Глава 2
С добрым утром, любимая
Июль 1243 г. Смоленское княжество
Заболотский боярин Павел в это утро проснулся поздно – засиделись намедни допоздна с тиуном Михайлой, Демьянкой Умником да Окулкой-катом. Ну и супруга, юная боярышня Полина Михайловна, тож с мужиками сидела, все обычаи прежние нарушая. Умна была не по летам, проворна – вот и сидела, слушала, кое-что от себя в важную беседу вставляя. Дело все о хозяйстве шло – давно уж задумал Павел всех холопов в рядовичи перевести, чтоб не рабским подневольным трудом вотчину свою крепить, а заинтересовать людей, чтоб не только на хозяина, но и на себя работали, точно зная, что им с чего выходит. Вот и расписывали все повинности – с ранней весны еще, зимой-то не до того было – боярин с дружиною на смотр воинский к смоленскому князю ездил.
Хорошую дружину Павел создал, все из своих парней – рядовичей, смердов – из наемных только один Митоха был, многоопытный кондотьер рязанский, кому только саблей своей допреж того не служивший. Он-то со своим опытом ох как в делах воинских пригодился. Он, да Даргомысл, кузнец и старый воин, что еще и самого боярича Павла когда-то ратному делу учил. Мечом владеть, саблею, копьем, да стрелы класть метко – одна в одну. Павлу учеба та сильно потом пригодилась, да и не только ему одному – всем его людям.
Однако на беседу вчерашнюю ни Митоху, ни Даргомысла не пригласили – не о делах воинских разговор шел – о хозяйстве. Июль месяц жаркий выдался – то и тревожило, не полыхнуло бы где, не прошелся бы огненный конь по тучным нивам.
Демьянко Умник – младой совсем, едва пошло пятнадцатое лето – раньше еще предложил канавы от огня прокопать, рвы. Предложение дельное, Павел самолично все разметил да наказ людям своим дал, чтоб копали. А вчера еще порешили отводку от мельницы сделать, чтоб вода в канавах не застаивалась, тиною не цвела, а текла себе, рыбой мелкой играя.
Окулко-кат – бородач могучий, мужик умный, к тому же – гусляр да певун, каких поискать еще, – выслушав, кивнул одобрительно. Кроме обязанностей ката, необходимых, чтоб людишки не распустились да в срам не вошли, Окулко еще много чем занимался – поручения боярские исполнял, те, что ума требуют. Все успевал – и кнутом помахать, и на гуслях, ладные вирши сочинял, буквицами мелкими на пергаменте старом записывал. Грамоте его с тиуном Демьянко обучил, еще прошлой осенью да зимою, с тех пор указано было Демьянке нынче, после страды, снова ученье открыть, обучить самых шустрых. Демьянко карими своими глазами моргнул, головой тряхнул – согласился. А куда б он делся-то? Ряд-договор с ним именно так и составлен – чтоб других учил.
Договор…
Павел проснулся от заливавшего опочивальню солнца, проникавшего сквозь слюдяное окно, которое, оно, конечно, надо бы заменить на стеклянное – да пока дороговато. Хорошо еще – «белую» печь с изразцами сложили, красивая печка, а изразцы – желтые, синие, зеленые. Ишь, как сверкают – больно смотреть.
Приподнялся боярин, погладил спящую рядом жену – юную красавицу Полинку. Посмотрел – умилился, ну, до чего ж пригожа! Темные волосы разметались по золотистым от легкого загара плечам, ресницы пушистые, густые, словно берендеевский лес, ах…
Молодой человек провел пальцем женушке по спине, отбросил легкое одеяло, погладил нежную кожу, ощущая мгновенно возникшую дрожь… поцеловал меж плечиками, обхватил руками бедра. Нарушая все каноны, боярышня спала обнаженной, красивая, как греческая статуя… а уж кожа… а уж шейка… а эти ямочки на спине, у копчика…
Заворочалась Полинка, повернулась, и Павел с бешено бьющимся сердцем принялся гладить супружнице грудь. Дотронулся кончиком языка до соска, поцеловал чуть пониже родинку, поласкал пальцем пупок.
Вздрогнули пушистые ресницы, распахнулись, жемчужно-серые очи взглянули с укором… Нет! С радостью! И эту радость тотчас же ощутил Павел, прижал к себе молодую супругу, поцеловал в ушко, зашептал:
– С добрым утром, любимая…
Девушка так же шепнула:
– С добрым…
Обняла, погладила мужа по спине, отзываясь на ласки со всем нарастающим пылом. Светило сквозь слюду солнышко. Нежно золотилась кожа. А как вспыхнули глаза! И розовые, чуть припухлые, губы приоткрылись, а дыханье вдруг сделалось тяжелым и радостным…
И вот уже два тела слились в одно… два тела… и две души. Упорхнули, поднялись куда-то высоко-высоко, к сверкающим небесам, и еще выше… Лишь скрипело ложе… И томно светись глаза… и…
– Почему мне так хорошо с тобой, милый? – тихо спросила боярышня. – И, знаешь, я тебя совсем не стесняюсь.
– Так ведь я – муж твой венчаный!
– Все равно… Ведь нагой сплю – срам-то.
– Срам? – Павел негромко засмеялся, обняв жену за талию. – Да разве ж твое прекрасное тело – срам? Что ты говоришь-то такое!
– Срам, – упрямо сжав губы, Полинка вдруг улыбнулась. – Но… я это совсем не чувствую… хотя и должна бы… Господи! Может, я грешница?
– Конечно, грешница, – молодой человек поцеловал боярышню в губы. – А ты думала? Такой-то красавице – и не грешить?
– Насмешник! – Полина щелкнула мужа пальцем по лбу, как делают дети, когда играют на щелбаны в карты. – Вот тебе, вот!
Сдула упавшую на лоб прядь и тихо призналась:
– Знаешь, любый, я иногда ощущаю себя какой-то другой. Словно бы я – это не я. Нагой вот, с тобой сплю – и не стыдно, а, наоборот – радостно, и хочется, чтобы ты на меня смотрел, смотрел, смотрел…
– Только смотрел?
– Срамник! Конечно, не только.
Оба разом расхохотались – молодые, красивые, гибкие. Павлу на вид было лет двадцать – сильный, мускулистый (а повозись-ка с мечом!), волосы темно-русые, густые, глаза синие, как грозовое море, на шее, слева – небольшой белесый шрам. След давней стрелы. Еще небольшая бородка была – сбрил, Полинке не нравилась. Каноны православия в те времена еще не сложились – многие, особенно в западнорусских землях, брились, либо отпускали одни усы. Усов боярышня тоже почему-то терпеть не могла – при поцелуях колются, да и капуста в них застревает квашеная.
Полина неожиданно зевнула, потянулась:
– Слушай, давай еще немного поспим, ну вот хоть чуточку! Только что ведь легли.
– Спи, спи, милая, – погладил супругу боярин. – А я пройдусь, гляну…
– Нет! И ты со мной полежи… мне так спокойнее.
Павел прищурился:
– Ты, верно, хотела молвить – приятнее. Да ла-а-адно! Поспим еще чуток, уговорила.
– А вот уж на этот раз я тебя первая разбужу! – снова потянувшись, улыбнулась боярышня.
Молодой человек тоже растянул губы в улыбке:
– Ага, как же! Все равно я первый проснусь.
– Заспоримся?
– Заспоримся! На… гм…
– Если выиграю – на охоту меня с собой возьмешь! Я знаю, вы с Митохой сговаривались.
С притворной кручиною боярин покачал головой:
– Ничего-то от тебя не утаишь, милая.
– Конечно, не утаишь. Даже и не пытайся! Ну-ка, подвинься, вот тут ляг… Дай-ка я голову тебе на грудь положу… Ага… вот так… вот так – славно.
Они так и уснули, довольно даже быстро, Павел и не заметил, как словно сами собой закрылись глаза, лишь сквозь ресницы все так же сверкало солнце…
Сверкало солнце. Оно проникало сквозь неплотно задернутые шторы, а через распахнутую балконную дверь октуда-то снизу доносился шум большого города: шум автомобильных моторов, дребезжанье мотоциклов, вой полицейской сирены… Она-то и разбудила Марселя. Молодой человек недовольно поморщился, повернулся, стараясь не разбудить спящую рядом девушку – изящную брюнетку с золотистою кожей и родинкой на левой груди, чуть пониже соска. Родинку, конечно же, тут же захотелось поцеловать… как и грудь… и шею, и губы… И Марсель не стал отказывать себе в удовольствии, да так, что девчонка проснулась, распахнула жемчужно-серые очи.
– С добрым утром, любимая!
– Салют. Который час, а?
Скосив глаза, юноша посмотрел на висевшие на стене часы в виде мельницы знаменитого кабаре «Мулен Руж»:
– Десятый час.
– Десятый!!!
Девушка тут же спрыгнула с кровати и, как была, нагой, побежала в ванную… зажурчал душ…
Молодой человек тоже встал, натянул джинсы:
– Яичницу будешь, Полетт?
– Какая, к черту, яичница! И так уже опаздываем.
Выбежав из ванной, девчонка принялась яростно вытирать волосы полотенцем:
– Где у тебя фен?
– Фен? Да, похоже, сломался. Так не будешь яичницу?
– Сказала же – некогда! Потом в кафе перекусим. Тебе ведь тоже нужно спешить!
– А вот и нет! У меня сегодня только один коллоквиум по Мориаку. И тот – во второй половине дня.
Полетт швырнула полотенце на желтый торшер:
– Ах вот как? Ты, значит, со мной не едешь?
– Почему, еду. Только не очень тороплюсь… Ой! – Марсель вдруг посмотрел на девушку так, словно впервые ее увидел. – Какая ж ты красивая, Полетт! Красивая… и смешная.
– Я? Смешная?
– Особенно когда сердишься. Или – когда спешишь, вот как сейчас, – присев на край кровати, молодой человек поцеловал девушку в губы. – Знаешь, меня это даже возбуждает.
– Возбуждает его! – фыркнув, Полетт шлепнула парня по рукам. – А меня – не возбуждает. А ну-ка, отстань. И не смотри на меня непричесанную! Кому сказала, не смотри! На балконе покури пока.
– Как прикажете, мадемуазель!
Поклонившись, Марсель схватил со стола сигареты, прикурил и, распахнув шторы, вышел навстречу солнечному майскому дню. Балкон тянулся вокруг всего этажа – шестого, – а внизу видна была бестолково построенная площадь Данфер Рошро с каменным бельфорским львом, работы того же скульптора, что создал и статую Свободы, с небольшим сквериком справа, за которым, на рю Фруадво, виднелось Монпарнасское кладбище, а дальше за ним недавно выстроенная мрачная черная башня.
– Нет, ну вот ведь чудовище! – стряхнув пепел в специально выставленную на балкон консервную банку, Марсель обернулся к вышедшей, наконец, девчонке. – Я про Тур Монпарнас. Что скажешь, Полетт?
– Точно – чудовище! – угрюмо кивнув, девушка поднесла к губам сигарету. – Дай подкурить.
– Прошу, мадемуазель!
– Спасибо.
Выпустив дым, девушка прикрыла от солнца глаза.
Марсель обнял ее за талию:
– Красивая у тебя блузка!
– О! Только заметил?
– И джинсики ничего. А бюстгальтера ты так и не носишь?
– Да пошел ты! Ну? Что придвинулся?
– Хотел насчет монпарнасской башни спросить. Ты говорила – она тебе нравится.
– Вот пристал! – Полетт неожиданно рассмеялась и даже позволила чмокнуть себя в щеку. – Вид с нее – нравится.
– Так-так!
– Так ведь и с Эйфелевой башни вид неплохой. И с Монмартра. Зачем нам еще одна башня, да еще такая страшная? Клянусь Че Геварой и Троцким – уродует весь Париж! Ой, Полетт… Какая ты у меня красивая! Теперь-то у можно на тебя посмотреть?
Девушка чуть отстранилась:
– Ну, посмотри. Лучше уж на меня, чем вниз… смотри, если еще раз вздумаешь броситься – предупреди, ладно?
– Язва ты, вот что!
Молодой человек обиженно отвернулся, и девушка, взяв его за руку, поцеловала в шею:
– Ну, ладно, не обижайся, ага? И никогда так больше не делай.
– Да случайно тогда все вышло… я еще выпил, и травку…
– Тсс!!! – Полет приложила палец к губам, улыбнулась.
Повернувшись, Марсель обнял ее за талию и, медленно целуя в губы, принялся расстегивать блузку… Почувствовав на своей груди теплую ладонь, девушка вздрогнула, встрепенулась…
– Тихо, тихо, угомонись.
Марсель, встав на колени, уже расстегивал на ней джинсы.
– Угомонись, кому говорю?
– Да ладно…
– Знаешь, в отеле напротив такой любопытный портье… Он часто смотрит в бинокль.
– Пусть завидует!
– Ну, не здесь же?
– А почему нет? Все на работе.
Они занялись любовью прямо на балконе, никого и ничего не стесняясь… да никто и не смотрел – даже жалко! Редкие прохожие шли себе внизу по своим делам, не поднимая глаз, а сидевшие наверху, на крыше, голуби довольно ворковали. Лишь яркое майское солнышко смотрело на молодых людей, улыбалось… отражаясь золотистыми зайчиками в стеклах цейсовской оптики любопытного портье из отеля напротив.
Минут через пять влюбленные выбежали на улицу, поискали глазами машину… и обалдело уставились друг на друга.
– Слушай, а где авто?
– А ты…
– А мы…
– А мы ведь на метро возвращались, помнишь?
– Гм… Ах! Ну да! А машина тогда где?
– Так у твоего дома оставили.
– Ай, вспомнила! Ну, что? Бежим к метро?
– Бежим… Постой. Что там за автобус? Вроде – тридцать восьмой, наш. Побежали!
Забравшись в полупустой салон, они уселись на свободные места, взяли друг друга за руки. Слева, в окне, мелькнул фонтан Обсерватории, ограда Люксембургского сада… Молодые люди ничего не видели – целовались – опомнились лишь на Сите.
– Ой, проехали!
– Так вылезаем. Уж тут и пешком добежим.
– Добежим, ладно.
Солнце зашло за облачко и снова выглянуло, золотя листву каштанов и цепляясь за колокольню храма Сен-Этьен-дю-Мон. Марсель и Полетт, взявшись за руки, бежали по узкому тротуару улицы Школ в университет, в Сорбонну. И где-то рядом, в скверике, пахло бурно цветущей сиренью.
Ах, как пахло! Как цвела сирень в саду! Разрослась, хоть и всего-то два кустика. Вадим пошире распахнул окно: ворвавшийся с улицы ветер сбросил валявшиеся на узком столе листки, сбросил на пол. Из репродуктора на стене донеслась какая-то протяжная песня – молодой человек не прислушивался, натянул поверх синей динамовской майки светло-голубую, недавно выстиранную рубашку с комсомольским значком, вышел в коридор к зеркалу, повертелся, пригладил расческой темную, падающую на глаза челку… И тут вдруг услышал донесшийся с улицы крик:
– Ва-а-адик!
Хорошо – дверь в комнату не закрыл!
В ту же секунду юноша уже сидел на подоконнике, махал рукою девчонке в синем крепдешиновом платье со смешными рюшами:
– Полинка, привет!
– Виделись уже, в школе. Ты про ленинский зачет не забыл?
– Не забыл. Так ведь он не сегодня… мы ж с тобой на речку договаривались, на лодочную станцию. Это вот ты забыла!
Девушка улыбнулась:
– Как раз не забыла. Зачем же тогда пришла?
– Так идем!
Обрадованный Вадик спрыгнул с подоконника в сад, да едва не споткнулся. Полинка фыркнула, рассмеялась:
– Ботинки хотя бы надень, чудо!
– Ботинки? – Вадик растерянно посмотрел на свои босые ноги и смущенно ойкнул. – Сейчас.
– И еще книжки кто-то взять обещал.
Юноша обернулся уже с подоконника:
– Помню!
Соскочил на пол, обулся, взял со стола заранее приготовленные, аккуратно связанные почтовой бечевкой, брошюрки. «Детская болезнь левизны в коммунизме», «Анти-Дюринг» – это Ленина – а вот еще кое-что биографическое…
– Эй, ну, ты скоро там?
– Иду уже, иду…
И снова выпрыгнул молодой человек в сад, бросился к сирени, рванул фиолетово-розовое соцветие, и – бегом! – к калитке. Книжки – под мышку, девчонке – цветы!
– Это тебе!
– Спасибо… – Полинка явно обрадовалась, но тут же и возмутилась: – Зачем было рвать-то? Эх ты, а еще комсомолец – о природе заботиться должен.
– Я и забочусь! Знаешь, сколько тополей мы на майские посадили?
Девушка насмешливо фыркнула:
– Знаю. Я, между прочим, тоже сажала, не то что некоторые.
– Некоторые – это кто?
– Сам знаешь. С кем ты на Первое мая танцевал…
– А, Берцева… – несколько смутился Вадик. – Так это так… Она, между прочим, сама меня пригласила.
– Она пригласит… А ты и рад, я вижу!
– Ничего и не рад. Ладно, хватит ругаться – пойдем уже. Как бы лодок хватило.
Ускоряя шаг, подростки зашагали к лодочной станции, видневшейся за стройными рядами тополей, у неширокой речки. Что-то прокричав, мимо пронесся на велосипеде мускулистый чубатый парень.
– Во, Миронкин уже тут как тут, черт, – неприязненно посмотрел в спину парню Вадим. – Интересно, он тоже лодку возьмет или так, на велике…
Прикрывая от солнца глаза, Полина приложила ладонь ко лбу, всмотрелась с явной тревогой – видать, не очень-то ей нравилось присутствие этого чубатого рядом.
– Не-е… мимо проехал!
– Слава те! – юноша облегченно перевел дух и повернулся к своей юной спутнице. – Слушай, Полинка, а давай-ка быстрее, пока наших никого нету.
Девчонка тут же кивнула:
– Айда! Побежали.
Выбежав на мостки, оба поздоровались со смотрителем – пожилым мужчиной в матросской тельняшке – и, заплатив сразу за час, забрались в лодку. Вадим, как и полагается мужчине, уселся за весла, погреб.
– Во-он туда поплывем, к заводи, – указала рукою Полинка. – Там и будем готовиться.
Молодой человек скривился:
– Там рыбаков полно. Отвлекать будут.
– Рыбаки?
– Давай лучше – к старому мосту.
– Там же камыши, тина – болото совсем.
– Вот и хорошо, что болото. Зато никто к зачету готовиться не помешает.
Девушка пригладила рукой растрепавшиеся на ветру волосы:
– Ладно, уговорил, красноречивый. Греби к своему болоту.
Вадик ухмыльнулся, усердно работая веслами. Сделав неумелый гребок, даже едва не плеснул водой на Полинку.
– Вот принесло-то! – посетовал кто-то из расположившихся не бережку рыбаков. – Этак плескать – всю рыбу нам распугают!
– Ничего, дяденьки! – девушка со смехом помахала рыбакам. – Поймаете еще свою рыбу. А мы вам мешать не будем, в другое место плывем.
– Скатертью дорожка.
Миновав заводь, лодка свернула к излучине и минут через десять уже пробиралась сквозь густые заросли камышей к старому мосту, угрюмо нависавшему над водой почерневшими от времени бревнами.
– А вот и водичка, – обрадованно кивнул Вадик. – Ой, смотри – кувшинки!
– И правда. Давай, моряк, суши весла! Да – и подвинься, не барин.
Они уселись рядом, на среднюю скамеечку-банку. Вадим развязал брошюры, улыбнулся:
– С чего начнем?
– С «Анти-Дюринга». Ой, нет! «Шаг вперед – два шага назад» – я ее что-то плоховато знаю.
– Хорошо, – раскрывая брошюрку, согласно кивнул юноша. – Кто бы спорил? Вслух, по очереди читать будем?
– Угу, чур, ты первый.
Пожав плечами, молодой человек приступил к делу:
– Шаг вперед – два шага назад. Кризис в нашей партии…
– Ого, – тихонько изумилась Полинка. – Книга-то – толстая! За сегодня – и одну не осилим.
Вадик хохотнул:
– Осилим! Тут все, что надо – химическим карандашом подчеркнуто – книга-то библиотечная. Итак… Главным недостатком наличной литературы о нашем партийном кризисе является…
Прочитав пару абзацев, юноша передал книжку Полинке, и та с жаром продолжила:
– Существует изречение, что каждый имеет право в течение двадцати четырех часов проклинать своих судей…
Так вот, по очереди, и читали. Хорошо хоть – только то, что подчеркнуто, иначе б и за три дня не справились, а так потихоньку-полегоньку дело-то шло. Но солнышко-то как пекло, светило! И денек-то выдался этакий ясный да светлый, явно для любви предназначенный, а вовсе не для политпросвещения.
– Анализ прений и заседаний на съезде всего удобнее вести в порядке заседаний… Вадик!
Клевавший носом юноша встрепенулся.
– Ты спишь, что ли?
– Я? Нет. С чего ты взяла?
– А что так сопишь?
– Тобой любуюсь. Ты очень красивая, знаешь?
– Да ну тебя.
– Хочешь, я тебе во-он ту лилию сорву?
– Какую? – девушка заинтересованно обернулась. – Да это и не лилия вовсе, а, кажется, кувшинка… или купальница.
– Но ведь красиво?
– Да… Ты что делаешь-то?
– Раздеваюсь.
Быстро скинув рубашку, майку и брюки, молодой человек, не раздумывая, сиганул в воду – Полинка не успела и глазом моргнуть, лишь засмеялась да пальцем у виска покрутила:
– Во, больной-то!
В два счета доплыв до камышей, Вадик сорвал цветок и бросился обратно к лодке. Водичка-то была еще того, не очень-то для купания подходящая.
– Прошу вас, моя госпожа! – взобравшись на корму, молодой человек протянул девчонке цветок.
Полина опустила ресницы:
– Спасибо.
– Да ладно, я так… просто… – тоже смутился Вадик.
В ответ девушка вспыхнула, вскинула голову, окатив парня таким яростным взором, каким, наверное, награждают лишь самых заклятых врагов! И столько обиды было в ее взгляде, столько разочарования, что юноша едва не упал с лодки.
Впрочем, Полинка снова потупилась, отвернулась, произнесла вроде бы как безразлично:
– Просто так? Так дари Берцевой.
– Поль… – Вадик уже и не знал, куда деться. – Я же не это… я не то сказать хотел…
– Все! – рассерженно моргнула девчонка. – Поплыли обратно! Или – если так хочешь – оставайся здесь, загорай…
Решительно вскочив на ноги, она шагнула к веслам… лодка дернулась, колыхнулась… И девушка, нелепо взмахнув руками, полетела в воду…
Молодой человек бросился за ней тут же, подхватил на руки – да поздно уже было, платье-то вымокло враз… красивое было платье – синее, крепдешиновое, в белый горошек.
От всего произошедшего Полинка лишь глазами моргнула да сказала:
– Ой!
А Вадик все стоял, благо воды оказалось чуть выше пояса, держал на руках девчонку, смотрел… А потом прошептал тихо-тихо:
– Какие глаза у тебя, Поль! Как жемчуг.
– Как жемчуг? – девушка отозвалась так же тихо. – Скажешь тоже… Или – и это так просто?
– Да нет, не так.
Обняв девчонку покрепче, Вадим, наклоняясь, неумело поцеловал ее в губы. Полинка обняла его за плечи, прижалась… но тут же отпрянула. И снова окатила взглядом, только на этот раз не злым. Улыбнулась даже.
– Ну? И долго ты так стоять будешь?
– Я б – хоть всю жизнь. Если – с тобой. Честное комсомольское!
– Ла-адно… Давай-ка в лодку… Ой, не могу – ну до чего ж нелепо… ну, надо же… едва рукой успела махнуть – и только брызги кругом полетели.
Полина неожиданно засмеялась, и Вадик, сделав пару шагов, осторожно усадил ее в лодку, а потом забрался и сам.
Мокрое платье облегло девичью фигурку так, что явно обозначилась грудь, Полинка, перехватив восхищенный взгляд юноши, вспыхнула:
– А ну-ка, отвернись! Отвернись, кому сказала?
– Да ладно, – Вадик поспешно отвернулся. – Ты бы платье-то сняла, просушила.
– Ага… сняла… – Полинка уже чуть не плакала. – У меня под ним ничего и нет… почти.
– Так ты рубашку мою надень… или майку.
– Майку, говоришь? Ладно… не поворачивайся.
Проворно сняв платье, девушка натянула великоватую ей майку, завязала узлом на животике:
– Все, можешь повернуться.
Посмотрев на Полину, Вадик тут же сглотнул слюну – ничего эта маечка не скрывала, скорее, наоборот, подчеркивала. Ах, какая тонкая талия и…
Пушистые ресницы дернулись:
– Ну, что уставился? Где там твой «Анти-Дюринг»?
Юноша поспешно взял в руки брошюрку:
– Не так и намокла – вполне можно читать.
– Ну, так садись, чего стоишь-то? Только осторожно, не то опять свалимся. Нет, все-таки здорово мы! – девушка снова принялась смеяться. – А как я! А как ты за мной сиганул!
Улыбаясь, Вадик уселся на широкую кормовую банку рядом с девчонкой, раскрыл книжку… Бедра молодых людей соприкоснулись – словно проскочила искра. Оба вздрогнули, взглянули друг другу в глаза… Мокрый «Анти-Дюринг» упал на дно лодки. Вадик обнял Полинку за талию, поцеловал… Девушка не сопротивлялась, лишь закрыла глаза… а ресницы все так же подрагивали.
– Ты… – прошептал юноша. – Ты такая… такая…
Теперь уже Полинка накрыла его губы своими. Парня бросило в жар, руки его уже залезли под маечку, уже нащупали грудь… тяжело задышав, девушка принялась целоваться с еще большим жаром… А как заблестели ее жемчужно-серые глаза!
– Ты…
– Это что это вы тут делаете, а?!
Прозвучал – казалось, с самого неба – чей-то строгий голос. Влюбленные дружно обернулись, подняли головы. На старом мосту стоял какой-то рассерженный дед в соломенной шляпе и грозил молодым людям удочкой:
– Вот я вам! А еще комсомольцы, наверное! Ну и молодежь пошла – всякий стыд потеряла. Ужо, погодите, я на вас в райком жалобу напишу, ужо вам тогда будет! Все, все узнаю – и в какой школе учитесь, и кто родители… Ишь, сидят, обнимаются. Стыл, срам-то какой! Тьфу!
– Вот ведь вредный дед, – поспешно отодвигаясь, шепнула Полинка. – Давай-ка, Вадик, за весла, да погребем отсюда.
Девушка поднялась было, но Вадик положил руку ей на колено:
– Сиди, Поль, я сам.
Вскочил, вставил в уключины весла, погреб – да так, что лодка, пронзив камыши, полетела стрелою, оставив вредного старика далеко позади.
– Да отдохни уже, – смеялась на корме Полинка. – Никто за нами не гонится. Ой, и платье уже почти высохло… и день какой! Смотри, Вадик – солнышко, небо голубое, чистое… и цветок твой – красивый… и вообще – хорошо!
Сквозь запыленные окна мансарды било солнце. Яркие лучики преломлялись в зеленоватом экране осциллографа, сверкали на ручках приборов, золотили деревянную рамку с портретом красивой молодой женщины, перевязанным по углу черной траурной лентой.
Сняв с головы сферический шлем, высокий человек лет сорока отцепил провода, и, щелкнув мышкой, взглянул на компьютер. Посмотрел, поерзал в кресле, почесал небольшую бородку:
– Да-а-а… это уже не пятнадцать минут в чужом теле, это уже прогресс! Прогресс несомненный, зря многие не верят. Кабакова, что ли, пригласить? Или кого другого? Нет! Рано! Еще раз попробовать, все тщательно разработать, доказать резонанс… Ну, надо же! Получилось! Получилось! Жаль, Полина не дожила. Полина… Полтора года прошло, а все же не верится, что ее нет.
Быстро встав, мужчина подошел к столику, взял в руки портрет и неожиданно улыбнулся:
– С добрым утром, любимая. Ну, что скажете, товарищ следователь по особо важным делам? Как так у вас в прокуратуре говаривали – доказательства собраны! Вот, полюбуйся, все на экране, все отражено, записано – эксперимент номер один… Париж, кажется, где-то середина семидесятых – два часа десять минут! Эксперимент номер два – примерно рубеж пятидесятых-шестидесятых, Россия, верней – СССР. Тут немножко поменьше – час сорок две. И все равно, все равно! Все настолько реально, настолько…
Внизу, с веранды, донесся настойчивый стук, потом кто-то громко позвал:
– Павел Петрович, вы газ заказывать будете?
Газ? Какой газ? Ах, газ!
Мужчина поспешно распахнул окно, выглянул:
– Конечно, конечно, Серафима Анатольевна, спасибо, что сказали. А что, машина уже приехала?
– Конечно, приехала, – стоявшая на крыльце пожилая женщина в длинном красном платье подняла голову. – Потому я, Павел Петрович, и зашла. Вы, если что, поторопитесь, пока газовщики не уехали. Их машина у дома Сидоровых стоит.
– Спасибо, Серафима Анатольевна. Сейчас спущусь.
Еще раз поблагодарив, Павел выключил аппаратуру и, накинув на плечи джинсовую потертую куртку, спешно спустился вниз, на веранду. Немного постоял, подумал и, заглянув в дом, взял висевшие на гвоздике ключи с брелоком сигнализации. Заперев дверь на замок, вышел во двор, уселся в стоявшую позади дома машину – светло-зеленый «Шевроле-Ланчетти», запустил двигатель, выехал и, свернув за угол, покатил по запыленной деревенской улице. Грузовик с красными газовыми баллонами еще не уехал, все так и стоял у крайнего дома, однако водитель – молодой парень в белой баскетке – уже забирался в кабину.
Увидев это, Павел прибавил скорость, засигналил. Газовщик оглянулся, поправил на голове баскетку, с улыбкой поглядывая на выскочившего из машины Павла:
– Да хватит вам газу-то, Павел Петрович. Что вы спешите, как на пожар!
– Пожар? – не понял Павел. – Какой пожар?
