Подозрения

– Господи Исусе, вы это видели?

Антуан Ле Шаню, хозяин «Энтрепида», крепкий мужик, толстый, как поросенок, с остриженной под ноль, как газон у супрефектуры, головой, чуть не упал со стула, развернув газету «Телеграмм де Брест». Ле Кор и Гийоше встали у него по бокам. Жюэль и Шове подняли головы, Ив и Морис прервали разговор. Малю, скосив взгляд и не снимая руки с пивного крана, старался не упустить ни слова. Ле Шаню откашлялся и стал читать вслух:

ПРЕСТУПЛЕНИЕ НА БЕЛЬЦЕ.

ПОЛИЦИЯ В ТУПИКЕ

Пятница 4 марта. Как заявляют в полиции, преступление, совершенное на острове Бельц в ночь с воскресенья 20 февраля на понедельник 21 февраля на Старушечьем пляже, до сих пор не раскрыто. Возглавляющий расследование комиссар Фонтана, недавно покинувший Версаль и получивший назначение в Лорьян, заверяет, что полиция незамедлительно приступила к работе над делом и у нескольких свидетелей уже взяты показания. В настоящее время ни одна из рабочих версий не признана основной. Пьер Жюган, 48 лет, женатый, бездетный, рыбак с острова Бельц, был найден мертвым в понедельник 21 февраля около шести часов утра местными рыбаками. Тело было жестоко изуродовано. Сотрудники полиции, считавшие это ужасное убийство делом рук психически невменяемого человека, проявили чрезмерную самонадеянность во время пребывания на острове, и теперь, судя по всему, стали вести себя гораздо осторожнее. Вчера комиссар Фонтана заявил, что новые убедительные данные, которыми располагает следствие – правда, он не уточнил, какие именно, – внушают обоснованный оптимизм относительно скорого завершения расследования. В связи с этим подразделение, откомандированное 21 февраля обеспечивать контроль за портом острова Бельц, а также портами Лорьяна и Гильвинека, в ближайшие дни будет усилено.

– Ты это слышал? Они собираются найти виновного в ближайшие дни!

Хозяин бара пожал плечами:

– Они просто пускают пыль в глаза. Стараются выиграть время, вот и все.

– На сто процентов согласен! – бросил Шове.

– Я бы даже сказал, что они сели на песчаную мель и не готовы с нее сняться, – заключил Ле Шаню, осушил свою кружку и грохнул ею о стойку.

Гийоше, один из матросов Жюгана, робко вмешался в разговор:

– А ведь прав был Папу. Я первый увидел отрезанную ногу в трале Пьеррика. И это я их позвал – Пьеррика, Даниэля и малого. Когда я ее увидел, то сразу понял: эта чертова штука свалилась на нас как снег на голову. Подумайте сами: из-за куска мяса от парижанина или филиппинца я бы так не дергался. Но тут другое дело. Я крепко струсил. Чуть в штаны не напустил, и мне не стыдно в этом признаться. Вот только не хотел я в это верить. Хотел сделать вид, что это нога как нога. Но в глубине души я знал. Да вы тоже знали… – сказал он, обведя взглядом всех остальных, которые сидели не шелохнувшись. – Мне она снится в кошмарах. Я сказал себе, что эта посылка – для меня. Конечно, потому что я первым ее увидел. И уже представлял себя в гробу. Маринетте я ничего не сказал, все держал при себе. А когда узнал, что Жюгана порезали на кусочки… Это не по-христиански, но могу признаться: мне полегчало. Его убил дьявол. Дьявол, и никто другой!

– А почему? – прорычал Жюэль. – Почему именно Пьеррика?

– Я-то почем знаю?

– Это все из-за грека, – заявил Ле Шаню. – Может, и не сам он убил, но наверняка он этому причиной.

– Как это? – спросил Шове.

– А все пошло к чертям с того момента, как он сюда заявился, разыскивал Жоэля, и Пьеррик стал его допрашивать. И пригрозил сдать его полицейским. Пожалуй, только грек имел зуб на Жюгана.

– А какая ему была разница, сдаст его Пьеррик или нет? Если грек, то европеец. И здесь он у себя дома, так же как и ты. Тебе это не по вкусу, да? Но такова данность. У него не было ни малейшей причины бояться Жюгана, у этого грека. И еще меньше оснований его убивать.

По залу пронесся вздох облегчения, моряки дружно закивали. Один Антуан Ле Шаню кипел от ярости. Он метался по залу в поисках сочувствующих взглядов, призывая собратьев на подмогу; его сценарий дал течь, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему откачать воду. Он поднял голову и смерил взглядом Жюэля. В глубине его глаз вспыхнул торжествующий огонек:

– А вы видели его документы, этого грека?

Некоторые пожали плечами. Ле Шаню невозмутимо продолжал:

– Тогда с чего вы решили, что этот грек – грек?

Он сделал многозначительную паузу и с жадностью схватил кружку пива, которую протянул ему Малю. Он окунул губы в белую пену и снова заговорил:

– Держу пари на бочку пива, что он такой же грек, как и я…

– Его фамилия Воронис, вполне себе греческая, – робко возразил Шове.

– Могу поспорить, что его фамилия вовсе не Воронис. Он не так прост, этот парень. По мне, так он наплел нам тут с три короба, на самом же деле мы ничего о нем не знаем.

Гийоше преградил дорогу Ле Шаню:

– Но он не сбежал отсюда после убийства Пьеррика.

– Кто-нибудь видел его в последнее время?

– Я – нет, – ответил Фанш.

– Я, – заявил Каллош. – Я видел его с Папу несколько дней назад. На Старушечьем пляже.

– И какого лешего ему там понадобилось? – осведомился Ле Шаню.

– Никому не возбраняется ходить на пляж, – заметил Жюэль.

– Только он почему-то выбрал именно Старушечий.

– Неспроста это.

– Не знаю, что он там затевает, – проворчал Антуан, – но лучше бы ему отсюда убраться. Нам он не нужен ни в море, ни на берегу – нигде.

– А сам сказать ему об этом не желаешь? – осведомился Жюэль.

– Почему нет?

– Потому, что это все домыслы. У тебя нет ни одного убедительного аргумента. Если грек на самом деле грек – что тогда? Вдобавок нужно еще доказать, что это он укокошил Пьеррика. Извини, конечно, но твоя история держится на соплях.

– Говорю вам, это дьявол! – взревел Гийоше.

– Вот именно, – отрезал Ле Шаню. – С чего мы решили, что знак Пьеррику послал не грек?

– И навел порчу на Жюгана? – вновь заговорил Шове.

– Выходит, если он способен говорить с Анку, как ты со мной, и наказать Пьеррика за то, что тот стал ему поперек дороги, тогда… Тогда это меняет дело.

Антуан схватился за ручку кружки и сурово оглядел своих товарищей. Гийоше побоялся снова открывать рот. Фанш нахмурился. Питр просто не знал, что сказать. Каллош, Шове и Малю уставились на свои кружки.

* * *

Жоэль Карадек покидал «Западный флот» в мрачном настроении. Он почти бегом пересек территорию порта и, ворча, вывалил свертки на палубу «Пелажи». Лестреан так и не получил генератор. Недотепы из компании «Вольво» перепутали заказы, а за последствия приходится расплачиваться ему. Он навел на судне порядок, отдраил его снизу доверху, зачинил несколько дырок в трале, досконально проверил все рыболовное снаряжение, пополнил необходимые запасы, а когда стало решительно нечего делать, он неохотно отпустил Марка, и тот умчался по улочкам города в неизвестном направлении. Марку хотелось побыть одному, подальше от посторонних глаз. На него давил гнет шептунов за его спиной и их косых взглядов, отчего каждый шаг давался с трудом, – он чувствовал, будто его связали по рукам и ногам, тело налилось свинцом и он плавает в густом киселе. Он пошел в направлении Бег-Мелена, потом по дороге на Люгоа и повернул на запад, к дикому берегу.

Белые пенные волны набегали на песчаный берег и нежно гладили его. Эту крошечную бухту он приметил во время одной из своих прогулок. Прокладывая себе путь по вершине холма, через заросли ежевики и утесника, он взбирался на скалы, прыгал через расселины, из которых доносились протяжные стоны океана. Он соскользнул обеими ногами на влажный песок, потом перебрался на сухое место, куда не задувал ветер и не добирались волны. Глядя, как ссыпается с ладони песок, и занятый своими мыслями, он боковым зрением, против света, заметил за огромным валуном, лежащим посреди пляжа, маленькую фигурку. Девочка лишь немного показалась над камнем и как будто наблюдала за ним, стараясь, судя по всему, оставаться незамеченной. Но любопытство подвело шпионку, Марк обнаружил ее и окликнул.

Лет десяти девчушка вышла из своего укрытия. У нее были длинные темные волосы, заплетенные в косу до поясницы. Она подняла голову и улыбнулась Марку.

– Добрый день.

– Здравствуйте, – отозвалась девочка.

На ней было клетчатое платье, на которое она накинула розовую кофточку. В волосах роговая заколка, на ногах – бежевые мокасины с белыми носочками, придававшими ей немного старомодный вид.

– Что ты делаешь? И почему ты не в школе?

Лицо девочки залилось румянцем.

– Сегодня нет уроков.

– Как ты сюда пришла? По тропинке?

– Нет. Я знаю короткий путь, – ответила она с лукавой улыбкой.

– И часто ты здесь бываешь?

– А вы?

– Когда хочется побыть одному. Ты любишь гулять?

– Мне больше нравится купаться.

– В такое время? Вода ведь сейчас очень холодная.

Придя на пляж, Марк лишь ненадолго погрузил руки в воду, и они все еще не согрелись. Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, девочка сняла одежду, оставшись только в трусиках и майке, и решительно побежала в воду. Марк жестом попытался остановить ее:

– Не ходи! Вода ледяная.

Но она, смеясь, нырнула в волну. Марк следил за ней взглядом, боясь, как бы самому не пришлось за ней плыть, если что случится. Он снял кроссовки, носки и завернул джинсы выше щиколотки. Потрогал ступней воду и тут же отдернул ее. А малышка довольно долго плавала, время от времени помахивая Марку рукой. Потом выскочила на берег. Было видно, что ей не холодно. Вода, капельками покрывавшая ее белую кожу, под полуденным солнцем высохла за считаные минуты.

– Оденься. Ты меня напугала, – сказал Марк и подал ей платье.

Она необычайно ловко в него проскользнула, откинула прядку волос со лба и с любопытством уставилась на молодого человека:

– Ты и есть тот грек?

Марк кивнул, лицо его помрачнело.

– Ну да. А ты кто такая?

Девчушка повернула голову назад и хитровато улыбнулась:

– Поиграем в прятки?

– Во что? Нет. Сначала скажи.

– Давайте так. Если вы меня найдете, я вам скажу, ладно?

Марк не знал, что и ответить. Но ему вдруг почудилось, что их встреча – не просто случайность, как могло показаться на первый взгляд, и что девочка, хотя выглядела такой простодушной, знала что-то, чего не знал он.

– Зайдите за камень и посчитайте до десяти, – велела она, надев мокасины и притопнув ногой.

Марк вздохнул, обошел валун и положил на него расставленные руки. Он приблизился к серой поверхности камня и неожиданно почувствовал в том месте, на котором лежали его ладони, какой-то странный рельеф: череду вертикальных и горизонтальных насечек, соединявшихся в выбитые на камне слова. Первое состояло из трех букв. MAN. А за ним MAITRE. Марк считал:

– Раз, два, три, четыре…

Третье слово было ALLEPTE.

– Пять, шесть, семь…

Наклонив голову пониже, он разобрал следующие: LE и, наконец, MARLHE.

– Восемь, девять, десять!

У Марка возникло ощущение, будто что-то выскальзывает у него из рук. Что-то или, вернее, кто-то. Какая удачная, прекрасно разыгранная постановка! А он-то, дурак… Он повернулся, несколько раз позвал девочку, поискал ее глазами, но не осталось и следа. Спустя несколько минут, когда он уже собирался уходить, на сухом песке вдруг сверкнула золотая капля. Он наклонился над тем местом, где она складывала одежду. Это был медальон на цепочке. Он схватил его и осмотрел. Образок Богоматери с младенцем. На обороте тонкими наклонными буквами было написано: Анн-Мари Жюэль. Марк спрятал медальон в карман, еще некоторое время постоял у загадочной надписи, отказался от попыток разгадать ее смысл и поднялся на холм по знакомой крутой тропинке.

* * *

Марк шел быстрым шагом по влажной обочине дороги на Керлоан. Встреча с той девочкой не давала ему покоя. Ее длинная, безупречно заплетенная коса, платье, мокасины, робкая улыбка. По пути он постоянно трогал в кармане медальон, который подобрал на пляже. Анн-Мари Жюэль… В конце концов, он ведь получил ответ. Ему вдруг пришла в голову странная мысль: что, если она нарочно его уронила? Нет, в этом нет никакого смысла. А эти надписи на камне? Когда и для кого их сделали? Эта девочка, заманив его к этому камню с непонятным посланием и исчезнув посреди песка, как струйка дыма, невольно помогла ему понять кое-что важное. То, вокруг чего он постоянно вращался, но никак не мог нащупать, что мимолетно давало о себе знать в разговорах с книготорговцем и Карадеком, на проповеди аббата. Смутное предчувствие, возникшее так внезапно, переросло в уверенность, что он самостоятельно не сумеет выбраться из этой передряги.

Марк, запыхавшись, добрался до центра города, обошел стороной улицу Братьев Козьян и направился дальше по менее оживленной Кипарисовой. Он повернул налево, на улицу Керафур, потом направо, на улицу Фоветт. И припустил дальше по шоссе, стараясь бежать не слишком быстро, но на последнем повороте вдруг столкнулся нос к носу с Ивом Питром и Фаншем Ле Корром. – Эй, ты… Куда так бежишь? – поинтересовался Фанш.

– Я… Никуда, – пробормотал Марк.

– По-моему, для человека, который никуда не идет, ты слишком торопишься, – заметил Ив.

– Да не спешу я никуда, – замявшись, ответил Марк.

– Может, он откуда-то возвращается и потому бежит со всех ног, – предположил Фанш.

Марк запаниковал:

– Ничего я не бегу.

Он сунул руку в карман и показал морякам то, что лежало у него на ладони:

– Я нашел вот это. Малышка Жюэль потеряла. Я хотел отдать это ее отцу.

Ив и Фанш изумленно переглянулись. Марк протянул цепочку Фаншу.

– Отдайте ему – скажите, от меня.

Но Фанш оттолкнул руку Марка.

– Сам отдашь. Мишель сейчас в «Гавани».

Марк хотел сказать, что ему некогда, но Ив уже подхватил его под руку:

– Мы пойдем с тобой.

Марк напрягся, но не стал сопротивляться и последовал за мужчинами в бар.

Когда они вошли, все, кто там были, мигом умолкли. Марк почувствовал, что присутствующие буквально впились в него взглядом. На лицах его спутников играла довольная улыбка, словно они поймали трехметрового морского угря. Они вытолкнули Марка в середину зала, а сами отошли назад.

– У него есть кое-что для Мишеля, – заявил Фанш, складывая руки на груди.

Марк подошел к стойке, где гигант Малю натирал стаканы. Молодой человек вытащил из кармана сжатый кулак.

– Я нашел медальон. Это для месье Жюэля.

Жюэль подошел к стойке, не сводя глаз с Марка. Другие с интересом наблюдали за ними.

– Для меня?

– Да. Это вещь вашей дочери.

– Ты видел мою дочь?

Марк кивнул. С этого он и должен был начать – а как же иначе?

– Она была не в школе?

– Сказала, что занятий сегодня нет.

– Ты с ней говорил?

– Да. Я гулял по пляжу и увидел ее. Она купалась.

– В марте? Она с ума сошла.

– Я так ей и сказал, – поддакнул Марк.

Он вытянул руку и разжал кулак.

Жюэль взял цепочку корявыми пальцами, внимательно посмотрел на золотой медальон.

– Где ты это нашел? – холодно отчеканил он.

– На пляже. В песке. Она потеряла.

– С чего ты взял, что его потеряла моя дочь?

– Она искупалась и ушла, а эту вещь обронила. Вот я и принес ее вам.

Марк отступил на шаг. Он уперся спиной в стойку. Остальные молчали и не спускали с него глаз. Жюэль, кажется, все больше нервничал, и Марк уже ругал себя за то, что подобрал этот проклятый медальон. Больше всего на свете ему хотелось уйти отсюда.

– Вы разговаривали?

– Да…

Марк гадал, следует ли сообщать подробности их беседы, и решил, что, чем меньше он скажет, тем будет лучше.

– Она назвала тебе свое имя?

– Оно на медальоне. Анн-Мари Жюэль.

По залу пробежал шепот, а Жюэль, казалось, начал кипятиться:

– Ты точно не перепутал? Это была не Леа Жюэль?

Марк покачал головой. Его внутренний барометр предвещал плохую погоду. Он чувствовал, что обращенные на него взгляды сверлят его грудь, виски распирало от металлического свиста: такой звук издает стальной трос, когда лопается от тяжести и съезжает по беспомощно болтающемуся тралу.

Бейся! Господи, да просто набей им морду! Какое они имеют право так с тобой обращаться, эти придурки? Так и будешь идти у них на поводу? Они ведь этим воспользуются. Ну давай! Бейся!

– Я принес найденную вещицу, а теперь мне надо идти.

И он, пятясь, отошел к двери. Мишель Жюэль по-прежнему не сводил с него глаз. Остальные смотрели на Марка не то со страхом, не то с отвращением. Фанш и Антуан ликовали. Марк локтем толкнул дверь и вышел на улицу. В баре зазвучали голоса, все громче и громче – пока не перешли на крик. Ошеломленный Жюэль смотрел на лежавший у него на ладони медальон, словно он прилетел к нему с другой планеты. Антуан Ле Шаню подошел к нему и положил руку на плечо:

– Теперь оно у тебя есть, твое доказательство.

* * *

Марк шел по улице Тонье, не пропуская ни одного фонарного столба. Небо стало грязно-серым, в воздухе повисла дымка мелкого дождя. Он миновал почту и направился по улице Кальвер к книжной лавке. Прозвонил колокольчик, и Венель выскочил навстречу Марку, который пытался отдышаться. С него градом катился пот. – Марк, ты совсем запыхался!

– Мне нужно немедленно с вами поговорить.

– Снимай куртку и садись. Я сварю тебе кофе.

Венель усадил украинца за мраморный столик и занялся кофейной машиной.

– Скверная погодка, правда? Бретонцы ее обожают – она отгоняет туристов.

– Месье Венель, – начал было Марк.

– Просто Клод.

– Клод, мне нужна ваша помощь. Самому мне с этим не разобраться. Верчусь в разные стороны, а толку никакого.

– Я слушаю тебя.

– Мне многое нужно рассказать… Даже не знаю, с чего начать.

– Разумеется, с начала, – предложил Венель.

– Наверное, лучше с конца…

– Как хочешь, Марк. Как хочешь.

Венель поставил перед Марком чашку горячего кофе, и тот обхватил ее ладонями, чтобы согреться.

– Мне не нужно было подбирать этот медальон.

Марк рассказал об истории с медальоном, о маленькой Анн-Мари и поведении Жюэля в баре «Тихая гавань». Ему показалось, что книготорговец в замешательстве.

– Хмм… А девочку точно звали Анн-Мари? Анн-Мари Жюэль умерла в прошлом году. Тринадцатого июля, если быть точным. Я хорошо помню, потому что в тот вечер был бал.

– Это невозможно. Я ее видел. Она со мной говорила.

– Ты ошибся. Ты видел Леа Жюэль.

Марк смотрел на Венеля, не зная, что и ответить.

– Но…

– Марк, Анн-Мари умерла. К тому же Анн-Мари не дочь Мишеля, она его мать. Она скончалась в своей постели в возрасте восьмидесяти двух лет…

Венель закинул голову, допил остатки кофе и со стуком поставил чашку на мраморный столик.

– Послушай, девочку, скорее всего, звали не Анн-Мари и не Леа. Что меня больше всего напрягает в этой ситуации, так это то, что все решат, что ты и правда болтал с женщиной, умершей и похороненной почти год назад.

– Зачем я только подобрал эту вещицу.

– Но ты же не знал.

– Нет, я вообще ничего не знаю. И ничего не понимаю. Больше того – даже не хочу понимать. Это бог знает что!

– Проблема не в том, чтобы понять, было так на самом деле или нет. Большинство жителей этого острова решат, что все это истинная правда и что причина их бед – в тебе.

Марк смотрел через стекло витрины на стены церкви напротив, отливавшей тысячей оттенков черного.

– Вы мне поможете?

– Конечно, Марк.

Венель тяжело поднялся с кованого стула и направился в подсобку магазина. Чуть погодя вернулся – на носу очки, в руках открытая книга.

– Я снова взялся за нее после нашего с тобой последнего разговора. Одинокому человеку нужны маленькие удовольствия… В моем возрасте это позволительно, – с улыбкой произнес он. – Почти всю прочитал, и знаешь что?

– Нет.

– Я ничего не нашел. Хочу сказать, что историй всяких, сказок в ней, конечно, полно… Кстати, очень даже увлекательных, – не столько, конечно, как у Гомера, но все же немало. Да уж, немало.

Венель, пока говорил, указательным пальцем листал страницы книги.

– Но я не нашел ничего, что могло бы пролить свет на дело Жюгана. Ну, почти ничего. Если верить легендам, то с большой вероятностью можно предположить, что отрезанная нога – это предзнаменование гибели Жюгана. Его мог убить Анку. Ты знаешь, кто такой Анку?

– Да, Папу мне про него рассказывал.

– Полагаю, в своей оригинальной редакции, – хитро усмехнулся Венель.

Венель счел необходимым дать Марку дополнительные пояснения, ибо не сомневался, что тот получил весьма приблизительное представление о предмете. По его словам, Марку следовало знать, что церковь беспощадно боролась с этими нечестивыми сказаниями, распространенными в Бретани задолго до того, как в ней воцарилось христианство. Многие женщины оканчивали свою жизнь на костре, в течение нескольких столетий священники отчаянно пытались искоренить старые религиозные предрассудки, насаждая свою веру. Когда стало очевидно, что церковь выиграла битву за контроль над душами на Армориканской возвышенности, прежние мифы продолжали существовать, хоть и втайне, утратив свою изначальную власть над людьми. В общем, их понизили в ранге, они превратились в бабушкины сказки, но, несмотря на это, церковные власти не упускали их из виду. В наши дни они уже не представляют никакой угрозы общественному порядку и практически забыты. Но в некоторых отсталых районах, где власть людей над невежеством не так прочна и безгранична, они все еще живы. Одно из таких мест – Бельц. Анку частенько навещает этот остров, словно свергнутый монарх, император в изгнании. Венель считал, что Лефор, как человек зрелый и сведущий в подобного рода делах, вместо того чтобы игнорировать или хулить языческие повадки, стал на них опираться, чтобы еще надежнее вбить в головы верующих свое апостольское послание. Конечно, Анку он никогда не упоминает в своих проповедях. Но Лефор искусно извлекает из библейских текстов и преподносит своим прихожанам образы змея с семью головами, красного дракона, Сатаны и Вельзевула, которые в различных текстах апостолов и пророков обретают устрашающий и изменчивый облик древнего чудовища, гораздо более древнего, чем церковь и само Священное Писание. Этот облик смерти в наших краях носит имя Анку.

Венель неожиданно умолк, закончив свой монолог словно гекзаметрический стих. Потом, слегка смущенный, продолжил:

– Вот. Ну и… помогло нам это продвинуться вперед? Не думаю. А значит, теперь нам понадобятся факты и улики.

– Думаю, одна у меня есть, – отозвался Марк. – Когда я был на пляже с той девочкой, она играла возле большого валуна. Я увидел на камне странные слова.

– Что за слова?

– По-моему, такие: MAN MAITRE ALLEPTE LE MARLHE. Я ничего не понял.

– Какая-то бессмыслица, – задумчиво проговорил Венель. – Послушай, можешь мне их написать?

Марк взял протянутую книготорговцем ручку и как можно более точно воспроизвел надпись. Венель схватил листок и секунд десять всматривался в буквы.

– Говоришь, это было выбито на валуне?

– Да.

– Тогда все понятно. Высечь на камне круглую букву довольно трудно. Поэтому у писавшего вместо «C» получилось «L». То же самое и с «A» в слове «MAN» – здесь, судя по всему, должна быть «O». Смотри, что тогда получается: «Хозяин согласен на сделку».

Венель запустил руку в свои сальные волосы, потом схватил за горлышко бутылку кальвадоса и налил его в чашку из-под кофе.

– Черт побери, Марк, это же явная улика! А теперь, если позволишь, я осмелюсь изложить свою гипотезу… Ведь иногда, чтобы продвинуться вперед, нужно рискнуть, не так ли?

Марк пожал плечами.

– Хорошо. Предположим, что это послание, которое ты обнаружил в том месте, куда девочка приглашала тебя вернуться… предположим, оно адресовано тебе. Итак, мой друг, хозяин – это, без сомнения, Анку. Кто же еще?

Марк нахмурился.

– Но что касается «сделки»… с Анку. Тут я, признаться, пока ничего не понимаю. Может, в других книжках что-то об этом сказано. Надо будет посмотреть. Ну а других улик у тебя, случайно, не найдется?

Молодой человек покачал головой, потом, собравшись с духом, как можно точнее пересказал Венелю невероятные истории, которые услышал от Папу. Он упомянул и о том, как Карадеку привиделся кошмар и как он стал этому свидетелем. В пылу доверительной беседы он поведал и о самом заветном, о воспоминании, что хранилось в глубине памяти, но постоянно пыталось вырваться наружу, – о леденящем кровь «явлении» в лесных зарослях.

Венель слушал его, не прерывая, потом схватился руками за голову:

– Это чушь какая-то. Я не могу найти во всем этом никакого смысла. Он должен где-то быть, но я не вижу его. И не понимаю, почему ты очутился в самом центре этой психодрамы. Жюган, Папу, Анн-Мари Жюэль, это… явление, как ты его называешь. Это должно быть как-то связано с тобой, но как?

Венель стал расхаживать по магазину, что-то бормоча себе под нос.

– Думаю, нам понадобится помощь.

– Чья?

– Помощь того, кому я полностью доверяю и кто лучше всех знает этот край. Я с ним поговорю. Ты не против? – спросил Венель, взяв трубку и листая пухлыми пальцами заскорузлые страницы телефонного справочника.

* * *

Драгош остановил машину на правой стороне утопавшей в полуденном солнечном свете улицы Пуа-де-Фарин, в пятидесяти метрах от улицы Реколетт и в двух кварталах от знаменитой улицы Канебьер. У бывшего административного здания он втиснулся между белым пикапом с лысыми шинами и брошенным красным «фиатом». Его черная зверюга с блестящей шкурой тихо урчала – еще чуть-чуть, и потечет слюна на асфальт: Драгош не выключал двигатель, чтобы не переставал работать кондиционер, а он сам мог отдышаться. Быстро вдохнуть, наполнив легкие до отказа, и неторопливо выдохнуть: сложить губы сердечком и тонкой струйкой как можно медленнее выпустить кислород, освободив от него легкие; и даже когда ты уже на пределе, когда голова становится невесомой, а в животе и руках ощущается покалывание, нужно продолжать выгонять из альвеол последние спрятавшиеся там пузырьки воздуха, все до единого, а когда потемнеет в глазах и давление станет слишком высоким – сделать глубокий вдох, разом насытив грудь живительной субстанцией. Этой технике, самой действенной, позволявшей быстро снизить пульс перед чрезмерной нагрузкой, обучил его Илие Петреску – преподаватель гимнастики в лицее. Она срабатывала всегда: на беговой дорожке, в бассейне, на ринге, в спортзале. Ну и в реальной жизни – по крайней мере, в той, которую вел Драгош. Перед каждой вылазкой он выделял пять минут на дыхательную гимнастику. Он восстанавливал в памяти советы Петреску, крепко засевшие у него в голове. «Хороший спортсмен всегда должен быть в безупречной физической форме. Обязательно. Но этого недостаточно, чтобы подняться на пьедестал. Драгош, у чемпионов – тех, кто побеждает, – железная воля, и именно потому они сильнейшие». Драгош точно знал, что это одно из самых ценных напутствий, полученных им в годы юности. При его профессии существовало только два пути: либо на пьедестал, либо в могилу. Драгош выбрал то, что ему больше подходило, – борьбу за чемпионский титул. Он четко осознавал, что никогда не следует расслабляться, а перед «соревнованием» ни в коем случае нельзя нарушать дисциплину – ни вчера, ни сегодня, ни, если бог даст, завтра.

Устроившись поудобнее в кожаном кресле, Драгош, обдаваемый потоком охлажденного воздуха, чтобы снять со своего организма излишнее напряжение, расслабил мышцы тела, очистил голову от лишних мыслей – теперь в ней ритмично зазвучали заповеди Петреску: вдох. Железная психика. Чемпион. Пьедестал. Выдох. Железная психика. Чемпион. Пьедестал…

Драгош выключил мотор внедорожника, понадежнее засунул «беретту» за пояс брюк, захлопнул за собой дверцу и направился к грязному, обшарпанному четырехэтажному дому под номером двенадцать. Влад назвал ему адрес, не указав номер квартиры. Ему предстояло самому доделать эту работу. Он прошел мимо четырех ярко размалеванных девиц: те стояли прислонившись к стене и смотрели перед собой пустыми глазами, выставив напоказ отдельные участки тела. По восемнадцать от силы, но они уже успели познакомиться – для своего возраста, пожалуй, слишком близко – с темной стороной жизни. Проходя мимо, он скользнул взглядом по их обнаженным телесам. Явно с востока, подумал он, и такая вонь, что даже одеколон из супермаркета ее не заглушит.

Оказавшись у дома двенадцать, он с самым непринужденным видом толкнул дверь, будто возвращался к себе домой. Впереди зияла темнота подъезда. Он поискал имя Литовченко на почтовых ящиках, большинство из которых не закрывались, но ничего похожего не обнаружил. На первом этаже он никого не встретил. Стеклянная дверь вела в бывшее помещение консьержа. Драгош приоткрыл ее, убедился, что за ней также никого нет, и, увидев справа в глубине вестибюля винтовую лестницу, ведущую наверх, стал на цыпочках подниматься по ступенькам. В спертом воздухе висел кислый запах пота и плесени. На каждом этаже располагалась маленькая темная лестничная площадка с двумя квартирами. На дверях – никаких табличек с именами, иногда попадались звонки со срезанными проводами.

Первую дверь на втором этаже Драгош вышиб плечом. В затхлом воздухе пустынной студии с опущенными жалюзи, в жилой зоне которой стояла кровать, накрытая клеенкой, отвратительно пахло вареной фасолью. За дверью второй квартиры он услышал крики и приглушенное хихиканье. Шагнув туда, он напоролся взглядом на абсолютно голого жирного пузана; красный как рак, тот сидел верхом на маленькой блондинке с голубыми ногтями и пыхтел как самовар. Заметив Драгоша, он вскинул руки и завопил, будто этому членистоногому оторвали хвост. Ни слова не говоря, Драгош вытащил из-за пояса «беретту», ткнул его стволом в губы и сделал знак, чтобы мужик замолчал. Толстяк мигом слез со своей малышки и бросился в глубину комнаты, его трясущийся пенис мелькал под здоровенными ягодицами. Голая девица с расставленными ногами качала головой с таким огорченным видом, будто Драгош прервал репетицию третьего акта «Ифигении». Драгош пристально посмотрел на мужика и девицу и провел дулом пистолета по шее. Этот жест не требовал пояснений. Мужчина энергично закивал и сжался в комок в самом углу. Девушка не шелохнулась. Драгош вышел и закрыл за собой дверь.

Его снабдили не слишком полным описанием объекта: Анатолий Литовченко, лет тридцати – тридцати пяти, довольно высокий, волосы светлые, тип лица славянский. Маловато, конечно, – но этого хватило, чтобы понять, что толстяк со второго этажа – не тот, кого он ищет. Единственной информацией, полученной от Влада, в достоверности которой сомневаться не приходилось, было то, что этот ублюдок поселился в доме двенадцать на улице Пуа-де-Фарин. К счастью, подумал Драгош, здание небольшое, и он быстро его осмотрит. Однако он понимал, что может обмануться, увидев человека, более-менее подходящего под Владово описание. При таких обстоятельствах выбора не существует – и надо стрелять в кого придется. При подобных операциях один шанс из двух, что укокошишь не того; а Драгош, как человек добросовестный, мог уложить троих – четверых, прежде чем доберется до нужного. Его наставник Космин Томеску, передавший ему весь свой опыт и погибший от взрыва гранаты в Брашове, когда они сводили счеты с белорусами, называл это сопутствующим ущербом. Насколько возможно, неприятностей такого рода следует избегать, но если без этого не обойтись, то хвататься за голову и долго думать – последнее дело. И этому тоже учат не в школе.

На третьем этаже Драгош застал врасплох маленькую старушку, глухую как пень: она и бровью не повела, когда он коленом вышиб ее дверь.

В первой квартире на четвертом этаже он почуял женский запах. Беглый осмотр ванной подтвердил отсутствие следов мужчины. Оставалась только квартира напротив. Может, Влад что-то перепутал с адресом? Ведь это действительно дом двенадцать, твердил про себя Драгош, высаживая ногой дверь на последнем этаже.

Он ввалился в залитую светом комнату, насквозь провонявшую табаком. И разглядел против света сидевшего на кровати мужчину, который при появлении незнакомца резво вскочил на ноги. В первую секунду Драгош решил, что это не Литовченко. Но тут же засомневался: мужчина был довольно высокого роста. Драгош навел на него пистолет. Тень согнулась и сунула руку под матрас. Драгош нажал на спуск. Выстрел распорол воздух, и почти сразу руку румына пронзила такая боль, что он выронил «беретту». Секундное замешательство – и тень, перепрыгнув через кровать, выскользнула за дверь. Драгош подобрал пистолет и ринулся на лестничную площадку. Он видел только тощие голые руки несущегося вниз высокого парня, пять раз выстрелил наугад и ринулся за ним следом, перепрыгивая через ступеньки. Внизу громыхали удалявшиеся шаги, и Драгош понял, что промахнулся. На площадке третьего этажа убийца споткнулся о лежащее тело – пуля угодила в голову юной брюнетки с пирсингом в носу, – и он услышал пронзительный визг. Он слетел вниз до первого этажа и выскочил на улицу. Три до смерти напуганные девушки, вжавшись в стену, смотрели на Драгоша так, словно пришел их последний час.

* * *

Официант поставил горячий кофе на мраморную стойку, потянулся к полке, заставленной напитками, у себя за спиной и выудил оттуда чистый стакан. Сидя в баре на высоком табурете, удобно поставив ноги на стальную перекладину и опустив плечи под тяжестью шерстяного пальто, комиссар Фонтана, равнодушный к окружающему шуму, предавался размышлениям. В полдень в кафе «Пор-Луи» стал подтягиваться народ: наступал час аперитива. Метаболизм у посетителей работал как часы. Без десяти минут двенадцать по одному начали прибывать первые жаждущие, и вскоре людской поток заструился рекой. Заходили по большей части небольшими группами, жестикулируя и громко переговариваясь или, наоборот, проскальзывая тихо и незаметно, – и все, истекая слюной, стремились к своему мюскаде или пастису, как щенки, рвущиеся к соскам матери. В двенадцать пятнадцать в зале яблоку негде было упасть, а Фонтана все витал в своих мыслях.

Комиссар любил иной раз перекусить в «Пор-Луи». Шум окутывал его, как мягкая, сотканная из звуков ткань. Людской гомон его укачивал, гладил. Город занимался своими делами, мир вертелся, не обращая на него внимания, а значит, он мог позволить себе расслабиться и на время выйти из игры. Лучше всего комиссару думалось именно в разгар дня, посреди толпы людей, когда он жевал бутерброд или не спеша попивал черный кофе. Он останавливал взгляд на каком-нибудь предмете – стенных часах, батарее, спинке стула – и до такой степени сосредоточивался на своей проблеме, что все остальное в конце концов стиралось из памяти. Мало-помалу звуки снаружи смешивались с гулом разговоров внутри, гудки машин – со смехом, рев моторов – со звоном стаканов, стук каблуков по асфальту – с шипением кофейной машины. Все сливалось в общую вибрацию, монотонную и обволакивающую. Его тело полностью расслаблялось, и мозг наконец обретал свободу.

Мертвое тело Жюгана оставалось для него неразрешимой загадкой. Обезглавленное и выпотрошенное, как тушка кролика. Господи боже мой, кто мог такое сделать? По крайней мере, у кого хватило бы на это физической силы? Вдобавок такие странные обстоятельства: пляж, раннее утро, все тело в водорослях… Уму непостижимо. Ни один убийца, обладающий хоть каплей здравого смысла, не будет совершать преступление таким образом. Когда непрестанно стучишь в запертую дверь, единственное, что остается, – отыскать мотив. Фонтана убеждал себя, что только так он размотает этот клубок. Если он не может понять логики самого преступления, нужно искать ее в мотивах убийцы. Кто-то возненавидел беднягу Жюгана, и до того сильно, что ранним утром на пляже порезал мужика на куски. Оставалось разобраться почему. Если бы он узнал, что побудило убийцу на столь отчаянный шаг, то вычислил бы его, а дальше все бы само сложилось. Именно с этой позиции он допрашивал свидетелей; искал ту трещину, которая точно существовала в отношениях между Пьерриком Жюганом и одним из этих чертовых моряков с Бельца. Но к настоящему моменту ему так и не удалось найти ничего заслуживающего внимания.

– Комиссар! Комиссар…

Фонтана почувствовал чье-то прикосновение к рукаву своего пальто. Подняв глаза, он увидел перед собой лейтенанта Николя, запыхавшегося, с выпученными глазами и такого наэлектризованного, будто он еще с утра сунул пальцы в розетку и приклеился к ней навечно.

– Комиссар, – повторил он тихо, как будто пытался вывести Фонтана из глубокого сна.

– А?

– Я вас искал. У нас новости.

– У меня тоже, – ответил Фонтана, словно стряхнув с себя оцепенение и обретая ясность мыслей. – Я наконец придумал, как продать журналюгам бельцскую историю. Мы в два счета выберемся из этой задницы. Преподнесем им чудный подарок с бантиком, и они набросятся на него как саранча – вот увидишь…

– Выслушайте меня, это срочно, – упрямо проговорил Николь.

Фонтана сердито поморщился. Он внимательно взглянул на лейтенанта и обнаружил, что лицо у него какое-то не такое, как обычно. Эту физиономию он знал уже довольно хорошо, но, похоже, сейчас она и вправду удивила его своим видом. Фонтана улыбнулся. Высокий барный табурет добавил ему сантиметров десять, и теперь он смотрел своему подчиненному прямо в глаза – пожалуй, впервые.

– Комиссар, жена жертвы… Вы помните, о ней говорил наш первый свидетель. Или второй, уже не помню.

– И что?

– Мы ее допросили. Она призналась.

– В чем?

– В убийстве. Сказала, что это она убила мужа.

– Издеваешься?

– Нет. Она у вас в кабинете. В ее показаниях сплошные нестыковки, к ним лучше подходить с осторожностью, но…

– Что «но»?

– Это ведь признание.

Фонтана сполз с табурета, порылся в кармане, бросил две монеты на стойку и поспешно вышел из кафе «Пор-Луи».

Пятью минутами позже он уже открывал дверь в свой кабинет и, войдя, бросил пальто на спинку кресла.

Николь сделал знак выйти полицейскому в форме. Он взял распечатку показаний Терезы Жюган и подал ее Фонтана. Тот пробежал глазами по строкам, потом внимательно взглянул на женщину. Она сидела перед ним в сером плаще, который даже не удосужилась снять, и смотрела в пол.

– Мадам Жюган, комиссар Фонтана, я руковожу расследованием убийства вашего мужа.

Тереза медленно подняла на него взгляд.

– Вы заявили лейтенанту Николю, что якобы виновны в смерти вашего мужа. Это так?

Тереза утвердительно кивнула. Фонтана выпятил челюсть и обменялся с лейтенантом тревожным взглядом.

– Мне хотелось бы знать, мадам Жюган, отдаете ли вы себе отчет в том, насколько серьезно подобное заявление.

Тереза не ответила. Она уставилась покрасневшими глазами на комиссара, потом на лейтенанта и снова на комиссара. Несмотря на морщинки на лбу и слегка расплывшуюся фигуру, она выглядела еще вполне привлекательно. Ее живой взгляд свидетельствовал о потрясающей душевной стойкости перед лицом событий, которые она переживала.

– Мадам, вы заявили, что убили своего мужа. Когда вы подпишете свои показания, вас возьмут под стражу, отправят в тюрьму, потом вы предстанете перед судом присяжных и будете осуждены за умышленное убийство. Какие бы данные ни представило следствие – разве что будет доказано, что вы склонны к фантазиям, – ваше признание автоматически повлечет за собой приговор. Вы понимаете, о чем я?

Тереза сидела, застыв в напряжении. У нее пересохло в горле и изо рта вылетали едва различимые звуки.

– Его убила я, – проговорила она, сжав кулаки.

– Ладно, – вздохнул Фонтана и откинулся на спинку кресла, держа в руке показания Терезы. – Вы здесь говорите, что муж избивал вас и по этой причине вы его якобы убили… Так оно и есть?

– Да.

– Как долго он наносил вам побои?

– Три года. С тех пор, как у него пошли плохо дела.

– Вы хотите сказать, в финансовом смысле?

– Да, – сдавленным голосом подтвердила Тереза. – Поначалу… он таким не был. Но море взяло его за горло. Он уже не справлялся. Работал как каторжный, скажу я вам, но ему едва хватало денег на то, чтобы покрыть наши расходы. Бывали месяцы, когда после всех его выплат нам не на что было жить.

– Он пил?

– Да. Ходил в бар три раза в неделю, а в последнее время почти каждый день.

– И когда он напивался, он поднимал на вас руку…

– Да. Он бил меня. А еще, возвращаясь из бара, он заставлял меня… он брал меня силой.

Фонтана знаком показал, что понимает.

– Вот за это вы его и убили.

Тереза разрыдалась. Она обхватила голову руками.

– Однажды вечером… это было незадолго до его смерти… он пришел домой совершенно пьяный. Еле держался на ногах. Устроил внизу адский шум. Включил телевизор на полную громкость. Меня разбудил. Я спустилась, и мы поссорились. Я сказала ему, что он слишком много пьет, что это плохо кончится. Ну, слово за слово…

Голос Терезы дрожал.

– Он тогда пошел на кухню и вернулся со сковородкой. И меня ею ударил. Изо всех сил. Думала, он меня убьет. Такое случилось в первый раз, месье комиссар. Впервые он ударил меня каким-то предметом.

– И вы решили, что дальше будет только хуже?

Тереза помедлила и снова заговорила:

– Да. В тот вечер и я правда думала, что он меня убьет. Я сказала себе: сегодня он взял сковородку, а в следующий раз возьмет нож. Я лежала на полу, вся в крови. Ее было так много: на волосах, на лице, на одежде… Я выла про себя, кричала: пусть бы он умер! Сдохни, мерзавец, сдохни… Так я и сказала. Слово в слово, месье комиссар.

– А потом? – спросил Фонтана.

– Потом он умер.

– Как вы это сделали?

– Ну а как я могла это сделать? Убила, и все.

– Это я понял, – продолжал комиссар, стараясь сохранять спокойствие. – Я просто хотел, чтобы вы объяснили мне, что именно вы сделали, чтобы его убить. Я имею в виду ваши физические действия. Мы со всей тщательностью провели вскрытие тела вашего мужа, и мне интересно знать, как конкретно вы осуществили убийство…

Тереза вздохнула, обессиленная, замкнувшаяся в себе, неподвижная. Только грудь поднималась и опускалась при ее дыхании. Она не отвечала. Фонтана подождал. Николь за ними наблюдал. Темп беседы внезапно замедлился, как будто кто-то резко нажал на тормоз. Спустя некоторое время Тереза подняла голову и с едва заметной отчаянной улыбкой произнесла:

– Мне помогли.

– Кто?

– Я не могу вам сказать.

– Почему? Вы обязаны. Вы обязаны говорить правду.

– Потому что вы не поймете.

Фонтана что-то буркнул себе под нос. Казалось, ему не хватает воздуха.

– Как это – я не пойму? Об этом судить мне самому. А вам нужно говорить правду.

– Я и говорю.

– Нет, вы ничего не говорите. Вы утверждаете, что я не пойму.

– Вы ведь не из этих мест, так? – спросила Тереза задумчиво.

Комиссар не поверил своим ушам и махнул рукой, призывая Николя в свидетели.

– Что это значит? О чем вы говорите?

– Вы не из этих мест. Откуда вы?

– Из Версаля. Но какое это имеет значение? Мадам Жюган, как вы думаете, где вы находитесь? Здесь я задаю вопросы. И делаю это ради вашего блага. Как мне кажется, вы не имеете ни малейшего представления о том, о чем пытаетесь нам рассказать, вы играете с огнем и рискуете в нем сгореть.

– Как ведьма…

– Вот именно, – задыхаясь, проговорил Фонтана. – Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос, это в ваших же интересах. Как вы убили или попросили убить вашего мужа?

Тереза посмотрела на Фонтана, который нависал над ней:

– Вы не сможете понять. Вы не местный.

– Да в конце-то концов! Что это за глупости? Вы переходите все границы. Я…

Фонтана вдруг замолк. Он знал, что проявлять гнев во время допроса – не самый удачный способ добиться нужного результата. Тут нужно лавировать, идти в обход, подготавливать почву, отступать, переспрашивать. Он вышел из себя, хотя знал, что это ни к чему не приведет.

– Мадам Жюган, не стоит так нервничать, – снова заговорил он сладчайшим голосом. – Вы говорите, что я не смогу понять вас, потому что я не бретонец. Ведь так?

– Так, – ответила упрямая Тереза.

– Хорошо. Значит, для вас не будет затруднительным поговорить с присутствующим здесь лейтенантом Пьером Николем: он стопроцентный местный парень.

Под взглядом Фонтана, в котором еще чувствовалась угроза, Тереза присмирела. Он сделал знак Николю и тихо сказал:

– Выжми из разговора все, что сможешь. В любом случае это лучше, чем ничего. Хотя я не верю ни одному слову из того, что она тут наболтала. И помни: признания недостаточно. Я хочу понять.

Потом он встал и собрался уже уходить, когда Николь удержал его за руку:

– Снимаем посты проверки документов?

– Ни в коем случае, – возразил комиссар. – Всему свое время. Мне нужно еще несколько дней, а пока, ради всего святого, продолжайте проверку документов.

* * *

С началом школьных каникул начиналась привычная суета. Из Лорьяна и Ренна прибывали многочисленные туристы и на личных килевых яхтах по триста тысяч евро бороздили водные окрестности острова. И как только у них так получается, что им непременно нужно попасть в контору начальника порта за десять минут до обеденного перерыва? Загадка. Было двадцать пять минут первого, и Рене Ле Флош возился со своими графиками движения судов и оформлением документов для адвоката из Ренна, с которым он виделся всего два раза в год. Ле Флош держался безупречно. Он никогда и ни на кого не повышал голоса. Обладатели модных игрушек всегда с высокомерным видом платили наличными, а здесь, на Бельце, выручка всегда была кстати. Капитан закрыл лавочку без десяти час, надел дождевик и побежал в направлении переулка Роз. Но пошел не домой, а свернул направо, на улицу Тюдон, и, пройдя сотню метров, оказался у высокой каменной стены, изъязвленной лишайником. Ле Флош постучал в ветхую деревянную калитку, и низкий голос велел ему войти.

Сразу за оградой начинался огород с ровными прямоугольными грядками, обрамленный кустиками самшита и разлинованный неширокими мощеными дорожками. Тщательно обработанные земляные холмики застыли в ожидании очередного весеннего сева. В глубине двора притулился сарай, рядом бил фонтанчик и стояла каменная скамья. Между двумя дорожками крупный мужчина, согнувшись, сосредоточенно рыхлил землю старенькими граблями.

– Рене, какой добрый ветер занес тебя ко мне?

– Отец Лефор, мне нужен ваш совет.

Аббат отряхнул руки, черные от земли, и прислонил грабли к сараю.

– Идем.

Лефор и Ле Флош вошли в кухню дома священника.

– Вы слышали новости о Терезе Жюган?

– Нет, – отозвался аббат, тщательно намыливая руки.

– Она сдалась полиции.

– Откуда ты знаешь?

– Она сказала моей жене. Она чувствовала себя виновной в том, что случилось с Пьерриком. Этот груз был для нее непосильным, и она решила признаться. Так мне сказала Мартина.

– Она заявила, что убила Пьеррика? – в растерянности спросил аббат.

– Я бы не удивился. Мы с женой очень любим Терезу. Она уже столько пережила, а теперь на нее свалилось такое. Это несправедливо по отношению к ней.

– Да, – вздохнул священник. – Настоящая трагедия.

– Я хочу чем-то ей помочь, но не знаю как, – продолжал Ле Флош. – Поэтому я к вам и пришел.

– Ты все правильно сделал. Садись.

Аббат указал ему на скамью возле камина.

– Что еще тебе известно?

– Ну, еще Мартина рассказала мне, что Тереза обижалась на Пьеррика: он плохо с ней обращался. Не знаю, известно ли вам, что…

Аббат грустно кивнул.

– Однажды вечером он вел себя хуже обычного. Они подрались, она упала на пол, из головы у нее текла кровь.

– Господи…

– Она говорила моей жене, что в тот вечер так на него разозлилась, что пожелала ему смерти. Когда несколько дней спустя Жюгана нашли мертвым, она решила, что это случилось по ее воле. Не знаю точно, что Тереза сказала полицейским, но ее могут обвинить в убийстве и посадить в тюрьму до конца жизни.

– Они разберутся, вот увидишь.

– Что-то мне не верится. Они топтались на месте с самого начала. И могут решить, что им привалила удача. Так сказать, преступник сам себя принес им на блюдечке.

– Думаю, им можно доверять, – возразил аббат.

– Тереза невиновна. Может, в мыслях она и согрешила, но преступления не совершала. Мы не должны позволить ей обвинять себя – то есть согласиться с тем, что в этом деле замешано колдовство…

Аббат остановил его, подняв ладонь:

– Рене, только не надо горячиться. Я, как и ты, считаю, что мы должны сделать все, что в нашей власти, чтобы помочь несчастной Терезе. Но…

Аббат почесал подбородок. Рене не спускал с него глаз. Из чугунной кастрюльки потянуло томившимся на слабом огне кроличьим рагу с черносливом, и у обоих мужчин потекли слюнки.

– Хочешь глоточек вина? – спросил аббат.

Ле Флош кивнул, священник достал два стакана и бутылку красного вина и поставил на стол, накрытый клеенкой.

– Я кое в чем тебе признаюсь. Тереза приходила ко мне на исповедь после смерти мужа.

– И что она вам сказала?

– Помилуй бог, я не имею права говорить об этом. Но опыт подсказывает мне, что она невиновна. Ведь я видел дьявола – и это такой же неопровержимый факт, как и то, что я верю в Бога. Злой дух завладевал несчастными созданиями у меня на глазах. Я видел, как он входит в их плоть, пожирает изнутри, разрушает их рассудок, развращает души. Я видел благочестивых женщин, которые срывали с себя одежды и извивались на земле, бормоча несвязные слова. Я видел светлых людей, которые, утратив дар речи, только урчали и пускали слюни, как животные. Я видел слабых женщин маленького роста, которые дрались так, что четверо мужчин не могли их одолеть. Я видел почтенных старцев, лепетавших что-то невнятное, как младенцы, не узнававших ни жену, ни детей, и в то время, как другие пытались восстановить их разум, они занимались ловлей мух или поиском червей. И всякий раз, Рене, всякий раз я видел дьявола в их глазах. Я видел, как он смеется. Как бросает мне вызов. Как насмехается надо мной и готовится к битве. Ибо всякий раз я вступал с ним в бой. И ведь всегда, или почти всегда, я его побеждал. Наш мир затянут пеленой, за которой непрерывно разыгрывается сражение добра со злом, и иногда на ней, как в театре теней, проступают очертания этой битвы.

– Но Тереза, отец, Тереза…

Аббат встал, держа в руке стакан. Он оглянулся вокруг и наклонился к своему гостю:

– Я не увидел дьявола в ее глазах.

– Слава Тебе, Господи! – вздохнул Ле Флош. – Нужно идти в полицию – дать показания в ее пользу.

– Доверься им. Я думаю, они сами со всем справятся.

– А если нет?

– А если нет… мы с ними побеседуем.

Пока Ле Флош размышлял над словами священника, его мучил другой вопрос.

– Отец Лефор, но если это не Тереза…

Аббат прохаживался по кухне, и стук его кожаных подметок эхом отдавался от натертых до блеска каменных плит. Он ненадолго замолчал, прежде чем ответить, и капитан вообразил, будто священнику известно что-то такое, чего сам он, Ле Флош, не знает. Наконец аббат повернулся к нему и произнес уверенно, с такой же интонацией, с какой завершал проповеди, отпуская с миром своих прихожан:

– Бог его знает.

Ле Флош понял, что разговор окончен.

* * *

В среду после возвращения с моря Марк не поехал с Карадеком домой. Он убрал снасти и помчался по улочкам городка. На остров уже опускались сумерки. Полчаса спустя он уже стучал в дверь белого домика.

Марианна открыла ему, и они бросились друг другу в объятия. Она обхватила ладонями голову Марка и поцеловала, а Марк прижался лицом к ее волосам. – Я не мог прийти раньше. – Я думала, ты больше не вернешься.

Марианна взяла его за руку и повела в спальню. Они медленно, до изнеможения ласкали друг друга.

Когда наступила глубокая ночь и Марианна уснула, он осторожно выбрался из постели и вышел на цыпочках. Натянул брюки, отправился на кухню, открыл дверцу холодильника, залившего его лицо мертвенным светом. Он взял бутылку пива «1664» и открыл ее чайной ложкой, вытряхнул сигарету из лежавшей на столе пачки и, по пояс голый, вышел за порог. Стояла полная луна, и в ее свете казалось, что небесный свод пытается захватить холмы и деревья в свои объятия, а сулившие тревогу гигантские свинцовые тучи с жадностью пожирают волнистый рельеф, словно связку сосисок, затянутых в тугую оболочку.

Марк выбросил окурок во дворе, запер за собой дверь и поднялся по лестнице в маленький кабинет Марианны. Бесшумно подсел к ноутбуку, коснулся мышки и открыл в своей почте два новых письма.

zoyazoya@ infocom.ua

Кому: [email protected]

Тема: Re: Re: Re: Новости

Марк, завтра отправляюсь во Францию.

Мама остается. Она отказывается уезжать.

Буду на месте через два дня.

В следующий раз напишу уже из Парижа.

Целую тебя. Пожелай мне удачи.

До скорого.

Зоя

Марк стукнул кулаком по столу. Он едва удержался, чтобы не закричать, до крови закусил губу и стал беззвучно проклинать себя на чем свет стоит.

Что толку казнить себя: ведь ты получил то, что заслужил. Теперь ты по уши в дерьме. Потому что ничего не сделал, чтобы из него выбраться. А отдуваться за все придется твоей сестре. Она всегда брала с тебя пример, как со старшего брата, не забыл? Гордилась тобой. За что и заплатит. Высокую цену. Что, доволен?

Марк вскочил на ноги. Он метался по комнате, как зверь в клетке, и ругал себя самыми последними словами. Потом сел за компьютер и открыл второе письмо.

[email protected]

Кому: [email protected]

Тема: …

Марк, я знаю, что нам нельзя писать друг другу. Но у меня новости.

Геннадий сообщил, что Васю с Ирой нашли убитыми у них дома. Черт, это конец. Они идут по нашему следу. Кто следующий в списке?

Я больше не могу. Через неделю уплываю в Тунис.

Будь осторожен.

Прощай.

Анатолий

Марк торопливо написал сестре ответ. Для начала сурово ее отчитал. Потом попросил сразу же ему написать, как только она прибудет во Францию. А главное – потребовал соблюдать осторожность.

Он закрыл ноутбук и спустился на первый этаж. Взяв сигарету и закурив, стоя на пороге, он почувствовал прикосновение губ на своей лопатке.

– Я разбудил тебя? – прошептал Марк.

– Да. У меня чуткий сон, – сказала Марианна, бросив взгляд на стенные часы в гостиной. – Только пять часов. Иди ложись.

– Мне не хочется спать, – возразил Марк. – Марианна, могу я с тобой поговорить?

– Конечно, но только в постели.

Они вернулись в спальню, и Марк рассказал Марианне свою историю, ничего в ней не упуская. Сообщил о деньгах, о трупе на обочине дороги, о том, что двое его друзей убиты; о том, что сам он боится и полиции, и мафии, – и этот мучительный груз беспрерывно давит на него, и груз этот – стыд за себя.

Марианна слушала его не перебивая. Когда рассказ подошел к концу, она обняла его и молча покрыла поцелуями его тело. Приблизилась губами к его уху и прошептала:

– Спасибо за откровенность. Ты смелый человек. Возможно, сам ты так не считаешь, но мне кажется… ты все сделал правильно.

Марк улыбнулся Марианне и обнял ее. Занимался рассвет, предвестник нового дня. Девушка глубоко дышала у него на груди. Это он-то смелый? Оставил мать и Зою дома разгребать проблемы… Как бы то ни было, но как же приятно такое о себе слышать.

А дальше-то что, смельчак? Не забывай, что очень скоро выяснится, так ли это на самом деле.

Когда ты окажешься лицом к лицу с профессиональным убийцей.

* * *

Папу вдруг почувствовал прикосновение на своей коже, будто холодная мокрая змея ползет по шее, лижет ему щеки и ерошит щетину. Мерзкая тварь издала свист, потерлась о его виски и скользнула к макушке. У Папу возникло ощущение, что голова сейчас взорвется. Она вот-вот расколется, как яичная скорлупа, и мозг растечется по плечам. Ноги у него заледенели, ступни не касались пола; язык дрожал, а в носу стоял резкий запах мочи. Послышался глухой стук, потом неясное, почти неслышное бормотание. Папу сделал огромное усилие, чтобы мобилизовать остатки интеллекта, и вдруг среди этой звуковой мешанины уловил одно слово, непохожее на другие. «Равноденствие». Он сжал кулаки и вновь напряг слух. Стена дрожала и, кажется, хотела опуститься ему на голову. Пищевод горел от прилива желчи и желудочного сока. Он опять сосредоточился, разобрал слово «грек», и тут его желудок пришел в возмущение. Папу прижался к выложенной плиткой перегородке туалета. Тело скрутил болезненный спазм, и его вырвало на колени и брюки, которые были спущены до щиколоток. Дверь распахнулась. Перед ним возник массивный силуэт. – Вот дерьмо! Ты только посмотри, кто здесь. – Он все слышал. – Вряд ли. Не видишь, в каком он состоянии? – И все же? – Ничего, разберемся.

Послышался звук шагов, скрипнула дверь. Папу опустил голову и с отвращением увидел свои испачканные ноги и брюки. Это была самая жесткая пьянка с тех пор, как он налакался мескаля в закоулках Монтевидео. Вот срань господня!

Снова стукнула дверь в туалет.

– Папу!

Это был Малю. Он не любил, когда заблевывают его гальюн, и часто заставлял нарушителей дисциплины самих все отдраивать. Папу еле держался на ногах.

– Вот черт! Ну и вонь! Да ты тут наблевал, парень.

– Немного.

– Какое к черту немного? Выходи, я посмотрю.

– Эй, полегче! Клиент всегда прав, – с трудом промямлил Папу.