Черт… а дальше-то как? Мимо… мимо… Ага, вот:

– Мира и горя – мимо, мимо Мекки и Рима… Да-да, и Рима… Скорее б уже добраться!

Подогнав ослика, Павел невольно улыбнулся, весьма к месту вспоминая Бродского. Пилигримы, да… Именно в обличье паломников пробирались в Вечный город Ремезов и его люди, те, что еще оставались. Не так уж и много – большую часть оставили за морем, в Дубровнике, так сказать, прикрывать тылы, дожидаться; кто-то подхватил в Пеште какую-то нехорошую болезнь, кто-то погиб от разбойничьих стрел в Боснийских горах, а кое-кто – просто сбежал, не вынеся тягот дороги, хоть спутники Павла в его тайном деле вроде бы должны были быть вполне устойчивыми ко всему, что только могло встретиться на их многотрудном пути. Стойким должны были быть и верными. Верными… Да, конечно же – верными, вот только большой вопрос – кому?

Толмач Марко Грач, так расхваленный князем, в общем-то, вызывал у Ремезова какое-то – не вполне определенное – доверие, правда, в самую суть операции юношу вряд ли стоило посвящать, ведь Всеволод Мстиславич представил его Павлу при Ирчембе-оглане. Значит, Марко был в курсе лишь одной, вовсе не самой важной, части операции, грубо говоря – папа – да! – а вот Фридрих… По поводу встречи с императором, наверное, можно опираться лишь на кряжистого Убоя, хоть тот и не очень-то симпатичен – вечно раздражительный, хмурый, к тому же еще и молчун, да и вообще, обликом сей достойный, также рекомендованный старым князем, муж почему-то напоминал Ремезову старый замшелый пень.

Снова подогнав ослика, Павел оглянулся. Позади него, по узенькой горной тропке, поросшей акациями и магнолией, молча шагал Архипов Вол. Молодой, сильный, осанистый, с глуповатым квадратным лицом, обрамленным небольшой кучерявой бородкой, и таким же квадратными плечами, ныне затянутыми в скромную хламиду паломника, Вол производил впечатление парня, может, и недалекого, но зато надежного, как скала. Без лишних слов, основательно и не торопясь, сей молодой человек исполнял любое порученное ему, дело, без разницы – работать ли веслами, таскать на спине тяжести или махать копьем. Наверное, потому его так и прозвали – Вол. Копьем, впрочем, он управлялся на удивление ловко, ныне же копье заменял тяжелый, загнутый сверху клюкою, посох, такой же, как и у шагавшего рядом напарника – такого же молодого парня по имени Осип Красный Кушак. Кушаки Осип, как давно уже подметил Ремезов, действительно, любил, их у него было много: и обычные, но с кистями, и наборные, и даже один – очень дорогой – небесно-голубой, шелковый. И со всем этим богатством пришлось расстаться – ну, не ходить же паломнику с шелковым кушаком! Веревочкой простой подпоясался – вот и хорошо, вот и ладно, и, самое главное, Господу так гораздо угоднее, нежели вызывающе дорогой кушак!

Чернявый, с плоским скуластым лицом и узкими, болотного цвета, глазами, Осип сильно напоминал половца, хотя клялся, что по крови был чистокровный, из-под Ростиславля, русак. Среднего роста, жилистый, крепкий, однако ж не такой сильный, как Вол, Осип и характер имел куда веселее: любил и попеть и, ежели перепадал случай, не отказывался и выпить. Впрочем, и Вол тоже мимо горла не лил.

Третий слуга – так же пеший, с посохом – лохматый, высоченный и тощий, тащился последним, звали его также вполне к облику подходяще – Кондратий Жердь. Лицо лошадиное, вытянутое, руки большие, красные, такие же красные оттопыренные уши, небольшие, непонятного цвета, глаза, перебитый, чуть приплюснутый нос… и самая обаятельная улыбка! Видать, за улыбку-то и любили этого парня девки, да и Кондратий ни одну деву не пропускал, считаясь самым завзятым бабником.

Вол, Осип, Кондратий Жердь – кто же из них кем приставлен? А ведь приставлен, это яснее ясно, в этой честной компании ни один не мог сам по себе быть. Кто-то на Всеволода Мстиславича работает, а кто-то – еще и на Ирчембе. А тот, хоть и друг, а дело свое дюже знает, случись что не так, не помилует, съест. Да-а, раскуси их, попробуй… впрочем, а надо ли? Ведь в том, что касалось первой половины дела – встречи с папой римским Иннокентием – Павел мог спокойно положиться на любого. А вот дальше, когда дело дойдет до Фридриха Штауфена… уж тогда-то придется рассчитывать только лишь на себя. Что ж, первый раз, что ли?

Боярин посмотрел вперед, на Марко с Убоем. Кряжистый «пень» шагал, положив на плечо увесистую дубину, вовсе не лишнюю в этих, известных лихими людишками, местах. Толмач же трусил себе на ослике и, казалось, спал. Перед ним, что-то фальшиво насвистывая, неспешно шел проводник, разбитного вида малый, с выбитым передним зубом, невысокого росточка, кудрявый и подвижный, как ртуть. Элио – так его звали – рекомендовали паломникам в приморской деревушке близ города Анкона, именно там они и сошли с корабля, естественно – венецианского, ведь и Дубровник давно уже подчинялся Венеции, как и все адриатическое побережье.

Идею с паломниками, кстати, подсказал опытный в местных делах Марко – и это было как раз то, что надо, ибо представляться и дальше торговцами из далекой Польши перестало иметь хоть какой-то смысл, наоборот, становилось опасным из-за конкуренции тех же венецианских купцов. Да и все же хотелось бы избежать лишних любопытных взглядов. Купцы? Из Польши? А где это? Польша… это ж на краю света, где татары, кажется…. Очень, очень далеко! А, правда, говорят, будто в Польше живут великаны и волосатые люди? А какие вы товары привезли?

К чему все это? Куда уж лучше – пилигримы – пусть даже из Польши, все ж понятнее – куда они и зачем. Паломники, начиная века с четвертого, сновали по всей Европе туда-сюда. Поклониться Святым местам, исполнить данный обет, излечиться от болезни, послушать профессоров в каком-нибудь университете – какие только причины ни гнали людей в дорогу! Имущества у многих практически не имелось: собраться – только подпоясаться, все были бедными, нищими, а дорога давала шанс. Исполнить обет, покаяться, испросить помощи… а то и просто весело провести время, выклянчивая по пути подаяние. Иногда выклянчивая, а иногда – и забирая грубой силой. В те времена, в тот переходный период, когда заканчивалась эпоха крестовых походов, пилигримов, по старинке, еще привечали, но уже все чаще и чаще называли просто бродягами, опасались и начинали презирать.

В Дубровнике они довольно быстро отыскали попутный корабль – двухмачтовый неф, крепкий и пузатый – принадлежащий фра Анжелико Коммоди, уважаемому венецианскому негоцианту, заодно бывшему и капитаном своего судна. Благодаря Марко сторговались быстро – парнишка хорошо знал, что к чему и что чего стоит. Еще не поднявшись на палубу, заранее купили себе спальные места, матрасы с подушками, простыни и покрывала – потратили на то по четыре дуката, а затем продали тому же синьору Коммоди за три – вещи-то уже считались поношенными, так сказать – секонд-хэнд.

Покинув судно близ Анконы, новоявленные паломники удачно наняли проводника и вот уже полдня неспешно продвигались в отрогах Апеннинских гор, потрясающе красивых в сверкающих лучах ласкового южного солнца. Продвигались неспешно, в те патриархальные времена вообще не было принято спешить, да и понятия времени было весьма условным. Крестьяне и путники считали часы по солнышку, горожане же – по колокольному звону кафедральных соборов и церквей. Как и в более древние времена, летний час еще считался длиннее зимнего, впрочем, столь мелкие отрезки времени были мало кому нужны, в большинстве своем тогда говорили проще: утро, полдень, вечер, ночь. Хватало и этого.

В полдень, или – по прикидкам все же любившего точность Павла – часа в два – два тридцать, – путники сделали привал, остановившись на берегу бурного ручья, под тенистыми кронами пиний. Расположившись, пустили осликов попастись на небольшой лужок, напились, перекусив взятым в дорогу сыром и овощами.

– Так, значит, в Рим? – терзаемый любопытством проводник все же принялся расспрашивать Марко на языке, несколько схожим с латынью в такой степени, что даже Ремезов кое-что понимал.

– Да, в Рим, – сполоснув прохладной водою лицо, коротко отозвался юноша, которому Павел, надо сказать, симпатизировал куда больше, нежели прочим своим спутникам.

Марко был скромен, умен, учтив, кроме того, именно от него сейчас во многом зависел успех всего предприятия, и молодой человек, вполне осознавая это, тем не менее отнюдь не выпячивал и не подчеркивал свою значимость. Да! И еще он учил Павла разговорному языку, той самой речи, на которой говорили в Риме.

– Да-а, – прикрыв от солнца глаза, покивал Элиа. – В Риме есть чему поклониться.

Марко благоговейно перекрестился:

– Почти двести часовен и почти тысяча церквей! Плат святой Вероники, останки десяти тысяч мучеников, часовня, где святой Петр служил свою первую мессу, плащаница святого Фомы, частица креста Господня… Разве все перечислить?

– Да уж, – сонно согласился проводник. – Рим – есть Рим. Там всего много. Я смотрю, у вас не так уж и много денег – на всем экономите. Могли бы взять ослов на всех, но не стали…

Элиа произнес эти слова как бы так, между прочим, но Ремезов успел заметить, как блеснули хитрые глаза проводника. Не-ет! Не зря этот прощелыга выспрашивает! Да уж не связан ли он с разбойниками? Очень может быть.

Между тем юный толмач отвечал вполне разумно и правильно: мол, денег у них и вправду мало (хотя это было далеко не так, но зачем о том знать проводнику?), и хотелось бы найти в Вечном городе недорогой постоялый двор… не знает ли уважаемый Элиа, где там можно остановиться?

– На Тибуртине, у старых ворот, есть одна подходящая таверна, – наморщив нос, посоветовал проводник. – И еще несколько – у бывших Диоклетиановых терм.

Тибуртинская улица, Термы Диоклетиана… Ремезов мечтательно прикрыл глаза, вспоминая. Именно в том районе они когда-то жили в Риме с Полиной, сняв недорогой пансион на виа дей Миль. Все рядом – Термы Диоклетиана, Тибуртина Антика, железнодорожный вокзал Термини… Ах, вот ведь, было же время! Конец сентября, солнце, лазурное до боли небо, Колизей, площадь Навона, Испанская лестница… И смеющаяся Полина в синих коротких шортиках и белой невесомой блузке, бросающая монетку в знаменитый фонтан Треви. Ах, Полина… Как она вдруг побежала по камням в фонтан, набрала в пластиковую бутылку воды, которая, если верить путеводителям – «отличается полезностью и необыкновенным вкусом». Как засвистели неизвестно откуда взявшиеся полицейские, заставив вылить воду обратно: мол, ты, что – дура? Нельзя эту воду пить ни в коем разе – отравишься! Мало ли, что там в путеводителе…

– Серебро? – придвинувшись ближе к Марко, Элиа ткнул пальцем в висевший на груди юноши медальон.

– Так, – толмач согласно кивнул и благоговейно перекрестился. – Здесь – волос святой Девы Марии! Совсем небольшая его часть, но все-таки.

– Понимаю, – согласно кивнул проводник. – То великое дело! Если хотите, я скажу вам, у кого в Риме можно купить частицы креста Господня, немаленькие, в общем, щепки… Правда, – тут глаза Элиа потускнели. – У вас вряд ли хватит на это денег. Это твое серебро… так себе, дешевое, явно с большой примесью меди.

– Ты разбираешься в серебре, Элиа?

– Я? Да нет… я так… просто. Тут же видно все!

Павел сразу же насторожился – честно говоря, ни черта тут не было видно, сам-то он, по крайней мере, ничего подобного не замечал. Ну, медальон – и медальон, цепочка – и цепочка. Ишь ты – «с примесью меди»! Это ж понимать надо, разбираться…

Сквозь прищуренные от солнца веки Ремезов неприязненно посмотрел на проводника – откуда сей разбитной крестьянский парень может понимать в серебре? Что он, ювелир, что ли? Тогда не был бы проводником.

Немного отдохнув, паломники вновь отправились в путь по узким горным тропкам, меж разноцветных скал, мимо олив, олеандров и пиний, густо растущих в низинах и на склонах гор. Ближе к вечеру дневная жара, вполне ощутимая даже сейчас, осенью, спала, подул прохладный освежающий ветерок, а слева, над темно-алой вершиною повисла большая густо-сиреневая туча.

– Не было бы грозы, – благоговейно дотронувшись до своего медальона, озаботился Марко.

Проводник лишь беспечно отмахнулся:

– Успеем! Нам сейчас направо, во-он по той тропке.

– А почему – туда? – зачем-то поинтересовался толмач. – Ведь дорога-то – прямо, а та тропка… что-то она выглядит какой-то заброшенной.

Ремезов скосил глаза: а ведь и правда! Уходившая вправо, за красно-синюю, поросшую на вершине голубым вереском скалу, тропа явно казалась почти нехоженной: камни, терновник, какие-то колючки.

– Все правильно, – как-то, как показалось Павлу, не вполне искренне, протянул Элиа. – Нам бы, конечно, по дороге… но сейчас мы не можем по ней идти.

– Почему же не можем?

Молодец, Марко! Дотошный парень.

– Потому что там… там, за той скалою, – повернувшись, проводник не поленился показать рукой, – есть один замок, хозяин которого, барон, известный своим разбойным нравом, недавно вернулся из Палестины… Для него и наш караван – добыча.

– Понятно, – согласился толмач. – Что ж, так часто случается – придется объехать. Надеюсь, мы все же успеем до грозы.

– Успеем, успеем! – радостно воскликнул Элиа. – Там, в той стороне, есть одна хижина, моего старого знакомого, козопаса – там мы сможем заночевать. Не беспокойтесь, козопас – человек гостеприимный, к тому же мы его не очень стесним.

В другое бы время Ремезов, как истинный боярин, подобным бы предложением возмутился – как это, ночевать в какой-то убогой хижине?! Да, возмутился бы, но не сейчас. Для этого ушлого проводника он – вовсе не боярин, не барон и не рыцарь – а просто бедный паломник из далекой, но вполне христианской страны, которому и шалаш – за счастье, не то что целая хижина!

– Не беспокойтесь, нам там будет удобно.

К явному удовольствию пилигримов, хижина козопаса оказалась весьма просторным двухэтажным домом, снизу – каменным, а наверху – деревянным. И хоть крыша и была покрыта соломой, тем не менее внутри было довольно уютно и чисто, места хватило всем, не только Ремезову и его людям, но и еще нескольким путникам, поспешивших воспользоваться гостеприимством хозяина, едва над горами загрохотал первый гром. Мало – загрохотал, тут же хлынул и ливень, неудержимый и яростный, как тропический ураган.

Козопас Андреа – скорее, владелец целого козьего стада и отары овец – высокий представительный старик с длинной седой бородою, распахнув дверь, велел одному из своих слуг зажечь факел.

– Стемнело… Вдруг кто-то из застигнутых непогодой путников заметит наш путеводный огонь? Пусть все идут к нам, пережидают грозу, на перевал уж точно сейчас не пробиться, клянусь Святой Девой.

Старый козовладелец сейчас поступил благородно, наверное, в пику соседнему разбойнику-рыцарю… или барону.

– Ох, какой ливень! А гром? Молнии так и сверкают… – согласно кивнул один из путников, высокий юноша лет двадцати, с длинными каштановыми локонами и открытым взглядом больших серо-голубых глаз, таких же, как и у его юной спутницы в длинном крестьянском платье из серого простого сукна. Вышитый – тоже крестьянский – передник, грубые башмаки, но… Но по виду и вовсе нельзя было б сказать, что эта девушка – крестьянка, настолько благородным было ее красивое, с тонкими чертами, лицо, да и стан – вовсе не крестьянский, тоненькая – вот-вот переломится – талия, маленькие белые руки, явно не знавшие тяжелого физического труда. Девушка явно не могла б обмануть ничей пристальный взгляд, а пялились на нее немало, все же – какая красотка в такой глуши! Нет и в самом деле, до чего ж мила эта барышня-крестьянка, кто бы там она ни была. И эти щечки, улыбка скромная, ямочки, губки, жемчужные зубки, густые ресницы, черные, словно руки углежога. Ну, до чего ж хороша!

– Меня зовут Марцелин, а это – моя сестра Аньез, – прижав руку к сердцу, вежливо поклонился молодой человек.

– А мы – торговцы из Реджо, – разом поднялись с лавки двое мужчин лет тридцати пяти – сорока. – Были в Риме, нынче отправляемся в Анкону, думаем на побережье сесть на попутный корабль.

– А мы – паломники, пилигримы из Польши. Идем в Вечный город, поклониться святым местам.

– Польша? Ого! А где это?

– Очень и очень далеко.

– А правда, что там живут волосатые великаны?

– Я лично ни одного великана не видел, – с доброй улыбкой отвечал за всех Марко Грач, – только слышал, что под городом Краковом в давние времена жил когда-то дракон.

– Дракон! Вот так та-а-ак! И что же, очень он был страшный?

– Просто ужасный! – усаживаясь поближе к растопленному очагу, вступил в разговор Павел.

Просто желал проверить свои знания по языку – поймут ли? Ну и заодно так, развлечься – что еще делать-то? Вон гроза-то… А ливень! А молнии, гром – бух, бух! Прямо – канонада. Не гроза, а Сталинградская битва.

К явному удовольствию Ремезова, и укрывшиеся от грозы путники, и сам хозяин, явившийся с кувшином вина, его прекрасно поняли. Один из негоциантов даже всплеснул руками:

– Говорите, ужасный?! А как он, этот дракон, выглядел? И кого ел? Девственниц?

– Не-е, – вспомнив старый анекдот, хохотнул Павел. – С девственницами – сдох бы давно с голодухи. Всех подряд девок лопал! Не очень-то его интересовало, девственны они или нет. В самом деле, он же не жениться на них собрался, а просто поужинать.

– Да-да, – охотно поддакнул и усевшийся рядом хозяин, старик Андреа. – И большой это был дракон?

– Да вот, примерно размером с троллей… с твой дом, уважаемый Андреа. Головища – во! Со стог сена. Зубы – как татарская сабля, такие же и когти.

– Да что вы! Ой, пейте-пейте… совсем забыл предложить.

Заслушавшийся ремезовских россказней до полного округления глаз хозяин поспешно налил вина и кликнул слуг, чтоб тащили яства.

– Да-да, рассказывайте, рассказывайте, – переглянувшись, разом кивнули брат и сестра. – Очень интересно послушать.

– В самом деле интересно?

Красуля-девчонка сверкнула глазами, словно б не Ремезов перед ней был, а какой-нибудь там Дима Билан, Тимати или… кого там еще деревенская молодежь слушает?

– Очень интересно, и весьма поучительно.

Ох, и голосок у нее был… умм!!! И как на девушку… Аньез, да… все посмотрели… Особенно – Павел это почему-то отметил – проводник Элиа. И Марко. Только эти двое смотрели как-то по-разному: Марко – как на Джульетту Ромео, а Элиа – словно козел – на капусту или разбойник-тать – на кусок серебра.

– Так вот, – разом намахнув кружку, Павел почувствовал вдруг охватившее его приятное опьянение, такое, что хотелось говорить, говорить, говорить… Тем более глаза эти девчоночьи, голубые…

– Хвост – во-от такой толстенный, задние лапы – что бревна, передние же маленькие, как вот твои, милая Аньез, ручки.

– Нешто такие драконы бывают? – озадаченно усомнился Элиа.

– Еще и не такие бывают!

Павел не удостоил проводника даже взглядом – ну, что взять с человека, явно не видевшего ни одной серии фильма «Парк Юрского периода»?

– Вы меня вообще понимаете ли?

– Да все понятно, синьор Паоло, только… вы немножко смешно говорите.

– Ага, ага… Судя по вашему улыбающемуся лицу, милая юная дама – вовсе даже не немножко смешно.

Все улеглись спать рано, под синие сполохи молний и постепенно затихающий где-то вдали, за горами, гром. Уснули тоже быстро – тут и там из углов доносился богатырский храп. Паломники с проводником и двое негоциантов заночевали тут же, в трапезной, а вот брату с сестрой – Марцелину с Аньез – старый Андреа уступил опочивальню наверху, в хозяйских покоях.

Темный вечер и предшествовавший ему трудный путь отнюдь не располагали к долгим разговорам, даже несмотря на все красноречие Павла, в деталях расписывающего «драконов» – тираннозавров, птеродактилей и всяких прочих доисторических ящеров, на радость детишкам и их родителям «оживленных» творческим гением многочисленной голливудской тусовки.

Словно бы соревнуясь друг с другом, храпели в дальнем углу негоцианты, улыбался во сне обаятельный бабник Кондратий Жердь, Убой скрипел зубами – видать, что-то нехорошее снилось. Напротив Ремезова, на широкой лавке, крепко прижимая к груди медальон с волосом Пресвятой Девы, посапывал утомившийся за день Марко Грач. Наверное, все видели какие-то сны… а вот Павлу что-то не спалось, и не потому, что не устал, и не от чужого храпа вовсе. Не давали уснуть воспоминания, мысли, Вечный город вставал перед молодым человеком явно и зримо, не тот город, который сейчас, в это вот время, а совсем другой – такой же древний, но и современный, не только с Колизеем и Римскими форумами, с фонтанами вычурной эпохи барокко, с великолепными дворцами-палаццо, но и с ревом дальних поездов на терминалах Термини и Тибуртина, с кварталом EUR и дворцом Труда, выстроенном при Муссолини, с Чинечитта – городом-домом кино, городом снов, городом Феллини, Антониони, Роселлини, Висконти…

В этом городе, в этом Риме, в маленьком пансионе на виа дей Милле, что неподалеку от Термини, Полина и Павел провели когда-то целую неделю, такую короткую и такую счастливую для обоих. Жаль, только счастье длилось недолго.

Ах, какое платье надела Полина в последний вечер, когда они ужинали в небольшом ресторанчике на виа Венето! Волшебным рубином сверкало в бокалах вино, официанты скользили неслышными тенями, а сырный торт тирамису был так хорош, что Полина даже закапала платье.

«Кое-кто грязи найдет!» – смеясь, прокомментировал тогда Павел, и Полина смеялась так громко, что даже официанты искренне улыбались.

А вот теперь на глаза у Ремезова почему-то наворачивались слезы… и тянуло закурить, так тянуло, что молодой человек решил выйти на улицу – просто постоять, подышать, тем более что гроза и ливень уже закончились – лишь где-то в отдалении громыхали последние раскаты.

Осторожно, чтобы не разбудить спящих, Павел поднялся с лавки и на цыпочках, босиком направился к двустворчатой двери, чуть приоткрытой, пропускающей в устье дома свежий ночной воздух. За дверью вдруг промелькнул оранжевый свет факела – хозяйские слуги по-прежнему подавали знак заблудившимся путникам. Слуги… или слуга. О, нет! Неожиданный порыв ветра распахнул створку настолько, что стал отчетливо виден размахивающий пылающим факелом слуга… кудрявый крепыш… проводник Элиа!

Ремезов настороженно застыл – что делает здесь этот скользкий тип? Зачем ему факел? Что он – здешний слуга, исполняющий приказанье козопаса-хозяина?

Элиа размахивал факелом не беспорядочно, вовсе нет, в его движениях замечалась какая-то система – вверх-вниз, вправо-влево… затем опять – вверх-вниз…

Подает знак, это верно. Но – путникам ли? А, может быть, кому-то еще? Что он там рассказывал о местном бароне-разбойнике?

Павел хотел было осторожно вернуться на место и разобраться с проводником потом, уже при свете дня… Или все же лучше прямо сейчас схватить его с поличным? Засомневавшись, молодой человек споткнулся и едва не упал, сбросив на пол висевшую на стене сковороду.

– Черт рогатый! – выругался во сне Убой, в отличие от других, так и не проснувшийся.

Остальные постояльцы сонно щурились, кое-кто тоже выругался…

– До ветру ходил, – скрипнув дверью, зачем-то сообщил тут же вернувшийся Элиа. – Да все никак не мог затушить этот чертов факел. Махал им, махал…

Ремезов шмыгнул носом: может, и в самом деле тушил? Кому ему тут сигналить?

– Это не он тут гремел? – шепотом справился у Павла толмач. – Вот дьявол! Ты, господин, видел, как он пялился на Аньез?

Ремезов вновь растянулся на лавке:

– На кого пялился?

– Ну, на ту девушку, с братом.

Ага, вон оно что! Боярин быстро подавил усмешку: что касаемо юной девушки и бросаемых на нее взглядов, то тут, как говорится, чья бы корова мычала…

– Уговаривал их отправиться завтра с нами… нам ведь почти по пути. Да так и безопаснее, – продолжал шептать Марко.

Павел лениво зевнул:

– Уговорил?

– Угу! – радостно отозвался парень.

И чему он так радовался?

Рано утром, едва только забрезжило солнце, путники принялись собираться в путь. Наскоро перекусывали, молились, Ремезов даже умылся из принесенного слугою кувшина, чем вызвал неприкрытое удивление окружающих – до эпохи личной гигиены оставалось еще о-очень много времени.

– Присматривай за проводником, – улучив момент, шепнул толмачу Павел. – И нашим всем передай.

– Присматривать? – юноша хлопнул глазами. – А…

– Потому что не нравится он мне что-то. Все! Исполнять!

– Слушаюсь, господине.

Как только тронулись в путь, молодой заболотский боярин и глава секретной миссии с удовлетворением увидел, что его приказанье выполнено. Убой со своей дубиною пристроился сразу за проводником, за ним, рядом, шагал Вол Архипов с тяжелым посохом. Бабий любимец, лохматый и лопоухий Кондратий Жердь, словно бы ради забавы подбрасывал рукой увесистый камешек, идущий тут же Осип поигрывал кушаком таким образом, что мог в любой момент набросить его на шею Элиа. Даже Марко – и тот повесил на пояс кинжал, который обычно прятал под длинной одеждой паломника, то же самое сделал и Павел… и эти все приготовления отнюдь не укрылись от внимательного взгляда проводника.

– Вы что это так… словно бы на войну собрались!

– Так ты же сам говорил – разбойники.

– Ну-у-у… думаю, вряд ли они нападут – чего с нас брать-то? Вот были бы какие-нибудь купцы с товаром или с мошною – то другое дело.

Вообще-то, он был прав, если и нападать на паломников, так только с целью обращения в рабство с последующей скорейшей продажей, хотя сам Ремезов на месте разбойников не стал бы иметь дело с полдюжиной выносливых молодых мужиков, к тому же – вооруженных, да еще в горах. Тут очень даже не ясно – как еще все сложится, даже если внезапно напасть, хотя б во-он из-за той скалы.

Брат с сестрой, Марцелин и Аньез, тоже шагали вместе с пилигримами, видать, проводник таки уговорил. Вернее сказать, шагал один Марцелин, девушке же с большим удовольствием уступил своего ослика Марко. И сам шел рядом – типа вел под уздцы осла. Улыбался, говорил о чем-то…

Повернув голову, Павел прислушался:

– Я в смехе радостном твоем услышу птичье пенье…

Ремезов все же достаточно навострился в латыни, чтобы вполне грамотно про себя перевести.

– Возьми же эту розу, она – цветок любви, ее волшебный красотой навеки я сражен…

Стихи читал юноша! Что и говорить – времени зря не терял, а, выражаясь стилем юных биндюжников и старой питерской гопоты – «яростно клеил девку»… А вообще-то, похоже, что и не клеил, похоже, что влюбился! Ишь, как смотрел-то, какими глазищами. И, надо сказать, юная красавица относилась к ухаживаниям толмача вполне благосклонно, лишь шедший впереди братец ее, Марцелин, время от времени оглядываясь, хмурил брови. Если разобраться – чего хмуришь-то, деревенщина? Кто ты со своей смазливой сестренкой, и кто Марко – гридь, верный самого князя Смоленского человеце!

Нет, ну все-таки до чего же премиленькая девчонка. Икоса посматривая на проводника, Ремезов, подогнав осла, придвинулся к молодым людям ближе.

Закончив читать стихи, Марко и Аньез принялись весело болтать о всей той чепухе, о чем обычно говорят пока еще стесняющиеся друг друга подростки лет шестнадцати – двадцати. О том, где кто что видел, что слышал, о стихах да песнях, ну и обо всем таком прочем.

– Мы совсем недолго с вами будем, – призналась вдруг девушка. – Жаль. Ты такой добрый, Марко.

– Да ну.

– Нет, в самом деле, добрый.

– И ты. Ты красивая, как день!

– Как день… – девушка на миг потупила очи. – Знаешь, я рада, что тебя встретила, очень рада. Может быть, мы еще… Мы в Монте-Кассино живем, здесь скоро будет развилка…

– И мы расстанемся… Уже так скоро?

– Эй, вы там! – останавливаясь, обернулся Элиа. – Я вам, вам говорю, досточтимые господа Марцелин и Аньез. Все, приехали – развилка. Вам дальше – туда. Я вас провожу немного.

– Спасибо, но мы дорогу знаем…

– Да, но там… там речка размыла брод, так надо другой тропкою… я покажу.

– Ишь, какой ретивый, – сквозь зубы прошипел толмач.

Честно сказать, и Павлу тоже не понравилась неожиданная суетливость проводника, ни с того ни с сего вдруг озаботившегося совершенно посторонними – не они ж ему в конце концов платили! – людьми. Что стояло за такой заботливостью? Обычная вежливость и желание помочь? Гм-гм… что-то на Элиа это не очень похоже, насколько Ремезов знал подобный тип людей, обычно так много (особенно на людях) обещающих и так мало делающих.

– Сюда, сюда, скорее… – деятельно распоряжался проводник.

Оперевшись на руку Марко, Аньез слезла с ослика и направилась вслед за братом и Элиа по узкой, скрывающейся за скалою, тропе.

– А вы идите пока во-он к той кривой сосне, – оглянувшись, проводник махнул рукой пилигримам. – Там устройте привал, ждите, я быстро вас догоню.

До кривой сосны, по прикидкам Ремезова, было где-то с полтора километра или даже чуть больше, но все равно не так уж и далеко.

– Я им только покажу путь.

Элиа вроде как оправдывался за непредвиденную задержку… хотя и не должен был бы – в те времена никто никогда и никуда не спешил.

– Не иначе, господине, проводник наш что-то замыслил, – подойдя к Павлу, шепнул Убой. – Инда девка уж больно красна, за такую немало серебришка дадут, особливо ежели девственна. Ну, да пес с ней, с девкой и с братцем ее… Я вот мыслю… кабы и нам с того зла плохо не стало! Вдруг да, девку имав, лиходеи за нами примчат? За одним уж.

Выслушав сию тираду. Ремезов повел плечом:

– Ну, уж это вряд ли. Хотя… Кондратий, Осип – сбегайте-ка, присмотрите, как там? Ежели что – доложите.

– Господин, – умоляюще сложил руки Марко. – А можно и мне с ними? Святой Девой, Христом-Богом прошу.

И столько было в его просьбе желания, столько надежды, что Павел махнул рукой:

– Ладно, давай и ты. Только, смотрите, быстро!

– Зараз, господине, все сладим, – вытаскивая из-под хламиды пращу, уверил Кондратий Жердь. – А девка и впрямь – сладка. Такую бы…

Толмач заскрипел зубами, бросив на парня убийственный взгляд, которого Жердь вовсе и не заметил. А вот Убой – хмыкнул.

– Ишь ты, паря-то наш. Сверкает глазищами!

– Ничего, дело молодое, – улыбнувшись, Ремезов подогнал осла.

Оставшиеся пилигримы прошагали-проехали, наверное, уже с полпути до приметной кривой сосенки, когда позади, у повертки, вдруг послышались крики. Размахивая на бегу руками, кричал Кондратий Жердь. Переглянувшись с Волом и Убоем, Павел повернул осла… а потом и спешился – бегом-то куда быстрее.

– Разбойники! – отдышавшись, доложил Жердь. – Лиходеи. И с ним – наш проводничок. Напали, девку имают, толмач наш младой на выручку поспешил – никого не послушав. Теперь и его там прибьют.

– Та-ак… – нахмурился Ремезов. – Что ж – толмача выручать надо. Эх, зря я его пустил! Много там лиходеев?

– Да с полдюжины будет.

– Как и нас. Что ж мужики, выручим парня! Заодно и добрым людям поможем.

– Знамо, поможем, – с неожиданной радостью махнул своей дубиной Убой. – У лиходеев-то и серебришка с лихвою быть может! А что полдюжины их… так и другие рядом могут.

– И что? – бросил на бегу Ремезов.

– Я к тому, господине, что надо побыстрей все сладить. И, главное – тихо.

Марцелин лежал на краю тропинки, как мог, отбиваясь посохом от наседавших врагов – трех молодцов самого разбойного вида. По левой щеке юноши текла кровь, однако он все же попытался вскочить – но тут же был сбит с ног хорошим ударом дубины.

Трое других лиходеев окружили Аньез, но девушка явно не собиралась сдаваться, с узким кинжалом в руке отбивая все попытки врагов, в чем ей активно помогал и Марко, почему-то вооруженный суковатой палкой… ах, ну да – кинжал-то он отдал девчонке. Разбойники холодного оружия почти не имели – Ремезов заметил короткие мечи лишь у двух, да и некогда было особо разглядывать – так вовремя явившиеся на помощь воины с ходу вступили в бой.

Ввухх!!! Ухнув, Убой покрутил над головою дубиной, и, примерившись, нанес страшный удар, опрокинув сразу двоих лиходеев. Повезло: пропасть виднелась чуть дальше, в полсотне шагов, схватка же проходила на неширокой полянке в расщелине меж пологими отрогами гор, густо поросшими магнолиями и олеандром.

Завидев нападавших, лиходеи быстро опомнились, один из них – с широкой, на длинной ручке, секирою, едва не снес голову подбежавшему Осипу – хорошо, тот вовремя успел подставить посох… тут же перерубленный пополам. Рядом что-то звякнуло, заскрежетало – короткий разбойничий меч встретился с широким кинжалом Кондратия Жерди, на помощь парню поспешил как раз подоспевший Вол, с ходу ударив лиходея острым концом посоха. Ударил и, размахнувшись, завращал посох над головою, примериваясь – куда бить.

Смуглое лицо разбойника исказила гримаса боли страха, еще более усилившаяся при взгляде на увесистую дубину Убоя, которой бывший волхв едва не проломил незадачливому татю голову. Помогли другие, те двое, что все же опомнились после ударов кудесника. Вскочив на ноги, взялись за ножи – длинные и кривые. Да что там нож против дубины и посоха, коим парни Ремезова управлялись умело, действовали словно копьями. Вот уже один лиходей, выпустив выбитый нож, подался в бега, за ним последовал и второй…

Павел же взял на себя тех, кто окружил Аньез и Марко. Ударил с ходу, особенно не примериваясь и уповая лишь на свое искусство – отточенное, надо сказать, уже до такой степени, что и думать было не надобно – да и некогда думать в бою – только бить. Один из злодеев успел ранить толмача в плечо, юноша стиснул зубы, перекинув палку в левую руку, и Ремезов, отразив удар, ринулся на помощь парню.

Кинжал против меча – пусть и короткого – не очень-то катит, но тем не менее яростный натиск сделал свое дело, тем более и Марко подмогнул своей палкой – едва разбойник занес клинок для удара, юноша изо всех сил треснул ему по руке, да так, что злодей выронил меч… тут же подобранный Павлом.

– Держи! – Ремезов кинул толмачу кинжал и, вращая над головою мечом, зловеще прищурился.

Лишившийся своего орудия тать осклабился и стал медленно пятиться назад, не сводя взгляда от пылающих недюжинным гневом глаз молодого боярина, в коих, верно, видел уже свою смерть. Пятился… пятился… и вдруг, совершив невероятный кульбит, прыгнул с переворотом в кусты, словно акробат в цирке, и тут же исчез в зарослях. Туда же, придерживая раненую руку, побежал и другой…

И проводник Элиа – он тоже был здесь, только не принимал участия в схватке, предпочитая следить за ней из кустов. Но вот теперь, когда пришло время ретироваться, сей коварный парень оказался явно в своей тарелке – побежал так, что засверкали пятки, за ним со всей возможной поспешностью бросились и остальные разбойники, вмиг скрывшись из глаз.

Бегущих никто не преследовал – не знали местность, да и Ремезов вовсе не собирался зря никого убивать. Пока так и вышло – на редкость удачно, из своих, кроме раненного в правое плечо Марко, никто особо не пострадал, лиходеи тоже, можно сказать, отделались легким испугом и, хотя тут и там на листьях кустарников виднелись свежие капли крови, тем не менее на земле никто не валялся, все обошлось на редкость удачно. Удачно, если только…

– Как бы они не явились с подмогой.

Убой совсем по-волчьи втянул широкими, поросшими густым черным волосом ноздрями воздух и настороженно прислушался. Пожалуй, кругом все было тихо, если не считать возмущенного щебетанья растревоженных птиц.

– Благодарю вас, любезнейшие господа, – утерев рукавом кровь, Марцелин церемонно поклонился Павлу, в коем давно уже угадал главного. – Не знаю, что мы с сестрою и делали бы без вас!

– Да, да, – повернувшись, благодарно улыбнулась Аньез.

Ловкие руки девушки уже бинтовали раненое плечо Марко, голый по пояс, тот терпел боль с такой блаженной улыбкой, что Ремезов даже расхохотался:

– Гляжу, тебе так нравится быть раненым, парень!

– Еще бы – с таким-то ухаживаньем! – тут же поддержал шутку лохматый ловелас Кондратий Жердь. – Ой, у меня тоже что-то ребро болит… Не посмотришь ли и мою рану, о, прелестная дева?

Говорили по-русски, и Аньез с Марцелином, конечно, ничего не понимали, но все же кое о чем догадывались.

– Нам надо бы поспешить, – усевшись на корточки рядом с раненым, Ремезов перешел на латынь. – Убой прав – кто знает, быть может, разбойники явятся в еще большем количестве? Марко, ты как? Сможешь идти?

– Я? О, конечно же, – юноша широко раскрыл глаза. – Вот, как только милая Аньез закончит…

– Я уже закончила, – искоса взглянув на Павла, девушка легонько провела пальцем по щуплой груди толмача. – Какой ты беленький, Марко! И такой… юный…

– Ты тоже не старая, милая Аньез. Спасибо тебе за все, если б не ты, клянусь Святой Девой, я бы…

– Ну, ладно, ладно, хватит любезничать, – деловито прервал Ремезов. – Пора, мои дорогие, в путь. Аньез, Марцелин, надеюсь, вы теперь с нами, по главной дороге?

– Да, пожалуй, что так, – старший брат девушки согласно кивнул, подбирая с тропинки брошенную кем-то из лиходеев дубину. – Вот, поистине, добрая вещь, думаю, она нам еще пригодится.

– Лучше б не пригодилась, – хмыкнув, Павел оглянулся по сторонам и махнул рукою. – Ну, все, парни – идем.

– На полпути к Риму есть одна деревушка – Резия – там мы и свернем в Монте-Кассино, – негромко сказала Аньез непонятно кому – то ли Ремезову, то ли идущему рядом с нею Марко. Скорее – последнему, ибо парнишка ей явно нравился, тут нечего было и гадать.

Вернувшись на главную дорогу, толмач и Аньез вновь уселись на осликов (Павел вновь галантно уступил девушке своего) и – теперь уже поспешая – направились к перевалу, смутно синеющему километрах в трех впереди. Шли с осторожкою – Ремезов выставил позади караул в лице Убоя и Осипа, сам же, как, в общем-то, и все, пристально посматривал по сторонам.

– Не думаю, чтоб они вновь напали, – тихо заметила Аньез, когда, почти в полной тишине путники прошли уже большую часть пути. – Это мелкая шайка – тут таких много. Наверняка из той же деревни, что и наш бывший проводник. Ищут легкую добычу, а, встретив серьезное сопротивление, убегают, как вот сейчас.

– Да! – обернувшись, согласно тряхнул головой Марцелин. – Таких шаек тут много, они почти не нападают на серьезных людей, тем более на паломников, с которых взять особенно нечего, а вот яростный отпор можно получить вполне.

Ремезов в беседу не вступал, молча слушал да думал. И в самом деле, сбежавшие разбойники показались ему странными – едва запахло опасностью, тут же ретировались. Значит, не так уж и нужна им была добыча – брат и сестра? Грубо говоря – не проканало на халяву, так и ну его к дьяволу! Странно – скажем, в смоленских лесах обычно все лиходеи действовали как-то более целеустремленно и от задуманного отступались редко. Наверное, все же права Аньез насчет мелких шаек, не по зубам оказалась добыча – вот и ушли, убежали. А парни-то, дружинники – молодцы! Ишь, как ринулись в битву, уделали всех – любо-дорого посмотреть!

Павел довольно усмехнулся и тут же прикинул, кто из своих – соглядатай? Хотя, наверное, вопрос надо было ставить по-другому – кто из них обычный порядочный человек, воин? С двоим – Убоем и Марко – пожалуй, все ясно – люди старого князя, а вот что касаемо остальных… Мог Всеволод Мстиславич подослать еще одного… или даже парочку своих человечков, не афишируя их перед Ремезовым? Очень даже мог, даже наверняка так и сделал – умен князь смоленский, хитер, коварен, куда там монголам! Дружка-приятеля Ирчембе-оглана тоже не следует сбрасывать со счетов – должность у него при хане такая, ко всяким пакостям обязывает. Вполне мог и сотник своих людишек отправить, вполне. Иное дело, что кто-то вынужден был в Дубровнике остаться – ждать, другие же… Другие же должны были сами в опасный путь напроситься! По логике – так. Да, но ведь никто особенно-то и не напрашивался, вроде как он, Павел, сам себе спутников выбрал для последнего, так сказать, рывка. Ну, Марко, Убой – понятно – их он не мог не взять, все же князем рекомендованы, а остальные? Если хорошенько припомнить кое-что о каждом. Начать, скажем, с Кондратия Жерди. Парень выносливый, ловкий – да, оружьем владеет, к тому ж – в общении приятен. Может, специально приятен? Чтоб именно его-то боярин и выбрал, да с собой в последний поход взял! Очень может быть, что так… а, быть может, и не так вовсе. Подозрения Кондратий покуда никакого не вызывал… так никто и не мог вызвать подозрений – с чего бы? Главная их задача сейчас – смотреть в оба да мотать на ус, чего еще-то? Вот и смотрят, мотают.

Осип Красный Кушак… А вот этот, похоже, сам напросился! Как-то, в Дубровнике или даже раньше, завел разговор про кушаки, пояса… мол, прикупить бы в Риме, покрасовался бы. Так себе разговор был, пустой, ни о чем вроде… Вроде бы ни о чем, однако вот связка – «Осип – Рим» у Ремезова в мозгу засела накрепко. Потому Осипа и взял… будто и сам выбрал, а будто бы – и не сам.

Тьфу ты! Задумавшись, Павел едва не споткнулся и раздраженно сплюнул. Вот уж впрямь додумался – технологии психического программирования в Средние века… да еще и таких полуграмотных парней, как… Кстати, вдруг они не такие уж и полуграмотные, эти «верные» воины? Если с другой стороны посмотреть – по какому принципу их – своих соглядатаев – князь или тот же Ирчембе-оглан – выбирали? Как бы сам-то, он, боярин Павел, Петров сын, Ремезов, выбрал? Ну да, надежны должны быть, сильны, выносливы, и чтоб воины добрые, и не дурни. Все так. Однако умелых воинов да не дураков – полно. Какие-то еще должны бы качества быть. Скажем, язык – латынь хотя бы! Ну да, ведь без этого-то весьма затруднительно в Риме шпионить. Ну, Марко Грач – понятно, не о нем сейчас речь. Остальные – Кондратий, Осип и уж тем более Вол – никакими языками, окромя русского и, может быть, половецкого да еще польского, не владеют. Не владеют ли? А вдруг кто-то что-то все-таки понимает? Как проверить? Гм… да вот прямо сейчас – по-простому, время-то есть. Как раз вот на перевале, или сразу после, устроить привал – ведь пора бы уже… Там и…

Перевал миновали к полудню – здесь, в горах, зной вовсе не чувствовался, а вот в низине-то даже сейчас, в конце сентября, было еще жарко. Жарко – на русский манер, градусов двадцать семь – двадцать восемь, для италийцев же – очень даже комфортно, самая жара стоит у них с мая по сентябрь, вот тогда уж действительно жарко – плюс тридцать пять – сорок.

Спустившись еще ниже, путешественники узрели слева от дороги довольно живописную полянку, зеленую, покрытую бьющим в глаза разноцветьем в обрамлении каштанов и пиний. Рядом журчал родник, бежала по каменному желобку водица, вкусная и на удивленье прохладная, так, что ломило зубы.

Ах, как ворковали Марко и Аньез! Они даже уединились, почти, этак расположились на травке в отдалении ото всех, правда, наглый Кондратий Жердь, собака, нарушил идиллию. Да еще Марцелин подошел, сказал что-то. И Осип, а за ним – и Вол – туда же! Ишь как манила молодых мужиков красивая юная девушка, словно магнитом притягивала. Марко, кстати, морщился… и явно не от боли.

– Вы можете остановиться на каком-нибудь постоялом дворе в Трастевере, – сразу сменила тему Аньез. – Там их много, и недорогих, я расскажу, как добраться.

Трастевере… Павел мечтательно улыбнулся, вспомнив их римский – с Полиной – вояж. Трастевере – «За Тибром», – а по-русски говоря – Заречье. Уютный средневековый квартальчик с узкими улочками и рынком, церковь Святой Марии, напротив – через Тибр и остров Тиберина – театр Марцелла и один славный такой кабачок…

– Ладно, – все же решившись на эксперимент, Ремезов подошел к парочке ближе.

Момент выпал удобный – все подозреваемые собрались кружком, что-то говорили, смеялись, шутили, лишь один Убой службу нес – в отдалении от всех бдительно за округой присматривал. Страж надежный, чего уж там, правда, выглядит страхолюдно, ну, да с лица воду не пить. Да и не нужен он здесь, в эксперименте, и так ясно, чей человек. Что же касается остальных троих воинов…

– Хороший у тебя голосок, милая Аньез, как ручеек, звонкий, – Павел начал издалека, но вполне настойчиво. – А веселых песен ты, случайно, не знаешь?

– Знаю, отчего же нет?

– Так и спела бы, краса! Народ бы порадовала.

– Спеть… – девчонка задумчиво опустила ресницы, пушистые, черные.

Затем решительно тряхнула головой, дернула себя за выбившийся из-под легкой шапки локон, улыбнулась задорно:

– А и спою! Только… что вам спеть-то? О любви?

– О, нет, нет, – замахал руками заболотский боярин. – Нам бы что-нибудь такое… веселое.

– Как скажете… – Аньез прищурилась, щелкнула пальцами, набивая мотив. – Только вы в ладоши хлопайте… вот так…

Повеселевшие парни обрадованно захлопали в ладоши, даже Марко думать забыл о своей ревности.

– Это древняя песня, но веселая… слушайте:

принялась весело напивать Аньез.

Похоже, песня и впрямь оказалась древней, но девушка исполняла ее вовсе не на чистой латыни, а на том языке, что был в ходу в Риме в нынешние смутные времена.

Марко не выдержал, расхохотался первым, за ним упал от смеха в траву Марцелин. А больше вроде бы и некому было смеяться – кто б понимал? Кто? В чьих глазах мерцал тайно сдерживаемый хохот, чьи губы кривила улыбка? Павел внимательно посматривал на своих воинов. Вол? Гм… нет, вряд ли. Осип? А этот явно весел – с чего бы? А уж Кондратий Жердь – так тот вообще повалился в траву рядом с хохочущим братцем исполнительницы. Значит, двое – Кондратий и Осип… Эй, эй – и Вол туда же! Тоже захохотал!

А вот и спросить! Прямо сейчас, без всяких уверток!

– Вы что смеетесь-то? Слова понимаете?

– Нет, господине, не понимаем. Да ведь видно, что песня дюже веселая!

Видно им, надо же. Ремезов хмыкнул в кулак и разочарованно отошел прочь, к Убою, уже подававшему какие-то знаки.

– Люди, господин! Вон там, внизу. Нам навстречу идут.

– Эй! – выхватив кинжал, громко скомандовал Павел. – Живо всем укрыться, приготовиться.

Снизу, из зарослей густых олеандров, показались путники – молодые мужчины, числом около дюжины, одетые, как паломники, с посохами, многие – в накинутых, несмотря на жару, капюшонах. Паломники… Павел присмотрелся внимательней: показалось, будто у одного – да нет, не у одного, у многих – спрятаны под плащами короткие мечи и дубинки. Так и есть, да – вовсе не показалось, однако ж нельзя было б сказать, что паломники (или кто там они были) вели себя подозрительно – отнюдь! Шли себе, как шли, даже напевали какой-то гнусавый псалом, по сторонам не особо таращились, так, в меру. Лишь один свернул к роднику, наполнил баклажку, не заметив скрывавшихся рядом, в магнолиях, людей. Да и не присматривался, честно сказать, лишь, склоняясь, сполоснул лицо – приятное и довольно юное – да бросился бежать, догонять своих сотоварищей, уже скрывавшихся за красной отвесной скалою.

– Отбой! – выждав еще немного, скомандовал Ремезов.

Таившийся рядом Убой согласно тряхнул головою:

– Мыслю, боярин, – эти не по нашу душу явилися.

– Да, пронесло, похоже. Ну что же – в путь!

Тропинка, дотоле широкая, через пару десятков шагов вдруг резко сузилась, зажатая скалами так, что едва протиснуться одному. Марко и Аньез спешились, взяли осликов под уздцы.

– Там, за скалами, уже и долина, – обернувшись, широко улыбнулся Марцелин.

Озабоченное лицо Павла тоже озарилось улыбкой – судя по всему, их долгое путешествие уже подходило к концу. Скоро Рим, а уж там… там начнутся совершенно иные заботы, наверняка куда более трудные. А сейчас, сейчас уже можно было расслабиться, ведь впереди, за во-он теми скалами – долина, уже и до Вечного города – рукой подать.

Идущий впереди Осип Красный Кушак скрылся за скалами… откуда тотчас же послышался его крик.

– Что?! – выхватив из ножен трофейный меч, Ремезов прибавил шагу, чувствуя, как бросились за ним следом Убой, Вол, Кондратий…

Марцелин тоже уже был за скалою, лишь Марко с Аньез чуть замешкались позади… впереди же…

Впереди же дорогу перекрывал отряд воинов!

Павел уперся в них, как только выбежал на расширившуюся тропу, едва ль не сбив с ног застывших в замешательстве парней. Их можно было понять – воинов оказалось слишком много, никак не менее трех десятков: всадники в разноцветных накидках поверх матово отливавших кольчуг и выстроившиеся поперек тропы пехотинцы с копьями и длинными голубыми щитами, на каждом из которых сияла нарисованная золотом чаша.

– Сзади! – обернувшись, выкрикнул подошедший толмач. – Смотрите-ка!

А сзади, из-за скалы показались давешние паломники, только уже с откинутыми капюшонами… с мечами и дубинами в руках.

– Вот это засада, – тихо вымолвил Ремезов. – Полагаю, биться нам не имеет смысла… и думаю – весь этот почет вовсе не для нас.

– Как это – не для нас? А тогда для кого же? – поудобнее перехватив увесистую дубину, Убой нехорошо скривился и сплюнул. – Уж ежели нападут, то…

– Не нападут, – усмехнулся боярин. – Хотя, впрочем, поглядим. А ну-ка, рассредоточьтесь, парни! Осип, Кондратий – сзади, мы с Волом и Убоем – здесь, остальные – посередине.

Не обращая внимания на раненую руку, Марко выхватил кинжал, заслоняя Аньез своим телом, и, дотронувшись до висевшей на его груди ладанки, прошептал:

– Клянусь Святой Девой, мы дорого продадим свои жизни!

– Боюсь, в этом нет необходимости, мой славный рыцарь, – тихо и как будто обреченно отозвалась девушка.

И, кажется, она знала, о чем говорила – пехотинцы вдруг расступились, подчиняясь приказу, и освободили дорогу для рыцаря в ярко-голубом плаще и войлочном подшлемнике, украшенном золотой сеткой. Все тело рыцаря с головы до ног, словно чешуя, покрывала серебристая кольчуга, судя по виду, очень хорошего качества и вовсе не из дешевых, на поясе его висел длинный меч с широким перекрестьем и пылавшей золотом рукоятью, таким же золотом отливали и шпоры. Рыцарь был без щита, – но плащ его и лазоревую попону коня украшали изображения все той же чаши. Понятно – герб, все равно что номер на авто – запросто можно установить владельца.

Смуглое, с острой черной бородкой и породистым, с небольшой горбинкой, носом, лицо незнакомца излучало уверенность и какую-то злую силу, во всем его облике, в манере держаться и говорить сквозило презренье к простолюдинам, за которых он явно принимал и паломников… впрочем – далеко не всех.

– Наконец-то я вас нашел, любезные мои племянники, – ухмыляясь, громко произнес рыцарь. – Не устали еще от меня бегать? Я так, разрази вас дьявол, устал!

– Кто вы такой, уважаемый синьор? – выступил вперед Марко. – И чего хотите от нас?

– Я не с тобой разговариваю, детеныш… – с недовольным прищуром всадник выпятил нижнюю губу и, обернувшись, махнул рукой воинам. – Перебейте всю эту чернь!

– Стойте!

Бросив поводья ослика, Аньез проскользнула меж Ремезовым и Убоем, и, встав перед рыцарем, молитвенно сложила руки:

– Молю вас всеми святыми, дядюшка, не причиняйте этим добрым людям зла! Мы с братом пойдем за вами туда, куда вы укажете… – девчонка повернула голову. – Скажи им, Марцелин!

– Ну, еще бы! – скривившись, незнакомец неожиданно захохотал, отчего лицо его стало напоминать мерзкую физиономию проматывающего добычу пирата. – Еще бы вы со мной не пойдете, племяннички… Я не пойму, что мы тогда стоим?

– Дядюшка, – подбежав к всаднику ближе, Аньез схватилась за стремя. – Обещай мне не трогать этих людей.

– Да нужны они мне, – поворачивая коня, лениво отмахнулся рыцарь. – Эй, дайте девчонке лошадь, да и парню тоже. Надеюсь, ты больше не собираешься делать глупостей, Марцелин?

– Если ты обещаешь…

– Да не буду я их трогать, сказал уже! Мы и так уже потеряли здесь много времени, чтоб еще тратить его на каких-то бродяг! Труби в рог, Гвидо, едем.

Резкий звук охотничьего рожка разорвал небо, звякнули кольчуги, заржали лошади – и вся кавалькада, всадники и пешие, быстро подалась вниз, в долину, прихватив с собой брата и сестру – Аньез и Марцелина.

– Сдается мне, мы многого не знали об этой парочке, – глядя вслед воинам, тихо протянул Кондратий Жердь.

– Думаю, господин, нам не стоит сразу же идти за ними следом, – осторожно предупредил Осип.

Павел вскинул глаза:

– А почему бы и нет? Чего тут ждать-то? К тому же я вовсе не уверен, что нам по пути.

– А хорошая девчонка эта Аньез, – поудобнее перехватив посох, неожиданно улыбнулся Кондратий. – Добрая. Ишь, как за нас вступилась. Не зря ты, Марко, с ней…

– Что – я с ней? – юноша обидчиво вскинулся. – Мы просто говорили…

– А еще – пели песни!

– Нет, все же она добрая, ишь, как за нас вступилась. Другая бы…

– Главное, что дядюшка ее послушал, по виду сказать – тот еще черт!

В подробностях обсуждая случившееся, путники не торопясь зашагали вниз по тропе, пробираясь сквозь заросли акаций и олеандров. Впереди лежала узкая, с оливковыми рощами и дубравой, долина, а дальше, за сиреневым перевалом, покрытым туманным небом – Рим. С каждым шагом настроение пилигримов становилось все веселее, еще бы, ведь никого из них уже могло б и не быть. Легко отделались, что уж, да и конец пути близок. Кондратий Жердь уже затянул какую-то веселую и чрезвычайно похабную песню, что так любят петь деревенские парни, вгоняя в краску на самом-то деле ничуть не смущающихся дев, Осип подпоясался самым красивым и дорогим кушаком из тех запасов, что всегда носил с собою, даже недалекий Архипов Вол да Убой – и те улыбались чему-то. Один лишь толмач Марко – грустил, вспоминая голубые глаза юной девы. Свидятся ли они еще раз с Аньез хоть когда-нибудь? Один Господь Бог знает.