Глава 12
Смоленский барон
Осень 1243 г. Рим
…лекарь из Швеции. Вот как – лекарь из Швеции! – задумавшись, коммунальный судья мессир Джанкарло Гоцци отложил принесенное еще вчера письмо, точнее сказать – донос, и потянулся холеной рукой к лежавшему на столе колокольчику. Позвонил.
В кабинет – длинный, богато обставленный, но неуютный – тотчас же заглянул дежурный стражник с алебардой в руках:
– Да, господин судья?
– А кликни-ка мне, любезнейший, этих бездельников – Луиджи и Валентино.
– Слушаюсь, господин судья!
Стражник прикрыл за собой дверь, и в коридоре сразу же раздался его громкий голос. А через некоторое время – да почти сразу же – в кабинет вошли двое: невысокого роста крепыш лет сорока – с круглым, ничем не примечательным лицом и обширной лысиной – Валентино, и скуластый молодой парень – Луиджи – со столь же неприметным, как и у его напарника, лицом и вечной хмуростью, исходящей из темных, глубоко посаженных глаз, напоминавших маленьких хитрых паучков, затаившихся в центре паутины в ожидании жертвы.
– Звали, господин судья?
Войдя, напарники вежливо поклонились.
– Звал, звал. Что там у нас по колдуньям? Папский инквизитор, отец Серджио, кстати, уже присылал курьера, спрашивал – нет ли там чего у нас на этих ведьм по нашей линии, а они уже свое-то следствие закончили… Так что, есть ведь? Молчите! Сам знаю, что есть. Не это главное – а ризница в храме Святой Сесилии. Нашли, кто оттуда всю священную посуда украл, и как только руки у святотатца не отсохли? Что молчите? Сказать нечего? Ладно, об этом я с вами, бездельники, после поговорю.
Синьор Гоцци махнул рукой:
– Пока садитесь вон, на скамью, да слушайте повнимательней.
Вновь взяв письмо, он зачитал вслух некоторые отрывки – «отвратительный недоучка-интриган», «сребролюбец», «сколотил банду», «называют себя шведами, но на самом деле – они немцы из Швабии»…
В этом месте судья поднял глаза и внимательно посмотрел на своих людей:
– Понимаете, к чему тут клонят?
– Еще бы, мой господин, – отразив лысиной упавший через оконце игривый солнечный луч, со всей серьезностью кивнул лысый Валентино. – Дескать, а не связан ли некто – на кого написан донос – с кем-нибудь из видных гибеллинов? Может быть даже – с самим антихристом Фридрихом?! – Именно так в письме и утверждается, – мессир Гоцци язвительно прищурился и перевел взгляд на второго агента, Луиджи. – Ну, а ты что скажешь?
– Можно узнать, кто автор доноса? – хмуро поинтересовался парень. Голос его оказался низким, хрипатым, такой более присущ старику, нежели человеку молодому.
Судья скривил губы – не поймешь, то ли в презрительной гримасе, то ли в некой скучающей ухмылке, коей власть имущие люди так любят награждать простолюдинов:
– Автор – добропорядочный горожанин, Сальваторе Тенезильо, врач.
– Ага! – азартно хлопнув в ладоши, не удержался Валентино. – Даю голову на отсеченье, тот, на кого доносят – тоже врач!
– Догадливые вы мои… – синьор Гоцци покачал головой все с той же кривоватой усмешкой на тонких губах. – Понимаю твою мысль, Валентино. Может – и так, может – и счеты сводят. Однако этот шведский – или швабский! – лекарь и его слуги – «банда», как пишет Тенезильо – все всяких сомнений, люди весьма подозрительные. Думаю, их стоит проверить. Как и самого доносчика, разумеется. Все поняли?
– Да, господин судья.
– Тогда – да поможет вам Святая Дева. К вечеру жду информации.
Разом поклонившись, агенты удалились со всей поспешностью, долженствующей отобразить их усердие в порученном деле.
Не прошло и пары часов после того, как Валентино с Луиджи покинули служебные апартаменты судьи, как юный толмач Марко Грач, поправив на голове едва не сдутый внезапным порывом ветра берет, миновал мостик Честио и направился в церкви Санта-Мария ин Трастевере. Молодой человек надеялся успеть к обедне и прибавил шагу, едва не столкнувшись с синьором Амедео Франдолини, владельцем скобяной лавки и не такого уж и старого дома. Мысли юноши были заняты совершенно другим, честно сказать, Марко и по сторонам-то не очень смотрел, все представлялась ему та девушка – Аньез. Была ли она тогда на Кампо дей Фьори? Про нее ли говорили торговцы, тот же мясник… впрочем, нет, тот как раз ничего и не рассказал.
– Простите, синьор, – не глядя, пробормотал юноша и, сняв берет и перекрестясь, вошел в храм, встретивший его приятной прохладою и загадочно-золотистым мерцанием внутреннего убранства.
Месса как раз только что началась, священник, отец Бенедикт, в надетой поверх сутаны длинной белой тунике-альбе, звучным красивым голосом читал молитвы.
Марко набожно перекрестился, устремив глаза к небу, точнее сказать – к расписанному фресками куполу – и вслед за святым отцом шептал слова молитвы, то и дело теребя рукою висевший на тонкой цепочке медальон с волосом Святой Девы, не раз уже спасавший юношу от многих бед.
Все люди в церкви, казалось, молились столь же искренне… хотя некоторые, остановившиеся у самого входа, как-то не особенно почтительно воспринимали снисходившую на них благодать, позволяя себе перешептываться, обсуждать какие-то свои мирские дела и даже потихоньку смеяться, будто бы этим нельзя было заняться в какое-нибудь другое время и в каком-нибудь другом месте. Синьор Франдолини, кстати, тоже стоял почти у самых дверей, правда, молча. Тоже молился… и словно бы искал кого-то глазами – кого? И почему-то был один, без семьи, может быть, вообще не собирался заходить в эту церковь, но вот зачем-то зашел?
После службы Марко подошел к отцу Бенедикту, и тот принял его в притворе со всем радушием, еще бы – ведь священник-то тоже учился в Болонье, в том же университете, что и молодой человек.
– Рад, рад видеть тебя, мой юный друг! Что, все еще надеетесь приложиться к туфле понтифика?
– Вы ж, святой отец, обещали сему поспособствовать, – с мягкой улыбкою напомнил Марко.
Священник тоже улыбнулся в ответ:
– Обещал – поспособствую, только и ты молись, сын мой! Знаешь, сколько там желающих будет?
– Догадываюсь, досточтимый падре.
– Ах, Марко, я ведь, грешным делом вспоминаю иногда Болонью, студенчество, наш теологический факультет… Пойдем, выпьем доброго вина. Ну, ну, не стесняйся.
– Благодарю, отец Бенедикт и… не смею отказаться.
– Ну, кто же откажется от такого вина?
– Хорошо бы – мне повезло с папой…
– В храм Святого Петра я тебя проведу, поставлю на удобное место. Уж всяко, на евхаристии, попробовав «кровь и тело Христово», к длани понтифика ты, друг мой, приложишься. Только вперед, умоляю, не лезь! Знаешь, какие там будут важные люди? Не каждого еще и пропустят в храм, потому что всех желающих ни один храм не вместит, даже такой, как Сан-Пьетро, который, между нами говоря, не такой уж и просторный.
– Я так и предполагал, что будет много народа, святой отец.
– Ха! Он предполагал!
Отец Бенедикт улыбнулся совсем по-мальчишески, широко, задорно и радостно, от чего помолодел лет на десять, а, когда сбросил альбу, так и вообще стал выглядеть немногим постарше Марко, чему юноша весьма удивился – никак раньше не думал, что священник такой молодой.
– Ты что застыл-то, мой юный друг? Идем.
– У меня еще просьба есть, падре.
– Так говори.
– На литургию в Сан-Пьетро я бы хотел прийти не один – с другом, который как раз будет в Риме.
– С другом? Ты про него ничего не говорил. Он что, тоже студент?
– Студент. Только не из Болоньи, из Реджо.
– Из Реджо? Знавал я и оттуда ребят. Что ж, приходите вдвоем, вместе с другом. Уж как-нибудь вас проведу. Успеет твой друг приехать-то, ведь всего два дня осталось?
– Не беспокойтесь, отец Бенедикт, ради такого события друг мой умрет – но будет.
Жирная навозная муха, черная, с блестяще-зеленоватым отливом, маячила под балками крыши, жужжала, как вертолет, выходящий на боевой вылет. Прибить бы ее – да чем? Башмак снимать неохота… как и руки пачкать. Может, кувшин швырнуть? Не, разобьется, да и вряд ли попадешь, муха – тварь верткая, для нее время не так, как у людей, тянется, а гораздо-гораздо медленней.
Нет, вот ведь, зараза, жужжит! Весь сон прогнала, хотя, казалось, после обеда самое для сна и время. Может, в сумке что есть… или в поясе… Потянувшись на длинном приземистом сундуке – из которого, собственно, и было устроено ложе, – Ремезов пошарил рукою под головой, вытащил пояс, потрогал… Пайцзой, что ли, швырнуть? Ага… на всякую дрянь чистое золото тратить! Хорошо хоть парни пайцзу спасли, тогда еще, во время ареста. Еще лучше, что Павел ее тогда дома оставил, а то бы… Вот и сейчас бы пайцзу где-нибудь тут припрятать, а не с собой таскать, опасно – мало ли что?
Еще раз потянувшись, Ремезов уселся на сундуке и положил пояс рядом. Так-то оно так… однако через два дня – литургия, месса в Ватикане, в соборе Святого Петра (не в том, конечно, всем известном соборе, который еще нескоро появится, но все же). Мессу служит сам папа Иннокентий, с которым – кров из носу – нужно поиметь беседу. Один священник пообещал толмачу Марко устроить встречу… но встреча может быть разной: хотя бы на той же литургии – просто причаститься из папских рук. Не это ли и имел в виду тот священник? Да и сам Марко. Эх, надо было парню-то задачу поконкретней поставить. Впрочем, а что толку-то? Ладно, хорошо будет на первый раз и просто на мессу попасть, убедиться, что папа здесь, в Риме, а дальше действовать, пусть даже – нахрапом, главное пробиться, показать пайцзу да княжеское кольцо, предъявить, так сказать, все свои полномочия.
Так вот прямо на мессе пайцзу и показать! На причастии, целуя папскую руку. Интересно только, поймет ли понтифик, что за вещицу ему показывают? Без объяснений может и не понять. И про это тоже подумать надо.
Внизу, в таверне, послышались чьи-то громкие голоса и раскатистый хохот. Для обычных здешних завсегдатаев было еще рановато, чужие сюда и не особо захаживали… значит, явились свои. Что-то быстро.
На всякий случай вытащив меч (тот самый, трофейный, вовсе не рыцарский), Павел прислушался: ага, кто-то поднимался по лестнице вверх… вот остановились перед дверью, постучались…
– Господине…
Тьфу ты, и в самом деле – свои.
– Ну, заходи, заходи, Осип, – Ремезов поспешно засунул клинок в ножны и придал лицу чрезвычайно озабоченное выражение, глубокомысленно уставившись в небольшое оконце с таким видом, с каким директора бюджетных учреждений при появлении подчиненных обычно пялятся в экран компьютера – подчиненным-то не видно, что там пасьянс.
Осип Красный Кушак сегодня был назначен старшим по рейду в группе, в которую, кроме самого Осипа, еще входили Убой и Вол. Лохматого хитрована Кондратия Павел отправил к дому лекаря Тенезильо, так, на всякий случай, понаблюдать, почему-то не было у заболотского боярина сему лекаришке никакой веры. Марко же отправился, как всегда, в церковь Санта-Мария ин Трастевере, к дружку своему – священнику, кое-что уточнить.
– Садись, Осип, на сундук – больше, сам видишь, некуда – да рассказывай. Чего так рано пришли? Случилось что?
– Не, господине, что ты! – молодой человек радостно потеребил бородку. – Наоборот, слава Господу, удалось всё.
Ремезов скептически хмыкнул и покачал головой:
– Интересно, интересно, что это вам удалось?
– А все, что ты приказал, господине. Подходы мы к этому Ватикану нашли. Там клоака есть – яма поганая – как раз ко дворцу папскому. Правда, решетка кованая, так Вол с Убоем ее уже того, подвинули.
– Хм, клоака… – задумчиво шмыгнул носом Павел. – И как же я потом с таким запахом – к святому отцу? Он и разговаривать-то со мной не будет, сразу кликнет стражу… хотя…
– Так она ж заброшенная давно!
– С этого бы и начинал! Ладно, давай-ка излагай все еще раз, да поподробнее – что за клоака, где, какие подходы к ней?
Солнце еще не успело коснуться своим краем высоких пиний, росших на дальнем склоне холма, как в кабинет коммунального судьи Гоцци уже явились напарники, весельчак Валентино и вечно хмурый Луиджи. Явились, естественно, не просто так, а с подробным докладом; обоих агентов судья со всем вниманием выслушал.
Первым – по старшинству – отрапортовал Валентино:
– Сальваторе Тенезильо, господин судья, врач так себе, больше берет, нежели лечит, а иногда промышляет и самым откровенным шарлатанством. Доктор Эннио Каросо – на него и донос – его прямой и успешный соперник, о котором больные отзываются куда лучше, нежели о Тенезильо.
– То есть веры этому лекаришке, как я понимаю, никакой нет? – подняв бесцветные, словно у рыбы, глаза, уточнил мессир Гоцци.
– Почему же нет, мой достопочтенный синьор? – агент Валентино удивленно приподнял брови. – По этому делу верить-то ему, пожалуй, можно. Только проверять – каждое слово, и со всем тщанием.
– Этим вы у меня сейчас и заняты, – пригладив реденькие, растущие вкруг залысины, волосы, хмыкнул судья. – Давай теперь ты, Луиджи.
– Шведского – или швабского – лекаря Эннио Каросо я видал лишь мельком, когда то спускался в таверну, что за крепостной стеной.
– Мельком? – синьор Гоцци недовольно сдвинул брови. – Ну-ну, продолжай.
– Зато узнал – почти всё, – ничуть не смущаясь, продолжил Луиджи. – Правда, пока мало.
Судья озадаченно почесал затылок:
– Что-то я не пойму, так всё или мало? Да, и что за таверна?
– Скорей – постоялый двор. Держит его некий старик Веладжо, в прошлом – разбойник, да и в настоящем – тоже с этим делом связан.
– Ты хочешь сказать – и такие люди нам сведения не поставляют? – грозно нахмурился начальник.
Агент снова ухмыльнулся:
– Ну, почему же не поставляют? Как раз очень даже. Просто этот самый Веладжо и сам про своих новых постояльцев не знает почти ничего. Говорят они промеж собой по-своему, по-шведски, а может, по-швабски, один черт, старик никаких языков, кроме своего родного, не знает.
– Ну-ну, – судья пошевелил пальцами. – Давай уж, говори, что он там знает?
– Всего, не считая самого Эннио Каросо, их там еще пятеро, средь них по нашему говорит только молодой слуга – Марко, который как-то хвастал, что учился медицинскому делу в Болонье.
– В Болонье медицине хорошо учат, – задумчиво пробормотал синьор Гоцци. – Помнится, моя золовка недавно сломала… Впрочем, бог с ней, с золовкой… Ммм… Марко, Марко… Марко из Болоньи… Прямо так и вертится в голове, будто я слышал когда-то уже это имя, и не так уж давно! Ладно, потом вспомню. Что еще вызнал? Приметы хотя бы установил? И чем они там все занимаются, кроме того, что ходят по больным, отбивая клиентов у шарлатана Тенезильо?
– Устанавливаем, – пожал плечами Луиджи. – Старик Веладжо озадачен – теперь только ждать.
– Ждать, ждать, – судья раздраженно махнул рукой. – Вам бы всем лишь бы ждать, а не работать. Всё! Пошли вон и смотрите у меня! Да! Луиджи, что там с приметами?
– Вот список, господин судья.
– Хорошо, оставь. Ну, что встали, бездельники? Идите, работайте. Носом землю ройте!.. Хотя, очень может быть, и стараетесь вы, парни, зря…
Эти слова мессир Джанкарло Гоцци произнес уже без напускного гнева, обычным своим голосом, тихим и столь же бесцветным, как и глаза господина судьи. Выпроводив подчиненных, он встал из-за стола, походил, разминая кости и размышляя – а не пора ли уже и домой? Служба службой, а и родное семейство ведь тоже негоже забывать.
Однако – Марко. Марко… Где-то ведь это имя фигурировало! Ну, точно же. Вот только – где? Сегодня, пожалуй что, и не вспомнить – суматошный какой-то выдался день: допросы, пытки, агенты опять же… парни, конечно, неплохие, но ленивые – ужас! Все время приходится подгонять.
В дверь осторожно постучали.
– Да что еще там еще? – раздраженно обернулся судья.
– К вам посетитель, достопочтенный синьор, – почтительно доложил стражник.
– К черту посетителей! Если так нужно, пусть завтра придет, а на сегодня я никого не вызывал… Впрочем… – судья замялся. – Ты, небось, не догадался спросить, может, он из канцелярии Святейшего престола прислан по каким-то делам?
– Не догадался, – смущенно признался страж.
Синьор Гоцци глуховато рассмеялся и махнул рукой:
– Да куда уж вам, воинским людям, привыкли всегда нахрапом, а голова – для шлема только. Ладно, давай этого посетителя сюда… Может, и в самом деле, от Святого престола пришли… по тем трем колдуньям – кроме всего прочего, воровали они или нет… или по краже в ризнице церкви Святой Сесилии? Лучше бы по колдуньям, с кражей-то в ризнице полный провал…
– Доброго вам здравия, уважаемый господин судья! Я – тот самый Франдолини, Амедео Франдолини, господин судья, помните, я вам слугу своего посылал, а потом ваши люди в мой дом приходили? Вы мне велели еще доложить со всей срочностью, ежели вдруг объявится кто-то из бежавших жильцов, вот я и решил – самолично, так сказать, со всем надлежащим почтением.
– А-а-а… – наконец, вспомнил судья. – Помню, помню, как же – узник у них из замка исчез, а мы виноваты. Ну, так что, любезнейший, твои жильцы? Объявились?
– Нет, господин судья.
– Так чего ж ты, любезный синьор, на ночь глядя приперся?
– Как раз сегодня я случайно увидал одного. У нас, в Трастевере, на литургии в церкви Святой Марии. Он, тот парень, господин судья, самый молодой из всех, зовут Марко…
– Как-как ты сказал? Марко?!!
После встречи с отцом Бенедиктом ноги сами понесли Марко на площадь Кампо дей Фьори, ибо образ Аньез не давал покоя смятенной пылающим чувством душе. Аньез, милая Аньез! Она ли это была? Она! Юноша чувствовал это, более того, знал так же точно, как знает свой дневной путь солнце, а ночной – луна. Ах, если бы удалось отыскать девушку, встретиться, поговорить… Именно об этом мечтал юный толмач, подходя к торговым рядам.
– Девушка? Не ты ли спрашивал о ней совсем недавно? Красавица с каштановыми локонами? О, да тут много таких! В нашем городе – все красавицы.
– Черные ресницы? Ямочки на щеках? Белые нежные руки? О, милый мой – да сколько тут за день проходит таких дев, разве каждую упомнишь! К мясникам захаживала? Так у них, милый мой, и спроси.
Вообще-то, молодой человек именно так и собирался сделать, да вот только по пути почему б не расспросить и других продавцов – цветочников, зеленщиков, булочников? А торговцы мясом – вот они. И люди вокруг толпятся, торгуются:
– Мне бы вырезку, хорошую вырезку… Я сказала – хорошую, а не такую, что ты мне сейчас показал!
– Эй, любезнейший, – выбрав момент, обратился Марко. – Не видел ли ты тут недавно одну девушку…
– Почему одну? – под громкий смех покупателей мясник округлил глаза. – Я тут их много видел! Да и сейчас – вон их сколько – выбирай любую!
Юноша поник головою, да уж, следовало признать, тактику поиска он выбрал плохую – ну, кто ж тут мог сказать что-то толковое? И в самом деле – сколько здесь, на рынке, молодых и красивых дев – и торговок, и служанок, и даже самого что ни на есть господского, вида. Действительно – где уж тут упомнить какую-то одну. Были бы хотя бы приметы, скажем, родинка на щеке или что-нибудь подобное, а то и сказать нечего. Красивая, как солнце – вот уж всем приметам примета.
Хотя тот самый мясник, с которым тогда разговаривал Марко… Кстати, а его что-то и не видать!
– А где у вас тут был один худосочный, бычьими хвостами еще торговал.
– Бычьи хвосты, парень, можешь взять и у меня, не пожалеешь – хорошие. А ежели ты спрашиваешь про Феруджо из Павии – он как раз худосочный, – то тот только через неделю объявится. Уехал к себе, навестить родичей.
– Ах, вот как? Уехал. Благодарю.
Откланявшись, молодой человек побрел себе дальше с самым грустным видом. Спешить было теперь некуда, разве что зайти на ту улочку, меж Пантеоном (храмом Святой Марии ад Мартирес) и бывшим стадионом Домициана. Кстати, там, по пути, можно заглянуть в храм Святой Аньез ин Агоне, поговорить со священником, вдруг да тот что-то знает, вдруг да Аньез заходила в церковь своей святой покровительницы?
Может, и заходила. Только священник ее не помнил – тоже ведь много было дев, и молодых, и красивых. Осталась одна улочка, та самая, где Марко едва не расстался с жизнью… ну, если и не с жизнью, так с кошелем – точно. Хорошо, Убой проходил мимо, помог. Вовремя его принесло, надо ж такому случиться. Убой… Честно сказать, из всех воинов дружины этот кряжистый, чем-то похожий на старый, поросший мхом пень, человек, угрюмый и своенравный, явно таящий какую-то недюжинную опасность, вызывал у Марко наименьшие симпатии, и юноша не смог бы точно сказать – почему. Вроде бы ничего такого плохого ни лично толмачу, ни кому другому Убой не сделал, наоборот даже – Марко из беды выручил и можно сказать – спас. Однако вот… как-то не глянулся детинушка парню, и дело тут не во внешности, конечно же нет, а, скорее – в душе. Вот почему-то чувствовал юный толмач, что с душой Убоя что-то неладно, а почему так – объяснить бы не сумел. Что-то такое, на уровне переглядок, ухмылок, редких, не к месту сказанных слов. Да вот взять и недавний случай, на этой вот самой улочке – и какого черта Убоя сюда занесло? Случайно? Это он так говорит. А вдруг вовсе и нет тут никакой случайности, и тогда выходит… и тогда выходит, что Убой за Марко следил! Зачем? По своей воле? А вот это вряд ли, какой смысл? Уж кому-кому, а Убою Марко нигде дорожку не перешел. Значит, его послал тот, кто может отдавать приказы – боярин Павел! Не доверяет, да. Тогда опять же вопрос – почему? Почему, почему, почему? Что такого сделал Марко, где и когда как-то неправильно себя повел? Непонятно.
Пошатавшись по тенистой – той самой – улочке, юноша даже постучал в оба дома, куда, как он прикинул, могла бы войти Аньез. В одном из домов отворивший двери слуга заверил, что никакой девы тут отродясь не было, в другом же доме дева имелась, и не одна – хозяйские дочки на выданье, Марко даже глянул на них краем глаза – увы… Выходит, ошибся, обознался – приходилось это признать. И через неделю еще раз справиться у того самого нелюбезного мясника, который сегодня отсутствовал. Может… Через неделю. Если будет у Марко эта неделя, ведь встреча с папой уже через два дня, а потом… А потом боярина Павла в Риме ничто не держит… Боярина-то не держит, а его, Марко?
Солнце уже почти совсем скрылось где-то за не видным отсюда Тирренским морем, лишь последние лучи его все еще окрашивали золотом крыши домов, шпили церквей и колоколен, простирались длинными темными тенями городских башен. Собиравшиеся было после обеда тучи рассеялись, дождя так и не случилось, вечер стоял тихий, спокойный, полный запахом магнолий и роз.
На постоялом дворе Веладжо слышался гомон, шутки и смех – располагались на ночлег возвращавшиеся с рынка крестьяне да небольшой купеческий караван – три ослика да два запряженных мулами воза. Должны были уже возвратиться и остальные посланцы Ремезова – Кондратий Жердь и Марко.
Спустившись в таверну, Павел рассеянно кивнул хозяину и вышел во двор, усевшись на скамеечку под развесистым вязом. Вспомнилась вдруг Полина, их прогулки по вечернему Риму… тому, туристскому Риму, который этот вот город пока что напоминал мало, ну, разве что античными развалинами и лавочками на Трастевере.
Аромат магнолий и роз перебивался сильным запахом навоза и сена – погонщики мулов и ослов готовили своих питомцев к ночи: чистили, кормили, что-то приговаривали, скотина, она ж, как человек, ласковое слово любит.
Распахнутые настежь ворота постоялого двора, как давно уже подметил Ремезов, закрывались лишь поздно ночью, либо не закрывались вообще – похоже, старик Веладжо имел в здешнем районе особый авторитет. Наверное, бывший разбойник, вовсе не порвавший связи с бывшими дружками, активный скупщик краденого и наркодилер.
Тьфу ты! Павел неожиданно расхохотался – во, додумался! Какой, к черту, наркодилер в тринадцатом веке? Скорей уж – контрабандист… или для контрабанд тоже еще рановато? Тогда уж скупщик краденого – стопудово, к бабке не ходи! Кстати, такой человек просто не может не быть на крючке у здешних правоохранительных, точнее – правоприменительных – органов, следовало быть осторожнее с этим ушлым трактирщиком. Впрочем, а что он мог о своих постояльцах узнать? Ну, подслушал кое-что… и ни черта не понял, общались-то люди Павла по-русски.
Кто-то вошел в ворота – пролегла через двор длинная нескладная тень. Ремезов присмотрелся и, чуть приподнявшись, тихонько позвал:
– Кондратий!
– Ох, господине.
Оглянувшись, лохматый парень быстро подошел к боярину и хотел было поклониться, да Павел, кивнув на скамейку, махнул рукой:
– Садись.
– За лекарем Тенезильо следили, – наученный уже Ремезовым, Кондратий, не тратя времени даром, сразу же перешел к делу. – Крепенький, невысокий, чернявый, лет этак за тридцать. Да, лысина еще у него и улыбка такая… в общем, бабам – самое то.
– Понятно, – Павел оглянулся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, махнул рукой. – Продолжай. С чего ты взял, что за Тенезильо следили?
– Сейчас обскажу, боярин, – парень приосанился, видать, нравилось ему чувствовать себя всезнающим и умным… хотя бы – чуть-чуть, изредка…
– Этот черт сначала болтался около дома лекаря, заговаривая со всяким, кто выходил из ворот, потом завернул в корчму – я там как раз и сидел – расспрашивал хозяина и прислугу о…
– Стоп! – прикрыл глаза Ремезов. – А ты-то как понял, про кого он расспрашивает? Языка-то ведь не знаешь.
– Да по-латыни, господине, кое-что уже понимаю, а речь здешняя на нее похожа. Да и слова все – «Тенезильо», «лекарь» – это уж понятно, о ком.
Боярин покачал головой:
– Угу, угу… И что же, этот твой соглядатай так вот бесстыдно расспрашивал, никого не стесняясь?
– Именно что так! – с готовностью подтвердил Жердь. – Больше того, похоже, будто хозяин той корчмы его побаивался, и это не говоря уже про слуг. А потом, как чернявый тот ушел, слуги ему вслед смеялись, опасливо так…
– Ага, – быстро сообразил Ремезов. – Думаю, у господина врача неприятности с местной полицией…
– Что, господине?
– Говорю, нам это на руку.
– А-а-а…
Выслушав Кондратия, Павел здесь же, на скамеечке, дождался-таки и Марко, выслушав его доклад о будущей литургии в соборе Святого Петра.
– Так твой отец Бенедикт точно обещал, что нас проведет? – уточнил Ремезов.
Толмач закивал:
– Обещал, обещал. Меня и моего друга – тебя, синьор Паоло.
– Ну, дай-то Боже. Ты, парень, небось, устал за день?
Юноша пожал плечами:
– Да так…
– Ну, пойдем в корчму, что же, – подмигнув толмачу, поднялся со скамьи Павел. – Там сегодня весело – гости. Посидим, вина выпьем… Да, а ты настороже будь! Ежели хозяин, Веладжо-старик или кто из его слуг к тебе подсядет да зачнет вином поить, выпытывать – все примечай дословно!
– Что выпытывать, синьор Паоло? – изумленно переспросил Марко.
Ремезов задумчиво почесал затылок:
– Сам пока не знаю. Но что-то ведь должен… Хотя бы – о нас. Ну, ты знаешь, что говорить, то же, что и раньше: мол, лекари и все такое.
Именно так, как предполагал Ремезов, и случилось – хозяин лично обихаживал толмача. Подливал вина, потом присел самолично рядом и все болтал, болтал, болтал, до тех пор, пока его не сменил ушлый слуга.
Да что там Марко! Павел и сам остро ощутил возросшее внимание и к собственной персоне – старик Веладжо подсел и к нему, хоть заболотский боярин и не афишировал свое владение местной речью, однако же провести хитрого трактирщика не удалось, пришлось поддержать навязанную беседу… так, скупо.
– Ах, синьор Каросо, хороший ты человек! – хозяин постоялого двора аж прищурился от притворного умиления, всю фальшь которого столь остро ощущал сейчас Ремезов. – Такой молодой, и уже такой знаменитый врач. Неужто у вас все врачи такие? Повезло же шведам! Эй, эй, куда ж вы все собрались? Спать? Да вы что! Вы же не знаете… вы же не видели еще самого интересного в моей корчме… нынче у нас будут песни! А-ну-ка…
Повернувшись, старик хлопнул в ладоши, подзывая к себе служанок – дебелую, лет тридцати, женщину с простоватым лицом – Мелению – и юную довольно миленькую девчонку, хохотушку Розу.
– А ну-ка, спойте нашим гостям песни, девушки! – громко возопил трактирщик, чем неожиданно смутил своих служанок, ибо петь сегодня они, судя по всему, вовсе не собирались.
Но вот пришлось, старик Веладжо оказался настойчивым… и, как показалось Павлу, почему-то нарочно затягивал вечер, не давая гостям разойтись. Впрочем, это затягивание почему-то не относились к новым постояльцам – крестьянам и купцам, многие из которых уже давно похрапывали в общей опочивальне или прямо во дворе, под возами.
– Эй, Меления, эй, Роза! Не дайте-ка нам заснуть, милые! Пойте, пляшите! И вы все, любезнейшие синьоры, идите-ка в пляс!
На взгляд Ремезова, пели служанки так себе, могли бы и лучше. Если у Мелении еще имелся хоть какой-то голос, то о Розе и говорить было нечего, девушка явно не умела петь… зато как плясала, задорно подбрасывая юбку!
Так задорно, что Павел едва расслышал быстро приближающийся ко двору стук копыт и лошадиное ржание.
Дверь открылась…
О, как просиял трактирщик! Похоже, именно этого гостя сейчас и ждали. Правда, новый постоялец оказался не особенно представительным – обычный паломник в подпоясанной простой веревкой накидке и простом суконном плаще… Однако это же он только что на коне! Иначе б откуда взялся? Конь… и бедная одежонка – это примерно как дешевый китайский прикид и самый навороченный «Лексус». К тому же масла в огонь подлил и старик Веладжо – а Павел пристально за ним наблюдал.
Хозяин постоялого двора отнесся к посетителю просто как к ничем не примечательному незнакомцу, проявил лишь обычную любезность, не более…. И даже успел согнать радостную улыбку… однако выражение глаз спрятать не сумел! А глаза-то горели азартом.
Ремезов, не показывая виду, насторожился – похоже, на постоялом дворе замышлялось что-то нехорошее, и замышлялось – против него и его людей. Или – ему просто это все показалось: и навязчивая любезность трактирщика, и внимание слуг, и этот запоздалый гость… оказавшийся немцем!
Да нет… не немцем, просто заговорил по-немецки, мол, торговец и частенько бывает… где-то в германских землях бывает и…
Никто из людей Ремезова беседу не поддержал – просто не поняли, хотя многие – и Павел был в этом уверен – немецкую речь понимали, правда, только в том ее варианте, что была принята в Ливонии.
А гость оказался навязчивым собеседником, еще более навязчивым, нежели сам хозяин, все подливавший вина и даже забывший про плату. Все это было подозрительно как-то.
Сделав незаметный знак толмачу Марко, боярин поднялся с лавки и, пошатываясь, вышел на двор – проветриться. Постоял, прислушиваясь к доносившемуся из таверны веселому гаму, зевнул…
– Звал, господин? – подошел Марко.
– Да, звал, – Ремезов обернулся и, не заметив никого из местных слуг, продолжил насколько мог тихо: – Скажи мне, Марко, а где обычно останавливаются в Риме самые бедные паломники? Только не говори, что на постоялых дворах или в харчевнях.
– Зачем в харчевнях? В странноприимном доме, – удивленно ответил юноша.
– В каком-каком доме?
– Ну, в том, где принимают странников. Потому так и называется – странноприимный.
– Ах, вон что… ну-ну…
С минуту оба молчали, и в этом молчании, в стоянии на дворе под черным, усыпанным звездами небом, чего-то очень сильно не хватало, какого-то яркого образа, Ремезов пока еще не смог бы точно объяснить – чего, но точно знал – не хватало!
– Ты ведь не так просто спросил, синьор Паоло? – не выдержав, толмач первым нарушил тишину.
– Не так… – Павел сплюнул и, резко сжав парня за локоть, прошептал: – Предупреди всех – завтра утром уходим. Но пусть оставят свои вещи здесь – плащи, котомки… мол, к обеду вернемся.
– К обеду?
– Сказал же – мы сюда не придем. Лишь бы не было бы поздно…
С обеда прошел дождь, хлынул серебряными тонкими струйками из темно-голубой, нависшей над городом тучи, хлынул, и закончился столь же внезапно, как и начался. Прибил дорожную пыль, принес прохладу и привет от близкой осени, и даже скорее – зимы, ибо сентябрь и первая половина октября в Риме – все еще лето. Так считал Павел и его люди, но совсем по-другому думали сами римляне, в том числе и почтеннейший мессир Джанкарло Гоцци. С тревогой поглядывая в окно, он ходил по кабинету, зябко поеживаясь и даже хотел было велеть слуге растопить камин, да не успел – явились с докладом агенты.
– Ну? – резко повернувшись к дверям, судья с нетерпением вскинул брови. – Надеюсь, вы взяли всех?
Агенты смущенно переглянулись, что вовсе не укрылось от весьма внимательного взгляда начальства и даже вызвало у этого самого начальства неудовольствие и легкие признаки гнева. Просто синьор Гоцци был достаточно опытным в своем деле, вот и сейчас прекрасно понимал – что к чему.
– Неужели кому-то удалось уйти? Кому? Что сделано для организации погони?
– Они ушли все, господин, – с поклоном промолвил Луиджи еще более хриплым, нежели всегда, голосом.
– Все?!
– Да. Все, господин.
Судья даже не рассердился, ему и в голову не могло прийти, что можно вот так бездарно, за здорово живешь, провалить всю столь тщательно спланированную операцию, похожую в мудрости своей на проведенную Цезарем битву, или даже на вторжение Ганнибала в Италию, операцию, коей мессир Гоцци, человек вообще-то не хвастливый, не прочь был бы и похвалиться в компании весьма влиятельных духовных и светских особ, представив ее как символ собственного хитроумия и значимости. Да, представил бы… если б было теперь чем хвалиться.
– Садитесь.
Усевшись за стол, судья без всяких явных признаков гнева махнул своим людям рукою, махнул так, будто припечатал ладонью обоих, словно надоедливых комаров. Агенты, как по команде, дружно вжали головы в плечи.
– Рассказывайте. Сначала – ты, Луиджи.
– Они ушли с утра, – угрюмо доложил агент. – И должны были к обеду вернуться, но… почему-то не вернулись.
– Почему-то? – синьор Гоцци саркастически хмыкнул, обдав незадачливого подчиненного преисполненным самого холодного презрения взглядом, более присущим, верно, лишь античной статуе, нежели человеческому существу. – Он еще спрашивает – почему? Где-то вы не досмотрели, чего-то недоучли, вот вас и заметили еще на подходе.
– Никак не могли.
– Господи! – скорей, с изумлением, нежели с раздражением, судья хлопнул ладонью по столу, случайно задев начищенный до яркого блеска звонок.
Тот глухо звякнул, и тотчас же в распахнувшуюся дверь заглянула глуповатая физиономия стражника:
– Звали, господин судья?
– Скройся! А ты, Луиджи, будь добр, поясни.
Агент хмуро кивнул:
– Мы обыскали оставленные злодеями вещи – плащи, котомки, старые башмаки… Нет ни денег, ни оружия, даже ножей.
– То есть ты полагаешь, злодеи и не собирались возвращаться?
– Именно так, почтеннейший господин судья.
– Значит, виноват ваш этот черт… как его… ну, трактирщик…
– Веладжо, господин судья.
– Да-да, он. Допросили его?
– Клянется, что ничего такого подозрительного не делал.
– Хм, клянется он, – хмыкнув, синьор Гоцци потер свои бесцветные рыбьи глаза, ничуть не свидетельствующие о том, что их обладатель – человек умный, решительный и хваткий в своем непростом деле.
Да, все это было именно так, именно такими качествами обладал господин коммунальный судья Джанкарло Гоцци, иначе б не пробился на свою должность, и не сохранял ее вот уже много лет подряд, упрочая влияние и связи своего клана. Глаза же его, и морщинистое, с безвольным подбородком, лицо, говорили, скорей, об обратном, в который раз подтверждая правило о том, что внешность обманчива. Мессир Гоцци обладал острым умом, и хотя слыл человеком коварным, жестоким и неуживчивым, агенты его не слишком боялись – ибо с умным начальником по-настоящему работать гораздо легче, чем с дурнем. Если только ты и сам – умный.
– Будут наказаны все, – поиграв желваками, резюмировал судья. – Но – позже. Пока же… слушаю вас внимательно. Теперь ты, Валентино!
– Да, господин судья, – погладив лысину, агент отрывисто тряхнул головой. – Думаю, нужно срочно послать гонцов в Анкону, в Остию… злодеи могут иметь намерения скрыться морем.
– Угу, да, – ухмыльнулся судья. – Или сушей – на юг, к антихристу. Туда тоже гонцов пошлем? Ты что скажешь, Луиджи?
– А вдруг они остались в Риме, мой господин? Тогда нужно искать – где.
– И где же? Как ты думаешь?
– Таверны в дальних районах, постоялые дворы, госпитали, странноприимные дома…
Мессир Гоцци покивал и вдруг неожиданно улыбнулся… впрочем, улыбка его все равно больше напоминала гримасу:
– Все правильно, да… Только я вам скажу куда как точнее! Завтра мы отыщем злодеев в Ватикане, в храме Святого Петра, на мессе! Они явятся туда, по крайней мере, двое из них… главные. Ах! – судья с размаху ударил кулаком по столу. – Как мне хочется, наконец, встретиться с этим ловким человеком! Сбежать из замка Святого Ангела, а затем иметь наглость приложиться к папской руке – это надо либо родиться нахалом… ха-ха…
– Хи-хи-хи, – осторожно посмеялись агенты, все ж начальство любило, когда его шутки поддерживались и находили понимание. – Хи-хи-хи… нахал! Вот, верно сказано, господин! Родиться нахалом!
– Вот именно… Либо – иметь важную и явную цель! Такую, за которую не страшно было бы отдать жизнь, – судья резко оборвал смех и, вскинув брови, спросил свистящим шепотом: – Какую?
– Вы хотите сказать, мессир…
– Да! Убить нашего святейшего папу!
– Господи… да не может же быть такого.
– Почему бы и нет? Если они – посланцы антихриста и именно за этим явились?
Мессир Джанкарло Гоцци лично предупредил понтифика о возможных проблемах, что оказалось не так уж и трудно – папа Иннокентий Четвертый происходил из знатного рода Фиески, к младшей ветви которого принадлежал и сам господин судья. Собор Святого Петра наводнили воины городской стражи и личной охраны первосвященника, сам синьор Гоцци лично затаился за одной из колонн, пристально вглядываясь в лица входящих на мессу.
Народу в храме становилось все больше, так, что уже и яблоку негде было упасть, а вот тех, кого так жаждал увидеть господин коммунальный судья, что-то не было. Запаздывали? Или испугались чего-то, решили не приходить? А вдруг уже проникли, и теперь… А что теперь? Не убьют же они понтифика прямо во время мессы? Хотя фанатики антихриста – могут, им и жизни своей для того не жаль.
Незаметно показав кулак агентам – Луиджи и Валентино, – бдительно стоящим у самых врат, синьор Гоцци с началом литургии принялся потихоньку протискиваться вперед, к алтарю, пред которым, в белой, шитой золотом альбе, уже читал торжественную молитву римский первосвященник, наместник святого Петра.
Судья тоже молился, клал поклоны, и даже вместе со всеми совершил коленопреклонение, что, однако, вовсе не способствовало его продвижению в толпе. К слову сказать, расталкивать кого-либо было б вообще чревато – простолюдины здесь не стояли, и, памятуя об этом, Джанкарло проявлял разумную осторожность, стараясь просочиться вперед тихой сапою, незаметно, неслышно, словно бестелесный дух.
Увы, не вышло. Не выходило никак. Оставалось лишь уповать на папских охранников, располагавшихся вблизи алтаря и получивших самые строгие инструкции. Вместе с охранниками, там же стоял лавочник Амедео Франдолини, гордый от оказанной ему чести.
Отражаясь в золоченых ризах «божьих слуг», ярко горели свечи. Таинственно мерцала драгоценная литургическая утварь – чаша и тарелочка-патена.
– Агнус деи-и-и-и… – молитвенно сложив руки, нараспев читал папа.
Собравшаяся в храме паства благоговейно внимала, время от времени крестясь и повторяя слова молитвы.
Как-то совсем незаметно служба подошла к таинству евхаристии – превращения крови и тела Христова в хлеб и вино. Народ подходил причащаться, все шло торжественно, благостно, без всяких эксцессов, которых подспудно ждал синьор Гоцци. Ждал и все же, где-то в глубине души, надеялся, что все обойдется без них. Да, конечно, хорошо было бы поймать врагов святой веры, но только не здесь, не сейчас – не в храме же!
С другой стороны – а тогда где же?
После мессы, поспешно встав вместе с агентами и стражей возле ворот храма Святого Петра, судья напрасно пялил глаза – никого похожего на тех, кого он все-таки ждал, не встречалось. Да и поди, заметь хоть кого-нибудь в этакой-то толпе.
Ага… а вот и синьор Франдолини! С поспешностью подбежал, поклонился:
– Их не было, мой господин.
Судья покачал головой:
– Не было, угу… То есть ты хочешь сказать, за причастием никто из твоих знакомых не подходил?
– Абсолютно точно, почтненнейший синьор! Если б подошли, я бы сразу заметил, подал бы знак.
Мессир Гоцци хотел было рассерженно сплюнуть да выругаться, однако ж сдержался, побоялся осквернить святое место, и, лишь зло прищурившись, молвил:
– Что ж, видать, злодеи оказалось хитрее нас. Пока – хитрее.
Сверху послышались чьи-то шаги, здесь, в подземелье, отдавшиеся гулким эхом. Капнула вода, шмыгнуло под ногами что-то мелкое… крыса? Кто же еще-то. Павел обернулся, силясь рассмотреть в темноте шедших за ним людей – Убоя, Вола Архипова, Марко. Ремезов нынче специально взял с собой самых сильных и толмача, Осип с Кондратием остались у реки, в лодке, ждать и прикрывать тыл.
Заброшенная и местами обсыпавшаяся клоака вела от реки в старый папский дворец, выходя как раз к кухне, куда наконец-то и выбрались Павел и его люди. Завидев впереди блеклые отблески месяца и сверкающих звезд, поспешно затушили свечу, застыли, прислушались… Вол с Убоем – пригодилась силушка! – легко и без лишнего шума выломали решетку.
– Вы – ждите здесь, Марко – за мной, – выбравшись, Ремезов обернул башмаки войлоком и быстро зашагал меж кухонных плит, уставленных сковородками и котлами, и, обнаружив дверь, неслышно проскользнул в коридор, чувствуя за плечами взволнованное дыханье юноши. Постоял, обернулся, спросил гулким шепотом:
– Куда теперь?
– В библиотеку. Она совсем рядом, я ж рисовал.
– Помню…
Коридор оказался невероятно широким и длинным, с большими, украшенными витражами, окнами, он больше походил на приемный зал. Где-то впереди мелькнуло тусклое пламя…
Павел резко остановился, вжимаясь в стену:
– Тсс!
Кто-то громко позвал:
– Артензио!
– Да, ваше святейшество?
Голос прозвучал где-то совсем рядом, казалось – только протяни руку и…
– Сходи, милейший, на кухню, принеси что-нибудь… ммм…. Этакого легонького, под вино… ну, ты знаешь.
– Сделаю, ваше святейшество. Мигом!
Гулкий топот слуги разнесся на весь коридор и затихли под сводчатым потолком. Павел толкнул Марко локтем – пора.
Быстрые шаги… почти бег… Вот и заветная дверь с приоткрытой створкой.
Властелин всего католического мира Его святейшество папа Иннокентий Четвертый сидел за большим столом, склоняясь над какой-то старинной книгой. Рядом, в высоком серебряном шандале, потрескивая, горели свечи. Первосвященник был в обычной сутане, с большим – на тонкой золотой цепочке, крестом, седую голову покрывала круглая шапочка из темно-красного бархата. Всем обликом своим понтифик напоминал Павлу обычного провинциального чиновника средней руки, никуда не лезущего, ничего не хотящего, а просто спокойно дослуживающего до пенсии, а она у госслужащих очень даже ничего.
– Доброй ночи, ваше святейшество!
– А, ты уже пришел, Артензио… Поставь все сюда.
Повернув голову, папа увидел вошедших… и те с поспешностью преклонили колена.
– Позвольте просить благословения, святой отец! – взволнованно зашептал Марко. – Мы опоздали на мессу…
Понтифик неожиданно улыбнулся:
– Опоздали на мессу, и поэтому явились сюда? А как же стража? Проспала?
– Мы просто очень хотели увидеть вас… – негромко промолвил Ремезов. – И кое-что сказать.
– Вы говорите с акцентом, – протягивая руку для поцелуя, заметил первосвященник. – Чужеземец? Откуда-то издалека? Теперь понятно, почему вы так старались попасть ко мне… Постойте, постойте… вы, верно, поляки?
– Нет, я лично – русский.
– Русский?!
– Да… И явился не сам во себе… вот! Это перстень моего князя, а это… это пайцза. Золотая монгольская пайцза, святой отец!
Судья Джанкарло Гоцци вспомнил о старой клоаке довольно поздно, уже ближе к ночи, и все же решился нарушить покой понтифика. На правах младшего родственника – почему бы и нет? Ведь ради дела, ведь – вдруг… Судя по главному лиходею, люди антихриста Фридриха смелы, решительны и упорны, к тому же еще и умны. Что и говорить – соперники вполне достойные. Тем больше чести их изловить!
А для начала хотя бы предупредить папу…
Стражники у входа скрестили алебарды:
– Вы куда, господин судья?
– Его святейшество меня ждет!
– В такой час? Вам назначено?
– Проводите живо! Начальника стражи сюда! Пусть пошлет людей проверить клоаку…
– Прошу, господин судья.
Гулкий коридор. Эхо шагов. Двери библиотеки.
Сняв шляпу, судья осторожно постучал… и даже осмелился заглянуть в широкую щель… тут же встретившись глазами с понтификом.
– А, Джанкарло! – улыбнулся тот. – Ну, что ты там стоишь за дверьми, входи. Я как раз собирался за тобой посылать.
Войдя, судья упал на колени, испрашивая благословения…
– Поднимайся, поднимайся, Джанкарло, – промолвил святой отец. – Вот, знакомься. Это наш друг, мессир Паоло Ремезо из Русии. Смоленский барон, доверенное лицо своего славного герцога и посланец великого хана монголов!
