Глава 16
Вход в метрополитен располагается в центре подземного перехода и перекрыт выдвижной решеткой. Замки на ней никто до сей поры так и не взломал. Дежурное освещение на станции не горит, и за стеклянными дверьми царит кромешный мрак – система киберобеспечения на станции явно не функционирует. И черт с ней. Мы можем считать это добрым предзнаменованием, ибо сегодня подобные системы, как правило, стремятся не поддержать в нас жизнь, а отнять ее всеми доступными им способами.
Убрать решетку по-тихому не получается. Выдрать вручную встроенные в нее замки смогли бы, наверное, только багорщики. Приходится прибегнуть к более радикальному средству. Дроссель пристраивает к каждому из двух блокираторов по ручной гранате, отгоняет всех нас подальше, после чего дожидается, когда грохот у театра в очередной раз усилится, вырывает сразу обе гранатные чеки и, зажав уши, отскакивает за ближайший стенной выступ. Лишь бы теперь окружившие площадь молчуны не придали значения взрыву в общей шумовой какофонии.
Сдвоенный взрыв оказывает нам двойную услугу: ломает замки и вышибает стеклянные двери, запертые изнутри на обычные механические запоры. Разблокированная решетка автоматически складывается гармошкой и втягивается в стенную нишу. Путь на станцию открыт. Идти туда у нас отсутствует всякое желание, но задерживаться наверху не хочется подавно. Нет, это не выбор из двух зол, ибо определить, какое из них меньшее, попросту невозможно. Мы выбираем между двумя смертями – гарантированной и отсроченной, – надеясь, что, пока дожидаемся вторую, случится чудо и она не состоится. Вот такой отвратительный расклад. И впрямь, начнешь поневоле завидовать Элеоноре Леопольдовне и прочим «фантомам», которые уже отмучились на этом свете.
Термиксовый пистолет «Данко», о котором упоминала Ольга, к счастью, лежал в кармане у Ефремова, а не у погибшего под завалом Папаши. Стреляющее капсулами-липучками с термиксовой начинкой, это оружие не является боевым. Его единственная цель – установка временных источников света в пещерах и прочих лишенных освещения труднодоступных местах. И первый выстрел из «Данко» мы производим в сводчатый потолок эскалаторного тоннеля.
Заключенный в огнеупорную прозрачную оболочку, прошедший специальную обработку термикс горит ярко и долго, как микроскопическое солнце. Его энергии вполне хватает, чтобы осветить северную часть станции от турникетов до платформы. Так что одного магазина нам будет вполне достаточно, чтобы добраться по тоннелю до расположенной на юге соседней станции – «Октябрьской». А второго магазина – именно такой запас осветительных зарядов у нас имеется, – должно хватить на путь к «Речному вокзалу». Оба расчета, естественно, приблизительные. На практике вполне может выйти так, что нам не удастся израсходовать и четверти всех наших капсул-липучек.
Никто даже не заикается о том, чтобы идти на север «Кальдеры», поскольку ни одного целого подъемника там не осталось. Существует, правда, сбыточная надежда, что после устроенного мной салюта Верниковский прикажет восстановить все до единой лебедки. Но произойдет это, один черт, не сегодня и не завтра. В то время, как при удачном стечении обстоятельств мы можем уже через сутки достичь Обского водопада, за которым остался работающий подъемник. По крайней мере, я точно знаю, что позавчера утром он еще функционировал.
Мы пересекаем турникет в страхе, что безжизненная атмосфера на станции – всего лишь очередная уловка нашего гораздого на выдумки врага. Выдумки у него незамысловатые, но дюже вредоносные. Он может позволить нам беспрепятственно вторгнуться в его владения, а затем оживить вечеринку, перекрыв все двери и натравив на жертв оставшееся в метро «бешеное железо». И это – не считая специально приглашенных гостей с поверхности. Включись силовые поля на пропускных шлюзах, когда мы станем через них проходить, и Душа Антея задержит нас тут как злостных безбилетников. А иного пути нет. В современное метро нельзя прорваться, сиганув через закрытый турникет так, как лихо проделывают это во время погонь герои старых кинобоевиков. Ныне будь ты хоть мастер спорта по прыжкам в высоту, где прыгнешь на киберконтроле в метрополитене, там и приземлишься. Причем с уже выписанной на твое имя штрафной квитанцией в руке.
Впрочем, сегодня – особый день, и мы проходим через зону контроля совершенно беспрепятственно. После чего, спустившись на станцию по неработающему эскалатору, оказываемся на пустом перроне. Пустом, но не тихом. Гулкие удары доносятся с поверхности, как отзвуки далекой бомбардировки. Проникающего сюда через эскалаторную шахту света хватает лишь на то, чтобы сориентироваться и не сорваться с платформы на рельсы. Экономя заряды «Данко», Ефремов не зажигает под сводами станции второе маленькое солнце, и мы бредем в полумраке к тоннелям, ведущим на юго-восток. Чтобы добраться до «Октябрьской», нужно пройти по ним около двух километров. И примерно столько же – до «Речного вокзала». Однако, помнится, на Восходе – улице, под которой пролегал конечный отрезок нашего подземного маршрута, – дорожное покрытие вздыбилось огромными волнами. Поэтому надо быть готовым к тому, что там нас может поджидать завал. Но о нем придется всерьез беспокоиться, когда мы минуем соседнюю станцию. Пока же следует подумать о более актуальной опасности.
О Сурке.
По какому из двух тоннелей носится эта тварь? Хакимов спрыгивает с левой платформы и прикладывает ухо к рельсу. Туков глядит на товарища и идет таким же способом проверять правую магистраль. Оба возвращаются не солоно хлебавши: в метро – тишина. Если Сурок не сошел с колеи и не разбился, значит, он либо умчался далеко на север, либо где-то стоит и прикидывается мертвым. А возможно, он уже прячется за ближайшим поворотом одного из тоннелей и тоже, в свою очередь, гадает, по какому из них мы направимся.
– А чего тут гадать? Картина, как гытца, безвопросная! Надо идти вот по этому! – уверенно заключает Дроссель, ткнув пальцем в правый путь. После чего указывает на левый и поясняет: – Видите на рельсах разбитое рекламное телепанно? Оно не разлетелось бы на такие мелкие осколки, кабы просто сорвалось со стены. Похоже, кто-то проехался по нему, и явно не один раз. Зато справа, гляньте, вся реклама на месте и даже не покосилась. Что, кэп, хочешь со мной поспорить, а?
– Не о чем тут спорить, – отвечаю я. – Если здесь и водится какая дрянь, теперь ее дорога нам известна. И с нашей она пока не пересекается… Вперед. Чем позже опомнится Сурок, тем лучше.
– Помимо него есть еще молчуны, которые могут сунуться вслед за нами в метро, – замечает Ольга. – Ведь точно неизвестно, заметили они нас или нет.
– Да, и это очень скоро выяснится, – не отрицаю я. – Поэтому нелишне поторопиться. Пока багорщики блокируют театр, надо успеть дойти хотя бы до «Октябрьской». Не хватало еще, чтобы нас зажали в тоннеле с двух сторон…
Путь до «Октябрьской» занимает почти полтора часа. Можно было шагать и быстрее, но идти по узкой огороженной дорожке для техперсонала крайне неудобно. Она то снижается к самому полу, то поднимается до середины тоннельной стены, вынуждая нас все время опускаться и взбегать по крутым лесенкам. Со стен свисают кабели, кронштейны и силовые щиты, за которые мы постоянно цепляемся на ходу плечами. Цепляемся, бранимся, но на рельсы, где намного просторнее, упорно не выходим. Во-первых, двигаясь вдоль стены, мы не так заметны, а во-вторых, если Сурок – обычный поезд и если он вдруг все-таки поедет по нашему тоннелю, на этой дорожке он нас не задавит. И потому приходится смириться с неудобствами и тешить себя мыслью, что четыре километра – не такое уж большое расстояние. Тем более когда за тобой никто не гонится и, будем надеяться, не погонится впредь.
Следующий световой заряд не выстреливаем до тех пор, пока свет старого позволяет нам идти, не запинаясь и не натыкаясь впотьмах друг на друга. Всякий раз, когда под сводами тоннеля вспыхивает новая термиксовая капсула, мы останавливаемся, прячемся в тени и трогаемся с места лишь после того, как внимательно изучим все, что скрывала от нас темнота. Тактика очень рискованная, но что еще остается делать? Не путешествовать же, в конце концов, по окутанному мраком метрополитену на ощупь?
Эдик, который от театра до станции ехал на руках у Сквайра, теперь идет пешком. На лице мальчугана – неизменные кротость и невозмутимость. Они вызывают у меня отнюдь не гуманное, но закономерное любопытство: что будет, если этот ребенок вдруг расшибет себе колено или треснется обо что-нибудь головой? Неужели станет терпеть боль с такой же бесстрастной миной и даже не поморщится? Вон Яшка постоянно то кряхтит, то охает, то шипит, потирая ушибленные места. На что он ловкий парень, а уже раз пять спотыкался и шишек небось на лбу набил не меньше. Казалось бы, для флегматичного нерасторопного Эдика наш теперешний путь и вовсе должен стать сущей пыткой.
Однако поди ж ты: в отличие от Яшки и остальных, малыш не спотыкается и не цепляется за торчащие из стены выступы. Хотя шагает в одном темпе со всеми, сопит от торопливой ходьбы и даже не вертит по сторонам головой. А еще чувствует, когда я на него смотрю, и всегда поднимает глаза. Похоже, он тоже следит за мной, хотя чем я мог его заинтересовать, ума не приложу. И почему все-таки именно мне, а не Ефремову оказана честь глядеть на рисунки Эдика?
Таблички на стенах периодически показывают расстояние, которое нам остается пройти до следующей станции. Когда нас отделяет от нее всего сотня метров, Ефремов вскидывает «Данко», собираясь осветить «Октябрьскую», но я протестую. Сначала надо подкрасться поближе и прислушаться, что творится на платформе. Да и незачем сверкать термиксом там, где его вспышку могут засечь с улицы. Лучше сделать это чуть дальше, когда мы минуем опасное место и углубимся в очередной тоннель.
На «Октябрьской» тихо, как в могиле. Не слышно даже отзвуков грохота, что должен доноситься сюда с площади Ленина. Очевидно, буйство акромегалов завершилось и Сибирский Колизей окончательно разрушен. Как поведут себя враги дальше? Удовлетворит их или нет отсутствие среди руин наших растерзанных тел? Оба варианта одинаково возможны, а первый не дает нам никаких преимуществ. В этом случае багорщики, скорее всего, возобновят обыск города и, так или иначе, опять нас настигнут. Если, конечно, мы не доберемся до ближайшего работающего подъемника раньше их.
Жалкие отблески света, что изливает в тоннель оставленная нами далеко позади термиксовая капсула, позволяют тем не менее рассмотреть платформу, колонны на ней и вход на следующий участок подземной магистрали. И все вроде бы с ними в порядке, но вот очертания второго перрона мне откровенно не нравятся. Прямолинейная геометрия местной архитектуры и в полумраке должна оставаться прямолинейной, не правда ли? При столь скудном освещении нельзя вести речь о причудливой игре теней, что могла бы создать какую угодно оптическую иллюзию. То, что виднеется в темноте за колоннами, никак не может быть противоположной стеной. И стоящим у перрона поездом – тоже. За всю историю отечественного метрополитена его поезда так и не изменили свой угловатый дизайн, чего нельзя сказать об их дальнобойных наземных собратьях.
Размытый во мраке силуэт не походит ни на один из известных мне железнодорожных транспортов. А вот на очень крупный кибермодуль – вполне. Их внешний облик строго не регламентируется и создается сугубо из расчета выполняемых ими задач. Для чего раньше предназначался робот, на который мы наткнулись, можно гадать долго, но вряд ли он еще исполняет свои служебные обязанности. Или, точнее говоря, исполняет, но служит он теперь известно какому хозяину и прозван «фантомами» Сурком.
Также нельзя исключать, что это вовсе не Сурок, а какой-нибудь другой кибермодуль, который может с равным успехом и носиться по метро, и стоять на вечном приколе из-за поломки. Ну и пусть себе стоит, нам он совсем не мешает. Высота перрона позволяет прокрасться по рельсам незаметно, даже если ищущий нас враг будет стоять в двух шагах от края платформы. Главное, не болтать, а тихой сапой миновать станцию и скрыться в следующем тоннеле.
Мне требуется примерно минута, чтобы объяснить товарищам ситуацию. Из всех нас я – единственный, кто был в дозоре и видел затаившуюся во мраке угрозу. Но «фантомы» не подвергают мои слова сомнению и не рвутся лично убедиться, что Сурок мне не померещился. Сойдя на рельсы, мы выстраиваемся под карнизом, что нависает над краем перрона, и крадемся вдоль него, стараясь не шуршать ботинками по полу и дышать через раз. Сквайр, присматривая за Эдиком, поддерживает его под мышки, словно учит мальчика ходить. Хотя, по-моему, тот вполне может обойтись без лишней опеки, а кое-кого из нас еще и поучить аккуратной и бесшумной ходьбе.
Крадемся на полусогнутых, прямо как мультяшные мыши под носом у спящего котяры. Выдержка у всех на пределе. Порой чудится, что я слышу, как нервные волокна вибрируют во мне, подобно готовым вот-вот лопнуть перетянутым струнам. Скептик помалкивает, ибо опасается нарушить мою крайнюю сосредоточенность. Трудно сказать, что для меня сегодня предпочтительнее: грохот боя или вот такая изматывающая психику тишина. Мерзопакостное состояние, когда все, даже собственный организм, играет против тебя. Зачесавшийся нос провоцирует на чихание. Першение в пересохшем от волнения горле – на кашель. Кажется, что бурчание голодного желудка слышно аж на поверхности, а похрустывание ноющих от напряжения суставов эхом отражается от стен станции. Обостренный слух фиксирует все эти звуки и садистски третирует ими и без того взвинченные нервы.
Очередным испытанием для них становится лязг железа и звон стекла, донесшиеся откуда-то сверху, когда мы почти пересекли «Октябрьскую». Шум врывается в метро, подобно стае испуганных птиц, и заполняет его мечущимися под сводами, резкими звуками и тревогой. Прежней тишины как не бывало, и мы преодолеваем оставшееся до тоннеля расстояние бегом, уже не обращая внимания на топот и бряцание оружия. И лишь убравшись за границу остановки первого вагона, позволяем себе коротенькую передышку.
– Багорщики! Ломают вход в метро, зараза! – Выпучив глаза, Туков громким шепотом оповещает нас о том, о чем мы и без него догадываемся.
– Надо бежать, – говорю я. Пока мы добирались до «Октябрьской», у меня было время поразмыслить о многих бедах, что могут поджидать нас на пути. Встреча с молчунами является не тем сюрпризом, который мог бы выбить меня из седла. – Бежать до тех пор, пока все твари, что вторглись на станцию, не последуют за нами в тоннель. И когда они подберутся поближе, встретим их плотным огнем. Нам от них не спрятаться, но и им от наших пуль в бетонной трубе никуда не деться… Лев Карлович! Дайте свет! Мы должны отлично видеть каждого из этих ублюдков! Дроссель, что с пулеметом?
– Всегда готов! – рапортует ощерившийся хищной улыбкой байкер.
– Тогда бегом марш! – даю я отмашку теперь уже стопроцентно моему клану. Людям, с которыми я сроднился всего за сутки и ближе которых в этот момент для меня попросту нет.
Академик не мешкая выхватывает из-за пояса «Данко», и через мгновение в тоннеле становится светло как ясным днем. И мы бежим по шпалам в направлении «Речного вокзала», спотыкаемся, помогаем друг другу подняться и не переставая оглядываемся.
Все это время наш путь пролегал под приснопамятной улицей Кирова. Однако метров через четыреста после «Октябрьской» тоннель круто сворачивает на Восход – короткую, плотно застроенную улицу, ведущую на Коммунальный мост. Молчуны показываются нам на глаза, когда мы приближаемся к повороту. Врагов много, и гонятся они за нами дружной компанией. Посчитать их нельзя, но на глаз – полсотни, не меньше. Мы можем пробежать еще немного и встретить их под Восходом, но принимать там бой будет ошибочной тактикой. Наученные горьким опытом, багорщики, не ровен час, еще додумаются укрываться от наших пуль за изгибом тоннеля. Поэтому я приказываю занять оборону перед поворотом, аккурат возле технического межтоннельного перехода – первого на этом участке. А чтобы противник не ударил по нам с тыла, обойдя нас по параллельной магистрали, я посылаю в соседний тоннель Яшку.
– Следи в оба парень, – наказываю я ему, – и как только кого-то или что-то увидишь, кричи и немедленно дуй к нам. Понятно?
– Так точно! – Яшка несколько раз утвердительно кивает. Он хоть и дурачок, но Кунжутов обучил его дисциплине не хуже настоящего солдата.
– Молодец! – Я ободряюще хлопаю дозорного по плечу. – Лев Карлович, наладьте Якову свет. И не жалейте термикса. Оставьте лишь пять-шесть зарядов, чтобы дойти до «Речного вокзала». Остальные – в дело.
Наш тоннель в дополнительной иллюминации не нуждается. Пока мы бежали от «Октябрьской», академик устроил на этом участке освещение не хуже, чем в хирургической операционной. На всем его протяжении нет такого уголка, где враг мог бы затаиться в тени. Мы рассредоточиваемся по всей ширине железнодорожной колеи, а Дроссель отстегивает у обеих «Гадюк» сошки и, положив один пулемет рядом, устраивается со вторым на технической дорожке. Она проходит в метре от земли и позволяет байкеру вести огонь с небольшого возвышения.
– Мишка, будешь перезаряжать! – кричит Дроссель, не став доверять новому главе клана эту привычную для него работу.
Туков без слов занимает позицию рядом с пулеметчиком. Ольга и Максуд снимают автоматы с предохранителей и прячутся за стенными выступами. Сквайр усаживает Эдика вдали от передовой под защиту бетонной опоры и возвращается к нам уже со взведенным «АКМ». Я оглядываюсь и замечаю, что малыш сразу же открывает свой планшет, хватает стилус и начинает что-то торопливо рисовать. Настолько торопливо, будто боится куда-то опоздать. Даже на меня не смотрит, хотя до этого перехватывал все мои направленные на него взгляды…
Межтоннельный переход озаряется светом – это Лев Карлович усеивает потолок соседнего тоннеля термиксовыми капсулами. «Данко» способен запулить их на три сотни метров, так что Яшка заметит обходящую нас с фланга угрозу еще издали. Главные же вражеские силы прут в лобовую атаку, потрясая баграми и, как обычно, не издавая ни звука.
Пусть подойдут поближе. Так, чтобы, если багорщики вздумают удирать, мы успели бы перебить их до того, как они вернутся на «Октябрьскую». Никто из них не должен выжить. Мы, конечно, запаслись в театре патронами, но не нужно забывать, что отныне наш арсенал не настолько богат, каким он был в цитадели Папаши Аркадия. Отсюда вывод: расходовать боеприпасы надо экономно, а стрелять – максимально результативно.
Мы готовы дать отпор молчунам и, казалось бы, знаем их стратегию, однако, им удается огорошить нас неожиданной выходкой. Когда я слышу, как в тоннеле начинают грохотать выстрелы, то впадаю в растерянность, потому что стрельба ведется не нами, а по нам. После чего замечаю в руках бегущих в авангарде противников вместо багров автоматы и с ужасом понимаю, что чудовища постигли еще одну военную науку и теперь опасны не только вблизи, но и на расстоянии.
Правда, стрелки из них пока что никудышные. Они выпускают весь боезапас одной очередью, на бегу, не целясь, и, как следствие этого, поверх наших голов. Львиная доля предназначенных нам пуль решетит бетонные стены, своды, а также опору, за которой сидит Эдик. Он при этом даже не вздрагивает и не отвлекается от рисования. Сквайр подыскал мальчику отличное укрытие, хотя англичанин, разумеется, стремился оградить своего подопечного лишь от брошенных по нам багров. К тому же, стреляет от силы половина молчунов из тех, кто переквалифицировался из «пожарника» в «солдата». Остальные лишь бестолково тычут стволами автоматов в нашу сторону. Очевидно, не знают, как снять их с предохранителей, или элементарно забыли сменить магазин на подобранном невесть где разряженном «АКМ».
КПД у такой стрельбы, ясное дело, нулевой, но предпринятую молчунами попытку следует засчитать. Хотя бы в качестве психической атаки, поскольку напугать нас им все-таки удалось. А высунься Ефремов из межтоннельного перехода чуть раньше, глядишь, схлопотал бы шальную пулю в свою чересчур ученую голову. Но академик возвращается на позицию, когда вражеские горе-автоматчики уже отстрелялись, а запасных магазинов у них, как и следовало ожидать, нет. Зато у них хватило ума не выбрасывать багры, а доверить нести их соратникам. Пошвыряв разряженные автоматы на шпалы, бывшие стрелки вновь хватают свое штатное оружие. Но лишь за тем, чтобы сделать всего несколько шагов и пасть от нашего ответного залпа. Он не заставляет себя ждать и произведен не наобум, а наверняка.
Молчуны резво мечутся из стороны в сторону, демонстрируя, чему они еще научились за сегодняшнее утро. А именно – переть не напролом, а маневрируя и пытаясь увернуться от пуль. Однако то, что еще могло худо-бедно спасти их при атаке на открытой местности, в ограниченном пространстве тоннеля, да при таком скоплении монстров не дает никакого проку. Сначала пять, а по возвращении Ефремова – шесть автоматов и один пулемет косят багорщиков очередями, останавливая тех в полусотне шагов от нас.
Некоторые из них, как и тогда, возле театра, тоже успевают метнуть перед смертью багры. Результат сего метания продуктивнее усилий стрелков. Суета, которую учинили в тоннеле молчуны, не способствует точным броскам, но один из багров падает на дорожку рядом с Дросселем. Наконечник чиркает по железу, но не протыкает его, а вражеский снаряд отскакивает и бьет байкера по голове. Тот, не успев опустошить даже один магазин, выпускает «Гадюку» и мешком скатывается на шпалы. Где лежит неподвижно, как труп. А может, и не «как», потому что брани не слышно, и это плохой признак.
– Зар-р-раза! – кричит срывающимся голосом Миша и, отбросив автомат, бросается к умолкшей «Гадюке». После чего выпускает в багорщиков остаток магазина и, дабы не тратить время на перезарядку, хватается за второй пулемет.
Хакимов тоже едва не становится жертвой этого обстрела. Багор вонзается в шпалу аккурат в полушаге от Максуда, когда тот перезаряжает оружие. Впрочем, стрелять ему и нам уже не по кому. Предназначенный Хакимову снаряд еще находился в полете, когда швырнувший его последний молчун упал, щедро нашпигованный свинцом сразу из нескольких стволов.
Да, Душа Антея определенно набирается опыта в войне с нами – непокорными ей созданиями. Но прививать своим солдатам инстинкт самосохранения разумная мантия упорно не желает. Значит, либо у нее есть резервы, о которых нам пока неизвестно, либо она уверена, что ей гарантированно хватит бойцов до часа икс, после которого они Mantus sapiens уже не потребуются. И раз она позволяет себе терять в день по половине армии, значит, этот зловещий час наступит не сегодня-завтра. Что опять-таки косвенно подтверждается усилившейся активностью Бивня…
Но не думать, не думать о худшем! Только о чем-нибудь воодушевляющем. О своей реабилитации и геройской пенсии? Господи, какие смехотворные мысли мне до сих пор приходят на ум! Или, может, не стоит гадать, а просто начать усиленно мечтать о том же, о чем грезят все выжившие «фантомы»?
Солнце. Играющее лучами, теплое и яркое. Оно – вполне достаточный стимул, чтобы вырваться из «Кальдеры». Часок погреться под солнцем перед тем, как весь мир провалится в тартарары, – вот и все, что нам сегодня надо для счастья. И как всякий уважающий себя палач, Душа Антея просто обязана исполнить это наше коллективное последнее желание…
С Дросселем все в порядке. Он сидит на рельсе и посмеивается. Правый глаз байкера налит кровью, и без того наполовину парализованное лицо распухло, будто покусанное осами, но он не обращает внимания на подобные мелочи. Еще бы ему не радоваться, ведь любой другой на его месте давно был бы трупом. А Дросселю повезло отделаться лишь крепким ушибом, который не особо сказался на его привычных к встряске мозгах.
Срикошетивший багор двинул байкеру по той половине головы, которой однажды уже не повезло принять на себя удар о дорожный хардолит. Что является удивительным курьезом судьбы, которая, дабы спасти сегодня Дросселю жизнь, три года назад едва его не угробила. Оружие из закаленного базальта оставило на титановой пластине в байкерском черепе глубокую борозду, перечеркнув ею логотип «Harley-Davidson Motor Company», но тяжкого увечья здоровяку не причинило.
– А хирурги мне тогда хором пели: на хрена тебе, как гытца, эта титановая дрянь, ежели у нас полным-полно нормальных биопротезов! – хохочет Дроссель, ощупывая свой вживленный в голову талисман. – И ведь я, болван, едва их тогда не послушался! Можете в это поверить, а?
Пулеметчик еще толком не пришел в себя, и я хочу дать ему пять минут, чтобы он оклемался. Все равно, если сюда оперативно прибудут другие багорщики, лучшего места для боя нам не сыскать. Пользуясь передышкой, обожженный при обороне театра Максуд колет себе обезболивающее, бледный Ефремов глотает какие-то пилюли, Туков перезаряжает пулеметы, а Ольга и Сквайр спешат к Эдику, желая убедиться, цел ли он.
– Тихон! – обеспокоенно окликает меня Кленовская сразу, как только они с Сиднеем усаживаются возле мальчика.
Исполненный самых дурных предчувствий, я срываюсь с места и бегу к ним. Эдик невредим – это становится понятно сразу, иначе опекуны суетились бы возле него, а не рассматривали рисунок. Судя по всему, тот самый последний рисунок, который художник создал прямо во время стычки с молчунами.
– Ты понимаешь, что это, Тихон? – спрашивает Ольга, протягивая мне планшет, который Эдик безропотно ей отдал.
Я поворачиваю картинку к свету и первым делом вижу на ней человеческий силуэт с раскинутыми в стороны руками. Почти как на знаменитом анатомическом чертеже Леонардо да Винчи, только Эдиков графический человек не стоит на месте, а находится в движении. Судя по всему, куда-то падает или летит в ореоле бьющего у него из-за спины света. И этот персонаж мне определенно знаком: тощий, нескладный, взъерошенный… Ну прямо как… Яшка!
А что за странная уродливая тень загораживает наполовину источник озаряющего его света? Огромная, непропорциональная, простершая к Яшке длинные щупальца. Похоже на какой-то механический агрегат или крупный кибермодуль. У которого, если присмотреться, есть колеса, а под ними вроде как лежат еще два человека. Оба мертвы, поскольку растерзаны на части. Опознать их невозможно – картина явно не дописана. Или же я не узнаю этих людей, потому что так изначально задумано художником?
Ну да бог с ними, с незнакомцами. Главное, я опознаю Яшку и, пусть не сразу, но безошибочно – кибермодуль, что стоит на «Октябрьской». После чего едва не задыхаюсь от накатившей тревоги, ведь мой дозорный все еще несет вахту в тоннеле Сурка.
– Яшка, назад!!! – ору я что есть мочи и, всучив планшет Сквайру, бросаюсь к межтоннельному переходу. – Назад, парень! Это приказ!
Услыхав мой вопль, Лев Карлович, Максуд и Миша вскакивают и тоже начинают наперебой звать стоящего на посту Яшку. Они не догадываются, отчего я переполошился, но понимают, что это неспроста. А вслед за нашими криками под сводами тоннеля раздается еще один звук. Вполне обыденный для любого другого метро, но в этом он способен повергнуть в панику кого угодно.
Стук колес по рельсам и гул разгоняющегося киберлокомотива, что отошел от станции «Октябрьская» и движется к нам по параллельной магистрали. И разгоняется он, судя по нарастающему шуму, намного быстрее обычного метрополитенного поезда.
– Яшка, беги! – продолжаю я срывать голос, подбегая к переходу. Его протяженность чуть больше ширины станционного перрона и, если дозорный не удалился от коридора, он не может не услышать поднятый нами гвалт.
Я порываюсь было рвануть ему навстречу, но с облегчением вижу, что парень уже чешет по переходу обратно и мы зря за него волнуемся. Именно так, а не иначе он и должен поступить, когда завидит угрозу. Ведь это же Яшка – наш самый молодой, но вполне дисциплинированный боец.
– Тревога! – кричит он, размахивая на бегу руками. – «Бешеное железо»! Быстро едет! Уже близко! Тревога!..
Я отступаю в сторону, чтобы бегущий дозорный впопыхах не сбил меня с ног. А затем наблюдаю, пожалуй, самое душераздирающее дежа вю в своей жизни. Длится оно всего миг, но оклематься после него от шока я смогу не скоро…
Из тоннеля, откуда возвращается Яшка, бьет яркий термиксовый свет, и передо мной вдруг вырисовывается отчетливая картина, которую я только что рассматривал на планшете Эдика. Она все еще стоит у меня перед глазами, и сейчас реальность накладывается на свежие воспоминания, как два кинокадра, снятые с интервалом в секунду. Изображения на них не совпадают совсем чуть-чуть. Но интуиция подсказывает, что следующая смена одного из кадров – того, что новее, – устранит эту разницу, и они будут наложены друг на друга уже идеально. Я вновь ору «берегись!», но все дальнейшее происходит молниеносно и заканчивается еще до того, как мне удается выкрикнуть свое предупреждение.
Если бы я в этот момент моргнул, то вообще ничего не увидел бы. Был Яшка и исчез, как закрытая метким выстрелом биатлонная мишень. Но я не моргаю и потому успеваю заметить, куда он пропал. Окружающий его ореол света на миг заслоняет пронесшаяся по соседнему тоннелю тень, а затем слышатся короткий, режущий уши свист и глухой удар, словно кто-то стеганул бичом по земле. Яшка отрывается от пола и распахивает руки, будто крылья – очевидно, решает, что споткнулся, и хочет удержать равновесие.
Вот когда мои воспоминания и реальность достигают идентичности. Именно таким я видел Яшку на рисунке Эдика. И именно таким вижу его в последний раз живым. Вижу его изумленные глаза и открывающийся в предсмертном крике рот. Но голоса уже не слышу, хотя, уверен, юноша кричит громко и отчаянно. И очень недолго. Потому что рывок, с которым Сурок выдергивает его манипулятором из межтоннельного перехода, настолько силен, что у Яшки наверняка ломается шея еще до того, как он ударяется головой о рельс.
А в следующую секунду я стою один в озаренном светом коридоре и слушаю стук колес удаляющегося кибермодуля, чью опасность мы фатально недооценили…
Разумеется, я бросаюсь вдогонку. С яростным воплем выскакиваю на параллельную магистраль и, неизвестно на что надеясь, несусь по ней до тоннельного изгиба. Вижу разбрызганную по шпалам и рельсам кровь. Нахожу Яшкин ботинок с наполовину оторванной подошвой. Сам не знаю зачем подбираю его и бегу дальше, оглашая метро бессильной бранью.
За поворотом – кромешная тьма, и я в нерешительности останавливаюсь. Выплескиваю остаток ярости, крича во мрак угрозы и проклятья. А когда умолкаю, то вновь слышу стук колес. Только теперь он не удаляется, а неумолимо приближается. Распаленному погоней, мне кажется, что это вовсе не перестук, а учащающийся от злобы пульс монстра, которого разъярили мои проклятья. И сейчас я стою прямо у него на пути.
Скорости, с какой я драпаю назад, мог бы позавидовать сам древнегреческий бог Меркурий – носитель не менее легендарных крылатых сандалий. Благо, отбежал я совсем недалеко, поэтому успеваю шмыгнуть в межтоннельный переход и пересечь его до того, как Сурок проносится обратно по окропленному кровью Яшки пути. Краем глаза я замечаю, как в коридор вновь влетает длинное стальное щупальце с наконечником, похожим на зазубренный гарпун. Знакомое устройство. С помощью таких стреляющих лебедок кибермодули-проходчики тянут себя вверх по горным склонам, когда нуждаются в дополнительной подъемной мощности. Наконечник манипулятора вонзается в бетонную плиту и выдирает ее из стены с легкостью рыболова, подсекающего мелкую рыбешку. В переходе моментально образуется завал, но мне он не страшен. Я уже покинул коридор и вернулся к товарищам, которые, в отличие от меня, только теперь начинают осознавать, что стряслось.
Подобранный ботинок все еще находится у меня в руке. Я бережно ставлю его на бетонный выступ с таким видом, словно прошу прощения и у Яшки, и у тех, с кем он столько времени делил бок о бок все тяготы и лишения. Я не знаю, что нужно при этом сказать. Покаяться в том, что ошибся, послав парня в дозор, а в действительности – на верную погибель? Но командир не обязан оправдываться перед подчиненными в своих действиях, даже если они привели к столь трагическим последствиям. На войне всякое случается. А здесь – самая настоящая война, в которой мы ведем неравную схватку с многократно превосходящими нас силами противника. Однако мне, один черт, непросто смириться со смертью Яшки, тем более когда нет никакой уверенности, что его смерть завершит список павших «фантомов».
Впрочем, те, кто еще жив и готов бороться, не требуют от меня оправданий. Как наверняка не требовали их и от Папаши, которому тоже доводилось терять доверившихся ему людей. Полминуты мы в скорбном молчании смотрим на Яшкин ботинок, слушая удаляющийся стук колес Сурка. Даже Эдик, которому Сквайр вернул планшет, стоит, потупив голову, и не возобновляет рисование, хотя спокойная обстановка благоприятствует этому намного лучше, нежели летающие вокруг пули и копья.
– Надо уходить, Тихон, – Ольга первой нарушает гнетущую тишину. – Яшке уже не помочь, так давай попробуем вытащить отсюда хотя бы Эдика.
– Уходим, – соглашаюсь я, посмотрев на мальчика и вновь встретившись с его проницательным, не по годам мудрым взглядом. После чего добавляю: – Если не мы, так пусть хотя бы один из нас снова увидит солнце.
А у самого при этом не выходят из головы неопознанные силуэты, что лежат под колесами Сурка на незаконченном рисунке Эдика. Кому еще из нас не суждено дойти до «Речного вокзала»? И самое главное: не окажется ли тех жертв больше, если позволить мальчику дописать картину? Она – все равно что приговор, который вынесен мне до того, как я совершу преступление. И ничего с этим нельзя поделать. На нашем пути нет ни одной развилки, что позволила бы нам попытаться пусть не избежать предсказания, так хотя бы смягчить его последствия…
