Книга: Ярость Антея
Назад: Глава 14
Дальше: Глава 16

Глава 15

Лейтенанта Поползня убила балка, обвалившаяся на него, когда вражеская армада начала таранить стены театра. Сане Бибенко не повезло сильнее. Он нарвался на снаряд, и останки сержанта приходится собирать по всему правому сектору фойе. Больше погибших нет. Зато хватает раненых. Пуля, выпущенная из пулемета «Борея», прострелила навылет бедро Папаше Аркадию. Максуд Хакимов обжег руку и лицо, не успев отпрянуть от окна, когда под ним взорвался тягач. Академик Ефремов угодил под рухнувшее с баррикады кресло, ножка которого набила ему большую шишку и рассекла кожу на голове. Сквайру отколотый снарядом кусок подоконника, кажется, сломал ребро. У меня на спине красуется оставленный фиксатором «Совы» глубокий звездообразный порез и содраны чуть ли не до кости обе голени. Уворачиваясь от летунов, Ольга рассекла предплечье о рваную купольную кровлю. Кондрат, Туков и Дроссель отделались синяками и мелкими ссадинами, но выглядят не лучше остальных – такими же измученными и помятыми.
Оставив этих троих на наблюдательных позициях, все раненые собираются у баррикады, чтобы оказать себе и друг другу медицинскую помощь. Кунжутов сильно бледен, не может стоять на ногах, но сохраняет присутствие духа и заверяет, что еще способен держать в руках оружие и оборонять рубеж. Лично я полковнику верю. А вот Ефремову – нет, пусть тот храбрится на словах не меньше Папаши. Льва Карловича шатает из стороны в сторону, и он даже не в силах сам обработать себе рану и наложить бинт. Как академик намеревается в таком полуобморочном состоянии стрелять из автомата, мне решительно непонятно.
Ольга отправляется взглянуть, как чувствуют себя в подвале Элеонора, Яшка и Эдик. Все мы беспокоимся насчет них, пусть и не высказываем собственные опасения вслух. Но каждый из нас, уверен, хоть раз да подумал о том, что оставленная с детьми женщина может последовать примеру докторши Ядвиги. Мало ли что взбредет в голову Элеоноре Леопольдовне при звуках близкой канонады. Даже у меня – армейского офицера, – за минувший час душа уходила в пятки чуть ли не ежеминутно. Как наверняка и у других защитников театра, хотя про Дросселя и Ольгу я бы такого не сказал. Так или иначе, а они воевали куда ловчее и отважнее меня.
Слава богу, с нашим тылом все в порядке, если, конечно, не брать в расчет обуревающий обитателей катакомб страх. Который по-прежнему выказывают лишь Яшка и – в меньшей степени – Элеонора Леопольдовна. Эдик не дрожит и продолжает как ни в чем не бывало рисовать. Ольга, разумеется, не может не взглянуть на его последний рисунок. И именно поэтому как только возвращается в вестибюль, с ходу брякает:
– Надо проваливать отсюда. И чем быстрее, тем лучше.
– Куда? – почти в один голос спрашивает у нее половина всех тех, кто собрался у баррикады. Вторая половина нашей компании, включая меня, лишь молча взирает на Кленовскую недоуменными глазами.
– В метро, – уверенно заявляет «фантомка». – И выдвигаться по нему к реке, в сторону левобережных подъемников. Иного пути для нас нет. А здесь оставаться – верная смерть.
– Исключено, – мотает головой Кунжутов, пытающийся скрепить разрезанную на простреленном бедре штанину оставшимися после перевязки обрывками бинта. – Да, нас изрядно потрепали, но мы пока еще в силах дать отпор. Тем более, когда Душа Антея потеряла всю свою боевую технику. А в метро Сурок передавит нас скопом, будто слепых котят. И ты, Ольга, знаешь это не хуже всех, кто здесь собрался. Поэтому я не намерен поддерживать твой план и отдавать приказ к отступлению.
– На последнем рисунке Эдика нарисован вход в метро, – поясняет Кленовская причину своего беспокойства. – Не арка, не склеп, а именно вход на станцию «Площадь Ленина». Я узнала его сразу, как только малыш дал мне взглянуть на свою законченную картинку.
– А почему ты решила, что Эдик показал нам путь к спасению, а не место, откуда нужно ожидать следующего нападения? – интересуется Хакимов, впрыскивая себе в обожженную руку инъекцию обезболивающего.
– Эдик всегда предупреждает нас о чем-то действительно важном, – отвечает Ольга. – За последние дни он предсказал обрыв подъемника на Первомайке, появление капитана Рокотова, сход молчунов к Бивню и атаку на театр. Сами посудите, какая для нас разница, откуда появится следующая опасность: с окраин, с неба или из-под земли? А вот куда нам бежать в случае, если мы не сумеем отбиться – это актуальный вопрос, верно? И что нам вообще известно о Сурке, кроме того, что он носится по рельсам и грохочет?
– По-моему, этого вполне достаточно, чтобы и думать забыть соваться под землю, – отрезает полковник. – Ежели нам и впрямь доведется уносить ноги, то побежим исключительно поверху. Или поковыляем – уж как получится. Повторяю: никакого метро. Пожелай я всех вас угробить, сделал бы это более простым и гуманным способом.
– А ты что скажешь, Тихон? – В поисках поддержки Ольга смотрит на меня.
Под ее вопрошающим суровым взором я слегка тушуюсь. Но отвечаю:
– Я здесь человек новый, но уже не раз успел убедиться, что предсказаниям Эдика можно доверять. Ты внимательно изучила рисунок? Может, помимо входа на станцию, там есть еще какие-нибудь детали, которые ты не сочла важными и о которых решила умолчать?
– Не могла я ничего просмотреть. Ты прекрасно знаешь, что малыш не пишет сложные картины, – напоминает мне Кленовская. – А на последней деталей и вовсе кот наплакал. Кроме входа и лестницы, больше ничего нет. Точно тебе говорю. Не веришь – иди сам взгляни.
– Верю, отчего ж нет? – спешу утешить я раздосадованную «фантомку» и вновь любопытствую: – А что на другом конце лестницы? Насколько я помню, местная станция не слишком глубокая и лестница на ней довольно короткая.
– Что там может быть? – пожимает плечами Ольга. – Темнота. Но ведь у нас есть в запасе термиксовый световой пистолет, поэтому не думаю, что…
Наше совещание прерывает раздавшийся на крыше одиночный выстрел. С трудом верится, что отчаянный жизнелюб Дроссель способен застрелиться, поэтому никто не сомневается в том, что он подает сигнал тревоги. Выданная нам Душой Антея получасовая отсрочка только что истекла.
– По местам, господа «фантомы»! Некогда болтать и фантазировать – нас ждет работа, – командует Папаша Аркадий и, с трудом поднявшись из кресла, грузно прыгает на здоровой ноге к пулемету. Ефремов, держась за стену и опираясь на автомат, как на трость, обреченно ковыляет следом за полковником. Мы с Ольгой прихватываем по десятку заряженных магазинов и тоже спешим на позиции.
– Так я не поняла: ты за мое предложение или нет? – спрашивает на бегу Кленовская.
– Я верю тебе и Эдику, – отвечаю я. – И не верю, что мы дождемся помощи сверху. Комитет не отправит на верную гибель вертолет с подъемником. Поэтому считаю, что отсиживаться здесь и ждать у моря погоды – не самая удачная мысль. И раз Эдик четко указывает нам на метро… Почему бы и впрямь не рискнуть? Только как быть с Кунжутовым и остальными, кто поддерживает его точку зрения?
– Кунжутов, конечно, тот еще упрямец. Но он способен мыслить здраво и поддержит мой план, если у нас не останется иного выхода, – замечает Ольга. – Плохо то, что мы упускаем возможность беспрепятственно добраться до станции, пока на площади пусто. Когда начнется заваруха, у нас уже не будет такого удачного шанса… Кстати, ты слышишь? Опять снаружи что-то громыхает. И причем без остановок…

 

Кленовская не ослышалась. Грохот на улице стоит такой, словно на город надвигается яростная гроза. Даже тучи, и те видны. Только идут они с севера чересчур низко – практически стелются по земле, – и не полыхают зарницами. И немудрено, ведь это вовсе не тучи, а непроглядные клубы серой пыли. Гром, естественно, тоже имеет иную природу, чем думалось поначалу. Так могут грохотать лишь падающие здания. И падают они, судя по шуму и быстро разрастающейся пылевой туче, безостановочно, друг за другом, подобно костяшкам домино. За время моего пребывания в «Кальдере» это первый случай, когда я наблюдаю массовые, а не одиночные разрушения.
Однако сейчас я предпочел бы увидеть не следствие, а причину сего катаклизма, которая скрывается пока под густой завесой пыли. Дома падают не сами по себе – это очевидно. Как очевидно и то, что фронт разрушений двигается от окраины к центру. Ширина этой полосы достигает примерно пары кварталов. Немало, если вдуматься.
– А теперь обернись и помаши рукой нашим старым знакомым, – мрачно усмехается Дроссель, указав в противоположную сторону. – Знают, суки, где, как гытца, раки зимуют, поэтому и не торопятся.
Давно ожидаемые нами багорщики рассредоточиваются по всем выходящим на площади улицам. Словно воинские подразделения, что прибыли на парад и выстроились в ожидании команды к торжественному маршу. Молчуны виднеются на улице Ленина, Вокзальной магистрали, южной части Красного проспекта и в Первомайском сквере. Корпус сценической коробки загораживает от нас западные кварталы, но наверняка вражеские группы располагаются и там. Нет их – по крайней мере, в пределах нашей видимости, – лишь на идущих в северном направлении улице Мичурина и параллельном ей участке проспекта. Зато оттуда приближается иная, гораздо более разрушительная угроза.
Сомнения в том, сумеем ли мы ей противостоять, исчезают сразу, как только из серой тучи выныривают породившие ее громовержцы (о багорщиках речь пока не идет, хотя по численности они в разы превосходят первую атаковавшую нас компанию). Ничего сверхъестественного. Более того, я даже имел шанс познакомиться позавчера с их близким родственником. Да-да, тем самым громилой, что устроил мне на станции «Разъезд-Иня» веселенькую пробежку.
Акромегалы. Три исполинских шагохода о шести конечностях каждый. Их собрат с Первомайки смотрелся бы на фоне их как фокстерьер рядом с немецкими овчарками. Этим монстрам под силу снести не то, что двадцатиэтажный дом, а целую улицу таковых. Чем они, собственно говоря, сейчас и занимаются, шуруя напролом через город и оставляя за собой сплошные руины.
Откуда взялись эти акромегалы, также не составляет загадки. На их черных боках красуется эмблема Чкаловского авиакосмического завода и, судя по не слишком потертому виду гигантских погрузчиков, им еще не приходилось бродить по городу до нынешнего дня. Что ж, мы можем чувствовать себя польщенными. Раз Душа Антея пустила против нас, ничтожных людишек, такие могучие силы, значит, она действительно полагает, что воюет с серьезным противником. Или же ей попросту любопытно, насколько распространяется наше везение, и она решила поднять в этой игре ставки. И подняла так, что нам ставить на кон, оказывается, уже нечего.
– Все, кэп, припрыгали! Как гытца, прощай оружие! – Дроссель в бессильной злобе грохает ладонью по пулеметному щитку. – Будь уверен, пехота не двинет в бой, пока крокодилы тут капитально шороху не наведут. А когда они это сделают, нас можно будет голыми руками брать. А можно и не брать. На кой этим тварям, спрашивается, нужны десять перемолотых в фарш трупов? Ну, что скажешь? Бросаем все, созываем братву и рвем когти, а?
– Полностью с тобой солидарен, – отвечаю я. – Но, как человек военный, я не вправе покидать пост без приказа. Или пока не станет совершенно очевидно, что дело дрянь. А это выяснится, лишь когда акромегалы дойдут до площади.
– А, по-моему, все и так уже очевиднее некуда, – заявляет Ольга, еще не успевшая занять свою позицию на куполе. – Побегу-ка я обратно к Папаше, помогу ему глаза разуть. А не поверит, так на закорках его сюда притащу, дабы лично убедился в полной хреновости наших перспектив. Пока, герои!
– Ага, и поторопись! – кричит ей вслед байкер. – А то нет у меня желания проверять, свалим мы из «Тугарина» или нет три подъемных крана величиной с полквартала каждый.
Багорщики по-прежнему отираются на дальних подступах к театру, не намереваясь лезть раньше времени под пули и перепоручив эту неблагодарную работу акромегалам. Но стрелять по ним нет ни малейшего смысла. И если после ранения у Кунжутова не помутился разум, значит, Ольге не составит труда уговорить его отдать приказ к отступлению. Пусть даже не в метро, а по поверхности, но лишь бы подальше отсюда.
Шагоходы между тем неумолимо приближаются. Смотреть на их наступление без дрожи в коленях невозможно. Высоченные осветительные мачты стадиона «Спартак» титаны валят с легкостью, с какой я сломаю куст репейника. Подвернувшееся им на пути через центральный парк колесо обозрения выстаивает ненамного дольше. Отреставрированный в прошлом году театр музыкальной комедии, попав под тысячетонную ногу акромегала, оказывается стертым с лица города всего за полминуты. Сколько продержится Сибирский Колизей, когда эти твари накинутся на него все сразу? А сколько вам потребуется времени, чтобы растоптать корзинку для пикника?
То-то и оно.
Нежелание Кунжутова поддержать Ольгин план пропадает, как только акромегалы врезаются в последнюю разделяющую нас преграду – квартал административных высоток. Пылевое облако докатывается до площади, где смешивается с дымом и окутывает все вокруг густой непроглядной завесой. Приговорившая нас к смерти Душа Антея словно завязывает нам перед казнью глаза. Очень милосердно с ее стороны. Одно плохо: все терзающие меня сейчас фобии – а их, уверен, никак не меньше дюжины, – обостряются с удвоенной силой. Огромные тени маячат в серой пелене под аккомпанемент грохота падающих зданий, а я стою в сгущающемся мраке и чувствую, как мой и без того неважнецкий боевой дух окончательно улетучивается. И потому донесшийся из окон фойе долгожданный приказ к отступлению радует меня, словно известие о выигранном в лотерею джек-поте.
Услышав призывные крики Тукова и Хакимова, Дроссель победоносно хохочет и на радостях хлопает меня по плечу. Повторять для нас приказ, разумеется, не нужно. Мы бросаемся к лестнице во все лопатки и слышим, как акромегалы уже давят со скрежетом подбитый транспорт и ломают в сквере последние уцелевшие деревья. Не исключено, что приказ Папаши безнадежно запоздал и нам не успеть вырваться из театра до того, как его стены рухнут. Однако мы стараемся об этом не думать, ибо проку от подобных провокационных мыслей сейчас нет…

 

Снявшиеся с позиций и готовые к отступлению «фантомы» вновь собираются у баррикады. Мы с байкером поспеваем туда почти одновременно с покинувшими катакомбы Элеонорой, Яшкой и Эдиком, коих вывели из подвала Ольга и Сквайр. Кухарка и юноша явно не в восторге от того, что их выгнали из убежища, и дрожат так, будто соревнуются между собой, у кого это получится сильнее. Верхолаз Яшка не боится высоты, но сегодняшнее испытание оказывается для него чересчур суровым. Эдика несет Сидней. Мальчик обнимает его одной рукой за шею, а в другой держит планшет, без которого я нашего художника еще ни разу не видел. Англичанин то и дело морщится – видимо, дает о себе знать сломанное ребро, – но не желает перепоручать свою бесценную ношу кому-то другому.
Кунжутов опирается на плечо Кондрата. Ефремов, судя по всему, немного оклемался и готов двигаться самостоятельно. Куда именно нам предстоит бежать, мы с Дросселем понимаем без лишних вопросов. Указывая в южное окно вестибюля, полковник разъясняет дожидающимся нас «фантомам», каким образом лучше всего достичь входа в метрополитен на том краю площади. Дабы его расслышали, Папаше приходится надрывать голос. Царящий снаружи грохот не позволяет нам общаться друг с другом в нормальном тоне.
Байкер не слушает краткий инструктаж, а забирает у Тукова тяжеловатый для того ручной пулемет «Гадюка», затем находит в арсенале второй такой же и вешает его себе за спину. После чего распределяет боеприпасы. Магазины «Гадюки» весят намного легче «тугаринских», поэтому их поручено нести Элеоноре и Ефремову. Последнему – в нагрузку к его кейсу с оборудованием. Достается один магазин и Яшке. Он крепко вцепляется в доверенный ему груз и таким образом немного унимает свой мандраж. Женщине, однако, это не помогает. Ее плечи продолжают дрожать даже несмотря на то, что в каждой руке у Леопольдовны находится по увесистому контейнеру.
Никто, само собой, не предлагает присесть на дорожку – теперь для нас дорога каждая секунда. А еще на всех входах в метро стоят железные решетки, вскрытие которых также требует времени. Как только все мы оказываемся в сборе, Кунжутов, махнув рукой, командует «за мной!» и, поддерживаемый Кондратом, ковыляет к парадным дверям через брешь в баррикаде. От крыльца до нужного нам входа на станцию не больше двухсот шагов. Как далеко от нас сейчас акромегалы, неизвестно, но, судя по грохоту, их троица уже явно на подходе к театру.
Все мы, кроме, может быть, детей, понимаем, что наша пробежка до метро рассчитана больше на авось, чем на трезвый расчет, сделать который в непроглядной мгле совершенно нереально. Но я и не предполагал, что удача отвернется от нас буквально на пороге. Едва Кунжутов и Кондрат выходят на крыльцо, как корпус вестибюля содрогается от сокрушительного удара, колонны все как одна подламываются и портик обрушивается на лестницу грудой многотонных обломков. Слышится надрывный отчаянный вопль, моментально потонувший в шуме обвала, и полковник с боксером исчезают, будто их и не было…
Идущие следом за ними Ефремов, Туков и Дроссель еще только приближаются к дверям, а я и остальные пересекаем баррикаду по загроможденному разбитой мебелью проходу, когда нас обдает облако ворвавшейся снаружи пыли. Мы как один застываем на подкосившихся от испуга ногах и ударяемся кто в крик, кто в ругань. Еще мгновение назад лидер «фантомов» и его помощник шли во главе группы, и вот уже на их месте высится курган из серых глыб. Они шутя выдавливают двери, а те, что помельче, закатываются в вестибюль, вынуждая академика, Мишу и байкера броситься обратно как ошпаренных.
– Назад!!! – орут в один голос Туков и Дроссель. Лев Карлович тоже кричит, но понять, что именно, невозможно. Да это и не обязательно – все и так очевидно. – Назад! В фойе!
Три месяца жизни в кромешном Аду научили «фантомов» подчиняться приказам, не задавая лишних вопросов. Замыкающие группу Ольга и несущий Эдика Сквайр не видели из-за баррикады, как рухнул портик, но на предупредительные окрики реагируют молниеносно: разворачиваются и бегут в глубь театра. Я, Максуд, Элеонора и Яшка следуем их примеру и, перепрыгивая через валяющиеся повсюду кресла, чешем туда же. Едва не придавленные глыбами Ефремов и двое «фантомов» наступают нам на пятки и продолжают наперебой поторапливать нас. Что, в принципе, лишнее. Обуянные страхом, мы несемся прочь из вестибюля чуть ли не наперегонки.
Проникающий в окна бледный свет заслоняет огромная тень, и здание содрогается повторно, да так, что пол уходит у нас из-под ног. Потеряв равновесие, мы с Туковым валимся на пол и не вбегаем, а закатываемся в фойе по гладкому мраморному полу. Прочие участники забега оказываются устойчивее нас и даже помогают нам встать. Байкер рывком поднимает меня за шиворот, но я не оскорбляюсь такой беспардонности в свой адрес. Наоборот, премного благодарен железноголовому другу, поскольку с моими отбитыми голенями мне не удалось бы подскочить с пола так расторопно.
И первое, что я вижу, встав на ноги, это выпученные от ужаса глаза товарищей, пялящихся туда, откуда все мы только что удрали. Я оборачиваюсь и превращаюсь в такого же ошарашенного наблюдателя. Ненадолго – лишь на несколько мгновений; несмотря на потрясение, я помню: топтаться на месте некогда. Но взирать равнодушно на то, что творится в вестибюле, не получается даже у Дросселя. Он, как и остальные, тоже оглядывается и замирает истуканом рядом со мной.
Поверх горы кресел отныне громоздятся каменные обломки, а их попирает чудовищная конечность акромегала, что проломила часть стены и потолок аккурат над баррикадой. Нижнее колено опоры (мы видим ее едва ли на треть) напоминает в сечении гигантский рельс. Тяжеленная ступня шагохода похожа на взрывоустойчивый люк от шахты для запуска баллистических ракет и весит, наверное, не меньше. Под такой внушительной пятой баррикада трещит, крошится и утаптывается чуть ли не вдвое. Помнится, при первом взгляде на нее она показалась мне неприступной. Что ж, тогда мне было попросту невдомек, какой монстр приступит к ней спустя сутки.
Вот его ножища отрывается от раздавленной в щепу кресельной груды и движется одновременно вверх и вперед. Шагает дальше, стало быть. Удар, грохот падающих обломков, и в южной стене вестибюля зияет огромная – от пола до дыры в потолке – брешь. А спустя миг пролом в северной стене расширяет вторая циклопическая конечность. Вестибюль оказывается перепилен пополам прошедшим прямо через него акромегалом. И если эта тварь повернет сейчас налево, она врежется в большой зал театра, как нож врезается в круглый торт.
– Сюда! – размахивая руками, кричит Туков, первым выйдя из охватившего всех кратковременного ступора. – За мной! Я знаю, где есть выход!
Миша указывает направо – туда, где он не так давно держал героическую оборону. Никто не возражает. Все без вопросов следуют за добровольно вызвавшимся в проводники Туковым. Хотя каждый помнит, что никаких дверей там вроде бы раньше не было, а окна на первом этаже театра заделаны чугунными решетками. Солдат уводит нас в самый конец фойе, и мы видим, что наши сомнения напрасны. Выход действительно существует. Один из танков, прежде чем его подбили, успел выломать межоконный простенок и теперь дымится неподалеку от оставленной им бреши. Перебравшись вслед за Мишей через обломки, мы оказываемся в загроможденном разбитой техникой сквере, но теперь расстояние до нужного нам входа в метрополитен удвоилось.
– И дался нам этот южный вход! – восклицает Максуд, когда мы поспешно решаем, как побыстрее убраться с подступов к театру. – Бежим к северному! Тем более что эта шайтан-машина сейчас на юге громыхает.
– А другие? – спрашивает едва живая от страха Элеонора Леопольдовна.
– Какого хрена гадать, раз все равно не угадаем! – Дроссель озирается, пытаясь сквозь пылевую завесу разглядеть опасность. Бестолковое это дело. Топот восемнадцати тяжелых ног доносится со всех сторон, но даже с десяти шагов нельзя определить, что за тени маячат во мгле. То ли это и впрямь бредущий по скверу акромегал, то ли всего-навсего клубы перемешанного с пылью черного дыма.
– Что скажете, товарищ капитан? – вопросительно обращается ко мне Миша. – Ведь теперь вы у нас вроде как за командира.
Разрази меня гром! Так и есть! Клан фантомов был основан армейским офицером, подчинялся его приказам три месяца и, похоже, не собирается менять устоявшийся порядок и после гибели Кунжутова. По крайней мере, никто Тукову не возражает, а значит, я просто обязан взять на себя обязанности Папаши. Так сказать, по молчаливому и единодушному согласию общественности.
– Идем на север! – приказываю я, стараясь придать взволнованному голосу больше решительности. – Двигаемся быстро, поэтому друг друга из вида не терять! Короткими перебежками от препятствия к препятствию, за мной бегом марш!
И, взяв автомат наперевес, торопливо ковыляю на больных ногах к подбитому танку. Присев у колеса, оглядываюсь. Девять моих подопечных один за другим подтягиваются ко мне. Стараюсь рассмотреть на запыленных лицах Тукова, Дросселя, Хакимова и Ольги (мнение остальных меня, честно говоря, не волнует) снисходительность или недовольство. Ничего такого не нахожу. Вижу лишь угрюмую сосредоточенность, и все. Что ж, неплохое вступление в должность. Хорошо, если так будет продолжаться дальше и никто, затаив сейчас обиду, не попрет потом супротив новоиспеченного батьки…

 

Пыль скоро должна осесть, но я хочу добраться до входа на станцию под ее прикрытием и потому спешу. От машины к поваленному дереву, от него – к другой машине, и так далее, перебежка за перебежкой. «Фантомы» и академик движутся за мной как привязанные, сохраняя молчание и держа оружие наготове. Несмотря на то, что багорщики еще далеко, не исключено, что они могут нас учуять. Или начнут подтягиваться к театру и ненароком столкнутся с нами нос к носу. Ничего хорошего нам это столкновение не сулит, но все равно не хочется продавать свои жизни задарма. Да и зря, что ли, Элеонора, Лев Карлович и Яшка тащат на себе столько боеприпасов?
Все вроде бы идет неплохо, но на очередном коротком привале меня начинает одолевать плохое предчувствие, а не нарезаем ли мы, случаем, по затянутому пылью скверу круги. Слишком уж затянулся наш вояж от театра до метро, или мне это только мерещится? Я задерживаюсь у очередного укрытия, пытаясь хотя бы примерно сориентироваться, куда теперь идти.
– Товарищ капитан! По-моему, мы сбились с пути! – озвучивает мои сомнения рядовой Туков, вглядевшись в разбитый тягач, за которым мы прячемся. – Точно вам говорю! Я этот грузовик запомнил – он параллельно центральной аллее ехал, пока ему Дроссель двигатель не разнес.
– Уверен? – спрашиваю я.
– Так точно, – секунду поколебавшись, отвечает Миша. – Нам нужно принять вправо.
– Ну раз уверен, давай попробуем. – Я высматриваю во мгле новое подходящее укрытие и двигаюсь к нему.
На сей раз нас приютил у себя под боком не автомобиль, танк или сломанное дерево, а пятиметровый памятник рабочему с винтовкой на плече, павший от удара врезавшегося в него броневика. В нескольких шагах от рабочего лежат вповалку его бронзовые собратья – красноармеец и крестьянин, – коих постигла аналогичная участь. Под ногами же у нас – не покрытая сухой травой, утоптанная почва, а хардолит. Выходит, Туков не ошибся – мы действительно немного отклонились от курса и вышли на площадь. Теперь, хочешь не хочешь, а придется отмахать лишнюю сотню метров.
Земля под нами ходит ходуном не переставая, а сзади все громче слышны удары и грохот разваливающихся стен Сибирского Колизея. Похоже, шагоходы обступили его и взялись методично разрушать двухсотлетнее здание до основания. Жаль старика, чего там говорить. Пускай я не театрал, пускай четверть города и так лежит в руинах, а все равно горько осознавать, что его главного архитектурного символа больше нет. Но как бы то ни было, сейчас он оттянул на себя акромегалов, и, если нам повезет, мы успеем добраться до цели, пока они заняты своей грязной работой.
Я поднимаюсь из-за укрытия, намереваясь рискнуть и сделать безостановочный рывок на северный край площади, но тут на нашем пути вырастает огромная тень. Натуральная башня, чья верхушка теряется в окутанном серой мглой небе. И башня эта не стоит на месте, а движется нам навстречу.
– Ложись!!! – ору я, падая ничком обратно за поваленный памятник. Товарищи и без моей команды замечают близкую угрозу и плюхаются на хардолит гораздо расторопнее меня. А тень над нами не исчезает. Напротив, она становится все больше и больше, пока в итоге не обретает вид широченной подошвы акромегала. Которая – вот дьявольщина! – стремительно опускается прямо на нас.
Надежда на то, что нам повезет не угодить под ноги монстру, моментально испаряется. Обрезиненная ребристая плита может накрыть зараз не то что девять человек, а выстроенную в каре роту солдат или пару тяжелых гусеничных танков. Вскакивать и уносить ноги поздно. Да и куда бежать? У встреченного нами чудовища шесть ног и каждая снабжена такой же внушительной опорой. А двигается оно, растопырив конечности, словно паук. Поэтому хоть мечись меж них как угорелый, пытаясь увернуться, хоть падай на землю и молись, шанс на спасение в обоих случаях примерно одинаков. И нам он, увы, не выпал…
Вновь наша команда разражается криками и бранью. Понимая, что орать придется крайне недолго, мы делаем это с такой яростью, что нас, наверное, слышно даже вблизи Обского водопада. Ольга судорожно обнимает Сквайра, а тот накрывает собой Эдика, чтобы оградить мальчика от падающего с небес ужаса. Я неимоверным усилием воли заставляю себя не зажмурить глаза, хотя вид падающей на тебя огромной плиты, пожалуй, лучший способ мгновенно и бесповоротно сойти с ума. Мне уже различимы все порезы и трещинки на потертой стопе монстра, и я пытаюсь заранее свыкнуться с дикой болью, которую вот-вот испытаю. Смерть ожидается быстрой, и это мое последнее утешение в жизни. Но я не сомневаюсь, что успею расслышать хруст собственных костей и хлюпанье выдавленных из живота внутренностей…
Ничего подобного я, однако, не слышу и не чувствую. Но не потому, что смерть настигает меня раньше, чем все мы превращаемся в кровавое месиво. Дело в том, что плита вдруг резко останавливается на расстоянии вытянутой руки от нас. Хотя нет, не останавливается, а сбавляет скорость до черепашьей, продолжая нависать над нами медленно опускающейся крышкой саркофага. Наши крики мечутся под ней, будучи не в состоянии вырваться наружу, где их, впрочем, никто, кроме багорщиков, все равно не услышит. Но почему мы продолжаем орать, когда, по всем приметам, должны уже замолчать навсегда?
Нас опять спасают сбитые наземь памятники, среди которых мы прячемся. Акромегал ступает не на нас, а на три бронзовые фигуры и начинает вдавливать их в хардолит. Но тот достаточно крепок и не позволяет сделать это вот так запросто. Чтобы втоптать десятитонных великанов в площадь, шагоходу нужно наступить на них не раз и не два. Чем он, похоже, заниматься не собирается, поскольку не замечает за пылевой завесой людей. Стопа чудовища лишь слегка вминает памятники в дорожное покрытие, после чего устремляется вверх и вновь опускается на землю где-то впереди. В опасной близости справа и слева от нас громыхают по хардолиту еще две могучие конечности, но мы пока не отошли от пережитого ужаса и потому не обращаем на них внимание. Крики постепенно стихают. Мы смотрим туда, куда ушел акромегал, слушаем его удаляющийся топот, дрожим и не можем поверить, что все обошлось. А Элеонора Леопольдовна так и продолжает лежать, сжавшись в комок и закрыв лицо руками. При этом она – единственная среди нас, не считая Эдика, кто не колотится от избытка адреналина в крови. Странно. Хотя, покинув театральный подвал, женщина дрожала не переставая.
Неужели это то, о чем я думать не хочу, но тем не менее думаю?
Страшная догадка осеняет одновременно меня, Ольгу и Хакимова. Мы бросаемся к Элеоноре, пытаемся перевернуть ее на спину и привести в чувство, но нам это не удается. Тело женщины сковано судорогой, а сама она глядит в небо мутными остекленевшими глазами. Оттенок ее лица почти такой же, как у покрывающей его пыли. Серый. И совершенно безжизненный.
– Разрыв сердца, – констатирует диагноз стучащий зубами Ефремов. Его мертвенно-бледный вид свидетельствует о том, что академик и сам едва не стал жертвой подобной напасти. – Прискорбно.
– Что ж, возможно, Леопольдовне еще повезло, – молвит хмурый Максуд, не зная, куда девать трясущиеся руки. – Легко отделалась, царство ей небесное. Хороший был человек, пусть мы иногда и цапались с ней по пустякам… Капитан?
– Да, ты прав, – лаконично соглашаюсь я, поднимаясь на ноги и, оглядевшись, продолжаю: – Очень жаль, но придется оставить Элеонору Леопольдовну здесь. Пыль оседает, поэтому надо успеть добежать до метро, пока нас не заметили. Скорбеть будем потом. Туков, подбери боеприпасы… За мной!
Пыль и впрямь оседает – в безветренной «Кальдере» она делает это быстро. Но теперь мы не заблудимся, потому что бежим строго вдоль тротуара, который выводит нас прямиком к северному входу на станцию «Площадь Ленина». Прежде чем нырнуть в подземный переход под Красным проспектом, я бросаю прощальный взгляд на Сибирский Колизей, рушащийся под натиском трех исполинских шагоходов. На краю площади и в сквере видимость худо-бедно хорошая, но вокруг самого театра вздымаются вверх новые тучи пыли. Разглядеть его за густой завесой почти невозможно, но один из акромегалов маячит точно над большим залом, а значит, надо полагать, купол и сценическая коробка уже уничтожены. Может, оно и к лучшему, что я не запечатлел в памяти гибель этого грандиозного строения, чьи стены до последнего своего часа давали приют уцелевшим горожанам. А кое для кого из них стали в итоге могильным курганом.
Кое для кого, но не для всех. Остальные, и я в том числе, еще надеемся дожить до того дня, когда наконец увидим солнце. Именно ради этого мы и спускаемся под землю, в царство таинственного и зловещего Сурка, ведь другого пути к спасению у нас теперь нет…
Назад: Глава 14
Дальше: Глава 16