Глава 10. Свое будущее мы строим не в настоящем, а в прошлом

Минюк Л.Ф. Адъютант маршала Победы / мемуарная литература. – Горький, 1989. – 271 с. [отрывок].

«…Это уже позднее имя этого человека прогремит на весь Советский Союз. По его биографии маститые писатели и режиссеры будут писать книги и снимать фильмы, а в подворотнях и на кухнях шепотом будут говорить о еще одном скрываемом ото всех сыне Хозяина. Мне же довелось увидеть его совсем другим – худощавым подростком с тяжелым взрослым взглядом много пережившего человека.

Первая наша встреча состоялась в конце июня 1941 г., когда я, будучи адъютантом Георгия Константиновича, находился в штабе Юго-Западного фронта. Именно здесь, в небольшом белорусском городке, через который проходило направление главного удара немецко-фашистских войск, я и увидел Дмитрия.

В тот день где-то около десяти часов я был послан в Особый отдел фронта с некоторыми документами. После моего возвращения, к своему удивлению, я обнаружил около двери кабинета командующего целую делегацию, состоявшую из начальника комендантского взвода, капитана Григорьева, трех его бойцов с автоматами наготове и какого-то незнакомого мне полкового комиссара. Григорьев как посаженный в клетку дикий зверь непрерывно прохаживался по коридору, то и дело с подозрением поглядывая на комиссара. Бойцы же его стояли так, словно были конвоирами этого командира.

Я пытался было выяснить, что тут все-таки случилось за время моего отсутствия, как из-за неплотно прикрытой двери кабинета Жукова донесся довольно громкий и удивленный возглас, заставивший нас всех вздрогнуть.

– Лекарство?! Блицкриг?! Какое, мать его, лекарство от блицкрига?! – судя по голосу, командующий в этот момент был готов взорваться. – Что это за…

В этот момент полковой комиссар, который, как и все, превратился в одно большое ухо, вдруг покачал головой и рукой осторожно прикрыл дверь. Теперь из кабинета мы слышали лишь какой-то невнятный шум.

Не подавая вида, что мне любопытно, я сел на свое место, за стол, и погрузился в какую-то очередную сводку. Сейчас я уже не помню, что это была за бумага, так как все мои мысли были заняты странным посетителем командующего.

Однако не прошло и десяти минут, как мне все-таки удалось узнать, кто находился в кабинете Жукова. Дверь вдруг резко открылась, заставив отшатнуться и Григорьева и его бойцов, и пропустила… подростка лет пятнадцати-шестнадцати. Под прицелом наших глаз он совершенно невозмутимо прошел мимо нас, держа в руке какую-то темную бутылку. Следом за ним из кабинета вышел и сам Жуков…»

Когда смуглый как цыган татарин, шофер посланной за нами эмки, лихо тормознул возле штаба Юго-Западного фронта – одноэтажного бывшего барского дома, моя речь для Жукова была уже почти готова. «Так… На хрен все это стратегическое дерьмо! Ему сейчас явно не до будущей обороны Ленинграда, прорыва немцев к Сталинграду, боев на Кавказе. До всего этого еще далеко. Для него главное находится здесь, именно в этом городишке, через который через пару дней немецкие танки снова рванут на Москву и Киев».

Я в задумчивости с трудом замечал, как Фомин меня тянул за руку к зданию штаба. Словно на автомате переставлял ноги. «Думаю, я прав, и мои заготовки окажутся в самую точку. Не зря же я за все это время исписал карандашом полтетради». Тут же я непроизвольно похлопал себя по животу, где лежала та самая заветная тетрадка с собранными мною воедино десятками реальных примеров борьбы с танками, поэтически названная «Лекарством от блицкрига».

«Да-да, самое важное сейчас – это не столько удержать на месте, сколько сбить атакующий порыв немецкой орды. Пока еще Красная Армия неспособна на равных бороться с крупными соединениями “гансов”. Не тянем еще, к сожалению… Так что нужно тормозить проклятый блицкриг, а это значит – надо любыми путями лишить немцев мобильности. Пока к нам на помощь не пришел генерал Мороз и полковник Грязь, необходимо выбить как можно больше танков, броневиков, грузовиков, мотоциклов, оставляя у немцев лишь один транспорт – собственные ноги».

– Дима, ты что, заснул, что ли? – очнулся я оттого, что меня тормошили, комиссар несколько раз тряхнул мою тушку на крыльце здания. – Просыпайся. Мы почти пришли… – он присел на корточки и внимательно глянул мне в глаза. – Слушай, генерал Жуков известен очень крутым нравом. Про него иногда говорят такое, что дух захватывает… Соберись, иначе ты отправишься в детский дом, а я, если повезет, лишусь своих лычек за то, что поручился за тебя.

– Все, все, – буркнул я, приходя в себя. – Не надо меня больше трясти. Пошли, Ефим Моисеевич, посмотрим на грозного Жукова.

Последнюю фразу в задумчивости я произнес чуть громче, чем следовало, отчего спускавшийся по крыльцу боец отшатнулся и наградил меня дико удивленным взглядом.

Мы поднялись по лестнице и, пройдя через открытые настежь двери, оказались внутри большого холла, из которого вправо и влево уходили два коридора. Стоявшие тут же у длинного стола двое бойцов с винтовками сразу же деловито проверили документы у комиссара и показали, куда нам двигаться дальше.

Пройти нам пришлось почти через все здание, минуя пару поворотов, возле которых Фомину снова пришлось предъявлять свои документы. Наконец мы оказались в глухом отростке коридора, где прямо перед массивной дверью из темного дуба стоял совершенно пустой стол с телефоном и какими-то бумажными папками.

Из-за плотно неприкрытой двери раздался чей-то жесткий, с матерками кого-то распекающий голос. Видимо, это и был командующий Юго-Западным фронтом, генерал Жуков. Вряд ли кто-нибудь другой в этом здании мог бы по телефону разжаловать целого полковника в лейтенанты.

– Чего тянуть-то? – с этими словами я решительно схватился за ручку двери.

Фомин что-то пытался сказать, но я, ничего не слушая, распахнул дверь и втолкнул его внутрь кабинета. После чего сразу же юркнул следом за ним. Едва мы оказались внутри огромной комнаты с лепниной на потолке и встретились взглядом с тем, кто стоял у окна, как раздался оглушающий рык:

– Минюк, твою мать, я же сказал, что занят! Гони всех в шею!

Он был точно такой, как на старых кинохрониках. Лобастый, с глубоко посаженными глазами. Упершись широко расставленными руками в стол, он стоял и смотрел на нас. «Б…ь, точно бык! Вылитый. И смотрит исподлобья! Такой затопчет и не заметит!»

– Кто такие? – вижу, комиссара неслабо так проняло, тянется, словно на параде, молчит. – Подожди-ка… – Жуков встает с места и со странным выражением лица вглядывается в Фомина. – Ты же полковой комиссар Фомин. В газете недавно материал вышел, – он широкими шагами подошел к нам и крепко пожал руку комиссару. – Вижу, не приврали газетчики. Орел! – тут его взгляд опускается на меня.

Генерал вдруг замирает. До него наконец доходит, кто мы такие.

– Кто мне звонил? – глаза его снова начали наливаться кровью. – Если это какая-то шутка… – не видя никакой нашей реакции, Жуков быстро добрался до стола и поднял трубку телефона. – Егорова мне, живо! Егоров, твою дивизию! Быстро четырех бойцов ко мне!

– Ну?! – телефонная трубка с хрустом впечаталась в аппарат. – Думаете, сейчас есть время в бирюльки играть?! – он уже не отрываясь смотрел на комиссара, видимо, мне он совсем не придавал никакого значения. – Фомин, ты что, совсем не понимаешь, насколько все серьезно? – лицо его скривила гримаса. – Под Дубнами немцы уже перемололи четыре наши мехкорпуса. Юго-Западный фронт уже начинает сыпаться как карточный домик. И какого черта эти загадки? – генерал уже орал на посеревшего комиссара. – Звонки? Что зенки вылупил? Кто тогда был в поезде? Откуда сведения?

«А Константинович действительно крут. Значит, правду про него писали, что он не раздумывая расстрельные приговоры пачками подписывал… Еще и охрану вызвал… Нехорошо-то как началось… Надо его срочно заткнуть и, к счастью, у меня кое-что для него припасено». Мне было совершенно ясно, что ждать больше было нельзя. Если что-то делать, то этот момент был именно тем самым.

– А ну заткнулся!!! – к сожалению, я дал петуха голосом, но мой выход все равно произвел эффект небольшой взорвавшейся бомбы. – Георгий Константинович Жуков родился 19 ноября 1896 года по новому, 1 декабря по старому стилю в деревне Стреловка Малоярославского уезда Калужской губернии в семье крестьянина Константина Артемьевича Жукова. После окончания с похвальным листом трех классов церковно-приходской школы в соседней деревне Величково летом 1908 года «мать устроила Егорку в ученье» к своему брату Михаилу Пилихину – меховщику и владельцу небольшой скорняжной мастерской в Москве.

От моего монотонного, немного ломающегося голоса, которым я начал рассказывать отрывок из его собственной еще ненаписанной биографии, видимо был жутковатый эффект. Иначе почему тогда несгибаемый Фомин, что в крепости пулям особо и не кланялся, сейчас от меня отшатнулся, как от какого-то ужаса. Да и сам Жуков среагировал не лучше! Ха-ха-ха! С лица мгновенно спал! Кобуру начал лапать рукой, да расстегнуть ее никак не удавалось.

– …А его дядя Сергей, что привез в Москву будущего генерала Красной Армии, и говорит: «Вон сидит твой будущий хозяин, Михаил Артемьевич. Иди поздоровайся с ним», – продолжал я рассказывать уже новый эпизод из жизни Жукова, его приезд в Москву на обучение скорняжному ремеслу. – Ты ведь помнишь все это, Георгий?

Боже, что у Жукова было на лице… Если бы не сложившаяся двусмысленная ситуация, я бы точно заржал как сумасшедший… Уже не бледный, а серый генерал с какой-то дикой гримасой смотрел на меня. И это был не просто страх! Нет! Боевой генерал однозначно не боялся меня как человека! Это было что-то иррациональное, чуждое, из разряда детского чудовища из-под кровати, у которого нет ни лица, ни формы.

– А 1914 год помнишь? Пышногрудую Машку, дочку вдовы Малышевой, у которой ты койку снимал, тоже наверняка не забыл? Ну Машку, Марию, Марью Павловну, вот с такенной косой и с черными глазищами, – я еще немного добавил жути в голос.

«Проняло мужика. Определенно проняло. А Машка эта, видно, знатная деваха была, раз он о ней так писал в своих мемуарах… А что, Жуков и сам молодец хоть куда! Ходок сильный… Черт, как бы не переборщить. Это у нас там такими представлениями никого особо не напугаешь. Здесь же все может быть. Возьмет и стрельнет».

Жуков действительно отступил к столу и начал расстегивать плотный ворот кителя, видно, начавший душить его. «Все, хватит. Надо приступать к главному».

– Ефим Моисеевич, Ефим Моисеевич! – комиссар словно меня не слышал. – Черт! Комиссар! – кажется, у Фомина начало появляться осмысленное выражение на лице. – Не стой столбом! Выйди за дверь, мне с товарищем генералом поговорить надо. Правда, надо, Ефим Моисеевич. Вам лучше не слышать нашего разговора.

Кивнув, Фомин бочком-бочком подошел к двери и вышел из комнаты. «Ого, Константинович-то оживает. И бледность, кажется, спадать начала».

– Так это был ты… там, в поезде? – прохрипел вдруг Жуков, отходя от стола. – Точно ты… Голос похож не очень, но нотки твои… А ты ведь оказался прав тогда, – заговорил он уставшим, мне кажется, даже потерянным голосом. – Я ведь сначала думал, что это проверка такая наших органов. Хотел было по приезду доложить в Кремль… – он подошел к шкафу и, вытащив оттуда стеклянную бутылку с чем-то темным, налил в небольшую рюмку. – А потом оказалось, что ты был полностью прав. Эти… – он с какой-то злобой посмотрел на рюмку, – твари там водку пьянствовали! Не просыхали неделями. В штабах бардак. Никто и не думал хоть что-то исправлять после тех командных игр… Все было именно так, как ты и сказал! Все до самого последнего слова! Штаб сам по себе, войска сами по себе. У танкистов нет ни горючего, ни запасных частей. Машины сидят драят, они аж блестят как у кота яйца! Уроды! Дебилы! Сплошное разгильдяйство! Все просрали! Все!

Тут вдруг из-за двери раздался какой-то возглас, а потом с хрустом, чуть не сорвав дверь с петель, внутрь комнаты влетела пара бойцов весьма решительного вида. Не знаю, что они думали, когда врывались сюда, но оружие они явно держали наготове.

– Прибежали… И года не прошло, – хрипло проговорил генерал, махай рукой. – Давай обратно. И без вас тошно.

Пока оба бойца топтались на месте, и другие с тревогой выглядывали из-за проема дверей, я вспоминал, что хотел еще рассказать. «Так… Жуков – это реально фигура. И поучать его знаниями из будущего у меня хотелка еще не выросла. Да по-хорошему, чего я ему сейчас расскажу? О том, когда возьмут Киев? О сотнях тысяч наших бойцов, которые попали в плен под Киевом? О трагедии Ленинграда? Или, может, об обороне Сталинграда? Ха-ха-ха! Нет, тысячу раз нет! Глупо заглядывать так далеко. У Жукова сейчас огромная задница прямо здесь! Все горит! Все буквально пылает! Весь июнь, июль, сентябрь немец будет так переть, что говорить важно именно о сегодняшнем моменте!» Словом, я решился и начал рассказывать о лекарстве от блицкрига…

– Что? Лекарство? Блицкриг? – едва я с чувством собственной правоты начал произносить свою заранее заготовленную речь, как Жуков с возгласом вскочил с места. – Лекарство от блицкрига? Что это еще за…?

«Моментище… Если сейчас не убедить Жукова, то о будущем можно забыть. Этот кадр меня просто сожрет… вместе с моими сапожками, пилоткой и ремнем». Я сделал несколько быстрых шагов и приблизился к нему на расстояние вытянутой руки.

– Вот! – со всей силы я шмякнул о поверхность стола своей драгоценной тетрадкой. – Вот здесь записи о том, как можно придержать немца. Не разбить, не победить, а пока только чуть притормозить немецкие коробочки… Блицкриг – это прежде всего мобильность. Нужно немцев ее лишить.

В начале этой речи с прописными штампами генерал лишь недовольно морщился, словно от зубной боли. Я же приступил к главному.

– Для уничтожения немецких танков в каждой роте должны быть созданы группы истребителей танков, вооруженные гранатами и бутылками с зажигательной смесью, – насколько я помнил, в моем мире об их создании говорил целый приказ Ставки Верховного Главнокомандования. – И я прекрасно знаю, что противотанковые гранаты эффективны лишь в связке, а бутылки с зажигательной смесью опасны лишь при попадании в район двигателя. Но у меня есть кое-что гораздо лучше… – хитро подмигнув недоуменно поднявшему бровь Жукову, я развязал завязки своей котомки, этого предка современного рюкзака, и вытащил наружу стеклянную бутылку с темным содержимым. – Бутылку с этим достаточно поджечь и кинуть в любое место танка или броневика, чтобы машина стала грудой металлолома. Это сверхгорючая, липнущая к любой поверхности жидкость, которую не затушить водой. Еще здесь один ингредиент, от которого железо превращается в натуральное желе!

Закончив это спич, я несколько мгновений ждал реакции Жукова. И он меня не обманул.

– На заднем дворе есть одна лоханка, которая возила еще старого комфронта, – заговорил он, не сводя с меня насмешливого взгляда, видимо, генерал решил меня просто ткнуть носом в мои же неработающие прожекты. – Мотор у нее ни к черту, вот броневик и стоит на месте. А не пойти ли нам и посмотреть на это чудо-оружие? Вот после и поговорим… Отлично, – хищно улыбнулся генерал, показывая мне на дверь. – Пошли, дружок.

Не показывая своего волнения, я вышел первым. «Лишь бы мой самопальный пирогель сработал. А то хрен его знает… Вроде варил его по инструкции. Как там было… Осторожно на водяной бане нагреть соляры или бензина, в котором растворить наструганного в мелкую щепку хозяйственного мыла. В полученную смесь плеснуть чутка моторного масла… Сколько там было точно?! Пять или десять процентов общего объема? Все это часа три-четыре варить. И после всего этого закинуть в варящуюся смесь алюминиевой или магниевой стружки. Магний, конечно, здесь не откопаешь, а вот алюминий можно».

Выходя из здания, я стал его обходить. Раз разговор шел про задний двор, значит, наш недоброневик стоит где-то в том направлении. «А вот и он!» Средний броневик БА-10 действительно с распахнутыми дверьми стоял возле высокой кирпичной стены. Из-под брюха машины торчали две пары ног и слышался тяжелый, почти не прерывающийся мат.

Я уже было хотел окрикнуть обоих механиков, как мимо меня пронесся адъютант Жукова, немолодой лейтенант с наметившимся брюшком, и сразу же принялся колотить по бронированной двери поднятой тут же дубиной.

– Эй, вылезаем отсюда! Быстро! Быстро! – торчащие ноги тут же задрыгались, и вскоре на белый свет появились и их хозяева – перемазанные в чем-то механики. – Забираем свое барахло и отходим подальше.

Бутылку я вручил комиссару, чтобы для чистоты эксперимента ее бросило незаинтересованное лицо.

– Давай не подведи, Ефим Моисеевич, – зашептал я, косясь на недовольного Жукова. – Здесь чиркани и отправляй в полет. Кидай в бок, жидкость все равно стекать не будет! Давай!

Черт! Не хотел, но в голове почему-то сами собой стали звучать слова какой-то молитвы. «Спаси и сохрани… Поздно. Вся надежда на крепость моей памяти и правильность технологии приготовления… А Константинович-то хмурится. Не верит, факт. Уж он-то прекрасно знает, что этот сегодняшний коктейль Молотова не самое эффективное оружие против танка. Чего уж говорить-то. Когда на тебя прет многотонный железный монстр, изрыгающий пулеметный и пушечный огонь, попробуй-ка закинуть ему стеклянную бутылку точно в заднюю часть, в моторное отделение. Ха-ха-ха! Попробуй закинь! Черт, комиссар вроде намылился кидать…».

Коренастый комиссар, чиркнув спичками по промасленной тряпице у горлышка, резко размахнулся и кинул бутылку в переднюю часть бронеавтомобиля. «Сейчас увидим…» Яркий огонек, кувыркаясь в воздухе, ударился о броневое покрытие капота и с хлопком разбился.

– В сторону, в сторону! – заорал один из недалеко стоявших механиков, когда содержимое бутылки вдруг начало фонтанировать огнем и яркими искрами во все стороны. – Рванет!

«Ха-ха-ха! Поняли?! Б…ь, один в один сварка! Так и без глаз остаться можно». Слепящий глаза огонь быстро растекался по капоту, напоминая прожорливую саранчу на хлебном поле. Одновременно в небо столбом поднимался черный удушливый дым. «Вот же черт! Как кожура с апельсина слезает!» Я не верил своим глазам. Броневой лист с ноготь толщиной, словно живой, сворачивался в кулек. «Неужели это все из-за алюминиевых стружек?! Ха-ха-ха! А Константинович-то прифигел! Лицо аж перекосило».

Когда же шипящее искрами горение прекратилось, то изумленным взглядам военных предстал развороченный перед броневика. Жуков первым подошел к дымящимся остаткам и стал недоверчиво осматривать здоровенную дыру в капоте, через которую виднелись словно обглоданные внутренности двигателя.

Наконец генерал очнулся и стал кого-то искать в обступившей машину толпе.

– Майор, так твою так! Что здесь за цирк? – зашипел он на немолодого особиста, вместе со всеми с любопытством рассматривавшего обугленное железо. – Быстро убери всех отсюда! Мать твою так, оружие здесь новейшее испытывается. Давай собери там со всех подписки… Ну что я тебя учить, что ли, должен? И чтобы ни одна муха! Ты меня понял?!

В этот момент он внимательно посмотрел на меня и кивнул в сторону здания, приглашая в свой кабинет. «Ну что же, мы люди не гордые. Проверили наши слова, и ладно». Я потянул за рукав Фомина, чтобы его здесь не загребли в особый отдел как непосредственного свидетеля.

– Что это такое было? – горящие глаза Жукова были лучшим доказательством того, что он уже почти поверил и моим словам, и в меня. – Там ведь броневая сталь. А ее как тряпку! Это же такое… А если с самолетов сбрасывать на наступающие танки?

«Он уже мой! Весь! С потрохами! Осталось его только дожать». И тогда я начал выкладывать и про остальное из моего плана «Лекарство от блицкрига».

– Чтобы остановить немецкого зверя, красноармеец должен забыть обо всем, чему его учили… Хотя мобилизованные сейчас и так ни черта не знают, – генерал при этих словах нахмурился, но потом все же кивнул, признавая их правоту. – Эффективнее всего бороться с танками тогда, когда они еще стоят. Нужны атаки на железнодорожные составы с танками из Германии, ночные нападения на места их дислокации. Нужно как свиней резать танкистов. Всех, кто в танковом комбинезоне, под нож, – Жуков несогласно вскинул голову. – Знаете, Георгий Константинович, сколько занимает времени подготовка танкового экипажа?

Признаться, в свое время меня эти цифры по-настоящему поразили, поэтому они мне особо и запомнились.

– Рядового немецкого танкиста готовят почти 6 месяцев. При этом у большей части немецких танкистов есть общее среднее образование. Плюс сейчас еще у немцев очень много танкистов с опытом боев во Франции, Польше. У нас же участники боев в Финляндии и Монголии почти все либо сгинули, либо находятся в плену, – кресло под Жуковым скрипнуло так подозрительно и жалобно, что я подумал, а не переборщил ли. – Как говорится, лучшая противотанковая оборона – это плененный или убитый танкист противника, – переиначил я известную поговорку.

Ну а дальше, видя, что командующий больше даже и не пытается ничего сказать, я окончательно разошелся. А что, имею право как много знающий…

Потрясая своей тетрадкой-конспектом с особо важными соображениями, я рассказывал о навесных бензобаках на немецких танках, о замаскированных норах – лежках для наших бойцов – истребителей танков.

– И главное… Ни в коем случае нельзя оставлять на поле боя подбитые танки. В обязательном порядке подбитые – наши или немецкие – танки должны быть взорваны, чтобы их нельзя было отремонтировать, – Жуков вновь хотел было что-то возразить, но я не дал ему этой возможности и продолжил. – У немцев крайне серьезно отлажена ремонтно-восстановительная служба. Военные компании во Франции и Польше показали, что до шестидесяти процентов всех подбитых на поле боя машин немцы смогли восстановить. Причем почти половина смогла пойти бой уже к концу второго или третьего дня. Каждый советский солдат должен крепко-накрепко запомнить, что подбитый тобой сегодня танк уже завтра может снова появиться на поле боя… Так что ремонтно-восстановительные подразделения немцев также должны стать первоочередной целью для наших войск. Выбивать ремонтников!

В конце концов, когда мой запал начал спадать, генерал коршуном вцепился в мою тетрадку и, завладев ею, начал ее листать. В тот день мы до самой ночи сидели в кабинете, выпив литра по три чаю каждый и заточив не один бутерброд. И мы уже совсем не замечали того, что у одного из нас были генеральские знаки различия, а у другого их не было вообще. Правда, адъютант, снабжавший нас и чаем, и бутербродами, всякий раз заходил в кабинет с огромными от удивления глазами, видя, как какой-то подросток мог таким тоном разговаривать с САМИМ Жуковым.

На следующее утро меня сонного, с красными глазами, вместе с комиссаром, бабулей и Настей затолкали в специальный борт и в сопровождении четырех истребителей отправили в Москву. Я не знаю, что именно Жуков сказал пилотам и сопровождающим, но везли нас как особо важных лиц.

И даже на аэродроме в Москве, где, казалось бы, врагов-то и не было, меня бережно передавали из рук в руки, словно какую-то драгоценность.

По приезду в Москву, сразу в кабинет к Первому лицу я попасть не смог. Сначала меня, окружив плотной коробочкой из четырех крепких сотрудников внутренней охраны, сопроводили в какое-то помещение с ванной, где я помылся. Если честно, то вновь ощутив такие прелести цивилизации, как горячая вода и теплый сортир, я едва не застрял в роскошной чугунной ванне с львиными ножками и массивным бронзовым краном с вентилями. К сожалению, засидеться мне там не дали. То и дело, хлопая дверью, в ванную заглядывал обеспокоенный, а потом уже и умоляющий капитан и негромко просил ускориться.

Ну что я зверь, что ли? Понимаю, служба. Да мне и самому было до жути интересно встретиться с Самим! Словом, едва ополоснувшись, я вышел из ванной и в комнате буквально застыл, обнаружив вместо своей потрепанной военной формы черный костюм.

– Э… – с мычанием начал какой-то человек в гражданском (портной или парикмахер, видимо), не зная, как ко мне обращаться. – Ваша одежда была в плохом состоянии, – быстро продолжил он, видя с каким скепсисом я разглядываю эту офисную шкуру. – А это костюм из очень хорошего материала. Вы только посмотрите, какая ткань, какое качество…

Скривившись на все эти реплики, я начал одеваться. Черные трусы-шорты, длинные носки, за ними последовали брюки и светлая рубашка. Тут же мне помогли надеть и пиджак, после которого парикмахер быстрыми взмахами расчески привел мою шевелюру в благообразный вид. Сразу было видно – профессионал!

Однако когда я глянул в зеркало, мое мнение резко переменилось. «Вот же падла! Он же из меня Адика сделал!» Действительно, прямо из зеркала на меня смотрел чистенький, одетый с иголочки, весь такой прилизанный подросток с характерно зачесанной челкой. «Не-е-е. Таким к Сталину я не пойду!»

– Во! – и под страдальческие вздохи парикмахера я быстро взлохматил свои волосы и расстегнул вдобавок пару верхних пуговиц на рубашке. – А теперь порядок!

В зеркало я заметил, как парикмахер, видимо, оскорбленный в лучших чувствах моей новой прической, хотел было что-то сказать, но тут же был одернут одним из охранников. Видит бог, от такой скорченной бойцом злобной гримасы я бы, наверное, вообще перестал разговаривать. «Нехреново их тут настропалили в отношении меня! Интересно, что им рассказали? Черт, да что я вообще говорю… Дали приказ, и все! Здесь не принято спрашивать. Ладно, хватит себя разглядывать. Сталин, поди, уже терпение теряет. Ха-ха-ха».

Чего уж тут скрывать, я нервничал. Нет, лучше вот так: Я НЕРВНИЧАЛ! Оттого меня и пробивало на глупые смешки.

– Пойдемте, – наконец я тяжело выдохнул и вышел в предупредительно раскрытую дверь комнаты в коридор.

С каждым новым шагом волнение мое усиливалось все больше и больше. Паркет вдобавок словно специально как-то выразительно скрипел под нашими шагами, будто отсчитывал последние минуты моей жизни. «А что? Виссарионыч ведь рассусоливать не будет. Одно его слово – и поеду на Колыму лес валить… Черт, как же меня торкает!» Еще больше нервировало меня поведение охраны, которая жестко заворачивала любого, кто только пытался сделать шаг в нашу сторону. Какому-то генералу с толстой папкой, пытавшемуся что-то объяснить шедшей впереди паре, вообще закрутили руки и лицом прислонили к стене, ничего не объясняя. «Б…ь, что им там сказали? Что я сын Сталина? Или, может быть, сын Гитлера? Ха-ха-ха… Проклятье, чувствую, это хреновый смех».

Наконец мы оказались в небольшом аскетично обставленном помещении, где за столом сидел лысоватый мужчина в очках. Едва мы вошли в приемную, он вскинул глаза, и я заметил его искреннее удивление, которое он, правда, тут же попытался спрятать.

– Здравствуйте, – поздоровался я, внимательно разглядывая бессменного секретаря товарища Сталина.

– Здравствуй… те, – все же Поскребышеву не удалось скрыть эту небольшую заминку. – Товарищ Сталин вас ждет. Прошу.

«Ну вот!» Сердце мое в груди бухало так, что отдавалось во всем теле. Мне казалось, что его удары слышат и мои сопровождающие. «Сейчас я увижу того, кто все решает… А теперь он решает и мою судьбу». Я толкнул дверь, которая, несмотря на свою кажущуюся монументальность, открылась достаточно легко.

Первое, что я почувствовал, это был запах табака и какого-то одеколона, складывавшиеся в довольно необычный цветочно-табачный аромат.

– Вон как вымахал, – неожиданно раздавшийся из глубины кабинета голос заставил меня вздрогнуть. – Целая орясина. Что же ты тогда исчез-то, Дмитрий? Знал, что враг скоро нападет, и молчал. Не мог сказать или может… не хотел.

Хозяин кабинета и, собственно, ВСЕГО медленно шел в мою сторону. Смотрел он с каким-то странным прищуром, который мне в ту секунду совсем не казался дружелюбным. Скорее наоборот – во взгляде этого человека чувствовалась злость и угроза.

«Сука! Отличное начало! Сам пришел, называется!» Сразу же в голову словно специально стала лезть разная фигня, что долгое время лилась про Сталина из телевизора в мое время. Естественно, это меня совершенно не успокаивало! «Сам же пришел! Сам! Б…ь!» Какое тут, к черту, спокойствие?! Я испугался и неосознанно начал пятиться назад к двери!

– Извини, – я вновь вздрогнул и застыл почти у самой двери, едва это услышал: Сталин извинялся. – Почти сутки не спал… Война, – он сел на стоявший рядом стул и сгорбился. – Проходи, садись.

«Отпустило, кажется…» Я выдохнул воздух и осторожно, шажок за шажком, прошел к столу, возле которого и примостился на высоком стуле.

– Может, чайку с медом? – вдруг Сталин подмигнул. – Есть очень вкусное печенье.

Ошалев от такой перемены и такого Сталина, я машинально кивнул.

– Ну что, а теперь будем знакомиться, – он чуть улыбнулся. – Иосиф Сталин, глава Советского Союза, который борется с немецко-фашистскими захватчиками.

Встав (а как же иначе?), я тоже представился.

– Дмитрий… Дима Карабанов, – я несколько мгновений молчал, но все-же, сделав усилие, сказал следующее. – Я… из будущего.