Что-то капало, явно капало, тихо, но отчетливо – кап-кап, кап-кап, кап… Дождь? Почему бы и нет? К ночи вполне могли собраться тучи… интересно, сейчас – ночь? Судя по матово-бледному отблеску, пробивавшемуся в узенькое – едва пролезть кошке – оконце – раннее утро. Или поздний вечер. Если вечер…. Тогда сколько он тут уже? Сутки?

Поднявшись на ноги, Павел стряхнул налипшую на одежду солому, на которой и спал, и, без труда дотянувшись рукой до низкого сводчатого потолка, нащупал плотную кирпичную кладку. Точно такими же были и стены, толстые стены узилища, каземата размерами примерно три метра на два, куда не так давно бросили Ремезова воины городской стражи. Не так давно… или давно уже? Да нет, недавно, Павел еще как следует и проголодаться не успел… Что тут за смердящая дыра в углу? Отхожее место… Хоть с этим проблем нет. А вот попить бы не мешало, со вчерашнего дня еще мучила жажда.

Немного размяв ноги – насколько вообще здесь можно было двигаться – узник уселся на солому и задумчиво потер отросшую на подбородке и щеках щетину. Рядом, у ног, что-то прошуршало. Крысы? Похоже, они. Что ж, все приятней, чем в полном одиночестве-то! Жаль, покормить соседушек нечем… может, тюремщики что принесут? Ага, дождешься от них…

Прикрыв глаза, Ремезов принялся во всех мельчайших подробностях восстанавливать всю картину, в конце концов, приведшую его к водворению в мрачные казематы замка Святого Ангела, круглый силуэт которого Павел хорошо помнил из той, прошлой своей жизни. Но тогда это был объект туристских достопримечательностей, музей, а ныне – крепость, и, пожалуй, самая страшная в Риме – после знаменитой Маммертинской – тюрьма. Выстроенное еще в древние времена в качестве мавзолея императора Адриана, с течением времени сие мощное сооружение стало использоваться в качестве бастиона для защиты перекинутого через Тир моста Элиа, а затем – и Ватикана. Функции тюрьмы добавились к крепости при остготском императоре Теодорихе, в начале шестого века перенесшего свою столицу из Равенны в Рим. В конце этого же века, когда в Вечном городе свирепствовала эпидемия чумы, проезжавшему по мосту Элия папе Григорию Великому вдруг на вершине крепости-мавзолея вдруг привиделся ангел, вкладывающий в ножны объятый пламенем меч, что понтифик, ничтоже сумняшеся, счел благоприятным предзнаменованием, возвещающим о прекращении эпидемии, которая и самом деле вскоре закончилась, и с тех пор крепость стали называть – Кастель Сант-Анджело – Замок Святого Ангела, о чем, после случившегося предзнаменования, вспомнили почти через тысячу лет, установив на вершине замка статую ангела с мечом – место паломничества туристов, ибо, не исключая определенных архитектурных достоинств крепости, с вершины ее открывался поистине изумительный вид, в особенности – на расположенный рядом Ватикан и – сразу за ним – густо поросший зеленью холм Джаниколо. В тринадцатом веке – как раз сейчас – замок был соединен с Ватиканом массивной крепостной стеной с потайным коридором, дабы, в случае опасности (естественно, исходящей от Фридриха Штауфена, больше просто не от кого, разве что – от своевольных баронов и мятежной коммуны) понтифик мог бы запросто укрыться в крепости от всех своих врагов. Вообще же, кто только здесь впоследствии не томился: Челлини, Джордано Бруно, граф Калиостро… Челлини, кстати, даже удалось бежать и стать потом одним из основателей так называемой «школы Фонтенбло» при дворе французского короля Франциска Первого.

Челлини бежал, да… интересно – как? Перепилив решетку, спустился по веревке в ров или тривиально подкупил тюремщиков?

Ремезов усмехнулся – о побеге, пожалуй, было еще рановато думать, ведь бросили-то его сюда вполне за дело, грубо говоря – за пьяный дебош, по крайней мере, со стороны стражников и случившегося рядом судьи именно так и все и выглядело, хотя на самом-то деле – и вовсе не так, Павел просто за девушку заступился. Миленькая такая девушка, проходила по мосту Честия, сразу за Ремезовым шла, а тут к ней пристали какие-то хамы, догнали, стали хватать за руки, один даже рубашку на груди разорвал. Девчонка, естественно, закричала, стала звать на помощь – тут молодой боярин и вмешался, как и поступил бы на его месте всякий честный и благородный человек. Отбросил приставал-хлюпиков, как нечего делать, да и дальше б себе пошел, но за гопников вдруг вступились невесть откуда взявшиеся приятели, а вот случившаяся рядом пара-тройка прохожих приняла сторону Ремезова, тут-то и пошло самое веселье, во время которого хлюпиков основательно-таки помяли, одному челюсть раздробили, другому сломали ногу, третьему – ребра… По сути – и правильно, в следующий раз будут знать, как к одиноким девушкам приставать.

При появлении стражников и случайно проходившего мимо судьи заступники и девушка куда-то подевались, остался один Ремезов и пострадавшие. Естественно, за все телесные повреждения теперь придется отдуваться незадачливому заболотскому боярину. А вот прошел бы себе дальше, не оглянулся бы на девичий крик – никаких неприятностей и не случилось бы. А так… видно, уж придется заплатить штраф, и не маленький.

За маленькой, обитой толстыми железными полосками, дверью вдруг послышались чьи-то громкие шаги, отдающиеся под сводами гулким, долго затихающим эхом. Уныло скрипнул засов, швырнув в полутемную камеру трепетный свет факела.

– Идем!

Трое дюжих тюремщиков, вооруженных короткими алебардами и мечами, вывели узника в коридор, длинный, и неожиданно широкий, больше напоминавший проезжую дорогу, пологой спиралью поднимавшуюся куда-то вверх. Впереди резко посветлело, повеяло свежим воздухом, и вот уже вся процессия оказалась во внутреннем дворике, выложенном мелкой брусчаткой и украшенном небольшими статуями святых. Павел зажмурился от бьющего прямо в глаза солнца, впрочем, высокие стены и так не давали возможности рассмотреть то, что делается снаружи. Да и дворик, как прикинул Ремезов, находился где-то на высоте четвертого – или даже пятого – этажа.

– Туда, – один из стражей указал на распахнутые двери в массивной башне с зубчатой крышей, на которой наверняка тоже имелась открытая площадка, такая же, как и вот этот двор.

Один из стражей грубо толкнул замешкавшегося узника в спину, и Павел, едва не споткнувшись, буквально влетел в тьму узкого коридора. Действительно, с улицы казалось – тьма!

Дюжина ступенек вверх, потом поворот. Еще ступеньки, дверь, а за нею – довольно просторное помещение с высоким сводчатым потолком и забранными решетками окнами, сквозь которые било солнце. Павел снова зажмурился, открыв глаза лишь от чьего-то вкрадчивого голоса:

– Синьор Паоло? Вас ведь так зовут?

– Ну да, – Ремезов не видел никаких причин скрывать свое имя. – Я паломник.

– Мы знаем, – важно кивнул сидевший за длинным столом человечек, лысоватый, с маленьким сморщенным лицом и массивной золотой цепью на шее.

Бархатный черный камзол, многочисленные перстни на кривых подагрических пальцах, та же цепь – все говорило о том, что сей господин явно не принадлежал к простолюдинам.

– Прикажете его связать, синьор… – с подобострастием поклоняясь, осведомился один из стражников.

– Псс! – шикнув на тюремщиков, незнакомец прищелкнул пальцами. – Оставьте нас! А вы – присаживайтесь вот на ту лавку, там, у стены… – он посмотрел на Павла, и тот вдруг поежился – ну до чего же неприятно-холодным показался молодому боярину этот взгляд. Как и змеи. Или – у снулой рыбы. И глаза, глаза такие же – бесцветные, рыбьи.

Оглянувшись, Ремезов послушно отошел к стене и уселся на лавку.

– Я – Джанкарло Гоцци, судья коммуны. Я знаю все про вас и ваших друзей.

– А при чем тут мои друзья? – удивился Павел. – Их же со мною не было.

Судья прищурился и зябко потер ладони с таким видом, будто он сейчас представлял себя пауком, а молодого боярина – угодившей в его сети жертвой. А ведь, наверное, так оно все и выглядело!

– Вы, господин Паоло, в вашей компании старший, – перейдя на чистую латынь, любезно пояснил синьор Гоцци. – А потому – отвечаете за всех своих людей.

– Интере-есно, – наклонив голову, Ремезов озадаченно потер виски. – Они тоже что-нибудь натворили? Избили кого?

Судья ничего не ответил, лишь многозначительно улыбнулся, вернее, скривил тонкие губы в гримасе, которая, вероятно, означала улыбку.

Узник прикрыл глаза. Что там успели натворить его парни, узнать, конечно, хотелось, но куда интереснее было другое – откуда этот судья знал и про Павла, и про его друзей? Хотя, откуда – это понятно – конечно же, со слов хозяина, кривоного синьора Амедео Франдолини, наверняка обязанного доносить в соответствующие органы римской коммуны на всех своих постояльцев. Да-да. Откуда – ясно, непонятно другое – зачем? И почему? Зачем и почему уважаемый синьор Гоцци расспрашивает сейчас Павла вовсе не о том, о чем бы, наверное, должен бы. Не о драке, не о возможных свидетелях, не о той девушке…

– Вы причинили физический и моральный ущерб неким молодым людям из приличных семей. Из очень и очень приличных семей.

– Я готов! – вскинулся Павел. – Готов возместить ущерб!

О, конечно же, Ремезов не считал себя таким дураком, чтобы качать права в чужой стране, заявляя о полной своей невиновности… как оно на самом деле и было, но, судя по всему, уважаемый коммунальный судья явно так не считал. Ладно! Лишь бы сейчас поскорее отсюда выбраться, вытащить своих людей, если они, конечно, тоже схвачены… А если схвачены – тогда за что? Их-то в чем обвиняют?

– Боюсь, у вас не хватит денег, – снова улыбнулся судья… если эту гримасу можно было бы назвать улыбкой.

Дальше достойнейший мэтр продолжал, уже понизив голос, вкрадчиво и мягко:

– Не-ет, синьор Паоло… или как там вас на самом деле зовут? Впрочем, это совершенно не важно. Заплатить не получится, но… – голос судья стал еще более вкрадчивым, а в бесцветных рыбьих глазах неожиданно проглянула некая теплота, словно у старого дядюшки, наставляющего на путь истинный беспутного племянника-шалопая, либо у пожилого учителя, отчитывающего своих юных повес-учеников. – Дело вполне можно замять.

– Замять? – переспросил Павел. – А что я должен для этого сделать?

С довольной усмешкою синьор Гоцци развел руками:

– Ничего!

– Как ничего?! – хлопнув глазами, удивился узник. – То есть вы меня просто так и отпустите?

Судья охотно кивнул:

– Правильно, просто так. Почти просто так… Вы мне просто расскажете об одном вашем добром знакомом… О Джованни ди Тиволи!

Это имя дражайший судья выкрикнул с такой резкостью, что Ремезов вздрогнул и, невольно откинувшись назад, едва не ударился затылком о стену.

– Джованни… Джованни ди Тиволи?

– Да-да, о нем.

– Но… кто этот человек? Клянусь всеми святыми, я о нем ничего не знаю!

Искренние слова узника не произвели никакого впечатления на судью, вообще никакого. Даже поведение мэтра Джанкарло Гоцци не изменилось – он как улыбался, так и продолжал улыбаться, и говорил столь же тихо и вкрадчиво, отнюдь не повышая голос.

– Признаться, я и не ожидал другого ответа. Понимаю – вы опасаетесь мести барона. И правильно делаете, мы оба хорошо знаем, что этот разбойник способен на всё. Ведь так?

Опять этот взгляд! Все понимающий, ласковый, добрый… с затаенным коварством и тщательно замаскированной злобой.

Павел покачал головой:

– Даже не знаю, что вам и сказать.

– А вы не торопитесь, – прищурился мэтр. – Хорошенько подумайте, я ведь вас не гоню. Но и дать много времени не смогу, не имею права. Кстати, вы грамотны?

– Ну, конечно же! – честно говоря, Ремезов даже обиделся за подобный вопрос. – Я, как вы уже убедились, неплохо знаю латынь.

– Так, может быть, я велю принести вам в камеру перо и бумагу, хорошую флорентийскую бумагу по десять дукатов за три дюжины листов? Вы будете спокойненько, без всякой спешки, вспоминать о бароне Тиволи, излагая на бумаге во всех – даже самых мельчайших – подробностях, а к концу дня – через стражников – предоставлять отчет мне. Думаю, трое суток вам вполне хватит… ну, а если не хватит… или вы вдруг не захотите написать, то…

Судья поднялся на ноги и подошел к неприметному, накрытому рогожкой столику, стоявшему слева от двери.

– Вот, полюбуйтесь-ка! – резким движением руки мэтр откинул рогожку, узкое морщинистое лицо его озарилось сладострастной улыбкой, словно б он сейчас не рогожку отбросил, а шелковое одеяло, прикрывающее постель со спящей молодой девой, потрясающе красивой, нагою…

– Это щипцы, – обернувшись, синьор Гоцци взял в руку жутковатого вида инструментик. – Ими тащат жилы. А вот этими… этими вырывают ногти. Уверяю вас – все это более чем неприятно! Вот, обратите внимание – пила. Спросите, почему деревянная? А чтоб больней было. Представьте – вам или вашим друзьям будут опиливать руки… или ноги…

– Бедный палач, – скорбно прикрыл глаза Ремезов. – Труд его тяжел и неблагодарен.

Судья сухо кивнул:

– Насчет того, что тяжел – соглашусь с вами. А вот – неблагодарен? Смею заметить, коммуна ему неплохо платит. Весьма-весьма неплохо. К тому же палач наш свое дело знает и любит. Очень достойный синьор, хотя многие почему-то эту профессию не уважают, как не жалуют всяких там жонглеров и прочих уличных певцов… Так что, синьор Паоло, мы с вами договорились?

– Считайте, что так, – вздохнув, узник опустил голову. – Несите вашу бумагу, чернила, перо. Только… три дня, я думаю – мало. Вдруг еще что-то вспомню?

– Вы постарайтесь сразу же написать главное, – хрустнув пальцами, посоветовал мэтр.

– А, может быть, стоит нас вместе собрать? Ведь если мои спутники здесь, в узилище…

– Не стоит, – поспешно прервал судья, чуть скривив губы. – Пишите сами. Кое-что напишут и ваши друзья… и мы сравним. Да и по-иному проверим. Ну, не смею вас больше задерживать, уважаемый синьор Паоло. Пишите… и… я вижу, вы что-то хотите сказать уже сейчас? Молчите! – приложив палец к губам, мэтр многозначительно понизил голос: – Помните, и стены имеют уши. Особенно здесь, в замке Святого Ангела.

Предупредив, синьор Джанкарло Гоцци повернулся к двери:

– Эй, вы там! Увести!

Узник еще даже не успел ничего толком обдумать, когда в камеру притащили довольно удобный стол и даже резное полукреслице с мягкой подушечкой на сиденье. Ну и, конечно же, свечи – настоящие восковые свечи! – и все причиндалы для письма – дорогую флорентийскую бумагу, чернильницу, перья. В общем, создали все условия – хоть романы пиши.

Перекусив белым хлебом с овечьим сыром и утолив жажду из глиняного кувшина с водой (спасибо и на этом!), Павел наконец-то смог спокойно поразмышлять. Итак, истинная причина его водворения сюда – некий Джованни ди Тиволи, барон и разбойник, с которым он, Ремезов, якобы хорошо знаком. Да-а-а… и кто же этот тайный друг, однако? И, главное, с чего бы это судья так в этой дружбе уверен?

Узник снова попил водички и стал думать дальше.

Источник информации у судьи понятно кто. Хозяин… или хозяйка, синьора Франческа… а что? Вполне может случиться и так. Но что они оба знали о Павле и его людях? Только то, что они – паломники, пилигримы из далекой Польши. Прибыли поклониться святым местам – что и делали, ну и хотели встретиться с Его святейшеством папой, тоже испросить благодати, а как же без этого-то? Что тут такого криминального? Ничего. Об истинной цели паломничества толком знал только, пожалуй, толмач Марко – но при чем тут барон Тиволи? Непонятно совсем.

А раз непонятно, так надобно с другой стороны зайти – со стороны этого самого барона. Джованни ди Тиволи… Где и как пересеклись с ним пути Павла, пусть даже случайно? Случайно… А постойте-ка! Барон! Герб… Золотая чаша на лазоревом поле! Да, скорее всего, именно так и есть – барон Джованни ди Тиволи и пресловутый рыцарь Золотой Чаши – одно и то же лицо! Ведь точно – разбойник: племянников своих, по сути-то, захватил, неизвестно для каких целей.

Итак, рыцарь Золотой Чаши. Кто он Ремезову? Да никто! А потому и писать можно все что угодно, лишь бы не ошибиться, не увлечься бы.

Павел обмакнул перо в чернильницу, хваля себя за то, что давно уже упорно изучал латынь, игравшую в это время роль языка международного общения. Латынь, латынь… язык всех образованных людей, язык науки, религии и искусства.

«С бароном Джованни ди Тиволи я впервые встретился еще в Польше, куда он тайно приезжал года три назад, вербуя себе сторонников из числа наемников герцога Силезского…

Про польские похождения барона можно было написать много и в подробностях – а, поди, проверь!

«…в Кракове от встретился с ксендзом Комаровским, с которым имел приватную беседу до самого вечера, кроме того…

Кроме того… и что, интересно, кроме того? А вот что!

«…и, кроме того, несколько раз встречался с местными еретиками – врагами папы и святой матери-церкви…»

Не круто ли загнул? Павел усмехнулся – да нет, пожалуй, можно и покруче.

«…а также вместе с упомянутыми еретиками принимал участие в оргиях и шабашах, регулярно устраиваемых на холмах у Мазурских болот, издревле считавшимися прибежищем бесов… подробное описание оргий будет составлено завтра».

Подумав, Ремезов все же перечеркнул последнюю фразу – а чего до завтра-то ждать? Если маза пойдет, так завтра и другое придумается – пусть поикается рыцарю Золотой Чаши… Если это правда – и есть барон Тиволи. Да он, он! О нем и узнал хозяин, кривоногий синьор Амедео… ну, а как же, ведь Марко о бароне расспрашивал, точнее, должен был разузнать о хозяине герба с золотой чашей. Все правильно – спросил. А подставили, конечно же – старшего, Павла, теперь вот отдувайся за всех. Жаль, если парней взяли – что-то добиться, пожалуй, могут лишь от того же Марко, остальные и латынь-то знают через два слово на третье… Жаль. А, может, их и не арестовали вовсе? Чего ж тогда судья очную ставку не устроил, ведь Павел же предлагал? Может быть, может быть, узнать бы поточнее, да как?

Ладно… продолжаем дальше – сатанинские оргии!

Вот уж тут Павел развернулся, красочно и во всех подробностях описывая поедание облаток, принесение в жертву дьяволу девственниц и свальный грех. Кто, кого и в каких именно позах – пущай у синьора Гоцци слюна потечет!

Ближе к вечеру Павел передал написанное заглянувшему справиться тюремщику, а когда дневной свет за оконцем сменился фиолетовым маревом, Ремезова навестил сам господин судья. Будто и не прощались.

На этот раз мэтр был не только любезен, но и весьма благодушен.

– Доброй ночи, друг мой!

Синьор Гоцци приветствовал узника громко и весело, молодой человек сразу же догадался, что попал своими записками в яблочко! Итак, барон-разбойник Джованни ди Тиволи – это именно рыцарь Золотой Чаши. Теперь бы еще исподволь разузнать о нем побольше, чтоб хватило бы еще дня на три.

– Вижу, вижу, вы неплохо поработали, – судья неожиданно закряхтел. – Весьма занятное, я вам скажу, чтение. Впрочем, нечто подобное я и ожидал, барон Тиволи – известный еретик и клятвопреступник, кстати, не так давно отлученный от церкви заодно со своим гнусным сюзереном.

Услышав эти слова, Павел поспешно опустил глаза, дабы не выдать своей радости. Ну, наконец-то, хоть что-то прояснилось. Отлученный от церкви сюзерен барона, скорее всего, не кто иной, как сам император Фридрих, а сам мессир Джованни ди Тиволи – видный гибеллин, яростный противник папы. Ай-ай-ай – вот уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь – этот барон может оказаться очень даже полезным, если иметь в виду вторую – и главную – часть операции, задуманную хитрым смоленским князем. Здорово! Правду сказать – повезло. Теперь бы только выбраться поскорее отсюда… а, кажется, к тому все и идет, вот славно-то!

– Продолжайте в том же духе, друг мой, – забрав новые записи, напутствовал мессир судья. – Но только уже поменьше пишите о далекой Польше, а побольше – о наших местных делах. С кем из римских нобилей встречался барон? Может, вы даже вспомните, о чем они говорили?

– Боюсь, барон Тиволи вовсе не посвящал меня во все свои тайны, – поспешно промолвил молодой человек. – Но, чем смогу – помогу. Можете смело на меня рассчитывать господин судья!

Мэтр Джанкарло Гоцци растекся улыбкой:

– Это вы сейчас очень правильно сказали! Велю принести вам приличный ужин с вином… Впрочем, нет! Вы, несомненно, заслужили большего – вам разрешат выходить на прогулку. Вот даже сейчас, вечером.

– На прогулку? – изумленно переспросил узник.

Судья обнадеживающе покивал:

– Ну да, ну да. Во внутренний дворик или даже на верхнюю площадку… там всегда прогуливаются свободные от службы стражники… ну и… гм… несколько иного плана люди. Не побрезгуйте, кстати, знакомством – собеседники многие из них изумительные.

Ремезов и не собирался ничем брезговать, тем более отношениями с новыми людьми, ведь судья все же не обманул ни с ужином, ни с прогулкой: державшиеся теперь куда вежливее прежнего тюремщики, забрав пустую посуду, любезно проводили заслужившего доверие узника на самый верх – почти к небесам, где уже прохаживалось с полдюжины человек, и многие – закованные в цепи. Выходит, далеко не всем здесь так доверяли. Опасались, что сбегут?

Молодой человек посмотрел вдаль, и, хотя солнце уже зашло и вокруг достаточно стемнело, все-таки разглядел в вечерней сиреневой дымке Капитолий, Экскивлин, и – совсем рядом – Ватикан с храмом Святого Петра (вовсе еще не тем, знаменитым), а за ним – вытянутый лесистый холм Джаниколо. В самом низу, у подножия замка, нес свои воды Тибр, не очень широкий, но сейчас, в сумерках, достаточно живописный, отражающий оранжевые факелы ночной римской стражи.

– Как-то один из узников решил спуститься вниз по веревке, – негромко произнес кто-то совсем рядом.

Павел повернул голову:

– И что?

– Да ничего. Во-вторых – веревка оказалась короткой, а во-первых – там внизу, всегда ходит усиленная стража. Вот и упал бедолага – прямо на копья.

– Да-а… не повезло. Ой! – внимательно осмотрев незнакомца – уже не молодого – лет тридцати пяти – чуть сутуловатого мужчину с красивым, выбритым до синевы лицом и длинными локонами – Ремезов всплеснул руками: – А я вас, кажется, знаю, уважаемый господин!

– Добрый вечер, синьор Паоло, – широко улыбнулся собеседник. – А я вас давно уже узнал, да все никак не решался подойти – думал, вы первый меня заметите. Как-то неловко, знаете, вдруг вы просто не хотите ни с кем говорить – такое ведь у нас случается.

Павел со смехом протянул руку:

– Рад вас видеть, дорогой синьор Грата! Вы-то каким ветром здесь? На узника что-то, честно сказать, не похожи…

– Ну, конечно, я не узник, – приосанился господин Грата. – Я – местный палач.

– Ах, вон оно что… палач… – Ремезов несколько скис, прикидывая – не зря ли они тогда вступились всей компанией за сего, как теперь выясняется, весьма одиозной профессии господина? Да нет, не зря – зарвавшихся юнцов надо было проучить. А что спасенный оказался палач…

– Я ведь вам тогда еще о себе рассказывал, не помните, синьор Паоло? Там, в таверне…

– Не помню, – честно признался Ремезов. – Много тогда выпили.

– А вот это – да! – охотно посмеялся палач. – Я вообще-то редко напиваюсь, но тогда… Угощу вас сегодня вином. Можно!

– Откуда вы знаете, что можно? – насторожился молодой человек.

– Я про вас многое знаю… как и про всех здешних узников.

Синьор Грата ответил уклончиво, но Ремезов не собирался так просто отступать, решив использовать внезапно открывшиеся возможности по полной программе, коли уж сам местный палач оказался добрым знакомым.

– И где же мы с вами выпьем, синьор Грата?

– Называйте меня просто – Винченцо.

– Тогда и вы меня – Паоло. Без всяких там глупых церемоний, на «ты».

Улыбнувшись, палач повернулся и указал рукой на дальний угол дворика, где, под небольшим навесом, был устроен стол и деревянные скамейки, притащенные, как видно, откуда-то изнутри башни.

– А вот сюда проходи, друг Паоло, садись. Сейчас все наши соберутся – стражники, палачи, кое-кто из узников… кому дозволено.

– Значит, мне дозволено?

– Ну, конечно же – да!

– А что, стражники вот прямо так на службе и пьянствуют? – усевшись за стол, тихо спросил Павел.

Палач усмехнулся:

– Да нет, тут только те, кто после службы. И то не все, а лишь избранные. Знаешь, посидеть вот так просто, в знакомой компании, поговорить…

– Понимаю, понимаю, – Ремезов спрятал усмешку. – Не то, что в той гнусной таверне, а?

– Уел! – шутливо поднял руки Винченцо. – Уел, что уж тут скажешь. Ла-адно, сейчас сюда люди придут, принесут вино и закуски – тебе понравится, увидишь. Только, – палач как-то нервно оглянулся по сторонам и понизил голос: – Для всех – мы с тобой познакомились только что. Уяснил?

– Вполне.

– Тогда, пока мы не опьянели, еще кое-что выслушай, – собеседник снова оглянулся. – Я тебя благодарен, Паоло, на полном серьезе благодарен, без дураков. Так и подозревал, что тебя здесь, во верхнем дворе, встречу, а потому кое-что узнал. С мессиром судьей ты ведешь себя правильно, и правильно, что согласился сотрудничать, иначе бы…

Палач несколько запнулся.

– Что – иначе бы? – вскинул глаза Ремезов.

– Иначе б ты был подвергнут пыткам и казнен.

– Ты бы меня и казнил?

– Это моя профессия! – отстранился Винченцо. – Так что давай без обид. Времени у нас мало, так что молчи и слушай. Судья Гоцци – и те, кто стоит за ним, а это о-очень большие люди – хотят сделать тебя свидетелем по делу видного гибеллина барона Тиволи. Но, хоть тот и отлучен от церкви и вроде бы любой может расправиться с ним и без суда, на самом деле – не все так просто. Род барона – древний, влиятельный и богатый. Не получится просто так, без суда. И для тебя в этом – большая опасность.

Ремезов вскинул глаза:

– Опасность? Не понял, Винченцо, в чем?

– У барона Тиволи везде свои люди, – свистящим шепотом пояснил палач. – Даже – здесь, в замке Святого Ангела они есть, потому ты и пишешь, а не рассказываешь. Как только они узнают, что ты начал давать показания, сразу же попытаются тебя убить. Как – не знаю, но попытаются обязательно. Отравят питье, пищу, или даже подошлют фальшивого странника – и тот тебя задушит или прирежет кинжалом.

– Хорошенькие новости! – Павел качнул головой с таким видом, будто его только что по ней ударили. – Этак выходит – куда ни кинь, везде клин. Что ж, спасибо за предупреждение, друг Винченцо.

– Я сказал то, что должен был сказать, – улыбнулся собеседник. – И ты теперь будь начеку.

Ага, начеку… – боярин опустил глаза – это в тюрьме-то!

И все же палач-то молодцом – мог бы ведь и не предупреждать, в конце концов, какое-то шапочное знакомство, ну, подумаешь, ввязались тогда в драку. Вступились… А Винченцо – вот, хоть чем-то помог, пусть немногим, а что еще большее можно было требовать от этого человека? Ничего. Спасибо и за то уже, что сказал.

К столу подсаживались какие-то люди, шутили, разливали вино – Ремезов тоже выпил с охотою, а потом вместе со всеми запел песню, начатую каким-то бородатым узником и подхваченную помощником Винченцо, совсем еще молодым пареньком, светловолосым и кареглазым, чем-то похожим на Демьянку Умника, оставленного в вотчине почти что тиуном.

И что это вдруг Демьянко вспомнился?

А песня-то – простая, особенно – припев:

– Оп-ля! Оп-ля-ля! Хэй!

…ну да, этот младший помощник палача очень на Демьянку похож…

– Оп-ля!

…а еще его, Демьянку-то, совсем недавно Марко-толмач вспоминал, про крылья спрашивал…

– Оп-ля! Оп-ля-ля! Хэй!

Про крылья…

Затуманенный не столько от вина, сколько от нехорошей новости взгляд Павла упал на навес, укрепленный на деревянной раме… И от дождя, и от солнца… Впрочем, от дождя, наверное, не очень.

– Что ты сказал, синьор Паоло? – повернулся к узнику пузатый усач в круглой бархатной шапочке, едва закрывающей макушку – начальник верхней стражи, господин… господин… а, черт его…

– Говорю, сюда б надобно ткань покрепче, а еще лучше – тонко выделанную кожу, ну и арматуру…

– Что?

– Ну, тонкие такие штыри из стали…

– Не, брат, сталь сюда нельзя.

– Тогда ладно, пусть дерево, но – крепкое, прочное. И проволоку еще…

– Ты что, кузнец, синьор Паоло?

– Да кое-что в этом деле смыслю и – пока здесь – навес вам починить смогу. Только материал достаньте. А то скоро октябрь, ноябрь – дождики хлынут… Где тогда сидеть будете?

– Так внутри.

– А здесь-то ведь лучше!

Материал – крепкие ореховые пруты, проволоку и дивную, хорошо выделанную и прочную кожу – доставили уже назавтра, и Ремезов возился с навесом не покладая рук – и во время дневной прогулки, и во время вечерней. Правда, и ремесло сочинителя не забывал, в подробностях описав разбойничьи действия барона Тиволи в Апеннинах. Племенника и племянницу Павел при этом не указал – пожалел, прямо скажем, – зато в самых красочных подробностях описал налет «банды антихриста-барона» на беззащитных паломников и торговцев, для пущего удовольствия уважаемого синьора Гоцци, присовокупив к обычному грабежу еще и многочисленные изнасилования всех попадавшихся навстречу разбойникам женщин, и яростные призывы к поклонению Сатане. Барон получился – конфетка! – прямо-таки исчадие Ада.

Судья заглянул ближе к вечеру, бегло просмотрел все написанное, ухмыльнулся, но особого довольства не выказал, потребовав больше конкретики – имена, адреса и все такое прочее. Клятвенно пообещав добавить все указанное уже завтра, Ремезов еле дождался вечерней прогулки, точнее сказать – обычных тюремных посиделок, что в те времена случалось, кстати, частенько – так вот, по-простому.

Посиделки, однако же, ощутимого результата не принесли, если не считать того, что навес молодой человек устроил таким образом, чтоб с помощью всех имевшихся средств и проволоки запросто превратить его в нечто более-менее напоминающее дельтаплан, подобный тому, что как-то по весне Павел с Демьянкой Умником сладили. И, мало того, что сладили, так еще и успешно испытали – Ремезов едва в речке не утонул при посадке.

А вот теперь… пожалуй, это был единственный шанс – и он обязательно должен был сработать, ибо какой-никакой опыт все же у Павла был. Правда, прыгать придется в темноте, что, впрочем, не так уж и страшило Ремезова, куда больше заботила посадка. Ни черта ведь не видно, только на милость Господнюю остается уповать, да еще на везение. Ну и на умение – само собой, как же без этого-то?

И еще надо было как-то выбраться на верхний двор, или как-нибудь тут остаться, хотя бы спрятаться под столом – лучше всего именно сегодняшней ночью, ибо завтра к вечеру весь фантастический бред ремезовских доносов вполне мог вскрыться – не зря ведь судья потребовал, наконец, конкретных фактов. Да и ночь сегодня выпала – светлая, звездная, с круглой, зависшей над холмом Джаниколо луною, похожей, по выражению начальника верхней стражи – «на голый бабий зад».

Увы, увы – после окончания пикника спрятаться не удалось: прежде, чем уйти, стражники тщательно проверили все, да никто особенно-то и не напился, по крайней мере, до такого состояния, чтобы не заметить оставшегося под столом собутыльника. Пришлось покинуть двор вместе со всеми, единственное, что удалось Павлу – это незаметно заклинить обломком проволоки замок ведущей наверх кованой двери: слава богу, верхний дворик ночью не охранялся – а чего его, пустой, охранять-то? Ночью лучше спустить всю «верхнюю» стражу вниз, нарезать круги под стенами замка – уж точно ни одна мышь не проскользнет, даже если кто и надумает по веревке спуститься, обязательно прямо в лапы тюремщикам угодит – больше просто некуда деться, такая вот засада.

Ремезов все это понимал прекрасно, так что и впрямь оставался только один шанс – дельтаплан.

Еще б только в верхний двор выбраться!

Молодой человек пытался было заклинить и засов, тот, что запирал дверь его камеры. Увы – не вышло, времени не было, да и коридорный тюремщик оказался новый, не из знакомых. Странный такой тип, с бледным, каким-то синюшным лицом, но широкоплечий, кряжистый и, видимо, очень сильный; как отметил про себя Павел, выглядел коридорный, как бывший штангист.

Дверь с лязгом захлопнулась за спиною, противно скрипнул засов. Ремезов растянулся на жестком ложе – спасибо судье, хоть такое дали, иначе б пришлось спать на полу, на старой соломе, а это подстилка та еще – так и до радикулита недалеко или до воспаления легких, болезни по сим временам абсолютно смертельной.

Узнику не спалось, он все ворочался, думал. Все о том же – как выбраться? Выходило пока – никак, оставалось надеяться лишь на завтрашний день… и что-то такое придумать. Может, сказать, что – день рождения, или день ангела, и попросить палача Винченцо принести побольше вина? Или…

Чу! Ремезов вдруг насторожился – показалось, что чуть слышно скрипнул засов. Вспомнив все, о чем предупреждал все тот же палач, Павел на цыпочках подошел к двери… Точно! Засов-то кто-то осторожненько отодвигал! Потихоньку, явно стараясь не привлекать внимания.

Мигом сообразив, узник бросился к ложу, набросал горкой солому, набросил покрывало, так, чтоб, если посветить из коридора факелом, казалось, будто здесь кто-то спокойно спит.

Снова скрип… На этот раз – дверь! Павел затаился в углу. Дрожащий свет факела упал на каменный пол быстро расширяющейся оранжевой полосою… Кто-то вошел.

Тюремщик. Тот самый «штангист» коридорный, новенький. В левой руке стражник держал факел, в правой – короткий обнаженный меч… Которым и рубанул со всего размаху по спящему… якобы спящему… узнику, целя в шею… Взметнулась из-под разрубленного покрывала солома, тюремщик не выдержал и громко чихнул… В тот же момент Павел схватил любезно предоставленное судьей полукресло и изо всех сил треснул «штангиста» по голосе. Тюремщик тяжело повалился на пол. Туда и дорога!

Теперь уж долго думать не приходилось: по-хозяйски подобрав меч, вывалившийся из руки потерявшего сознание стражника, Павел покинул камеру, осторожно прикрыв за собой дверь и не забыв задвинуть засовец, и в самом деле жутко скрипучий…

Что ж ты не смазал уключины маслом? – вспомнив старую песню, ухмыльнулся на ходу Ремезов.

Коридор беглец миновал довольно быстро, лишь чуть задержавшись у выхода на средний двор – где-то рядом вдруг послышались приглушенные голоса. Ага, вот удалились… теперь – можно, теперь – пора!

Стрелой проскочив к лестнице, Павел в три прыжка оказался у двери, той самой, с заклиненным замком. Открылась легко, слава богу, не скрипнула… Ударили по глазам звезды! И луна все так же светила, яркая, как… как там сказал начальник стражи-то?

Ладно… Теперь быстро за дело! Снять навес… примотать проволокой… тщательней, тщательней, спешить никуда не надо… ага… Ну, вот, вроде – около дела… Теперь этим ремешком привязаться. Вроде удобно. И даже куда солиднее, чем тогда, с Демьянкой Умником…

– Ну, Господи, помоги!

Перекрестившись, беглец взобрался на парапет, поймав крыльями ветер… Лениво качнулась луна. Чуть сместились звезды… Ударило в голову небо.