев, глядишь, из него бы кое-что и получилось.

– Никак. Времени в обрез, – «батя» уж очень выразительно провел по горлу, от чего у меня заныло нехорошо под ложечкой. – Поверь, его просто необходимо подтянуть по базе. Он очень важен. Очень…

Не знаю, что в тоне Михайловского задело тренера, но он странно оглядел меня с ног до головы, видимо, пытаясь найти эту самую особенную важность для страны.

– Ладно, Алексей, я возьмусь, – наконец мужичок рубанул рукой. – Обо всем потом поговорим. Сначала погляжу я, как он двигается… Дмитрий, значит, – я, стараясь, чтобы это выглядело уверенно, пожал протянутую мне руку. – Зови меня Тренер. Для начала пройдись до стены и вернись назад.

Просят, значит, надо. Я медленно прошагал до стены и, развернувшись, пошел обратно.

– Так, ясно, – пробормотал тренер, хотя мне-то было ничего не ясно. – Бери вон ту деревяшку и попробуй ударить меня.

Рукой он показал в сторону невысокого столика, на котором была разложена всякая всячина: макеты ножей, топора, сабли и пистолета; какая-то хреновина, похожая на штык-нож; небольшая деревянная лопатка и даже вилка. Тренировочный инвентарь был довольно богат, и вскоре мне предстояло полностью прочувствовать на своей шкуре все его разнообразие.

– Нож? – спросил я, немного потерявшись при виде такого богатства. – Хорошо.

В этот момент у меня мелькнула одна идея, которая позже спасла мне жизнь. Правда, сейчас я даже разжевать ее не успел.

– Ну?! – прикрикнул тренер на мою заминку.

И я ударил! Ударил как мог! Размашисто, с замахом сверху. Естественно, мои богатырские движения не удивили мастера, каким-то неуловимым движением вдруг оказавшегося у меня за спиной и сразу же мягко толкнувшего меня на мат.

– Подъем! – недовольно произнес мужичок, с явным презрением поглядывавший на растянувшегося меня. – Еще раз! Нападай!

Я быстро вскочил на ноги и, выставив нож перед собой, бросился вперед. Но тренер снова ушел куда-то в сторону, а я вновь оказался на мате.

– Резче бей! – крикнул тренер. – Резче! Не мямли! Раз! Удар! – рука его, словно пика, рванулась вперед, а потом еще раз и еще раз. – Раз! Удар! Встать! Еще раз бей!

У меня уже ощутимо «пригорело». «Ах ты, сморчок! Стивен Сигал недоделанный! Сейчас я тебе покажу кое-что из арсенала Джеки Чана». Разозленный, я начал наносить перед собой резкие сабельные удары, выученные мной в период недолгого увлечения корейским ножевым боем. «Подставься только, старый хрыч! Только попробуй!» Мечты, мечты! Меня снова подловили на излете и на этот раз не просто уронили, а бросили чуть ли не через голову. Отправленный в дальнюю часть комнаты, я, словно мешок с мусором, шмякнулся на голый пол.

– Тут работать и работать, Алексей, – недовольно проговорил тренер. – Связки и растяжка ни к черту. Резкости и реакции не хватает. Одно преимущество – молодость… Смотри… Подтянуть его попробую, но много обещать не буду. Волкодав из него вряд ли получится, а на троечку попробовать можно. С ударами по болевым точкам поработаем, над реакцией немного поколдуем. Будет заниматься, то через пару месяцев результат увидим…

Они с «батей» еще о чем-то переговорили, а потом я наконец с кряхтением смог подняться. До выхода из комнаты пришлось ковылять, едва ли не охая при каждом шаге. Мне казалось, что в спине болело исключительно все.

– Не скули, – улыбнулся «батя». – Вечером еще одна тренировка и новые ушибы и синяки. О старых ты сразу же забудешь.

Я же молчал, не реагируя на его подначки. Не знаю, как так получилось, но испытываемая мною боль и злость вновь сыграли своеобразным раздражителем, который заставлял меня генерировать все новые и новые идеи. «Деревянные ножи, макеты сабель и топоров – это же древность. Вместо гранат на тренировке они что, бутылки используют? Здесь точняк нужно нормальное нелетальное оружие – шокеры, страйкбольные воздушные пушки, дымовухи, оглушающие взрывпакеты, гранаты с резиновыми шариками… А то несерьезно». Правда, мои синяки на спине и заднице как раз говорили о серьезности этих странных дедовских упражнений и приспособлений для тренировки. Однако мою фантазию уже было не остановить. На глазах удивленного «бати» я тут же перестал вздыхать и охать и вприпрыжку понесся домой, чтобы приступить к творчеству.

Уже сидя у себя в комнате и грызя карандаш, я стал копаться в своих воспоминаниях. Нужно было решить, что я могу сделать прямо сейчас, вот на этих самых коленках и желательно своими руками. К Верховному, как показал мой опыт, лучше идти не столько с идей, сколько с уже ее воплощенной частью. «Пневматический пистолет вот так сразу у меня не получится. Вроде бы просто: баллон, насос, ниппель и трубка. Да ни хрена! Тем более пневматическое оружие уже давно известно. Короче, оружие из страйкбола пока пролетает. Конечно, как идею для тренировки местного спецназа предложить надо будет. Так, что там еще?»

К счастью, методом перебора я вышел на шумовые и световые гранаты, некое подобие которых в свое время делал. Словом, в юности баловался я, как и многие подростки, такими штуками, с интересом собирая всякие взрывающиеся и шипящие штуки. «Решено, сейчас сварганим свето-шумовую бомбочку, а потом где-нибудь ее проверим».

С ингредиентами, как оказалось, проблем не возникло совсем. Для особо запомнившейся мне такой взрывающейся и светящейся штуки нужен был магний, который «батя» уже давно нашел у какого-то фотографа, марганцовка и алюминиевая пудра.

– Приступим… – в предвкушении потер я ладони.

«Батя» был отправлен на поиски алюминиевой пудры, марганцовки, бенгальских огней и старого доброго пороха, а я, вооружившись ножницами и клеем, начал мастерить корпус моего будущего изделия.

– Вот же дерьмо! – клей просто никак не хотел держать свернутую трубку корпуса. – Как же хреново без скотча. Не изобрести ли? Ага, изобретешь, как же…

Вскоре мне все же удалось склеить первую трубку, затем две втулки – заднюю и переднюю. После этого час-полтора ушли на изготовление еще шести таких корпусов.

Едва я успел отмыть руки от этого чертового клея, как «батя» принес все остальные ингредиенты. Оказалось, с магнием и марганцовкой проблем не возникло. Первое он достал у того же самого фотографа, второе – в аптеке. С алюминиевой же пудрой оказалось не все так просто. Опилки из алюминия можно было притащить десятками килограммов, а вот для превращения их в более мелкую фракцию нужен был особый агрегат. К счастью, статус едва ли не сына Вождя и его персонального гостя позволял мне и Михайловскому открывать многие двери без всяких усилий. Так что пудру мне тоже доставили, правда, лишь к вечеру.

И наполнять свои гранаты этой смесью я начал уже около шести часов. Пришлось погадать с пропорциями смеси, с размерами отверстия для бенгальского огня, который должен был выступить в качестве бикфордова шнура.

– Покажешь свое чудо-оружие? – готов был поклясться, что «бате» было очень любопытно, что у меня такое получилось на выходе.

Я уже хотел было кивнуть, как дверь в нашего жилища постучали и сразу же вошли. Появившийся в проеме старший лейтенант, постоянно нас сопровождавший козырнул и сразу же с порога огорошил нас неожиданной новостью.

Оказалось, что Верховный решил устроить на даче закрытый показ моего только что скроенного пропагандистского ролика, про который ему кто-то «напел» совершенно ужасные вещи. Мол, там мы, советское государство, показаны совершенно неправильно с идеологической точки зрения, без веры в нашу победу над врагом. Как по секрету выдал Поскребышев, по-отечески переживавший за меня, мою тушку обвинили еще и в очернении социологического образа жизни, в низкопоклонстве перед Западом. «Б…ь! Слов просто других нет! Уроды! Сами ни хрена не делают, а только рты свои открывают и дерьмом обливают. Собственными же руками им бошки поотрываю… И Большой Босс ведь не хочет понять, что из-за этих подпевал все хорошее и новое на корню гибнет».

Под эти отнюдь не радостные мысли я продолжал пялиться в боковое окно автомобиля и всматривался в сплошную темень. Приближавшееся к полуночи время мне совсем не давало возможности поглазеть на дорогу. И лишь изредка, на очередном повороте, фары автомобиля вытаскивали из черноты куски безрадостной картины поздней осени – совершенно голые деревья, на которых стаями сидели нахохлившие вороны; пустые черно-белые поля, едва припорошенные грязно-серым снегом.

– Товарищ Михайловский, сейчас переезд, а потом и до места рукой подать, – одним ухом я зацепил кусочек от реплики водителя Сталина, отвечавшему на вопрос «бати». – Километров десять осталось… Сын ваш там не замерз?

Я буркнул в ответ что-то отрицательное и снова уткнулся в окно. Мысли о предстоящем просмотре и обсуждении меня никак не оставляли в покое. «Сто процентов, эти черти заранее накрутят Сталина. Короче, смотреть он будет уже хорошо заряженный».

Автомобиль тем временем стал снижать скорость. В переднее стекло было видно большое яркое пятно, которое, словно пузырь, захватывало невысокую будку обходчика с клубящимся над ней дымком, стоявшего его самого и еще неровный круг железнодорожных путей примерно в два десятка метров в диаметре. «Немного осталось ехать… Вон и обходчик тусуется. Трясется, поди, думает, что сам Хозяин едет. А что, “Паккард” приметный, Большой Босс на нем каждый день до дачи мотается».

Когда мы подъехали еще ближе, то мне удалось рассмотреть фигуру обходчика. Он, одетый в форменную тужурку с большим количеством пуговиц и теплую зимнюю шапку, действительно тянулся перед ними. Казалось, еще немного – и он по стойке смирно встанет.

Мы уже почти поравнялись с ним, автомобиль еще больше сбросил скорость. «Этот дядька, похоже, сейчас и честь отдаст… Ха-ха… Точно, руку поднимает. Стоп! Чего это он? Мать вашу…»

Не веря своим глазам, я увидел, как из поднятой руки обходчика, невысокого, чуть скособоченного мужичка, выглядывает какая-то странная толстая трубка, которой у него просто не должно было быть. При этом на лице его вдруг застывает какое-то отчаянное выражение.

– Ой! – повернувшийся ко мне что-то сказать «батя» вдруг рванул с переднего сидения назад, одновременно крича во все горло. – Газу! Газу, мать твою!

Тут же спереди и сзади нас начали колотить пулеметы, превращая в решето и грузовик охраны, и передовую машину сопровождения. Патроны винтовочного калибра с детского расстояния в полсотни метров прошивали на раз тонкий металл машин, поражая сидевших внутри и корежа внутренности двигателя.

– Гони! – шофер уже вжал педаль в пол, и заревевший диким зверем тяжелый «Паккард» едва не прыгнул вперед, как фальшивый обходчик открыл стрельбу. – Димка!

Последнее, что я увидел перед выстрелом этого выкидыша гранатомета и прыжка на меня «бати», было яркой вспышкой сгорающих пороховых газов. Почти сразу по машине нечто ударило с чудовищной силой, бросая ее на несколько метров в сторону и вырывая из нее целый кусок металлической поверхности.

– …ка! Димка! Ты слышишь меня?! – из забытья меня вытащил хриплый голос Михайловского. – Да очнись ты, черт тебя дери! Димка! Очнись, миленький! – и в голосе слышалось столько боли и безысходности, что я попытался собраться. – Ну вот, миленький… Давай, давай.

Я открыл глаза и сразу же уткнулся в его бледное, без единой кровинки, лицо. Тяжело дыша, он пытался мне что-то вложить в руку.

– Соберись, сынок, – я перехватил его руку и почувствовал характерную тяжесть пистолетной рукоятки. – Возьми… Слышишь, со всех сторон обложили нас, твари.

И спереди, и сзади продолжалась активная стрельба. Судя по всему, часть моего сопровождения то ли из грузовика, то ли из первой машины уцелела и сейчас суматошно отстреливается.

– Слушай… внимательно, – слова ему давались с трудом. – Сейчас выходи из машины и ползи в сторону железки. Стреляют с противоположной стороны. Доползешь до первых деревьев и забейся под какой-нибудь корень, – от тяжелой отдышки Михайловский замолчал и смог продолжить лишь через несколько минут. – По лесу не бегай, не ори и, ради бога, не пали во все, что движется… Противник у нас опытный. В два счета тебя спеленают… Спрячься и сиди… Стрельбу должны услышать, и наши здесь скоро должны быть… Иди, иди.

Только сейчас я обратил внимание, что взятый у него пистолет был липкий от крови.

– Куда попали? – не давая ему закончить, я попытался перевернуть его на спину.

– Уходи, сынок, – «батя» из-за пазухи тянул другой пистолет. – Тебе нельзя попасть в руки врага. Уходи! – рука его вцепилась мне в ворот и притянула к нему. – Уходи, слышишь?! Я отвлеку их…

Я осторожно отцепил его пальцы и несколько секунд пристально смотрел на него, стараясь запомнить черты лица. Судя по утихающей стрельбе, наши шансы уцелеть в этой засаде приближались к нулю. Тут же, словно чувствуя, что мы больше не увидимся, Михайловский нащупал мою руку и… после тяжелого вздоха затих.

«Все, приехал…» Я растерянно смотрел то на лежавшего без движения «батю», то на сразу же за ним развороченную боковину автомобиля. Бронебойный заряд вырвал почти полуметровый кусок из середки, а все остальное просто вмял внутрь, отчего эта часть «Паккарда» представляла собой сплошные железные заросли. «Умер… Б…ь!» Со смертью «бати», с которым я за это короткое время сильно сблизился и который по-настоящему заботился обо мне, я совсем растерялся. Паники добавлял и переданный им пистолет в липкой холодной крови. «Походу, и мне амбец!»

Растерянно переведенный взгляд в переднее окно, стекло которого частью вымело, словно метлой, частью рассыпало впереди стеклянным крошевом, выхватывал десятка полтора темных фигурок в камуфляже. Свет качающихся на ветру фонарей переезда был неровным и выхватывал все время то одну группу диверсантов, то через секунду уже другую. Они ходили между двумя машинами сопровождения и добивали лежавших бойцов. То и дело слышались экономные очереди на два-три патрона, от которых я всякий раз резко вздрагивал. Было ясно, что нападавшие зачищают оставшихся в живых и через несколько минут займутся самым лакомым кусочком – товарищем Сталиным, как они думают.

И только это до меня дошло, я едва не подпрыгнул на своем месте. Сердце забухало с такой силой, что меня начало трясти.

«Черт! Черт! Черт! Валить надо! – со стороны «бати» было не выбраться, с моей дверь заклинило; оставался лишь один выход – заднее стекло. – Б…ь, соберись! Страшно-то как!»

Наконец я решился. Выстрелы становились все реже, а голоса диверсантов раздавались все громче. Вдобавок на самом ближнем к переезду фонаре с хлопком разлетевшихся осколков стекла взорвалась лампочка, и сталинский «Паккард» и прилегающая к нему территория погрузились в темноту. Словом, медлить было нельзя.

Я еще раз огляделся. «Пальто придется сбросить. В нем не пролезу. Пистолет “бати” однозначно беру… А это у нас что?» Мой шарящий взгляд упал на плотную котомку, валявшуюся в ногах у «бати». «Ха! Да это же мои подарки для Верховного! Мои крохи! Как же вы вовремя подвернулись! Мои крохотулички! Остались спички… Мои бомбочки ведь нужно чем-то поджечь». К счастью, в одном из карманов Михайловского оказалась зажигалка. Я просто совсем забыл, что он был курящим.

Мой план был не замысловат, а точнее элементарен. Осторожно выбраться из автомобиля и дождаться, когда большая часть группы начнет подходить к «Паккарду». После этого кинуть пару-тройку, сколько удастся, свето-шумовых гранат и под прикрытием поднявшейся неразберихи свалить в сторону леса, где и попытаться спрятаться. Естественно, этот план совершенно никуда не годился, так как в нем были десятки допущений… Если вся диверсионная группа соберется вместе, если мне удастся незаметно выбраться из машины, если мои поделки действительно окажутся реально действующими, если меня не заденет шальной автоматной очередью.

К счастью для меня, все сложилось более чем удачно. Как говорится, новичкам или дуракам везет! В моем случае очень похоже, что речь именно о дураке.

Стащив с себя пальто и скинув шапку, я в одном свитере ужом проскользнул в заднее окно и юркнул за багажник. Отсюда мне оставалось наблюдать за цепью бредущими диверсантами, которые дорогу и лежащие тела подсвечивали себе фонариком. Еще тяжелее было ждать нужного момента, когда они начнут подбираться ко мне ближе. Неправильно выбранная секунда для броска гранат могла стать для меня роковой.

«Вот же, б…ь! Спрятался, называется, от войны…» Одетого лишь в тонкий свитер и брюки, меня начинало ощутимо колотить. Хотя грешить здесь лишь на один холод было неправильно. «Охренеть, ведь не на фронте грохнут. А если бы в кортеже был Верховный? Действительно настоящие отморозки!»

Пальцы с зажатой в них зажигалкой уже закоченели, и мне пришлось их чуть ли не в рот засунуть, чтобы они окончательно не превратились в ледышку.

«Подходят». Мечущиеся по земле светящиеся пятна от фонариков становились все ближе и ближе. «Секунд десять и все…»

В этот момент с хлопком перегорел еще один фонарь – самый дальний, и переезд окончательно погрузился в ноябрьскую темень. Пожалуй, именно это стало тем, что смогло перетянуть чашу весов в мою сторону.

«Пора». Прямо передо мной на расстеленной ткани лежали пять из семи моих бомбочек, напоминавшие толстых поросят с торчащими кверху хвостиками – бенгальскими огнями. Мне оставалось лишь поджигать эти десятисантиметровые хвостики и незамедлительно кидать сами бомбочки. «Не дай бог, херня…»

С щелчком кремния я поднес тонкий огонек к первому хвостику и тут же запустил бомбочку в сторону немецких голосов, которые, судя по всему, уже и не сомневались в своем успехе. Сразу же за первой поджег и отправил в полет вторую бомбочку, а потом и третью.

«Быстрее, б…ь, быстрее!» Не знаю по какой причине, но первый взрыв и сопровождавшая его яркая вспышка раздались лишь тогда, когда я выпустил из рук пятую бомбочку.

«Мать его!» Я каким-то чудом успел закрыть глаза, скорчившись и уткнувшись в землю лицом. Однако даже так я почувствовал, как вспышки одновременно с громкими хлопками заливали все вокруг нестерпимо ярким, почти физически ощущаемым светом.

«…Четыре! Пять!» После хлопка пятой бомбочки я выждал секунд десять и только тогда открыл глаза.

– А-а-а-а! Oh mein Gott! – совсем рядом со мной дурниной орали несколько человек. – Meine Augen! – кто звал товарища, кто-то Бога. – Gunter! Ich sehe nichts!

С другой стороны кто-то просто выл от боли, катаясь по мерзлой земле. Один из диверсантов вдруг начал крутиться вокруг своей оси и поливать все вокруг свинцом!

– Russen gehen! Russen gehen! – визжал он, как резаный поросенок. – Gegner! Gegner!

Открывшееся мне зрелище – полтора десятка кричащих от боли, ослепших, царапающих землю взрослых мужиков – было действительно настоящим чудом или свидетельством божьей благосклонности ко мне. Мои самодельные свето-шумовые гранаты вывели из строя почти всю группу диверсантов. В этой темноте череда неимоверно ярких вспышек от увесистых бомбочек напрочь выжгла сетчатку глаз немцев, превращая их в беспомощных детей.

Сказать, что я обрадовался, это не сказать ничего. Я вытащил «батин» пистолет и, поднявшись на ноги, начал стрелять в едва различимые фигуры.

– Взяли уроды?! Взяли?! – у меня начался сильный эмоциональный откат. – Да?! Комиссарского тела захотели?! А клоп-то вонючий оказался! – я уже начал нести какую-то ахинею, что приходила мне в голову. – Б…ь, патроны кончились!

Пожалуй, лишь факт отсутствия выстрелов из моего пистолета немного меня отрезвил. «Батин» ТТ выпал у меня из рук, и я, развернувшись в противоположную сторону, побежал.

И мне снова повезло. В этой темноте я не сломал себе шею и не вывихнул ногу, когда споткнулся о какой-то корень. К счастью, последний, оказалось, скрывал под собой глубокую яму, ставшую для меня неплохим убежищем. Это была размытая дождем и ручьями яма, скрывавшая меня с головой.

«Палят еще, – едва переведя дух, я высунулся из укрытия. – Да и стоны вроде еще слышны. Кажется, Бога снова вспоминают. Уроды!»

Дальше я опустился на корточки и привалился к земляной поверхности ямы. Свитер почти не спасал от холода мерзлой земли, но мне все равно было хорошо. И, кажется, я даже улыбался, понимая, что мне в очередной раз дали шанс пожить еще и сделать что-то нужное. «Значит, я пока необходим здесь. Походу, кто-то там наверху считает, что я делаю все правильно». Это действительно было непередаваемое чувство…

Мое сидение в яме продолжалась еще около двух часов. И лишь когда я уже давно задубел, а мои зубы начали выбивать громкую чечетку, я услышал отчетливый рычащий звук автомобилей, а потом и русской речи.

– Кавалерия прискакала, – прошептал я посиневшими губами и попытался встать. – Поздновато, правда, – заледеневшее тело никак не хотело мне подчиняться. – Как же холодно, б…ь.

Тело казалось мне чужим. Я уже почти не чувствовал рук и ног.

– Искать, вашу мать! – раздавшийся в эти секунды голос мне показался самым родным на свете. – Всех сгною, если не найдете! Кроманько, где собаки?! У тебя какой был приказ?

И даже этот далекий Кроманько, которого распекали за отсутствующих собак, был для меня родным и близким человеком.

– Здесь я, – сипел я что есть мочи, но из горла так и не раздалось ни звука. – Здесь я.

Поисковые группы топтались и слева, и справа. Включенные фары автомобилей освещали окружающие деревья, причудливыми тенями накрывавшие все вокруг.

– Немае никого, – говоривший был едва ли не в паре метров. – Неужто сховали мальчонку…

– Встали в цепь! Смотреть под каждый куст, под каждый корень! – продолжал надрываться чей-то командный голос. – И не стрелять! Не дай бог какая гнида стрельнет… Кроманько, когда, твою за ногу, будут собаки?!

В этот самый момент кто-то свалился в мою яму и едва меня не раздавил. Чертыхаясь и шипя ругательства, этот кабан наконец включил фонарик и тут…

– Товарищ капитан, нашелся! Товарищ капитан! – едва ли не в ухо заорал боец. – Здесь он! Здесь!

«Дождался, мать вашу». Вслед за этой мыслью я и отрубился, совершенно не запомнив мои дальнейшие приключения. Мимо меня прошла и поездка до московского госпиталя, и осмотр врачей, и уколы, и непонятные обтирания.

Привести в чувство меня смогли лишь к середине второго дня. Очнулся я с ощущением сильного жара и жуткого чеса. Я чувствовал себя без всякого преувеличения на гигантской сковородке, в которой кипящий жир колючками причинял мне ужасные страдания.

– Вы что, мать вашу, сделали со мной? – только и смог выдавить я из себя, увидев перед собой пару обеспокоенных мужских лиц. – Черти, в аду жарите, что ли?

Бородатый врач тут же хохотнул, а второй лишь недовольно пробормотал:

– Потерпите. Это реакция организма на обморожение. Скоро мазь впитается, и вы почувствуете себя лучше. Потерпите.

Мне же было зверски тошно. Чесалось и горело все, что только могло чесаться и гореть. Хотелось вскочить и с диким воплем тереться о стены, стулья.

– Охренели, что ли? – у меня аж глаза из орбит лезли. – Пока ваша мазь на меня подействует, я окочурюсь… Слышишь, доктор, говорят, женщину подложить надо, чтобы согреться, – от непереносимого желания почесаться меня буквально пробил словесный понос. – Чукчи так делают. Бабу, говорю, давай!

От моих слов бородач уже ржал во весь голос. С трудом сдерживался и тот, что постарше. Правда, свою веселость последний успешно маскировал возмущением.

– Нет, вы слышали это? – он повернулся было к своему коллеге, но тот уже икал от смеха. – Какой-то сопляк едва только очнулся, а уже бабу требует!

В этот момент дверь палаты распахнулась и внутрь вошел военный, распространяя перед собой густой аромат пота и крепкого одеколона.

– Кто это тут бабу просит? – раздался очень знакомый мне голос. – Дим, неужели ты?! – к моему удивлению, в проеме я увидел улыбающегося Жукова. – Молодец, настоящий мужик! Только оклемался, а уже бабу ему подавай… А что, товарищ доктор, – он на полном серьезе обратился к пожилому врачу, который тоже с изумлением рассматривал знаменитого генерала. – Может, попробуем. Сестрички на передовой, знаете, как раненых на ноги ставят? Чертовки! Глазками стрельнут, по головке погладят и все… Глядишь, лежачий уже ходит, ходячий уже бегает!

Тут он подмигнул врачу, и тот с облегчением выдохнул, понимая, что генерал так шутит.

– Вы бы нас оставили одних, – голос Жукова изменился словно по волшебству, став сухим и тяжелым. – Поговорить нам нужно.

Оба доктора быстро переглянулись и, не мешкая, исчезли за дверью, оставив нас одних.

– Что, досталось? – участливо произнес генерал, присаживаясь на стул рядом с кроватью. – Вот… случайно узнал о том, что произошло. Адъютант мой сообщил… – Жукова что-то явно тяготило, но сказать об этом напрямую он почему-то не решался. – Смотрю, тебя тут охраняют по-царски, – рассмеялся он. – У госпиталя пушечный броневик, посты с пулеметами на этажах госпиталя. Едва пробился к тебе. Если бы не знакомец один, ушел бы не солоно хлебавши.

Наконец Жуков что-то решил для себя и, чуть наклонившись ко мне, негромко заговорил:

– Ходят слухи, что у Хозяина завелся личный оракул, который подсказывает ему, что делать. Кое-кто из ЦК очень недоволен этим. Говорят, что этот оракул заимел слишком сильное влияние на Сталина… И не думай, что всех обманула эта комедия с отцом и сыном – эмигрантами, которые днюют и ночуют в Кремле. В нашей банке с пауками дураков нет и никогда не было.

Признаюсь, я уже давно забыл и про свою чесотку, и про полыхающий жар, и, как это ни прискорбно, про погибшего «батю». Слова Жукова о бесполезности моей маскировки произвели на меня эффект удара мешком по голове. «Это и следовало ожидать. Рано или поздно люди должны были задаться вопросом, а что это за перец такой рядом с Вождем тусуется? Что это за красавец втирается к нему в доверие? Уж не наследника ли себе готовит? А как же мы? Пролетаем, выходит, как фанера над Парижем… Да уж, я слишком заигрался в очень хитрого и мудрого чела, который направо и налево вещает откровения. Долго так продолжаться не могло… Мне просто адски везет, что еще никто не решился разобраться со мной радикально… А Константиныч-то в меня верит. Не побоялся ведь о таком рассказать. Такие разговоры ведутся только среди своих».

Словом, чтобы повысить свои шансы на выживание в этом, как оказалось, серпентарии, я окончательно решил «вербануть» будущего маршала Победы. За свою безопасность мне было что предложить. Я мог поделиться с ним кое-какой еще не утратившей своей актуальности информацией, тем самым серьезно укрепляя его позиции как среди военной, так и среди партийной элиты. Позднее, глядишь, маршал Победы и станет основным претендентом на главный пост в стране. Главное, чтобы его авторитет к часу Х взлетел до небес, а он сам стал фигурой, которая бы устраивала большую часть военной, партийной и государственной элиты. «Ладно, нечего сиськи мять. Клиент, собственно, уже готов. Осталось всего ничего».

Собираясь же «поражать» его своими знаниями будущего, я прекрасно осознавал, что это самое будущее постепенно меняется, и мои сведения постепенно становятся не актуальными. Однако мне было ясно и другое – ход и характер изменений, которые я провоцирую каждым своим шагом, вряд ли слишком быстры. Это только в известном фильме «И грянул гром», раздавив бабочку в голоцене, через миллионы лет можно ожидать катастрофических изменений. Здесь же и сейчас изменения будут нарастать постепенно и, как я рассчитывал, что-то серьезное можно ожидать лишь к июню-июлю 42-го года. До этого же военные машины стран-противников, запущенные на полную мощь, из-за своей гигантской инерции просто не смогут резко свернуть с накатанной и утвержденной колеи.

– Значит, мне уже дышат в спину, – Жуков утвердительно качнул головой. – Спасибо за предупреждение. Учту… – Жуков вновь кивнул и начал вставать со стула, намереваясь уходить.

– Подожди, Константиныч. Тоже хочу кое-чем с тобой поделиться. Как тогда в поезде, а потом на линии фронта, – фигура генерала дрогнула и снова плюхнулась на место. – Думаю, ты уже догадался, что многое из будущего мне известно.

По непроницаемому лицу генерала в этот момент сложно было что-то прочитать, поэтому я осторожно продолжил.

– В самое ближайшее время планируется контрнаступление советских войск под Москвой. Внешние и внутренние условия для этого самые подходящие. С одной стороны, желание Японии окончательно закрепиться в Индокитае и изгнать оттуда всякое присутствие США позволит передислоцировать под Москву свежие сибирские дивизии, с другой стороны, часть эвакуированных заводов уже сможет наладить выпуск новейших танков Т-34 и КВ. Первые же дни наступления покажут, что все прогнозы нашего генерального штаба об измотанности немецких войск совершенно правильны. За первую неделю боев немцы понесут огромные потери в технике и живой силе. На отдельных участках противник будет отброшен от Москвы на 200–250 километров. Непосредственная угроза столице будет ликвидирована.

А вот сейчас вся эта каменная маска с Жукова слетела. Еще немного, и он бы от рот открыл от удивления, как этому лежавшему в больнице пацану стали известны планы командования, которые только вот-вот были озвучены на узком совещании.

– Правда, на этом хорошие новости из будущего заканчиваются. Результаты контрнаступления приведут Сталина и некоторых лиц из его окружения в самую настоящую эйфорию, убедив их в способности и готовности Красной Армии проводить крупные наступательные операции. Более того, у Верховного будет ясная убежденность в том, что огромные зимние потери немцев позволяют Советскому Союзу завершить войну к исходу 1942 года, – генерал, словно соглашаясь с такой возможностью, чуть качнул головой. – В итоге советские войска практически по всему фронту получат приказ о продолжении наступления, что приведет к огромным потерям уже с нашей стороны. К весне 1942 года потери Красной Армии от авантюрных решений составят больше 300 тысяч бойцов, 120 танков, более 200 орудий. Хуже всего, что полностью иссякнут с таким трудом накопленные ресурсы, что позволит немецкому командованию вновь овладеть стратегической инициативой.

Судя по опущенным плечам и заметной бледности, Жуков в полной мере прочувствовал это ожидающее страну будущее. Теперь оставалось лишь ждать его реакции. Поверит ли он мне в этом и решит ли действовать или нет…

В этот момент дверь палаты распахнулась, и внутри появился молодой носатый капитан, который тут же быстро заговорил:

– Георгий Константинович, внутреннюю охрану предупредили, что скоро будет сам Берия. Нужно срочно уходить… Вас не должны здесь видеть.

Он тяжело поднялся и внимательно посмотрел на меня.

– Дмитрий, я твой должник.

После этого оба они ушли, оставив мня пережевывать все случившееся за последнее время: и неожиданное нападение у переезда, и гибель защитника в лице «бати», и разговор с Жуковым, и этот непонятный приезд Берии. Все усложнялось настолько, что я стал реально опасаться за свою безопасность.

Вскоре в коридоре послышался топот десятка ног. Возле моей палаты все стихло, и внутрь вошел высокий плечистый лейтенант с решительным лицом, молча начавший осматриваться по сторонам. Через несколько секунд, убедившись, что никакой опасности здесь нет, он подал в коридор какой-то знак. Следом вошел сам нарком внутренних дел Лаврентий Павлович Берия. Сейчас, при встрече один на один, я сразу же ощутил тяжелую, плотную сопровождающую этого человека атмосферу. Это давящее чувство заполнило собой практически всю палату, заставляя дышать чуть чаще.

– Товарищ Карабанов, у руководства Советского государства есть к вам несколько вопросов, – негромко, даже чуть вкрадчиво произнес он.

– Готов ответить на все вопросы, – как тяжело далась мне эта фраза, в горле сразу же пересохло. – Мне нечего скрывать.

– Это очень хорошо, что вам нечего скрывать. Настоящему советскому человеку всегда нечего скрывать, – он зачем-то сделал упор на словах «настоящему советскому человеку». – Тогда вам не составит труда пройти со мной в соседнее помещение, где находится детектор лжи.

«Б…ь! Приехали!»