Глава 4
Найти и обезвредить
Июль 1243 г. Смоленское княжество
Вообще-то, старый знакомый Ремезова еще по «западному походу» сотник Ирчембе-оглан был найманом, как есть еще меркиты, уйгуры и прочие. Христианин несторианского толка, как и сын Бату-хана Сартак, молодой сотник давно уже достиг уважения у самого Субэдея, великого монгольского полководца и воина, а также – что, наверное, куда важнее – и у Орда-Ичена – чингизида из рода Джучи, брата Бату. В войске Орда-Ичена, во время похода в Европу, славный сотник занимался разведкой, и Павел мог бы дать голову на отсеченье, что его знакомец вовсе не сменил поле своей деятельности, о чем весьма красноречиво свидетельствовало его появление здесь, в смоленской глуши. Небось, опять заболотский боярин зачем-то понадобился! Зачем – Ремезов уже догадывался, только вот…
– Зачем собаку-то было убивать? Коров?
– Собаку? Коров? – монгол (точнее – найман) озадаченно наморщил лоб. – Ты знаешь, друже – а мы ведь в смоленском улусе первый день. Не доезжая до Всеволода-коназа, решили завернуть к тебе – тут ведь по пути почти что.
Ирчембе-оглан, напрочь опровергая распространенное мнение о диких сынах степей, по-русски говорил отлично, практически без акцента, разве что иногда употребляя словечки типа «коназ» и «улус». К тому же еще знал и немецкий – тот его диалект, на котором говорили в Прибалтике – и, даже, как подозревал Павел – латынь.
– Первый день, говоришь? – Ремезов тут же показал сотнику стрелу, сырные шарики и вяленые полоски мяса. – А это тогда чье?
– Это степная еда, да, – с трудом раскусив шарик, Ирчембе-оглан сплюнул в траву. – Кыпчаки, булгары… много кто еще мог ее привезти. А вот стрела… – тут молодой монгол презрительно скривился. – Это плохая стрела, друг мой! Сам посмотри – и древко обмотано плохо, на скорую руку, и оперение – это ж ворона, неужто не нашлось бы в степях других, более подходящих, птиц?
Покусав губу, Полина тут же протянула руку:
– Дай!
Присмотрелась внимательно, покрутила локон:
– Да, точно – ворона! И как это я раньше не рассмотрела? Вот дура-то. Сама – ворона и есть.
– Ну? – сунув в рот сорванную соломинку, Ирчембе-оглан вопросительно посмотрел на обоих. – Может, объясните мне, наконец, что у вас тут стряслось?
Павел рассказал сотнику все – и про пропавших коров, и про пожар, про мельницу и убитого парня. Пустив рядом коня, найман молча слушал, время от времени задумчиво покачивая головой.
– Ну, вот, вроде бы все, – наконец, замолк Ремезов.
– Все, да не все! – боярышня подъехала ближе, вклинив свою лошадку меж коней собеседников. – Сразу перед пожаром в лесу волхва какого-то видели.
– Кого? – не совсем понял Ирчембе-оглан.
Молодой человек улыбнулся:
– Шамана – по-вашему. Колдуна.
– Угу, – сотник кивнул. – И что колдун делал в лесу? Колдовал?
– Может, и колдовал, – Полина нахмурилась. – Только сдается мне, именно от его колдовства лес и вспыхнул. И трое смердов погибло.
– Э-э-э, – повернувшись в седле, найман шутливо погрозил боярышне пальцем. – А я вот думаю – тут не в колдовстве дело. Лес в такую сушь поджечь – никакого колдовства не надобно… как и смердов убить. Проще простого все! Зачем тут какое-то колдовство? Павел, ты сказал, у тебя мельницу разрушили?
– Ну, да. Раздербанили бревном колесо.
– И главное… – тут же добавила Полинка. – Конец бревна железом обит был – словно таран.
– Значит, не само собой бревно к мельнице приплыло, – негромко продолжил сотник. – Кто-то его сопровождал… в челне… Река-то широкая?
– Да не очень.
– Тогда могли и по берегу идти. С баграми.
– Один из них пращник хороший…
– Стойте, стойте! – Ремезов громко хлопнул в ладоши, от чего его конь присел и чуть было не бросился вскачь. – Давайте-ка гадать не будем. Просто тех людей – или того человека, точно-то еще не известно – могли на реке ребята малые видеть.
– Почему – малые? – найман удивленно моргнул, но тут же рассмеялся. – Ах да, понимаю – сенокосы, страда. Все от мала до велика – в поле.
– Вот именно! Провор должен был всю мелкоту опросить… – Павел повернулся в седле. – Эй, Проворе! А ну, давай-ка, поспеши.
– Сполню, господине, – поклонившись, отрок свернул на ведущую к реке тропку и быстро исчез за деревьями.
– Ну, вот, – довольно потер руки Ремезов. – Сейчас приедем, устроим тебе баньку, пир. Ты вино-то ведь пьешь?
– Довольно много могу выпить, – Ирчембе-оглан тут же приосанился. – Самого Орда-Ичена когда-то перепивал, а уж он-то пьет, словно лошадь.
Эта была высшая похвала хану. Вообще, выпить все монголы (и найманы, и меркиты, и прочие) очень даже были не дураки, пьянство у них почиталось едва ль не за доблесть, правда, вот Чингисхан когда-то пытался бороться с «зеленым змием»… счет три – ноль, в пользу змия, разумеется.
Дорогого гостя еще не успели усадить за стол, когда явился с докладом Провор – простучав пятками по крыльцу, ворвался в людскую, дыша, словно загнанная лошадь. Бывшие там Демьянко Умник с тиуном Михайлой переглянулись.
– Ты куда это прешь? – вскочив с лавки, широко расставил руки тиун.
– К господину!
Ничуть не смутившись, отрок попытался поднырнуть под руку, да не тут-то было – Михайло ловко схватил парня за ухо:
– Ах, к господину? Экий важный боярин какой! Поди, господа-то тебя заждалися!
– Пусти! – Провор скривился, пытаясь укусить тиуна за руку, и укусил бы, коли б не вмешался Демьян.
– Пропусти его, Михайло, – быстро промолвил Умник. – Нешто он просто так рваться будет? Видать, случилось что.
– А что? – тиун пристально взглянул на Провора. – Сначала нам докладай!
Парнишка еще больше скривился:
– Не могу! Вот, ей-богу, не могу – господин приказал, чтоб только ему…
– Ладно! – решительно махнул рукой Демьянко. – Я доложу, Михайло.
Подойдя к двери, Умник решительно постучался и, не дожидаясь ответа, заглянул в горницу:
– Тут малец к тебе, господине. Говорит – срочное что-то.
Они прискакали втроем – заболотский боярин Павел с супругою да гость его, сотник Ирчембе-оглан. Втроем, если не считать Провора и сопровождавшей боярина свиты – но то простолюдины, чего их считать?
Река, разливаясь в низине шагов на двести, пенилась, журчала на перекатах, и клонившееся к закату солнце окрашивало брызги в золотисто-оранжевый цвет. Низкие берега густо заросли осокой и черноталом, а кое-где колыхали тяжелыми головушками камыши. На черных камнях застряли когда-то принесенные бурным потоком деревья и обломки бревен, даже старый дырявый челн прочно угнездился на каменисто-песчаной мели, черновато-серый, уже успевший покрыться густым мхом и склизкой зеленой плесенью. Рядом с челном, нелепо раскинув руки, лежало застрявшее в камнях тело молодой девушки, около которой уже толпились, дожидаясь приезда боярина, местные смерды.
– Они было вытащить хотели, – на ходу пояснял Провор. – Да я наказал, чтоб покуда не трогали.
– Правильно наказал, – покосившись на жену, одобрительно кивнул Ремезов. – Сейчас вот и глянем, что тут.
Всадники спешились и, оставив лошадей свите, зашагали по мелководью. Полинка шла сразу за мужем, не обращая никакого внимания на сразу же вымокшие ноги. Стоявшие у переката смерды почтительно поклонились.
– Ну? – Павел склонился к утопленнице. – И с чего вы решили, что ее убили?
Один из смердов – жилистый чернобородый мужик в длинной посконной рубахе – протянул руку:
– Стрела, господине. Вот!
– Татарская, – всмотревшись, протянул Ремезов. – С черешком.
Ирчембе-оглан невесело усмехнулся:
– Такая же, как и та, в собаке. Плохая, худой работы, стрела – ни один воин такую б не взял.
– Господине, девку-то забирать можно? – чуть выждав, осведомился смерд. – Хоронить бы пора поскорей, а то ведь – жара.
– Забирайте, – Павел рассеянно махнул рукой. – Вытаскивайте на берег, там еще раз осмотрим… Верно, милая?
– Я знаю эту девушку, – тихо промолвила боярышня. – Вернее – знала. Это Малинка, певунья, помнишь, я рассказывала?
– Да, да, припоминаю. Ты ей браслетик еще подарила серебряный… – Ремезов снова наклонился к трупу, – которого я, кстати, что-то не вижу.
– Может, берегла, дома хранила? – не спросясь, высказал идею Провор… и тут же испуганно потупился. – Ой!
Господа, впрочем, не обратили внимания на его оплошность.
– Дома? – Полинка недоверчиво покачала головой. – Она ж явно с покоса шла… Провор, узнай потом – зачем посылали?
– Сполню, боярыня-матушка!
– Или – на покос возвращалась.
– Так, покосы-то, милая, в другой стороне! – выходя на берег, напомнил Павел.
– То так, – боярышня согласно кивнула, обернулась, и в жемчужно-серых глазах ее отразилось оранжевое закатное солнце. – Но тело-то вполне могло и теченьем принести. А вверх по реке – как раз покосы. И местечко там одно есть, удобное, на безлюдье – я там всегда купаюсь.
Молодой боярин задумчиво покивал:
– Так ты думаешь, ее из-за браслета убили? Это ж надо – лиходеи какие в наших лесах завелись!
Вытащив убитую их воды, смерды осторожно положили ее на траву… черноволосая, с бледным лицом, несчастная лежала, словно живая.
– Красивая девушка, – негромко заметил Ирчембе-оглан. – На супругу твою, боярин, очень похожа.
Ремезов присмотрелся:
– И правда! Что-то такое есть…
Сказал – и замолк. Резко. Отошел к подведенной слугою лошади. Подумал вдруг, ой… нехорошие какие-то мысли в голове зашевелились…
Поправив подпругу, молодой человек украдкою обернулся, посмотрел на супругу.
– Не ее убить хотели – меня, – подойдя, прошептала та. – Ты ведь об этом и подумал, милый?
Павел ничего не ответил, лишь мотнул головой да взметнулся в седло:
– Дома поговорим. Едем.
– Подожди, – махнув рукой, Полинка подозвала смердов. – Избу тщательно осмотрите, ищите браслет… вот такой! – приподняв рукав, боярышня заголила руку. – Серебряный, с крестиком и уточкой. Запомнили?
– Запомнили, матушка, – разом поклонились смерды. – Крестик и уточка. Ежели завалился куда браслетик-то – сыщем.
– А ты, – Полина повернулась к Провору. – Завтра, как рассветет, метнись вверх по реке. Осмотри все, особенно там, у омута. Расспроси, кого встретишь – может, кто чего и видел.
– Ой, матушка! – вспомнив вдруг что-то важное, смутился подросток. – Совсем забыл доложить. Заглодовская мелкота – лет им по пять всего – никого, окромя рыбаков, на реке не видала.
– Каких еще рыбаков? – насторожился Ремезов.
– Говорят, вроде не чужие, вроде наши рыбаки – они, мелкие-то, их на ярмарке как-то видали… Только в точности не запомнили, не узнают – малы еще.
– Не запомнили? – боярышня отмахнулась от комаров только что сорванной с ближайшей ветлы веткой. – Откуда тогда ведают, что – наши? И вообще, сколько их, тех рыбаков, было-то?
– Мелкие говорят – двое, – Провор шмыгнул носом. – И раньше их видели. Но вряд ли узнают.
Вряд ли… Ремезов задумчиво потеребил подбородок. Что и говорить – какие свидетели из пятилетних детей? Да и рыбаки – с чего к ним цепляться-то? Ну, ловили себе рыбу – и что?
– А откуда те мелкие знают, что это рыбаки? – быстро спросила Полинка.
Подросток неожиданно улыбнулся:
– Так с рыбой они шли, не пустые. У каждого на кукане – по несколько рыбин.
– Может, и вправду рыбаки, – боярышня снова махнула веткой. – Но ты все равно вдоль реки пробегись завтра.
К возвращению, выражаясь Полинкиным (той, погибшей Полинки) термином – «следственно-оперативной группы» в усадьбе уже истопили баньку. Хорошо истопили, как надо – Павел, едва зашел, так чуть на коленки не ухнул – уж до чего жаром-паром от раскаленных камней обдало! Ирчембе-оглан тоже присел, ухнул одобрительно:
– Хороша у тебя, друже боярин, банька-то!
Попарились знатно – поддавали на камни водицей с духовитыми травами, да кваском еще разбавляли, да пивом. Потом, на лавке в предбаннике, отпивались, охали:
– Уфф! Хорошо!
– Добрая банька, добрая.
– А ты где, Ирчембе-друже, к бане-то приохотился? Степняки ж бани не любят?
– А мы – христиане, мы любим! А я в Рязани впервые баню попробовал – дюже понравилось. Якши!
– А Рязань-то вы того… разрушили.
– Ее до нас еще ульдемирские коназы разрушили, а мы уж так, дорушили то, что осталось.
– Ульдемирские коназы?
– Ну, по-вашему – владимирские князья. Великий князь Ярослав недавно при дворе Бату-хана был, вино пил, дары дарил знатные. Дюже понравился хану – якши! Знаешь, что хан великий сказал Ярославу Всеволодычу?
– И что же?
– Будь ты старшим над всеми князьями в народе русском!
Ремезов прекрасно знал, что именно говорил Батый владимирскому князю Ярославу Всеволодычу. Именно так и сказал – старшим, великим князем назначил – кстати, вполне законно, по лествичному праву русскому, вместо прежнего великого князя, брата Юрия, погибшего на Сити-реке от монгольских сабель. Недаром, недаром хитрый Ярослав с подарками богатыми к хану ездил, теперь вот главным среди всех князей стал – получил ярлык на княжение. Или – не получил еще? Впрочем, какая разница? Что там владимирские дела, когда здесь, в Смоленске какая-то интересная каша заваривалась – Ирчембе-оглан ведь не просто так приехал… и явно не просто так к старому дружку Павлу в гости заглянул. Нет, не просто! Хитер сотник, умен, и к весьма важному делу приставлен – к разведке. А Павел, кстати, на него работал – Ирчембе-оглан искренне так считал… и пока не просчитался.
Вот потому-то Ремезов и спросил, наконец, напрямик, поставив на пол пустую баклагу:
– Тебе ведь, Ирчембе, друг мой дорогой, от меня что-то надо?
– Хэк! – найман стукнул себя ладонями по коленкам, прищурился. – Ничего-то от тебя не скроешь, славный Павел-оглан! Ну да, врать не буду – надобно кое-что. Пока еще сам не знаю – что.
Боярин удивленно моргнул:
– Это как это – не знаешь?
– Да так. От многого то зависит – и от князя смоленского Всеволода не в последнюю очередь. Что то еще он скажет.
– Ах, ну да, ну да – ты ж к нему и едешь, – хлебнув из кувшина пивка, хохотнул Ремезов.
Гость отозвался загадочно:
– Я – к нему, и ты – к нему. Жди гонцов вот-вот. Думаю, вместе к князю и явимся.
– Вот даже так?
Ремезов явно озадачился, понимая, что хитрый сотник явно не расскажет ему всего в силу присущей ему по роду деятельности скрытности. Так, намекнул кое-что – и на том спасибо. Что ж…
– Вот что, друже Ирчембе-оглан, – Павел решительно пристукнул ладонью по лавке. – Скажу тебе сразу – никуда я отсюда не поеду. Сам видишь, что в вотчине делается! Убийства, разор. Так что, покуда злодеев не сыщу – никуда не двинусь, проси – не проси, так и знай!
– Понимаю тебя, боярин, – сотник покусал тонкие щегольские усики. – Понимаю и… И готов помочь! Если затаились где-то злодеи – так мы их быстро отыщем! Вот с завтрашнего дня и начнем… Да! Боярыня твоя пускай тоже с нами в этом деле будет – разумна не по годам, приметлива… словно из наших, из степных, женщин.
– Чего это из ваших-то? – обиделся за русских женщин Ремезов. – Чем это ваши наших лучше?
– Тем, что сами свою жизнь строят – сами себе мужей ищут, ездят на пиры, воюют иногда…
– Ага, ага, так уж и ищут… Все подряд.
– Ну, не все… только знатные, да вдовы.
– Ага, вот видишь! Не все.
А, в общем-то, прав был степняк. Прав даже не в местном, а в глобальном смысле – в смысле положения женщин в средневековом обществе. Да и не было никакого положения, так – ниже плинтуса. Кухня, хозяйство, ежегодное – почти ежегодное – рождение детей, вот и все женские радости, эпоха куртуазности еще не наступила, да и когда наступит, коснется лишь весьма незначительного меньшинства. Остальные – да все почти! – так и будут тянуть свою лямку: лет в четырнадцать – замуж, тут же – первый ребенок, затем второй, третий, двенадцатый… за детородный период – два десятка детей, из которых примерно с дюжину умрет еще во младенчестве от разных детских болезней, еще человек пять покинут этот мир в отрочестве – тоже от болезней, или погибнув – на охоте, во время вражеских набегов и войн. Таким образом, останется трое – вполне счастливая, правда, не особенно многодетная, семья.
Гм… Полинку та же участь ждет?
Хмыкнув, Ремезов поднялся с лавки и, прихватив веник, позвал слегка уже захмелевшего гостя:
– Ну, что, друже Ирчембе? Пойдем, допаримся, да зелена вина попьем! Хорошее у меня вино – из земли фряжской. Вкусное – не какая-нибудь там ваша ягодная бражка.
– Ягодная бражка тоже ничего себе! Особенно ежели хорошо забродит.
Войдя в баню, Павел плеснул из ковша на камни – зашипел, ударил по распаренному телу пар, а уши едва не свернулись в трубочку. Ирчембе-оглан поспешно спрыгнул с полка на пол – мол, тут пока посижу.
– Ну, сиди-сиди…
Ремезов схватил веник, помахал, разгоняя жар, да принялся хлестаться с таким остервенением, словно бы дал обет терзать плоть.
– Ах, едрен батон! Хорошо! Хорошо! А плесни-ка, друже, еще! Вот так… Эх-ма!!!
Долго боярин не выдержал – спрыгнул с полка, выскочил из бани – окунулся в бочку, жаль, вода тепловата, так ведь лето на дворе, не зима. Так, в бочке сидя, задумался – снова навалились нехорошие мысли. Те, что коров порезали – собаку убили. Понятно, почему – чтоб вниманье ничье не привлекла, не взлаяла. А залаял бы пес, прибежали бы пастушата – убили б и их, просто так, чтоб не мешали – ничего личного. И Налима на плотине мельничной – тоже именно потому убрали, чтоб не помешал диверсии. И тех мужиков – заглодовских смердов, – чтоб потом лес поджечь. Все правильно, все логично… Однако вот Малинка что-то из этой логики выпадает, не укладывается. Ее-то зачем было убивать? Узнала кого-нибудь, случайно увидела? Может быть… А, может… Может, это не она, это ее узнали! Верней – обознались. С Полиной-боярышней спутали!
Павел аж чуть водой в бочке не захлебнулся от подобной мысли. А ведь верно – не в холопку, в боярыню целились! Господи… Вот ведь лезут мысли… Да ведь не так все! Все проще гораздо – увидала девка кого-то, кого могла потом опознать, вот и…
– Эй, друже боярин! Ах, хороша у тебя банька-то!
– Кто бы спорил!
– Что, бражки-то не осталось больше?
– Да есть. Ты погодь, Ирчембе, скоро в хоромы пойдем – там и попируем.
Как всякий степной витязь, сотник спиртного пил много – пил да не хмелел, только все веселей делался, да на девок-челядинок, что яства в глубоких блюдах таскали, серо-зелеными глазами своими посматривал да подкручивал ус. А потом, улучив момент, сказал вполне трезво:
– Думаю, Павел-друг, девчонку ту не так просто убили. Слишком уж она на супругу твою похожа, Полину-хатун.
То же думал и Ремезов, и у него роились в голове подобные неспокойные мысли, которых боярин от себя старательно гнал – а гость вот, наоборот, вызвал заново. Да еще и подначил:
– Врагов у тебя, я так понимаю, хватает? Кто самый ближний?
– Боярин Телятников – Битый Зад.
Ирчембе-оглан насмешливо приподнял бровь:
– Битый Зад – это ты его?
– Да бывали дела, – хмыкнув, кивнул Павел. – И ведь главное – было за что! Но об участии моем Телятников наверняка не знает. Так, догадываться только может.
– Телятников, – негромко причмокнув, сотник пристально посмотрел на собеседника. – И больше врагов нет?
– Как нет? А братцы родные? Но эти далеко, под Смоленском. А на Полинку у Телятникова тоже зуб – и большой.
– Впрочем, кто – покуда не так уж и важно, – поставив кружку на стол, пробормотал гость. – Телятников – он далеко от тебя?
Ремезов почесал голову:
– Да не так уж и близко – за болотами, за дальним лесом… В иную пору – полдня пути.
– Во! – прищелкнул пальцами Ирчембе-оглан. – А я о чем тебе толкую? Если чужих в вотчине твоей не видали, значит – кто-то из своих пакостит.
– Рад, что у нас с тобой мысли схожи, – кисло улыбнувшись, боярин громко позвал тиуна. – А ну-ка, Михайло, вели еще браги тащить!
Выкрикнув, Павел тяжело уселся на лавку и вытянул ноги:
– Вот и я так думаю – кто-то из своих. Предатель завелся, злодей! Или – злодеи. Кстати, не так и давно, раньше-то ведь никаких таких пакостей не было.
Гость вскинул глаза:
– Не было, или ты просто не замечал? Внимания не обращал, так ведь бывает.
Ремезов надолго задумался, припоминая – а что, если прав сотник? Вспоминал, вспоминал… так ничего и не вспомнив, снова позвал тиуна. Тот тоже ничего припомнить не смог.
– Ну, значит, недавно все началось, – покладисто покивал степняк. – Кто-то чего-то – Телятников или братья твои – кому-то посулил. Вот и началось! Раньше ведь не было? Ни пожаров, ни мертвяков, да и коров не резал никто.
– Не, не, ничего такого.
– Вот я и говорю – посулили… Или ты просто кого-нибудь в вотчине заобидел сильно?
Скривившись, боярин мотнул головой:
– Да нет, никого.
– А никто в последний месяц-два в вотчину к тебе не наезжал? – продолжал допытываться Ирчембе.
– Не наезжал, – уверенно отозвался Павел. – Ежели б кто объявился, доложили бы. О волхве вот – узнал почти сразу же.
Гость усмехнулся в усы, уверенно, по-хозяйски, правда, эта усмешка его тут же переросла в такую открытую и дружескую улыбку, что и Ремезову, несмотря на затронутую тему беседы, тоже вдруг сделалось весело! А, может, это просто бражка сыграла в крови.
Встрепенувшись, Павел хлопнул в ладоши:
– Сейчас, друже, сказительниц да певуний позовем! Уж распотешим душу… как раз и женушка моя из бани придет – уж та-то песни послушать любит!
– И я люблю, – Ирчембе-оглан улыбнулся еще шире, еще обаятельнее, хотя, казалось, куда уж еще-то?
Глянув на полупьяного дружка, Ремезов не выдержал, рассмеялся:
– Ой, дружище – ты так на двадцать первую «Волгу» похож! Или – на двадцать первую – у нее тоже облицовка радиатора широченная, как наша родная страна!
– Чтой-то ты говоришь как-то непонятно, – озадаченно фыркнул найман. – Хотя я вроде бы русскую речь понимаю…
– А тут и нечего понимать!
Павел веселился все больше, вот уже намахнул еще одну кружку, хлопнул гостюшку по плечу, обнял за шею:
– Эх, дружище, оглане! Все ж хорошо, что ты ко мне заехал! Сейчас, погодь песни петь будем… А я похож на новый «Икарус», а у меня такая же улыбка, и как у него – оранжевое настро-ени-е-е-е-е!!! Эй, Михайло! Окулку покличь с гуслями!
Заглянув на зов из людской, тиун быстро исчез – загрохотал сапогами по крыльцу – видать, побег искать Окулку-ката, знаменитого на всю вотчину палача, гусляра и композитора-песенника, личность насквозь романтическую, правда, с неким авантюрно-циничным уклоном. Что греха таить, Ремезову люди такого пошиба нравились, да и – к слову сказать – Окулко человеком был верным. И не дурак – посоветоваться можно во всех делах, не хуже, чем с Демьянкой Умником, оруженосцем Нежданом да родной супружницей…
Которая еще допрежь ката-гусляра из баньки с сенными девками припожаловала, да, на пороге встав, очи жемчужные округлила насмешливо:
– Во, молодцы! Так и знала – сидят уже, пьянствуют.
Схватив кружку браги, Павел тут же ринулся к жене:
– Садись, садись с нами, роднуля! На-кось, выпей с баньки.
Ирчембе-оглан тоже приветствовал:
– С легким паром, Полина-хатун. А мы тут уж тебя заждалися – все важные дела решаем.
– Уж вижу, какие важные…
Боярышня долго уговаривать себя не заставила, махнула девкам сенным – чтоб по своим делам шли – уселась рядом с мужем на лавку, кваску хлебнула, прищурилась:
– Ну, пока нет никого, скажите – про Малинку-несчастную говаривали? Ну, ту, что на меня похожа?
Бражники удивленно переглянулись.
– Вот! – уважительно молвил Ирчембе-оглан. – Я всегда знал, что у моего друга Павла жена – очень умная. Сразу сообразила всё!
– Ну, не так чтоб очень уж сразу, – устроившись поудобнее, Полинка обвела глазами стол. – Оп! Лопушиный-то студень зачем вам? Как бы не пронесло потом.
– Не пронесет! – довольно расхохотался Ремезов. – Зато он от похмелья помогает добре.
– С утра поглядим, – усмехнулась боярышня. – Тогда же и списки составим. Тех, кто хоть куда-то с вотчины уходил-ездил. Не с давних пор – с начала лета хотя бы.
Сотник восхищенно присвистнул:
– Ага! И я о том же – кто-то куда-то ездил, ходил – где-то со вражинами встретился, получил посулы…
– А, может, и не посулы, – согласно кивнула Полинка. – Может, и серебришка кто отвалил. Телятников-змеина на такие штуки горазд! Правда, скуповат, много от него ни один лиходей не дождется.
Павел повернул голову:
– Это ты к чему?
– К тому, что среди зажиточных смердов нечего и искать. Холопов смотреть, а лучше – закупов. Им-то – прямая выгода где-нибудь что-нибудь урвать.
Со списком начали поутру, и вовсе не с закупов, а, окромя зажиточных смердов – со всех. Не особо-то и много оказалось тех, кто с начала лета куда-то с вотчины выбирался, не считая пастбищ да выселок. Что и понятно – в средние века путешествовали почти одни купцы, бродяги паломники да лихие люди – наемнички-разбойнчки навроде Митохи. Все остальные, а крестьяне – в особенности – почти безвылазно по своим деревням проживали, «этот свет» и «вся землица» у них за дальним лугом заканчивались, на ярмарку в ближнее село съездить – уже событие, годами вспоминаемое, а уж Смоленск – тот вообще на краю света стоит, что же касаемо иных городов и стран, то представление о том если и имелось – то самое смутное, на уровне собакоголовых людей и прочих страхолюдных монстров. Потому-то список подозреваемых коротким вышел.
– Онисим Дышло, закуп, – щуря карие, блестящие, словно у увидавшего чужую лошадь цыгана, глаза, старательно выводил буквицы признанный в вотчине грамотей Демьянко Умник.
Надо сказать, парню пошло только пятнадцатое лето, однако прозвище свое отрок вполне оправдывал, за что и привлекался боярином для исполнения самых важных, требующих недюжинных размышлений дел.
– Онисим… езживал на Иванов день к зареченским смолокурам за дегтем, путь не близкий, но Онисим за день управился…
– Купа велика ль у Онисима? – хлебнув из принесенного тиуном кувшинца кваску, поинтересовался Ремезов.
– Да с полсорока кун будет, – уверенно отозвался Демьян. – Нескоро отдаст.
Павел машинально кивнул:
– Угу, угу, давай, кто там дальше?
– Иван Хоргосл, смерд не из богатых, на Никиту Гусятника, телегу на усадьбе твоей, господине, испросив, подался за глиной. За телегу обещался дюжину гусиных яиц – до сих пор не отдал, думаю, поторопить надоть.
– Обождем пока торопить, – поглядев в окно, отмахнулся Ремезов. – Сперва приглядимся… О! И дружок мой, Ирчембе, проснулся – сюда идет. Самое время!
Потерев руки, молодой человек оглянулся к наполовину распахнутой двери, той, что вела из светлицы в опочивальню, и громко позвал:
– Полина Михайловна, ты проснулась ли? А то снова скажешь, что тебя не дождались, не позвали. Вот – зову! Мы тут с Демьянкой сидим, а вот и Ирчембе идет, слышишь, стучит по крыльцу сапогами?
– Да слышу.
Боярышня вышла из опочивальни, красивая, как ласковое весеннее солнышко: стройненькая, легкая, с не очень-то большой (не по местным канонам!) грудью и туго стянутой узеньким золоченым ремешком талией. Длинное, с тяжелым ромейским узорочьем, платье из тонкой, василькового цвета, шерсти, оплечье из сияющего жемчуга, серебряные браслетики, лебединая шея… ах, оголить бы эту шейку, да и плечики сахарные, на взгляд Павла, тогда б боярышня куда как лучше, или уж, по крайней мере, сексуальней, смотрелась, хотя и так ничего себе. Ну, не могла просто позволить замужняя добропорядочная дама (да и девка тоже) плечики оголять, да разрез на груди сделать – нечистая сила вмиг туда заберется, от того – ворот под подбородок, оплечья, гривны шейные. Одну лишь вольность позволяла себе Полинка – волосы цвета воронова крыла, с отливом – ни от кого не прятала, лишь лентой широкой повязывала, а то и вообще – ремешком тоненьким. По местным меркам – почти голая на люди выходила, н-да-а-а…
– Здрава будь, боярыня-матушка! – вскочив с лавки, бодро поклонился Демьянко, давно уже переведенный из холопов в рядовичи, чем сильно гордился и втайне мечтал когда-нибудь пробиться в тиуны.
А ведь пробился бы! Коли б поменьше совести было.
– Здрав и ты будь, Демьян, – улыбнулась боярышня. – Сколь раз говорила – матушкой меня не зови, ведь не старая!
– Прости, ма… боярыня-госпожа.
Тут вошел и Ирчембе-оглан, с похмелья ничуть не помятый, а, наоборот, выглядевший вполне шикарно и даже можно сказать – изысканно, с неким степным – небрежно заткнутая за широкий шелковый пояс плеть – шармом. Этакий обаятельный – подкрученные усики, бородка, волосы с рыжиной – господин, гроза девкам. Правда, сотник все же был женат, имея в степи трех жен, каждая из которых, судя по его кратким рассказам, волчица была та еще! Может, оттого-то Ирчембе-оглан дома в гэре-юрте сидеть не любил, а все с различными поручениями ездил. Вот как сейчас.
– Ослоп Угрев, – покусывая нижнюю губу, продолжал Демьян. – Изгой с выселок, лапти хорошо плетет – на загляденье. Тем и живет. Тут у нас парень один с выселок на усадьбе – по кузнецким делам, так говорит – на Исакия Змеиного хаживал Ослопче за лыком. Далеко хаживал, утром раненько ушел, а вернулся за полночь – собаки по выселкам всем брехали. Потом сказывал всем, что на дальнее заручевье ходил – там, мол, лыко лучше.
– Ну, на дальнем заручевье вообще никого никогда не бывает… окромя змей! – усмехнулся Павел.
А сотник покачал головой:
– Исакий-Исакий – выползает из нор гад всякий. Так ведь у вас говорят, да?
– Так, так, – охотно подтвердил Демьянко. – А еще говорят, будто в этот день ползут змеи скопом на змеиные свои свадьбы, а если укусит змея в тот день, так не один волхв не заговорит от смерти.
– Да, о волхве, – встрепенулась Полинка. – Провор не прибегал, не докладывал? Что там за волхв в Заглодове объявился?
– Не, не прибегал еще, – Умник задумчиво взъерошил затылок.
– Как прибежит, пусть за всеми потихоньку посмотрит, поспрошает, – тихо промолвила боярышня. – Сроку ему – три дня, за это время успеть можно. Демьянко, окромя тех троих, кто еще куда хаживал?
– Есть еще двое, об них сейчас скажу. Остальные – нет, все на местах были.
– Ну, вот. Не так и много Провору работы.
Павел (как, впрочем, и Ирчембе-оглан) в этом смысле были вполне согласны с Полиной: неприметный, с ногами в цыпках, отрок, каких в каждой деревне по пучку пятак, мог сейчас разузнать гораздо больше, нежели, скажем, кто-нибудь из взрослых или хотя бы тот же Демьянко Умник – тот больно уж был известен, шутка ли – самого батюшки-боярина почти что тиун!
Увы, Провор узнал немного. Правда, омут, у которого Малинку убили, нашел, и кусточки примятые – видать, там стрелок и сидел, однако же о волхве ничего нового узнать не удалось, кроме того, что видали его в лесу у Заглодова еще трое малых ребят – ну так, про то, что чужой волхв по тамошним борам бродил, и без того уже известно было. О выезжавших по своим делам крестьянах – за дегтем, глиной да за лыком – тоже мало что можно было, выражаясь словами «старой» Полины Михайловны – «подшить к делу». Ну, ездили – Ослоп Угреев за лыком пешком ходил – и что? Деготь привезли, глину тоже. И лыка Ослопа к себе на выселки много принес, было из чего плести лапти, спрос большой имелся – пары лаптей едва-едва на неделю хватало.
– Спрос-то большой, – украдкой поглядевшись в серебряное зеркальце, тихо промолвила боярышня. – Да только не летом! Летось почти все босиком ходят – чего зазря лапти снашивать?
Павел почесал подбородок:
– Так он, может, на зиму запасся? Или к осени, к праздникам? Тогда-то уж у него все лапти раскупят.
– То так, – подумав, согласилась Полина. – Правду сказать, меня больше волхв занимает. Как это так – не видал его почти никто? А вдруг это он людишек наших смущал, подбивал на злодейство?
Потянувшись на ложе, Ремезов смачно зевнул, щурясь от бьющего в оконце солнышка:
– Говорили мы с Ирчембе о том. Я и Демьянку и Провора расспрашивал – никто нигде волхва того не видал. Ну, кроме как у Заглодова, перед пожаром. Был бы волхв раньше – мы знали бы.
– Согласна с тобой, – задумчиво кивнула боярышня. – К пожару волхв припожаловал. И смердом заглодовских он убил, и лес подожженный – его рук дело. Сотворил злодейство – и исчез, сгинул. Видать, дорожку болотную добре ведал.
Полина выгнулась, поправила смявшуюся на плече рубашку – белую, льняную. Потом, гребень с лавки взяв, волосы расчесала, сама, без всяких девок сенных. Причесывалась да вслух рассуждала, думала:
– Сдается мне, волхв тот и раньше еще приходил, да мы не знали.
– Да знали бы, любая!
Павел все же настаивал на своем, ибо был убежден в том, что чужой человек незамеченным бы не остался – не так уж и велика вотчина, не столь уж много людей, каждый чужак на виду. Леса кругом, правда… да ведь это только так кажется, что в чаще да в урочищах укрыться можно. В лесах – охотники, а у тех глаз востер – не самого волхва, так следы приметили бы, доложили.
– Так он мог на наши землицы и не заходить, где-нибудь за болотами таился, ждал…
– Вот я и говорю – кто из наших по чужим краям рыскал, те первые на подозренье!
– Видать, так… – положив гребень, Полинка пристально взглянула на мужа. – Ты что так смотришь-то?
– Как – так? – подвинувшись на ложе, молодой человек дотянулся до юной своей супруги, погладил под длинной рубахой колено.
Боярышня закусила губу, сдвинула брови будто бы в строгости, а на самом-то деле вовсе наоборот:
– Да так… как кот на сметану.
– А ты что рубаху-то надела? – негромко спросил Павел.
– Что же мне – голышом на лавке сидеть?
– Конечно! Чего тебе стесняться-то, краса моя?
Боярин ужа уселся рядом на лавку, обняв, притянул к себе женушку, поцеловал в губы…
– Тихо ты… – прикрыв очи, прошептала Полинка. – Вдруг, как в прошлый раз, да заглянет кто-нибудь?
– Да не заглянет…
Молодой человек уже дышал, словно загнанная лошадь, пламя нешуточной страсти охватило его, зажгло до дрожи все тело и тут же перекинулось на боярышню. И та вспыхнула…
– Ты бы хоть дверь на засовец закрыл.
– Сейчас…
Павел бросился к двери, быстро задвинув засов, а когда обернулся, боярышня уже ждала его на ложе. Нагая…
Ближе к вечеру Павел да Ирчембе-оглан с парой его самых верных воинов затаились в густом ракитнике близ того самого омута, о котором говорил Провор. Где Малинку… Сидели тихонько, явились неприметно, пешими – ждали. Сами пока не знали, кого… кого-нибудь из тех, кому кое о чем узнать дали, услышать позволили, вроде бы как невзначай. Может, конечно, и пустышку тянули – кто знает? Однако азарт в глазах у всех сверкал нешуточно.
Ирчембе-оглан, прищурясь, посмотрел на небо, затем оглянулся, зашептал:
– Павел, друже, ты на кого больше думаешь?
Ремезов согнал со лба слепня:
– Не знаю я.
– А все-таки? Ставлю дюжину «белок» против… гм… двух – это Онисим Дышло.
– С чего ты взял-то? – удивленно промолвил Павел.
– Ему больше всех серебришка надо!
– Серебришко всем надо – кто же откажется?
– И все ж таки…
Рядом, в лесочке, вдруг закуковала кукушка – сидевшие в засаде воины враз напряглись, приготовились… Павел нарочно не взял своих – все ж страда, каждый человек ценен. Впрочем, не только поэтому людей верных в засаду не пригласил – чтоб никто ничего, чтоб не спугнуть, чтоб… Дружинники – люди приметные, видные – одного не будет, другого, третьего – быстро слухи пойдут, докатятся и до того, до кого бы не надобно. Поэтому не рисковал молодой заболотский боярин – решил пришельцами обойтись, уж про тех-то никому никакого дела не было.
Покуковала кукушечка, и – как обычно, резко – голос свой оборвала. Павел молча кивнул сотнику, и тот, приложив ладонь к губам, засвистал малиновкой, ловко так вышло, ни за что от настоящей птицы не отличишь!
Ремезов осторожно отвел от лица ветку, выглянул:
– Ну, где же, где?
– Что, не идет, что ли? – тревожно оглянулся степняк.
– Да нет… Ага! Ну, наконец-то.
Чуть выше по течению, на берегу, как раз напротив омутка, появилась хрупая девичья фигурка. Стройненькая, высокая, в длинном синем платье без рукавов, а нижняя рубаха – белая, льняная, с узорами вышитыми. Волосы темные ленточкой цветной стянуты.
Подошла дева-краса к речке, в траву, меж ромашек, уселась – разулася, поднялась, да, подняв подол – в воду.
Ремезов нервно кусал губу: ну, где же злодей, где же? А ну, как вот сейчас… стрелою…
Да нет! Не должен бы успеть, ну, никак – на то и засада.
Девушка между тем потянулась, выпустив, подол замочила… И тут вдруг послышался характерный, такой знакомый Павлу, свист. Свист выпущенной стрелы – ой, до чего же звук мерзкий!
Черт!
Боярин дернулся – как же так? Как же допустили? Как…
Хрупая фигурка, поймав грудью стрелу, упала в реку, поднимая хрустальные, радугой играющие на солнце брызги… Падала – как показалось Ремезову – долго, медленно-медленно… или это просто так растянулось время…
А за это время много чего случилось!
Миг – и Павел уже был на ногах, бросился к реке, выхватив саблю. Позади рванул сотник, закричал:
– С того берега бьет, собака!
Двое монгольских воинов тоже вскинулись, дернули луки… снова засвистели стрелы – одна, вторая, третья…
С того берега больше никто не стрелял… правда, послышалось лошадиное ржание.
– Поймаем! – повернувшись, успокоил Ирчембе.
И тут же заливисто свистнул – чего уж теперь было таиться-то?
– Никуда он от нас, друже боярин, не денется! Мои всадники его в клещи возьмут – поймают.
– Хорошо, коли так…
– Сделаем! А ты глянь, что с парнем?
Сотник тут же исчез, слышно было, как заржали невдалеке кони, и что-то закричав, монголы бросились к броду…
А Ремезов, взмутив сапогами песок, вытащил из воды тело:
– Ну, как ты, Демьян?
Одетый в женское платье парнишка открыл глаза и натянуто улыбнулся:
– Твоими молитвами, господине боярин. Я переоденусь, ладно? А то мокро все…
– Давай помогу. Садись вот тут… о-оп…
Усевшись в траву, отрок поднял руки, и Ремезов быстро стащил с него мокрое платье… и короткую – по пояс – безрукавку-кольчугу с круглым зерцалом. Стащил и присвистнул – на тощей груди Умника расплывался огромный лиловый синяк!
– Хорошее зерцало-то, – натужно улыбнулся Демьян. – Иначе б…
– Ха! – Павел участливо похлопал юношу по плечу. – А кто настоял, чтоб ты кольчужку поддел? Хоть и не должен бы злодей успеть… а вот успел-таки, пес! С того берега зашел… И как только смог-то? Там же болотина – зайти то зайдешь, да не скоро выйдешь. Ничего, сейчас словят! А ты дыши глубже, парень. Ребра-то не сломаны?
– Да вроде нет.
– Ну и славно. Вообще, хорошая из тебя вышла наживка. Издалека – ни за что от боярышни не отличишь!
Парень смущенно потупился:
– Я старался, господине боярин.
Хорошо хоть Полинка ничего не знала… хотя, верно, догадается, если уже не догадалась – умную жену обмануть трудно. Однако же уже интересно – кто же? Иван Хоргосл? Онисим Дышло? Угрев Ослоп?
Раздвинув грудью коня краснотал, на берег выехал Ирчембе-оглан, державшийся несколько напряженно… Настолько напряженно, что при взгляде на сотника Ремезов сразу понял – случилось что-то непредвиденное.
– Убили его, друже, – тихо промолвил найман. – Иди сам посмотри – кто.
– Взгляну, – Павел быстро поднялся и зашагал следом за сотником к броду, что располагался в сотне шагов выше по теченью реки.
Ярко сверкало оранжевое вечернее солнце, длинные тени деревьев тянулись через всю речку, словно гладили ее черными лапами. Рядом, на плесе, весело плескалась рыба, а чуть выше, на бережку, за кустами боярышника, лежало мертвое тело. Мосластый мужик средних лет, со спутанной бородищей. В длинной посконной рубахе, в новых лаптях. Рядом валялся лук.
– Угреев, – узнав, вымолвил Павел. – Ослоп Угреев, с выселок. Тот, что за лыком ходил.
Чуть помолчав, боярин повернулся к сотнику?
– Как же вы так, Ирчембе?
Степняк прищурился:
– Ты ж сам говорил: с этого берегу не зайти – болота.
– Да-а… выбраться отсюда не скоро.
– К тому же – это не наша стрела!
Найман протянул приятелю длинную черную стрелу:
– Сделана, правда, хорошо, но – не наша. Да, с черенком, но, смотри, как обмотана… только перья: здесь – ворон, а у всех наших – сойки. Если б не это, вполне б за нашу сошла.
– Та-ак… – сплюнув, протянул Ремезов и тут же хлопнул себя ладонью по лбу. – Черт! Забыл совсем на реке стрелу поискать. Ту, что в Демьянку…
Сотник обернулся к своим:
– Так я сейчас же велю…
– Не стоит, – устало отмахнулся боярин. – Уплыла давно та стрела, унесло теченьем.
Он снова подошел к распростертому в кустах телу, склонился, чувствуя, как дышит за спиной Ирчембе.
– В спину стреляли, – тихо сказал степняк.
Помолчал и, как Ремезов выпрямился, показал рукой:
– Думаю, во-он с той сосны. Хороший стрелок, однако.
