– Пожар! Пожар! – кто-то орал в самое ухо.

Павел и Полинка тут же проснулись – в дверях стоял Демьянко Умник – тощий, растрепанный, озабоченный.

Ремезов хлопнул глазами:

– Что ты орешь-то с утра пораньше?

– Так не утро уже, боярин-батюшка… И это… Пожар! Ой… – тут только взгляд отрока упал на голую боярышню, хоть и укрытую до пояса одеялом, но все, что было выше…

– Ой… – смутившись, подросток отвернулся с такой поспешностью, что, как показалось Павлу, едва не сломал себе шею.

– Ну, ладно, ладно, – поспешно одеваясь, успокаивающе улыбнулся боярин. – Не заполошничай. Где пожар, и, собственно – что горит-то? Да повернись ты уже!

Полинка тоже уже успела натянуть длинную нижнюю рубаху из выбеленного на солнце холста, и обернувшийся отрок лишь шмыгнул носом да выпалил:

– Лес у Заглодова дымится. С вышки заметили – гонца прислали. Как бы не верховой пожар, господине! Дни-то жаркие, а канаву-то они там еще навряд ли успели вырыть.

– Ладно…

Накинув на плечи зеленый, с узорами, плащ – не так просто, а для-ради чина боярского – молодой человек вышел на крыльцо. За ним показались и Полина с Демьянкой.

– Так, – обернувшись, быстро распорядился боярин. – Давай мне сюда гонца… и Михайлу-тиуна… А вот он, вижу, бежит.

Управитель двора – тиун Михайло – невысокий светлобородый мужик лет сорока с явно намечающимся брюшком и хитроватым прищуром – подбежав к крыльцу, поклонился в пояс:

– Доброго утречка, господине! И тебе, госпожа бояры…

Ремезов раздраженно отмахнулся:

– Хватит кланяться. Слыхал уже про пожар?

– Слыхал, господине.

– Собирай живо всех, кто есть… ратников. Пусть седлают коней да скачут к выселкам. Я тоже с ними.

– Понял, господине, зараз сполню.

Еще раз поклонившись, тиун бросился на двор, к овинам, у которых возились молодые парни – меняли столбы, ошкуривали бревна – овины, они скоро уже понадобятся – страда!

– Ты, Демьян, давай на покосы… Всех обскачи, собирай молодежь. Да, не забудь к пристани – пусть водная рать – на лодейках там ведь по реке до выселок почти рядом. Окулко, Митоха где должны быть?

Демьянко моргнул:

– Так, там же, господин – на покосах. Присматривают.

– Их тоже прихвати, да объясни, что случилось.

Отправив отрока, молодой человек спустился с крыльца вниз, к опасливо кланяющемуся мальчишке.

– Кто таков?

Парнишка моргнул:

– Посланец я, господине. С вышки.

– Ах, да – гонец. Ну, докладывай.

– Мы с Линем на вышке сторожу несли по твоему указу, чужих людей высматривали. И заметили за болотами, в заглодовской стороне – не в самой деревне – в лесу – дым. Еще не густой, едва видный. Я сразу – бежать.

– Молодец, – задумчиво чмокнув губами, похвалил Павел. – Хорошо доложил, понятно. Значит, судя по всему, от самого возгорания часа два прошло, вряд ли больше. Не густой, говоришь, дым?

Мальчишка кивнул – небольшого росточка, шустренький, рыжеватый, он чем-то напоминал маленькую юркую рыбку.

– Не густой, господине. Просто глаз у нас вострый – заметили.

– Молодцы, – еще раз похвалил Ремезов. – Звать-то тебя как?

– Провор.

– Вот уж точно – Провор, – тихонько засмеялась боярышня. – Быстро примчался.

Во дворе уже суетились, седлали коней, а Павел прикидывал, как половчее добраться до Заглодова. Получалось, ловчее – лесом, неширокой дорожкою, которую специально не забывали чистить от упавших деревьев да веток. Так, на всякий случай – вот как сейчас и вышло. Добраться до выселок… там и судовая рать подоспеет – та, что по реке.

– Господине…

Здоровенный бугай – «дубинушка» Неждан, еще со времен смоленской рати верный оруженосец Павла – подвел коня. Ремезов птицей взметнулся в седло, оглядел всадников, нахмурился:

– Копья да мечи, вижу, не забыли. А ведра? Багры? На пожар, не на войну, скачем.

Старший дружинник, длинный да смешливый Микифор, ничуть не смутился:

– Бадеек да багров, господине, и в Заглодове вдосталь. Чего нам зря время терять?

– И то верно, – подумав, согласился Ремезов. – Все же впредь чтоб специально на такой случай ведра да багры завели. Чтоб, что случись, не искать, чтоб под рукой были. Ну, все?

– Все, господине, – оглянувшись, доложил Микифор.

Привстав в стременах, боярин махнул рукой:

– Тогда помчали! Михайло – остаешься за старшего.

– Сполню, батюшко!

Где-то за конюшней заржал конь… показался – быстрая каурая кобылка, а в седле – боярышня Полина, уже в платье верховое переоделась – и когда только успела? Вот уж кто провор-то… точнее – провора.

Нахмурился боярин Павел:

– Ты, душа моя, куда это собралась-то? Нешто пожар тушить?

Полина лишь усмехнулась:

– Пожар, я так мыслю, и без меня потушите. А я вокруг посмотрю, людей поспрошаю. Да! Провора с собой возьму, может сгодится.

Щурясь от солнца, Ремезов согласно кивнул:

– Пусть так. Провор – слыхал? Побежишь рядом с боярыней.

Радостно улыбнувшись, парнишка молча поклонился.

Подгоняя нагайками коней, дружина молодого боярина Павла вылетела из-за ворота усадьбы и наметом помчалась к лесу, в сторону заглодовского лесочка, в той стороне уже и отсюда заметны были густые клубы дыма. Летела из-под копыт скакунов серая дорожная пыль, не столь уж и густая – не так и много имелось конных ратников, лошадь – дорогое дело, не каждому однодворцу по силам, оттого-то и в вотчине Ремезова конных дружинников – всего-то дюжина, остальные пешие, либо вот – в судовой рати, на узких лодейках, по речкам сплавлялись, и тут уж как повезет – иногда и быстрее всадников доберутся до нужного места, а иногда и нет. Там, у деревни-то, хоть и широка река – да все мели, пороги, перекаты, так что нынче конная дружина скорее всех на месте будет.

Неслись быстро – ветер свистел в ушах, а как въехали на лесную дорожку, забили по щекам ветки, того и гляди – без глаз останешься. Павел пригнулся, прищурился, прикидывая – от чего загорелось-то? Да от чего угодно – этакая-то жара стоит, сушь! А там и болота рядом – торф вполне мог тлеть, вспыхнуть. Или лучик солнечный переломился в застывшей капле смолы, как в стекле зажигательном. На сухую траву попал – много ли надо? Что гадать? Тушить надо. Или уже деревню спасать – выселки? Лишь бы поля уберечь с урожаем, да кузницу… Кстати, и от кузницы вполне могло загореться – какая-нибудь шальная искра. Хотя… не такой человек тамошний кузнец – старого Даргомысла, что с выселок, приятель, – чтоб в такую жару позволять искрам куда попало валится. Не такой человек, не тот… Как вот и Павел – не тот. Павел Петрович Ремезов, ученый, старший научный сотрудник, руководитель проекта психо-физического резонанса… Добившийся, между прочим, успеха – о чем наглядно свидетельствовало здесь всё! Тот, прежний молодой парень, заболотский боярин Павел, умер – точнее, погиб – три года назад. Как раз в тот момент, когда волны его мозга вошли в резонанс с волнами Павла Петровича. Точно так же, как произошло с Марселем – парижским студентом-филологом из начала семидесятых, с комсомольцем Вадиком из хрущевских времен… Там было по два-три часа, а здесь… здесь затянулось так, что ни о каком возвращении нельзя было и думать! Тело ученого наверняка нашли в мансарде дня через три… ну, через неделю – точно. Участковый описал, отвезли в морг, вскрыли, похоронили. Всё! Честно говоря, Ремезов о такой опасности как-то не думал, не наделся попасть так надолго, что… А вот – попал! Да еще как… И если бы не Полина… Точная копия той самой Полины, прокурорского следователя, но, конечно, намного моложе. Да и он, Павел, сейчас молодой, по крайней мере – внешне. А поначалу-то, не сообразив, он все гонялся за монгольским полководцем Субэдеем, ибо с помощью его резонанса можно было бы попытаться вернуться обратно в свое прежнее тело… которого, увы, давно уже сглодали на погосте могильные черви. Ну а тут… словно вторая жизнь! Да и в самом деле – вторая! И – Полина, Полина… Павел, когда ее впервые увидел, там, в Польше, во время похода с монголами, не поверил глазам своим. То же лицо, та же фигура, те же глаза – сверкающим жемчугом! И – как позже выяснилось – тот же характер, те же повадки, словечки даже. Конечно же, юная боярышня ни о чем таком не догадывалась, и помыслить не могла бы, даже если б Ремезов и признался, рассказал. Просто – совсем как та, прокурорская, Полина – покрутила бы пальцем у виска, да усмехнулась бы насмешливо – мол, ты меня не лечи, лапшу на уши не вешай. Полина… Все же – какое счастье было жениться на ней! Осенью они с дружиной вернулись домой, в вотчину Павла, тогда же и справили свадьбу. Только Полинкиного родственничка – троюродного дядюшку, если точно – соседского боярина Онфима Телятникова – на ту свадьбу не пригласили, – больно уж тот был подл. Это ж из-за него сбежала Полинка с заезжим приказчиком в Краков, из-за похоти дядюшкиной, ишь, живоглот, племянницу собственную восхотел. Хоть и седьмая вода на киселе, а все ж родственники – не по-христиански. А до этого подумывал замуж ее за Павла и выдать… за того Павда, местного – садиста и злыдня. Ох, уж и немало Ремезову пришлось потрудиться, чтоб подобную славу о себе почти на нет свести. А с холопами телятниковскими Павел потом в Польше встретился, они тоже в смоленской рати были. Едва не убили и его, и Полинку. Холопы те сгинули, а вот один – рыжий Охрятко – жив остался, и где его теперь носило – то одному черту известно. Да и пес с ним, с Охряткою, и с боярином его злыднем, коего с некоторых пор за глаза Битым Задом прозвали, к чему Павел, что греха таить, руку свою приложил. Подловили Телятыча у одной вдовицы… кстати – бабы молодой да красивой, с которой и Павел… тьфу-тьфу-тьфу – супружница бы не дозналась. А, впрочем, это еще до их свадьбы было.

Слава богу, хоть не было ветра! Нет, дул, конечно, но такой, еле-еле. Огонь-то пылал уже по деревьям, трещал кронами, выл, словно лютый, угодивший в ловушку, волк-людоед, тянул красные лапы к соседним деревьям, однако перепрыгнуть канаву пока не хватало сил – все ж постарались мужички-смерды, выкопали, пусть и не до конца, а все ж и того пока хватало – в безветрии так и не смогло пламя перекинуться на деревню, хоть и подобралось уже близко-близко.

Сами заглодовские давно уже побросали все свои дела-сенокосы и дружной толпою спешно копали ров сразу за горящим лесом – чтоб пожар на угодья не перекинулся. Мужики махали лопатами, а бабы таскали в деревню воду – поливали забор и ближайшие к лесу амбары. Трудновато приходилось, и видно было – совсем не успевали спасти угодья: огонь, словно живой, перепрыгивал с дерева на дерево и довольно урчал, получая новую пищу.

Так что помощь пришлась весьма кстати. Разделив дружину надвое, Ремезов указал фронт работ – копать и таскать воду, – и все дружно принялись за дело, разумеется, за исключением самого Павла – не боярское это дело, пожары руками тушить. Руководить – это да, а вот кадками воду таскать да копать яму – прямой урон чести. Это уж молодой человек давно изучил, в первый год еще понял – сам себя не уважишь, достоинство свое лишний раз не подчеркнешь – никто уважать не будет. Скажут, что это за боярин – с ведром иль с лопатою! Иное дело – с мечом.

Пока суть да дело – подоспел и второй отряд – лодочники, ведомые Митохой с Окулкою. И тут уж дела пошли куда веселее – быстро обкопанный валом и лишенный всяких шансов огонь взвыл последний раз, рванулся в предсмертном броске… и затих, исходя белесым полупрозрачным дымом.

Чумазые заглодовские смерды словно не верили своему счастью. Воткнув лопаты в землю, стояли, переглядывались и вдруг разом повалились боярину в ноги:

– Дай Бог тебе многие лета, господине. Спас ведь от полымя деревню, спас!

Павел устало отмахнулся:

– Спас, спас. Работа моя такая – вас защищать да спасать. А канаву-то расширьте!

– Ужо расширим, батюшка. Не побрезгуешь ли к нам в избу? Бабы бражку холодненькую несут с погреба, посейчас и гусей задарят. Дело такое – от пожара спаслися! Да скоро и вечер уж.

– Холодненькая, говорите, бражка-то? – лукаво прищурился Ремезов. – С погреба?

– Так, господине. И гусь.

– Ну, жарьте. Приду.

Заглодовские снова поклонились:

– Храни тя Господь, господине.

– Ну, хватит кланяться. Идите уже, а я скоро… боярышню мою не видали?

– Там она, господи, у канавы. С отроком малым каким-то.

Смерды, а следом за ними и дружинники конной и судовой ратей, весело переговариваясь, потянулись в деревню, обычную, в один двор – большой, с несколькими избами, высоким, еще дымящимся от жара, забором и многочисленными хозяйственными постройками – амбарами, кузницей, баней, ригой с овинами и всем таким прочим.

Полину Павел отыскал, где и сказали – у недокопанной канавы. Наклонившись, юная женщина что-то пристально разглядывала с самым задумчивым видом, сопровождавший же ее парнишка – Провор – шарился по ближайшим кустам.

«Это называется – производство неотложных следственных действий, – подходя, подумал Ремезов. – Ах, Полина-боярышня, знала бы ты, на кого сейчас так похожа!»

– Ну, милая, что ищем?

– Мертвых, что же еще-то? – боярыня вскинула голову и, увидев мужа, улыбнулась.

Павел покачал головой:

– Это почему же мертвых-то?

– Трое мужиков в Заглодове после пожара пропало, – сухо пояснила Полина. – Все трое эту канаву копали. Нигде их нет…

– Так, может, в деревне.

– Нет и там, Провор бегал, расспрашивал.

– Ишь ты, – уважительно скривился Ремезов. – Успел уже. Не, ну ты скажи – почему мертвяков-то ищешь? Потому что пожар? Так в нем они и сгорели, пламя-то какое было – теперь и тел не найдешь, один пепел.

Боярышня поправила выбившуюся прядь – терпеть не могла никаких платков и убрусов, волосы лентою с жемчугом перевяжет – так и ходила, всем говоря – что на польский манер. Та Полина – следователь – тоже никаких головных уборов не носила, даже зимой – и то редко.

Покусав губу, боярышня обернулась к Провору:

– Ну, что там?

– И там нет ничего.

– На пожарище глянь, сейчас вот жар спадет, там и погляди же. Кости обгорелые ищи, черепа закопченные, крестики, пряжки.

Слушая такое, Павел только диву давался – ну, надо же! Не жена, а полицейская ищейка. Ишь, раскомандовалась. И с чего у нее столь странный интерес пробился? Хм… с чего? Скорее, с кого… Того и гляди – терминами специфическими начнет сыпать. Типа там – «подворный опрос», «протокол места происшествия», «свидетели показали»…

– Ты под ноги-то посмотри, милый.

Ремезов вздрогнул:

– А что такое?

– Да ты наклонись, не брезгуй… Видишь, странные такие следы, словно бы волочили кого-то. Один вот здесь, другой – рядом, и третий – чуть в стороне. Повезло – огонь сюда не добрался, иначе б и этого не осталось, – боярышня подняла голову, обернулась. – Провор, ну, что там?

– Кости обгоревшие нашел, боярыня-матушка, – громко откликнулся отрок. – Человечьи.

Полинка не удержалась, хмыкнула:

– Тоже еще, нашел матушку! Не намного я тебя и старше. Ладно, не трогай там ничего, сейчас поглядим.

Она даже и Павла с собой полюбопытствовать не позвала, не сочла нужным, а, скорее всего, просто думала в данный момент вовсе не о нем, а о страшной находке Провора. Тем не менее Ремезов, пожав плечами, зашагал за супружницей по гари. А боярышня уже склонилась над пеплом, без всякой брезгливости перебирая руками обгорелые людские кости, со всей заинтересованностью перебирала, как иные девки – ягоды. Еще и шептала что-то себе под нос. Павел прислушался.

– Ага – вот он, крестик, серебряный, спекся весь… а вот – нож… Три мертвые головы… обгорели, теперь уж, конечно, и не узнать. Все сходится – смердов-то тех, что канаву копали, тоже ведь трое было. Так, Провор?

– Так, боярыня-ма… госпожа.

Полинка устало улыбнулась, видать, приятно было, что матушкой ее больше не звали:

– А раз так, давай, беги в деревню да вызнай все – кто копал, да когда начали… Да, вот еще – не видали ли в последние дни поблизости каких-нибудь незнакомцев, чужих. Понял наказ?

Кивнув, парнишка молча поклонился и бросился к деревне так, что только пятки сверкали.

Боярская чета не задержалась в Заглодове долго, ближе к вечеру – еще не начинало темнеть – вернувшись на усадьбу, в хоромы, если их можно так было назвать. Да, кое-что за последнее время пристроили – светлицу новую, сени, но… для испорченного жилищным вопросом человека начала двадцать первого века, конечно, да – хоромы! Однако по местным-то меркам – тесновато. Всего-то три горницы, да людская. Да почивальня, да две светлицы – комнаты летние, без печей, да сени – вот и все. А ведь, кроме Павла с Полинкою, там и слуги-челядь жили, в хоромах-то, можно сказать – ютились.

Едва Павел сошел с коня, как явился с докладом тиун – не дал даже и в сени войти, знать, что-то случилось этакое, скорее всего – нехорошее, о хорошем-то почему-то обычно не слишком торопятся доложить.

– Ну, – искоса взглянув на супругу, Ремезов повернулся к домоправителю. – Что хочешь сказать? Опять где-то пожар?

– Не пожар, господине. Бревнищем колесо на мельнице разнесло! Кто-то рогатки сломал, а Налим, служка, не доглядел, да и сам пропал – там же его и выловили, у плотины. Мертвого.

– Что?! – Павел почернел лицом.

Плотина, мельница – это было для него одним из условий будущего развития усадьбы. Павел запланировал уже и турбины, и электродвигатель, и насосы – качать воду – от тех же пожаров. Да и болото давно уже пора было осушить – чего зря пропадать плодородной землице? Уже закупили несколько медных криц, на Даргомысловой кузнице уже тянули проволоку для обмотки, уже вот-вот и… Ну, пусть не Днепрогэс, пусть труба пониже и дым пожиже, но все же – первая гидроэлектростанция тринадцатого века! Кроме всех хозяйственных надобностей, было б и чем гордиться – а ну-ка! Это вам не какое-нибудь там завоевание Европы, «западный» монгольский поход – куда круче, куда как возвышенней! Электричество… Для чего еще приспособить электроток, кроме как для насосов, Ремезов пока не придумал, но был уверен – найдется, куда. Электрические лампочки, оно, конечно, со здешними-то технологиями, вряд ли – вольфрамовая нить, стеклянные колбы, а вот, скажем – акустические динамики вполне можно соорудить, магниты найдутся, да и холст… Только зачем на усадьбе динамики? Дискотеки устраивать? Или в реке рыбу глушить? Так куда уж этой рыбы больше – и так ловят немерено.

– Поехали, о, муж мой, к мельнице, глянем, – вполне разумно предложила боярышня.

Павел задумчиво кивнул:

– Ты не устала?

– Да нет.

– Тогда едем.

Он специально взял супругу с собой и на этот раз, знал – для Полинки хуже не было, чем дома сидеть. Пожила в Кракове, набралась вольного духу, теперь вот затворницей быть не желала… да Ремезов и не заставлял, что он, султан персидский, что ли?

На мельнице уже велись работы – прибежавшие с ближней кузницы дюжие парни-молотобойцы, зацепив веревками, поднимали на плотину обломки колеса. Павел, едва спешился, сразу побежал, глянул… и озадаченно присвистнул:

– Одн-а-ако! Тут, скорей, на авиабомбу похоже… Ну, надо же – в щепки разнесло! Что ж там за бревнище было.

– Дубовое, железом окованное, – подойдя ближе, тихо пояснила Полина. – Я посмотрела уже: не дерево, чистый таран!

– Что-что? Таран, говоришь… – Ремезов озадаченно прищурился.

– Не само собой оно в колесо попало, – внимательно поглядывая по сторонам, боярышня задумчиво покусала губы. – Направил кто-то. И рогатки сломал. Думаю, и смотритель, ну, парень тутошний… Налим, кажется… не сам по себе с плотины в воду сорвался. Помогли.

– С чего ты взяла-то?

– Не знаю, – Полина неожиданно вздохнула. – Предчувствие. Ну, что ты так смотришь? Пошли-ка лучше на мертвяка взглянем.

И снова без всякой брезгливости юная боярыня склонилась над вытащенным на берег трупом, велела перевернуть, внимательно осмотрела… Потом повернулась к мужу:

– Ну, что я говорила? На затылок его посмотри. Видишь – кровь?

Павел присел на корточки:

– Ну. И что с того? Когда падал, он мог спокойно о камни удариться.

– Мог, – согласно кивнула Полина. – А мог камнем по затылку и здесь получить – из пращи.

Оглядевшись по сторонам, боярышня показала рукою:

– Вон на том пригорочке очень даже удобное место. Рядом кусты, тропка рыбачья… Раскрутил пращу, дело свое сделал – и скрылся. Очень даже запросто. Надо тщательно все там осмотреть… жаль, Провор не прибежал еще…

– Парней пошлем.

– Этих?! – Полинка скептически взглянула на молотобойцев. – Ну не-ет, уж лучше я сама погляжу… Ты со мною, любый?

– С тобой, с тобой, куда же ты без меня-то? – махнув рукой, молодой человек зашагал вслед за своей юной женушкой.

Уж, конечно, не боярское то было дело – по кустам шарить, да вот только… Только так горели у Полинки глаза, лицо прямо светилось, да и вся ловкая фигурка прямо-таки излучала недюжинную энергию и волю. Такое впечатление – дорвалась наконец-то девчонка до любимого дела. Эх, знала бы она…

– Глянь, вон тут кусточки примяты, – боярышня ориентировалась куда как лучше супруга. – Тут к воде кто-то шел… нет – шли, вон как трава-то стоптана – двое или трое даже… Бревно направляли.

– Бревно-то сначала доставить сюда надо, – подал голос Ремезов. – Ясно, что по реке и сплавляли, да уж больно оно огромное – не может быть, что никто не заметил.

Полина задумчиво покусала сорванную травинку-соломинку:

– Могли и не заметить – все, от мала до велика, на покосе. Разве что самые мелкие отроки, лет пяти, шести… Провору поручу – пущай таких сыщет, поговорит, может, что и выплывет.

– Демьянко Умника тебе дам в помощь, – усмехнулся молодой человек. – Пущай и он в деле будет – одна голова хорошо, а две…

– Мне, милый, не голова, мне ноги-глаза-уши больше нужны.

Покачав головой, боярышня кинула на берег реки последний взгляд и, покрутив локон, вздохнула:

– Пора и домой – устала сегодня что-то.

Павел расхохотался, обнял супругу за талию, поцеловал в губы:

– Устала? И немудрено, любая! А нос-то у тебя до сих пор – в золе. Парни с пожара явятся – пошлю по деревням, чужих выискивать, караулить.

– Тоже дело, – согласно кивнув, боярышня сорвала с куста горсть красной смородины, бросила в рот, прищурилась…

У Павла аж скулы свело:

– Только не говори, что вкусно!

Вечером, как поужинали, явился Провор с докладом. Отрок дышал тяжело – видать, бежал быстро, до темноты успел, да весть принес важную – видали, мол, заглодовские «малые робята» в лесу какого-то непонятно откуда взявшегося кудесника.

– Кого-кого? – удивился Ремезов.

– Ну, волхва, – парнишка облизал губы.

Полинка взяла со стола кувшин:

– Ты, вижу, Провор, пить хочешь? На! Пей, пей, не стесняйся, квас не хмельной.

– Благодарствую, госпожа.

Подросток с видимым наслаждением напился, и, утерев рот рукавом, описал кудесника так, как понял со слов «малых робят»: кряжистый, крепкий, носатый… да кудлатая, во всю грудь, бородища.

– А на шее – ожерелье из птичьих голов мертвых, – вспомнив, добавил Провор. – Робята говорили – слыхать, как волхв по лесу идет – головы стучат, одна о другую бьются.

– Та-ак, – Павел кивнул на лавку. – Ты садись, парень, не стой – в ногах правды нету.

– Благодарствую, – отрок тут же уселся, задвинув под лавку босые, в цыпках, ноги.

– Значит, с малыми разговоры вел, – подытожив, боярыня незаметно подмигнула и снова повернулась к парню. – А почему с малыми-то?

Провор удивленно моргнул:

– Дак, а с кем же? Остальные-то все на сенокосе, а кто – и на жнивье уже. Страда!

Да уж, Павел покачал головой – а парень-то оказался явно не глуп, не зря Полина его себя в помощники выбрала. Хм… опер, блин, босоногий!

– Ты что, милый, смеешься-то?

– Да так… – Ремезов потянулся к кувшину. – Правильно все говорит отрок. Раз с малыми разговаривать умеет, пусть завтра по всем деревням пробежится, да по выселкам. Может, еще кто волхва этого видел… и не только волхва.

– Спрошу, боярин-батюшка, – вскочив с лавки, поклонился Провор. – Все вызнаю, не сомневайтеся. Я ведь не только с малыми… и с возчиками говорил, с теми, что сено возят, и с пастухами… правда, не со всеми – на дальние пастбища сегодня не успел, ну так завтра сбегаю.

– Вот-вот, – кивнула Полинка. – Сбегай.

Спать молодые господа нынче опять улеглись поздно, как и вчера. Глупостями никакими нынче не занимались, все сидели, разговаривали, думали. Пожар – он ведь, на то похоже, вовсе не сам по себе возник, о чем трое трупов свидетельствовали. Да и Налим – права Полина – не просто так с плотины свалился. Кто-то начал активно вредить… кто? А тут и гадать было особо нечего. Одно из двух – либо сосед, боярин Онфим «Битый Зад» Телятников, либо – ремезовские «братцы», Анкудин с Питиримом. Больше просто некому, да и зачем? А у этих мотив имелся – и Телятников, и «братцы» давно уже на землицы Павловы очи жадно таращили. А Телятников – тот еще зуб точил за то, что его когда-то плеткою… у любовницы, неведомые люди в масках… кто именно, он, правда, точно не знал, но вполне мог догадываться, что любви к соседям отнюдь не прибавляло.

Утром Павел проснулся от шума – то ли кто-то пробивался в людскую, то ли, наоборот, кого-то тащили. Слышны были чьи-то настойчивые голоса, довольно-таки юные, и испуганное шиканье тиуна:

– Тихо вы! Кому говорю, тихо! Господа почивать изволят.

Стараясь не разбудить супругу, Ремезов соскользнул с ложа и, быстро накинув одежку, выглянул в дверь:

– Что там такое, Михайло? Кого с утра пораньше в хоромы тащишь?

Обернувшись, тиун кивнул на застывшего у порога Провора:

– Не тащу, батюшко! Наоборот – не пускаю. Эка рань-то – солнце едва поднялось.

– Ну, поднялось, так и встанем, – присев на лавку, боярин махнул рукой. – Давай, Провор, докладывай. А ты, Михайло – во двор, да по хозяйству распорядись.

Тиун с поклоном выскользнул в дверь, слышно было, как по крыльцу загрохотали шаги, потом послышался голос – двор усадьбы быстро наполнился обычным утренним шумом: девки выгоняли из птичников гусей да уток, таскали ведрами воду, ругались… а вот кто-то песню запел.

– …и они, этих пастушат-то двое, Никитка с Лексой, как раз сейчас здесь – во дворе дожидаются. Там, у стада-то, другие нынче – этим взамен.

– Во дворе, говоришь? – Павел прислушался – не поднялась ли боярышня? Нет, вроде… – Ну, так давай их сюда.

Кивнув, Провор резво метнулся наружу, приведя в людскую двух отроков-пастушков – высокого, темненького, и светленького – помладше и пониже первого.

– То Никитка, а то – Лекса.

Отроки испуганно поклонились.

– Ну? – сурово спросил Ремезов. – Рассказывайте, что там случилось?

– Коровы, батюшка… – переглянувшись, подростки сникли и понуро повесили головы. – Пропали. Дойные. Три.

– Про коров я уже слышал, – холодно оборвал их боярин. – О том тиуну доложитесь. Не доглядели – в том ваша вина. Сейчас о другом рассказывайте – о стреле, о следах… обо всем том, про что Провору говорили.

Парни снова переглянулись, и Ремезов повысил голос, ткнув пальцем в старшего:

– Ты начинай. Ну!

Сбиваясь и перебивая друг друга, пастушата поведали о том, как, разыскивая пропавших коровенок, обнаружили убитого стрелой пса и – невдалеке, верстах в двух от пастбища – забитых коров с вырезанными кусками мяса.

– Татары это, батюшка, – тут же высказал предположение старший, Никита. – Стрела-то татарская, а на становище – где коровушки резаные – мы мясо вяленое нашли и… и вот еще…

Шмыгнув носом, паренек вытащил из-за пазухи небольшой белый шарик и с поклоном протянул его господину:

– Соленый творог. У степняков такие, у татар.

– У татар, говоришь? – с неожиданной веселостью хмыкнул Павел. – А откуда знаешь, что соленый? Пробовал?

– Пробовали, батюшка, – Никита, а следом за ним и второй пастушок, Лекса – разом поклонились в пояс. – Там, на становище-то, этих шариков – целая россыпь. И следы копыт.

– Подкованные? – Ремезов насторожился.

– Не-е… не знаем, батюшка. Особенно-то не пригля-а-адывались.

– Не пригля-а-адывались, – поднимаясь с лавки, передразнил молодой человек. – Ладно, пес с вами: плетей за коров после получите, а сейчас – на двор, да ждите меня. Место покажете.

Плетей – оно, конечно, надо – немного, для острастки, как же можно подростков да без наказанья оставить? Обнаглеют, почуют волю, а на что им воля, когда мозги еще толком не выросли? От того лишь один непорядок и вредное сомненье в умах.

– Я с тобой, можно? – распахнула дверь опочивальни Полинка.

Оделась уже на восточный манер – в шальвары, так куда как сподручней в седле скакать. Башмачки тоже восточные – мягкие, зеленого сафьяна; поверх рубашки – узкий темно-голубой кафтан с серебряными пуговичками – не для застежек, богатства и красоты ради. Так же и поясок – наборный, серебряный, и браслетик на левой руке. Красивый такой, с узорами – крестики и уточки с шариками в клювах. Крест, само собой, христианский символ, уточка с шариком, совершенно наоборот – оберег языческий, восточный даже, с купцами булгарскими на Русь пришел. Таким вот образом – два в одном: язычество и христианство в одном флаконе. Такие уж были времена, впрочем, Российская Федерация и до сих пор страна двоеверная – некоторые людишки иногда и в церковь по большим праздникам зайдут, а в гороскопы да гадалкам верят, что совсем не по-христиански. То же – два в одном, в одном флаконе.

Боярышня, конечно же, во всем мужа спрашивала, как и положено, но… вот так сейчас спросила, таким тоном, что и не поймешь – то ли это у нее вопрос, то ли утверждение. Не брать? Пусть дома сидит, за хозяйством приглядывает? Да нет, нельзя так – явно обидится. Да и погода сейчас не такая жаркая, как все дни, вроде бы как попрохладнее… может быть, потому что еще утро? Хотя и не в одной погоде дело – не один Павел заметил уже, что молодая боярышня разумна не по годам, да приметлива – ни одна мелочь от внимания не ускользнет. Дотошная, как… как прокурорский следователь.

– Ладно, поедем, я смотрю – ты и оделась уже…

– Так, думаю, чего тебя задерживать?

Подойдя ближе, Полинка обхватила Павла за шею, поцеловала в губы… А глаза-то сверкали, сверкали чистым речным жемчугом!

– Голову-то не напечет? – Ремезов погладил женушку по волосам. – Солнце-то, эвон, как жарит!

– Не напечет. Ты ж знаешь, милый, не люблю я никаких шапок да платков. Ну, словно бы голову что-то давит.

– Мозги, наверное, – пошутил Павел и, углядев в очах красавицы-жены вспыхнувшую было обиду, тут же перевел разговор на другое: – А где браслетик-то твой? Ну, вот этому впору? – Ремезов коснулся левой руки боярышни. – Потеряла, поди? Так давай в Смоленске закажем, по осени вот съездим, и…

Полина радостно засмеялась:

– Ой, славно! Съездим, закажем… и еще что-нибудь купим этакое!

– Купим, купим.

– А браслетик я вовсе не потеряла, нет. Деве одной подарила, Малинке опятовской, да ты ее помнишь – на свадьбе у нас пела! Да у них там, в Опятах, певуньи все, надо по осени их снова позвать, песен попеть-послушать.

Дальнее пастбище оказалось широким заливным лугом, зеленым до невозможности, с ромашками, клевером и колокольчиками. Довольные, вполне упитанные с виду буренки, сгрудившись под ореховыми кустами в тень, неспешно жевали траву. На шее у каждой чуть слышно позвякивал колокольчик-ботало.

– Вот, – впереди, по тропинке, бежал Никита, за ним еле поспевал Лекса. – Сейчас я вам все покажу. Во-он туда коней поворачивайте. Только пригнитесь – ветки.

– Ага.

Полинка-то пригнулась вовремя, а вот Ремезов не успел, задумался, да и получил крепким суком в лоб – хорошо, глаз не вышиб. Приложился крепко – голова сразу загудела, как церковный колокол, на глаза выступили слезы.

– Ой, – оглянулась, углядела боярышня. – Ты как там, любый? Подобру ли?

– Да подобру, подобру, – Павел натянуто улыбнулся. – Однако синяк, верно, будет. Этакая шишка.

– Надо подорожник приложить, – тут же соскочила с седла Полинка. – Сейчас поищу… Ага…

Нагнувшись, она поискала в траве… и вдруг ойкнула, отскочила:

– Господи, гадов-то тут сколько, змей!

– Давай-ка быстрей на лошадь, – услыхав под копытами коня злобное змеиное шипенье, нервно озаботился Ремезов. – Откуда их столько здесь?

– Видать, место такое, – не особо и торопясь, боярышня спокойно забралась в седло, опираясь на руку Павла. – А я их, ты знаешь, и не боюсь – заговор ведаю. Да и батюшка наш, отец Ферапонт, говорил – каждая тварь на земле недаром! Помнишь, Даргомысл-кузнец весной свалился – ноги распухли, не шли. Чем вылечили? Змеиным ядом. Сейчас ходит себе.

– Все так, – хмуро кивнув, Павел настороженно обернулся к пастушкам. – Вы все же поосторожней тут.

Отроки дружно рассмеялись:

– А нас гадины и не чикнут – ноги-то заскорузлые, грязные!

Ремезов только головой покачал – да уж, если, едва снег стает, все время босиком бегать, так, верно, не страшны никакие гадюки. И все же…

– Так где, говорите, становище?

– Вот тут, господине, и было. Вот – за елкой – кострище, а вон там – лошади были привязаны.

– А коровы резаные где?

– По леву руку, в овражке.

– Ясно.

Павел нехотя спешился, прикидывая, как бы невзначай не наступить на гадюку – похоже, шныряло их тут предостаточно. А что – место сырое, теплое, лягухи туда-сюда скачут – чем не гадючий рай? Только вот тут становище делать… даже хотя бы и на одну ночь… Что же, у татар совсем от жары мозги расплавились, потекли? Что бы там отроки да Полина ни говорили, а все же опасно вот так, в гадючнике, ночевать. Прямо получается не бивуак, а серпентарий какой-то.

Нечистое тут дело!

– Неправильно все как-то, – Полина словно услышала мысли. – Пойду, зарезанных коровушек осмотрю… Да ты не переживай, любый – у меня сапоги справные, ни одна змея не прокусит.

– Ага, ага. Вещий Олег тоже так говорил, а потом, если, конечно, верить Пушкину…

– Ой! – вскрикнул позади кто-то из мальчишек.

Ремезов тут же обернулся:

– Что такое – змея?! Предупреждал же!

Павел беспокоился за ребят совершенно искренне – а, ну, как и правда ядовитая гадина кого-то из них укусит? Подобная забота была совсем не характерна как для сего времени, так и для данной категории людей – кто такие были эти отроки-то? Даже не смерды или там, рядовичи – холопы!

И все же – переживал. Он же все-таки цивилизованный, двадцать первого века человек, к тому же – интеллигентный, – а Никитка с Лексой – дети, которых, как ни крути – жаль.

– Не, не змея, господине…

– Слава те, Господи!

– Мы мешочек нашли, малую торбочку. И как в прошлый раз не углядели?

Павел тут же дернулся:

– А что в мешке-то… Впрочем – давайте-ка его сюда!

Распугав змей, Никитка пробежал по тропинке и протянул боярину небольшой – со школьный ранец – мешочек. Обычную заплечную котомочку, какие берут с собой крестьяне, вот хоть те же пастушки. Внутри сумы перекатывалось что-то легкое.

Молодой человек быстро развязал бечевки… Опять все те же сырные кружочки! Твердые – едва раскусить, зато хранятся долго, и не весят почти ничего, за что их степняки и ценят, а еще – за питательность.

– Еда – да, степная, – подойдя, полюбопытствовала боярышня. – А сума… Нет, степняки такие с собой не берут. Те же татары – они ж все конные, зачем им за плечами что-то носить? Переметные сумы – иное дело.

Павел задумчиво покусал губу – а ведь дело говорила супружница! И правда, зачем татарам заплечная сумка? Нужна она им примерно так же, как мотоциклисту зонтик. Тогда – не степняки, выходит? Но пища-то – явно степная.

Полинка продолжала шарить в сумке:

– Ага! Тут и мясо.

Тоненькие, нарезанные острым ножом, ленточки… не вяленые, скорей – прелые, размятые…

– Они его сырым под седло кладут, – негромко пояснила боярышня. – Я как-то видала.

– Значит, степняки все же… татары. Милая, а что там с коровами-то?

Полинка озадаченно моргнула:

– А с коровушками тоже непонятно все. Непонятно, зачем нужно было их резать? Ради мяса? Так взято не так уж и много – больше зверье сожрало, там от зубов следы. Волки, лиса… А от ножа – мало. Знаешь, милый, давай-ка кострище посмотрим.

– Добро, поглядим, пошли.

Как-то так само собой получилось, что командовала осмотром места происшествия Полинка, а Павел лишь подчинялся, засунув далеко подальше всю свою мужскую боярскую гордость. Потому что понимал – и Полинка, и эти мальчики-пастушки смыслят в здешних обычаях и нравах гораздо больше его. К тому же они – как и все средневековые люди – куда как более наблюдательны, ведь от этого в прямом смысле слова зависела жизнь.

А Полинкой, кстати, еще кое-что руководило… только она сама не понимала – что. А Павел – догадывался…

Вот и сейчас предоставил супружнице полную свободу действий, лишь стоял рядом, внимательно посматривая по сторонам – не подползла б невзначай змеюга! Ежели подползет – так сапогом ее, сапогом! Не, ни одна сволочь не ползла – что, змеи дуры – под сапог ползти да на удар нарываться?

– А пепла-то в кострище маловато будет! – Полинка ожиданий Павла не обманула, приметила все. – Никак не на ночь. Просто запалили ненадолго, да кругом травищу примяли… так, кое-как. Лошади, правда, не подкованы – по следам видно – но… думается, никакие не татары это!

– Как не татары?! – Провор к чему-то настороженно прислушивался, раздувая ноздри, словно что-то почуявший пес.

Отрок постоял так немного, а потом вдруг резко припал ухом к земле… поднял голову:

– Скачет кто-то! И лошади – без подков, от подков-то звук не такой!

– Засада? – взметнувшись в седло, Ремезов выхватил из-за пояса тяжелую татарскую саблю, когда-то подаренную самим Орда-Иченом. – Полина, парни – прячьтесь у реки, в камышах, я же их…

– Поздно, батюшка! – мотнув головой, скорбно промолвил Провор. – Всем нам прятаться надо. Вона они уже – тут!

По лесной дорожке, к оврагу, наметом выскочили всадники – скуластые, на низеньких косматых лошадках. Монголы, «татары», как их тоже называли. Впереди, на вороном коне, скакал молодой человек с непокрытой головою. Длинные, черные, с рыжиной, волосы его развевались, словно боевое знамя, поверх ярко-голубого запашного халата – дэли – блестел золотой крест.

Улыбнувшись, Павел убрал саблю в ножны и махнул рукой:

– Можете не прятаться – это свои!

– Какие ж свои, батюшко? – испуганно выглянул из кустов Провор. – Это ж – татары, которые…

– То дружок мой старый…

Спрыгнув с коня, Ремезов шагнул навстречу всадникам:

– Ну, здравствуй, славный Ирчембе-оглан!

– И вас всех да упасет Христородица, – придержав коня, молодой монгол спешился и, перекрестившись, распахнул объятия. – Пани Полина все так же красива… А я, друже Павел, к тебе!