Книга: Ярость Антея
Назад: Глава 13
Дальше: Глава 15

Глава 14

Когда я вбегаю в подвал, готовясь пристрелить любого, кто будет разгуливать по нему голышом с багром наперевес, оказывается, что мое вмешательство уже не требуется. Пара изрешеченных пулями уродливых трупов лежит перед дверью, за которой только что скрывались их несостоявшиеся жертвы. И еще три тела – на сей раз человеческих – находятся в тесной каморке по соседству. Все убиты выстрелом в голову. Два из них я не опознаю, ибо до сей поры не встречался с этими людьми. Но поскольку третья жертва – это докторша Ядвига Борисовна, стало быть, находящиеся рядом с ней мертвецы – те самые тяжелобольные, кого она опекала. И кому пять минут назад она пустила по пуле в лоб, прежде чем застрелилась сама. В висок. Револьвер, из которого она это сделала, зацепился предохранительной скобой спускового крючка Ядвиге за указательный палец и служит ярким свидетельством тому, что здесь стряслось.
А стряслось, как я понимаю из подслушанных краем уха разговоров, следующее. Балансирующие на грани смерти больные были напичканы лекарствами, но все равно могли ненароком закричать, потому что почти все время пребывали в бреду. Поэтому, дабы не рисковать, Кунжутов разместил госпиталь в отдельном убежище на случай, если пациенты вдруг выдадут себя криком. Спасать их после этого, само собой, никто не планировал. Мера сия была жестокой, но необходимой – это понимали все «фантомы» без исключения. В том числе Ядвига Борисовна. И тем не менее она решила остаться с больными, хотя ей предлагали накачать их снотворным и присоединиться к основному коллективу. Папаше Аркадию не хотелось терять доктора вместе с теми, кто был так и так обречен на смерть, но она предпочла настоять на своем.
Удача и впрямь могла нам сегодня улыбнуться. Ворвавшиеся в подвал враги действительно вышибали не все двери подряд, а только те, которые вызывали у них подозрение. Приют больных они и вовсе так легко не отыскали бы. Прежде чем запереться в главном укрытии, полковник распорядился придвинуть ко входу в госпиталь тяжелый контейнер из-под театральных декораций. Он полностью загородил собой тупичок, в котором находилась госпитальная дверь. Обнаружить ее после этого при беглом осмотре стало попросту нереально. Сами «фантомы» тоже хорошо замаскировались, прикрепив поверх своей двери стеллаж с инструментами. Уловка была далеко не идеальной, но ввести молчуна в заблуждение, возможно, смогла бы.
Человеческий фактор – так, кажется, называется причина краха той или иной слаженной системы из-за допущенной обслуживающим ее человеком непредумышленной, зачастую откровенно глупой ошибки. Слабым звеном в плане Папаши Аркадия стала Ядвига Борисовна. А вернее – ее напрочь расшатанная психика. Никто из «фантомов» не подозревал, что у докторши имеется револьвер, а если бы и подозревал, то не придал бы этому значения. Однако волею судьбы оружие это оказалось в руке у Ядвиги в самое неподходящее для нее и ее товарищей время. Когда она услышала, как багорщики рвутся в пустое соседнее помещение, то, очевидно, со страху решила, что они ломают маскировку лазарета. Насмерть перепуганная женщина утратила остаток выдержки, впала в беспросветное отчаянье и приговорила себя и своих пациентов к более легкой смерти, чем та, что, по ее мнению, была всем им уготована.
Эти выстрелы расслышал даже я, а молчуны и подавно. Разнеся контейнер и спрятанную за ним дверь, они обнаружили за ней три мертвых тела. После чего сделали соответствующие выводы и пошли крушить в катакомбах все напропалую. Под горячую руку багорщиков подвернулся и тот стеллаж, что скрывал вход в главное укрытие «фантомов». Которые, естественно, о самоубийстве пока не помышляли и встретили незваных гостей шквальным огнем, не дав им переступить порог взломанной комнаты…
Прежде чем умчаться с соратниками на боевые позиции, я ненадолго заглядываю в убежище и замечаю, что с Яшкой и Эдиком все в порядке. Первый забился в угол и, зажав уши ладонями, испуганно хлопает глазами. Но не паникует и не впадает в истерику, хотя после пережитой им канонады это было бы вполне простительно. Однако его младший приятель поражает меня гораздо сильнее. В отличие от Яшки, он не выказывает ни малейшего намека на страх. Согласен, верится с трудом, но так оно и есть. Более того, Эдик не просто сохраняет спокойствие, но при этом еще что-то увлеченно рисует. Неужто малыш умудрялся творить даже тогда, когда дверь содрогалась от ударов багорщиков, а вокруг него грохотали выстрелы?
– Эдик! – окликаю я его и только потом соображаю, что он меня совершенно не слышит. Сейчас все «фантомы» переговариваются исключительно громкими криками, потому что иначе общаться друг с другом при заложенных ушах нельзя. Эдик – немой, но отнюдь не глухой, так что он тоже должен заработать временную потерю слуха.
Должен-то должен, но вот ведь парадокс – не заработал! Вокруг нас наперебой галдят люди и даже прокричи я имя мальчика во всю глотку, он вряд ли расслышал бы его в таком шуме и гаме. И все-таки расслышал. Оторвав стилус от планшета, художник поднимает на меня глаза, неторопливо кивает и сразу возвращается к прерванной работе. А я так и застываю перед раскуроченной дверью с открытым ртом. И простоял бы как идиот еще невесть сколько, если бы не Кунжутов, вышедший из госпиталя после того, как лично засвидетельствовал произошедшую там трагедию.
– Если вы ранены, капитан, вам придется оказать себе помощь самому, – резко бросает он, не спрашивая, почему я не прибыл вовремя в убежище. Ладонь полковника испачкана в крови, но это не его кровь. Я видел, как он закрывал глаза мертвой Ядвиге, бормоча при этом, правда, вовсе не отходную молитву, а бессильные ругательства.
– Я в норме. Просто пришлось немного помахать ножом, – отвечаю я, только сейчас вспомнив, что после резни в большом зале выгляжу как донельзя неряшливый маньяк-потрошитель. А еще на глаза детям показался, болван! – Виноват, что опоздал. Моя ошибка. Замешкался. Поэтому пришлось прятаться в театре.
– И раз вы до сих пор живы, полагаю, нам нет нужды искать третьего багорщика, – заключает Папаша. Я киваю. – Хорошо. В таком случае возвращайтесь на крышу и помогите Дросселю с «Тугарином». Там и будет ваша боевая позиция. И захватите с собой из арсенала побольше сигнальных ракет. Наверху должны знать, что мы еще живы и нуждаемся в срочной помощи. Возможно, Верниковский все же придумает способ, как нас отсюда вытащить, хотя надежда на это крайне мала. А теперь – по местам! Некогда болтать, капитан! Пора заняться настоящим делом!
Ища в арсенале на первом этаже ящик с сигналками – богатство, которое «фантомы» насобирали из разбросанных с самолетов спасательных вымпелов, – я сталкиваюсь с Ольгой и Сквайром. За спиной у Кленовской висит новый «Бампо», а к обожаемому ею «Прошкину» добавился еще «АКМ». В общем, наша олимпийская медалистка подготовилась ко всем вероятным боевым ситуациям. Сидней вооружен многозарядным дробовиком, с которым он обращается довольно уверенно, что, однако, еще ни о чем не говорит. В дозоры Хилл не ходит, и у него было гораздо меньше возможностей попрактиковаться в стрельбе, чем у остальных. А, может, и вообще не было. Но судя по бравому виду, с каким англичанин держится накануне битвы, он не намерен ударить в грязь лицом перед собратьями по клану.
– Мы уж думали, тебе конец, – признается Ольга после вполне уместного вопроса о том, все ли со мной в порядке. Об этом так или иначе спросил каждый, с кем я столкнулся в подвале, фойе и вестибюле. Да и как соратникам не усомниться в моем добром здравии? Глянув на себя мимоходом в зеркало, я аж отшатнулся, когда оттуда выглянула жуткая рожа, замызганная плохо стертыми кровавыми разводами.
– И мне так сначала показалось, – отвечаю я, пристраивая на плече контейнер с ракетами. Хилл, как истинный джентльмен, тут же предлагает свою помощь. Я не отказываюсь – ящик не тяжел, но довольно неудобен. – Полковник прикомандировал меня к Дросселю и его пулемету. Ты, надо полагать, окопаешься где-то поблизости. – Я указываю на торчащий у Ольги из-за спины ствол снайперской винтовки – оружия, которому на переднем краю обороны явно не место. – А твой друг?
– Сидней – плохой стрелок, поэтому Папаша отправил его защищать баррикаду, – поясняет экипированная под завязку амазонка. – А меня – на купол, за балюстраду. Так что идем – нам с тобой по дороге.
Ольга наскоро обнимает Хилла и спешит к лестнице. Я бросаю англичанину на прощанье «гуд лак!» и волоку контейнер туда же. Разговаривать на бегу затруднительно, но я не могу не задать Кленовской давно волнующий меня вопрос:
– Ты видела последние работы Эдика? Не могла не видеть, верно? И что же он там нам напророчествовал?
– Как только вы ушли к Бивню, Эдик нарисовал тебя, размахивающего ножом и большой тряпкой, – говорит Ольга. – Не смотри на меня, как Цезарь на Брута. Я не могла тебя об этом предупредить, потому что увидела новые рисунки мальчика лишь час назад, когда спустилась вместе со всеми в убежище… Потом он изобразил театр внутри черной рамки, похожей на терновый венец, только вместо колючек на нем – сплошь наконечники багров. А сейчас… даже не знаю. Эдик опять рисует, но пока совершенно непонятно, о чем он пытается нас предупредить.
– Это правда? Ты ничего не скрываешь? – Я испытующе гляжу на бегущую рядом соратницу.
– Ничего, клянусь. – Она в ответ одаривает меня взглядом, который я, подумав, все же считаю искренним. – На новой картинке вроде бы какая-то арка и лестница, но где они расположены и, главное, какое значение имеют для нас, я понятия не имею. Сидней – тем более.
– Эх, надо было мне задержаться и взглянуть, – спохватываюсь я. – Может, Эдик для меня это послание подготовил.
– Если так, значит, ты его еще обязательно увидишь, – не сомневается Ольга. – И, возможно, твое пророчество окажется более позитивным, чем то, каким оно померещилось мне.
– И что тебе померещилось на том рисунке?
– Склеп. Гораздо более глубокий, чем театральный подвал. В таких катакомбах можно несколько тысяч человек свободно захоронить.
– Но склеп пустой?
– Да, пустой. Ну и что? Так ведь и рисунок еще не закончен…

 

Пятидесятилетний байкер Дроссель был первым не зараженным Mantus sapiens горожанином, которого Папаша Аркадий встретил в обезумевшем Новосибирске. Хотя лично я на месте Кунжутова не сразу поверил бы, что передо мной – полноценный человек, а не одна из разновидностей здешней нечисти. Седой как лунь, длинноволосый и покрытый с ног до головы татуировками громила выглядел бы еще куда ни шло, кабы не его экстравагантный череп. Дело в том, что после падения три года назад с мотоцикла левая половина лица Дросселя парализована, а на голове у него с той поры красуется огромная заплатка. Я не шучу: именно красуется. Он нарочно отказался от стандартного протезирования и пластической операции, предпочтя заделать дыру в черепе хромированной титановой пластиной с вытравленным на ней логотипом «Harley-Davidson Motor Company». Само собой, прятать такую красоту под волосами было попросту глупо, поэтому Дроссель ее и не скрывал. Даже сегодня, хотя среди его новых приятелей вряд ли есть те, кто может по достоинству оценить вычурный эстетический вкус этого чокнутого типа.
Причина, по которой Кунжутов доверил спаренный крупнокалиберный пулемет «Тугарин» не кому-либо из армейцев, а Дросселю, очевидна. Тридцать лет назад тот проходил срочную службу пулеметчиком и, по его словам, считался лучшим в дивизии стрелком из этого вида оружия. В то время как Бибенко, Туков и Поползень хоть и носят погоны, но ничем таким похвастаться не могут. Я, в принципе, тоже. Но, в отличие от этих троих, мне, военному инженеру, хорошо знакомо устройство подобной техники и, главное, у меня имеется навык ее ручного обслуживания. В боевой обстановке кибермодуль-заряжающий всегда может выйти из строя без шанса быстрой его замены. Поэтому, согласно уставу, мне предписывается либо оперативно подготовить для этой работы кого-то из солдат, либо, в крайнем случае, встать к орудию самому. Как, например, сейчас. Сказать по правде – первый случай в моей многолетней инженерной практике.
Станина для «Тугарина» уже давно закреплена «фантомами» на портике парадного входа. Сам 12,7-миллиметровый пулемет и боеприпасы к нему лежат рядом у невысокой – чуть выше колена – балюстрады. Завернутые в промасленный брезент, они терпеливо ждут своего часа. Мы с Дросселем перелезаем с крыши вестибюля на подпираемую массивными колоннами прямоугольную площадку, возвышающуюся в полутора десятках метрах от земли, и, не мешкая, приступаем к монтажу орудия. Сначала расчехляем его, затем водружаем двуствольную дуру на поворотный механизм и проверяем, легко ли она вращается. Электроусилители привода работают без проблем, как и прочая механика. А вот радар, экран маркирования целей и голографический прицел не включаются. Чему Дроссель, впрочем, ничуть не удивляется и не огорчается.
– Так ведь я их сам монтировкой расколошматил, когда мы «Тугарина» с подбитого танка снимали. На всякий, как гытца, пожарный случай. Чтоб эта паскудная дрянь в электронику больше не вселилась, – просвещает меня седовласый громила-байкер. Говорит он из-за лицевого паралича лишь правой половиной рта, поэтому речь Дросселя напоминает неумелое чревовещание и не всегда понятна. – А танк тот Поползень из «Протазана» под новый год на площади Калинина заколбасил… Но ты, кэп, не тушуйся. Я из «Тугарина» не только без электроники, но и с закрытыми глазами, да еще в дымину пьяный куда скажешь попаду… Могу, как гытца, и белку в глаз, и муху влет. Ты без обид, ежели я тобой немного покомандую, а?
– Валяй, – разрешаю я, тем более, что так и так приставлен к Дросселю заряжающим.
– Тогда цепляй баклажку! – дает отмашку старший пулеметного расчета, напяливая защитные наушники и впрягаясь в мягкие плечевые держатели, что помогают стрелку вращать орудие на станине. – Щас мы сбацаем в этой дыре нехилый рок-н-ролл, а!
Баклажкой он называет барабанный контейнер с боеприпасами – единый для спаренных спусковых механизмов пулемета. Набитый пятью сотнями патронов, он весит довольно много, но не настолько, чтобы я не справился с ним в одиночку. Стараясь не опозориться перед асом, я припоминаю некогда отработанные на тренировках навыки и с первой же попытки пристегиваю магазин к гнезду приемника.
– Лихо, кэп! – оценивает байкер мой труд и с клацаньем дергает взводной рычаг спускового механизма. – Сразу видать, что тебе не впервой, как гытца, эту малышку за сиськи щупать, а?
– Доводилось, – подтверждаю я, разобравшись с пулеметом и заряжая ракетницу. Сигналок много, и я сомневаюсь, хватит ли мне отмеренного судьбой времени, чтобы израсходовать их все. Так что пора начинать делать это, пока, «как гытца», не запахло жареным.
Мы с напарником наблюдаем за улетающей в туманные небеса красной ракетой, после чего я выпускаю ей вслед еще три. Пусть Верниковский хорошенько вычислит, где я в настоящий момент нахожусь, и поймет, насколько дерьмовы мои дела. А я, согласно приказу Кунжутова, буду по мере сил периодически выстреливать сигналки, не давая генерал-майору и его наблюдателям заскучать.
– Как думаешь, кэп, – не сводя глаз с улетающей ракеты, обращается ко мне Дроссель, – ежели мы щас из всех калибров разом жахнем, нас там, наверху, услышат, а?
– Даже если не услышат, теперь в любом случае будут прислушиваться, – отвечаю я, снимая со спины автомат и обозревая окрестности. – А уж мы им о себе забыть не дадим. Пошумим вволю.
– Ага! Чему быть, того, как гытца, не миновать! – хохочет ходячая реклама легендарного мотопроизводителя. – Даже не надеялся, что еще хотя бы раз в жизни на гашетку нажму…
Первый штурм цитадели, как и ожидается, предпринимают багорщики, которые рыскают по примыкающим к площади кварталам. Нападение ведется одновременно с двух флангов группами количеством около сорока человек… пардон, монстров, каждая. Сначала на подступы к театру выходят молчуны, обследовавшие мэрию и филармонию. Что характерно: они не кидаются в бой с ходу, а дожидаются, когда на противоположный край площади подтянется компания правофланговых. И только потом, скопив достаточно сил, обе группы синхронно идут в атаку.
То, что Душа Антея скоординировала удар молчунов, является для нее немалым достижением. Однако будь она пограмотнее, наверняка не стала бы торопиться и прежде отвела штурмовые команды западнее – так, чтобы векторы их атак пролегали в мертвой зоне «Тугарина». Дроссель держит под прицелом всю площадь Ленина и лишь частично – правый и левый фланги. Возвышающиеся позади нас крыша вестибюля и купол сужают сектор обстрела пулемета, зато с портика мы можем уничтожать противника, даже когда он приблизится к парадному входу. Недоступные для «Тугарина» подступы к театру контролируют стрелки, ведущие огонь из окон фойе второго этажа. Помимо наших с Ольгой приоритетных задач – обслуживания пулемета и снайперского прикрытия, – мы можем оперативно перебегать по крыше на любой из флангов и оказывать его защитникам огневую поддержку. Труднее всего в этом плане, естественно, Кленовской. Я мечусь лишь от одного края портика к другому, а ей приходится всякий раз обегать половину купола. Впрочем, вряд ли это такая уж тяжелая работа для олимпийской медалистки по бэтлкроссу.
Сложность заключается в отсутствии средств связи, без которых солдат в двадцать втором веке ощущает себя практически слепым и глухим. Но, поскольку наша война заметно отличается от всех современных военных конфликтов и ведется на ограниченном пространстве, стало быть, пережить эту неприятность мы в силах. Приказ у нас имеется всего один: расстреливать все движущиеся цели в пределах видимости. А за изменением боевой обстановки мы следим по характеру канонады. Иными словами, там, где она усиливается, на тот фланг и следует обращать внимание.
Мы замечаем скапливающихся по краям площади молчунов, но пока не стреляем, поскольку они заслонены от нас зданиями и деревьями. Что, разумеется, не мешает нам заранее распределить цели. Дроссель не долго думая разворачивает стволы «Тугарина» в сторону мэрии. Прежде чем атакующие оттуда враги выйдут из зоны поражения пулемета, им предстоит пересечь улицу Депутатскую, где байкер может до них дотянуться. Я, в свою очередь, проверяю, исправен ли сменный контейнер с боеприпасами, и перебегаю на северный край портика, дабы присоединиться к правофланговым стрелкам. Ольга откладывает малоэффективный при сдерживании массовой атаки «Бампо», берет автомат и перемещается на то же направление.
Трудно сказать, кто из нас спускает курок первым. Едва обе группы багорщиков срываются с места и идут на штурм, как гигантская незримая глыба тишины, что доселе нависала над нами, рушится и разбивается на тысячи осколков. Которые затем с громыханьем раскатываются и начинают метаться по площади, будто шары в лототроне. Сколько ни готовился я к испытанию моих барабанных перепонок на прочность, все равно так и не сумел предугадать его серьезность. За ревом «Тугарина» я даже не слышу грохот собственного «АКМ», но ощущаю, как вибрирует балюстрада портика, на которую я опираюсь. Правда, спустя уже пять секунд канонада заметно ослабевает. Зверь-машина Дросселя выплевывает одну длинную очередь, израсходовав при этом половину магазина, и замолкает. Сколько багорщиков успел покосить пулеметчик, я пока не вижу, но, однозначно, не всех. Забота о тех из них, кому удалось пересечь улицу и ворваться в сквер, ложится теперь на наши плечи.
На правом фланге «Тугарину» тоже больше делать нечего. Зато для меня и остальных веселье только входит в разгар. Мчащийся на нас противник следует простой тактике: как можно быстрее добежать до театра и навязать нам рукопашный бой. Любые маневры по скверу молчуны отвергают. Что, в общем-то, правильно – деревья служат плохими укрытиями от мощных пуль «АКМ-070». Но багорщики вряд ли об этом знают. Они попросту не умеют ни маневрировать, ни прятаться, ни тем паче отступать.
Их первая атакующая волна обречена на поражение, но будь каждая их группа на десяток-другой бойцов больше, мы вряд ли так легко отделались бы. Засевшие в правом секторе кольцеобразного фойе Туков и Бибенко встречают врага залпом из двух легких ручных пулеметов. Из вестибюля, чьи боковые окна выходят на обе стороны, слышится уханье дробовика Сквайра и автоматные очереди воюющих плечом к плечу с ним Ефремова и Папаши. Я на пару с Ольгой поливаю ораву монстров кинжальным огнем с крыши. А на левом фланге Кондрат, Поползень и Хакимов добивают остатки изрядно поредевшей, второй группы противника. Работы хватает всем. И все выполняют ее на совесть, поэтому через полминуты учиненная нами кровавая жатва победоносно завершается.
Последние молчуны на нашем краю обороны падают, не добежав до стен Сибирского Колизея считаные шаги. Почти все, кто сумел приблизиться к нему на расстояние броска копья, мечут свое оружие в стрелков, исключая лишь засевших на верхотуре меня, Кленовскую и Дросселя. Большинство багров вонзается в стены, но некоторые попадают в окна. Правда, достается при этом лишь Тукову, да и то легко. Крюк просвистевшего у него возле самого уха багра задевает вскользь щеку. Задевает, естественно, не острием, а изгибом, так что парень отделывается лишь ушибом и ссадиной. Которую тут же не сходя с места замазывает хирургическим клеем и залепляет пластырем.
С противоположного фланга обходится без подобных происшествий. Три «фантома» при помощи ручного пулемета и двух автоматов не позволяют остаткам молчунов подобраться к театру на такую короткую дистанцию. Утерев со лба испарину, я гляжу на прореженный «Тугарином» сквер, а также устилающие его тела монстров и их фрагменты. Похоже, две трети этой компании Дроссель может смело записывать на свой счет. Что ж, байкер не обманул. Не знаю, как в дивизии, где он в молодости служил, а среди нас вряд ли сыскался бы другой такой пулеметный Паганини.
Однако война войной, а, узрев наяву десятки растерзанных пулями трупов, я вновь ощущаю прилив дурноты. Правда, уже не такой нестерпимый, как после убийства мной того багорщика. Поэтому демонстрировать Дросселю содержимое желудка, к счастью, не приходится. Сказывается, видать, привыкание к суровым реалиям «Кальдеры». Хотя, говоря начистоту, ну ее к дьяволу, такую привычку. Терпеть не могу, когда мне что-либо навязывают силой, а Душа Антея упорно приучает меня к тем вещам, каких я всю сознательную жизнь старался избегать.
Но руки у меня еще дрожат. Значит, человеческое естество во мне продолжает бороться со звериной натурой, вытесняющей его вот уже третьи сутки кряду. Борется само по себе, без моей помощи, потому что в настоящий момент я симпатизирую последней. Если бы во мне вовремя не пробудились животные инстинкты, я был бы уже мертв. Наверняка и бесповоротно. Так что пусть они пока пободрствуют – назло упорно душащему их человеколюбию, на пару с которым мне сегодня каши явно не сварить.
Полминуты, и пейзаж вокруг Сибирского Колизея радикально меняется. И когда над площадью вновь повисает безмолвие, оно уже ничем не напоминает себя прежнее. Удивительное наблюдение, не правда ли? Даже такое хорошо известное всем явление, как тишина, может, оказывается, иметь уйму оттенков. Вот только те из них, с какими я знакомлюсь в это утро, и близко не походят на умиротворяющие. А жаль. Или все-таки тишина осталась неизменной и это я со своей кривой рожей пеняю на ни в чем не повинное зеркало? Может, это терзающий меня страх превращает безобидную тишину в гнетущую предвестницу чего-то гадкого? Экая амбивалентность! Поди разберись в ней без бутылки. Но так или иначе, а даже такое безмолвие следует любить хотя бы за то, что оно дарит нам передышку…

 

Кунжутов проводит перекличку, выясняет, что, кроме Мишиной ссадины, иного ущерба мы не понесли, после чего приказывает оставаться на позициях и наблюдать за подступами. Судить об эффективности нашей обороны еще рановато. Ее первое испытание тянет лишь на разминку, а не на тренировку и уж тем более на ответственный турнир. Я выпускаю в небо еще пяток ракет, заряжаю патронами из ящика (его, а также три одноразовых реактивных гранатомета приволок сюда Дроссель) пустой магазин, выставляю как надо автоматный прицел, поскольку он оказывается слегка сбит, подтаскиваю к «Тугарину» боеприпасы и меняю полупустой контейнер на полный. И только задумываюсь, чем бы еще заняться полезным, как наш кратковременный отдых заканчивается. Что, с одной стороны, хорошо: каждый спортсмен знает – нельзя делать длинные паузы между разминкой и тренировкой. А с другой – плохо, так как, по всем признакам, тренировка ожидается на износ.
На столь мрачные выводы наталкивает гул множества автомобилей. Мало-помалу он развеивает неуютную тишину, заменяя ее куда более отвратительным звуком надвигающейся беды. Беды, что сделана из стали и оттого кажется вдвойне безжалостной и разрушительной.
Шум нарастает, но не плавно, а неравномерными волнами. Они подкатываются все ближе и ближе, периодически останавливаясь, как будто идущий по улицам транспорт притормаживает на светофорах. Многие из них до сих пор работают, но их хаотичное мерцание вряд ли упорядочит дорожное движение, даже продолжай САФ автомобилей подчиняться правилам.
– Опа, слышь, кэп: «бешеное железо» опять встало! – замечает во время очередной такой паузы снявший наушники Дроссель. – На месте газуют. Клянусь, как гытца, своей дырявой башкой, неспроста это. Будто силы накапливают и хвосты подтягивают, дабы разом всей бандой сюда нагрянуть! Чую, щас одной баклажкой не отбрешемся. Поэтому не зевай – как заору, так чтоб сразу ко мне с патронами несся, ага?
Глядя вдаль, я мимоходом смотрю на Бивень и замечаю, что он ускорил вращение. Оно стало заметнее настолько, насколько движение секундной стрелки отличается от часовой. К тому же прорезавшиеся в колонне гнезда все до одного побелели и усеяли ее черную поверхность россыпью ярких точек. Прямо как звезды ночное небо, разве что не в беспорядке, а ровными рядами. Готов поклясться, когда мы с Дросселем монтировали пулемет, ничего такого на Бивне не наблюдалось. Уж не намерен ли он вот-вот оправдать наши самые худшие прогнозы и шарахнуть по стенам «Кальдеры» из всех своих излучателей? Или таким образом он управляет движущейся сюда железной армадой? Ведь кому еще, кроме него, этим заниматься? Тем более что волонтеры Души Антея начали действовать организованно лишь теперь, когда Бивень ожил.
Наше счастье, что настоящей организованности им еще учиться, учиться и учиться, как говаривал человек, чей памятник высится сейчас на пути наших врагов. Мчащиеся с севера и юга по Красному проспекту автомобильные потоки не сталкиваются лоб в лоб. Очутившись на площади, они с ходу поворачивают к театру и, слившись воедино, движутся на него широким фронтом. Выглядит впечатляюще, особенно после того бестолкового автородео, какое мы с Ольгой наблюдали позавчера. Ревущая моторами, разношерстная колесная орда за считаные секунды заполоняет площадь, которая подобное скопление транспорта и прежде видела нечасто. Среди тягачей и тяжеловозов тут и там маячат помятые легковушки. Толкотня с многотонными исполинами не идет им на пользу, но координатор этой атаки не счел нужным определить малышню в отдельную группу. Как и военную технику, что в немалом количестве присутствует среди атакующих. Собранные со всего правобережья легкие комендантские танки «Микула», бронемашины «Борей» и «Суховей», а также множество джипов и транспортных грузовиков движутся борт о борт со своими гражданскими собратьями. Наверняка среди них есть и наши с Ольгой позавчерашние знакомцы, но выявить их в рычащей пестрой массе не удается.
Впрочем, эффектное появление противника малость смазывается, когда его неисчислимое войско бросается в атаку. Сдержать его натиск силами одиннадцати человек, даже хорошо вооруженных, было бы совершенно нереально, находись мы с «фантомами» в чистом поле. Но крепкие стены театра и растущие вокруг него деревья дают уверенность в том, что лавина «бешеного железа» не раскатает нас по земле вместе с нашей цитаделью. По крайней мере, с первого захода. Это пехота может без проблем пройти через сквер, а автотранспорту, каким бы мощным он ни был, придется тратить время и силы на проторивание дороги. К тому же между нами и вандалами стоит внушительная скульптурная группа: пятиметровые рабочий, красноармеец и крестьянин с винтовками, а также более миролюбивые юноша с факелом и девушка с колосьями. И во главе их – уже не единожды помянутый мной сегодня вождь мирового пролетариата.
На них – бронзовых исполинов – и находит, фигурально выражаясь, коса, что собралась сначала выкосить сквер, а потом дотянуться до наших шей. Несколько идущих в авангарде тягачей берут курс на центральную аллею и, взяв разгон, решают одним махом снести преграждающее им путь наследие советской эпохи. Черта с два! Памятники, конечно, падают наземь, но при этом продолжают героически перекрывать собой дорогу к театру. Перескочить через упавшие фигуры грузовики не могут, сдвинуть их бамперами – тоже. Больше всего достается тому вандалу, который покусился на Ильича. Удар приходится в высокий пьедестал, поэтому фигура рушится не назад, как остальные, а вперед. Учинивший это тягач и так не слишком крупный, а после падения на него десятитонного памятника становится вдобавок приплюснутым и деформированным. И небоеспособным, потому что после ленинского возмездия этот наш враг передвигаться уже не в состоянии.
Бронзовые герои, а также сквер задерживают стальных агрессоров, но, к сожалению, не всех. Два тягача и один комендантский «Суховей» ухитряются объехать препоны и, набирая скорость, несутся к парадному входу в театр. Бронемашина еще и ведет огонь из башенного орудия – не столь мощного, как у «Микулы», зато более скорострельного. Прежде чем Дроссель разносит «Суховею» башню градом пуль, тот выпускает по нам примерно дюжину тридцатимиллиметровых снарядов-болванок. Половину из них принимают на себя колонны портика, вторую – театральный фронтон. Возьми САФ броневика прицел пониже и часть его выстрелов неминуемо угодила бы в двери и расположенную за ними баррикаду. У подбитого врага из двигательного отсека сначала валит дым, затем – пламя, «Суховей» съезжает с аллеи и останавливается, разворотив носом каменную оградку и не дотянув до крыльца совсем немного.
А Дроссель уже с упоением расстреливает движущиеся следом за бронемашиной тягачи. На разделку их железных туш уходит намного меньше патронов, чем на одного «коменданта». Передние покрышки грузовиков разлетаются в клочья, а нашпигованные свинцом двигатели глохнут, брызжа из пробитых радиаторов струями жидкого охладителя. До того как колесные монстры нарываются на очередь «Тугарина», они успевают неплохо разогнаться и теперь, утратив управление, начинают вилять по дорожке, снося лавочки, урны и фонарные столбы. В итоге один из тягачей зарывается голыми колесными ободами в клумбу и разворачивается поперек аллеи, а отстающий от него второй грузовик врезается в соратника и опрокидывает его набок. После чего оба еще какое-то время бороздят землю, перепахивая ее вместе с сухими цветами и листьями.
Остаток магазина Дроссель выпускает по гражданскому джипу, который приближается к перегородившим аллею грузовикам и может обогнуть устроенный ими затор. Выплевывающий по тридцать с лишним пуль в секунду «Тугарин» кромсает легковушку на клочки. Чему также способствует топливный бак, взрыв которого раздирает кузов, словно оболочку хлопнувшей петарды. Волна горячего воздуха накатывает на нас, вынуждая отвернуться от взвившегося ввысь огненного смерча.
– Заряжай! – орет байкер, ловко ударяя ногой по блокировочному рычагу магазина. Опустошенный, тот падает пулеметчику под ноги, и Дроссель отпинывает его в сторону. Все это, по идее, должен проделывать я и, разумеется, руками, но неуставные фокусы Дросселя здорово ускоряют процесс перезарядки. Не успевает пустой контейнер откатиться к балюстраде, а я уже пристегиваю на его место полный. После чего докладываю:
– Готово!
– Зашибись! – довольно рычит Дроссель и, рванув рычаг взведения затвора, вопрошает у противника: – Ну что, хренососы, кому добавки, а?!
«Бешеное железо» отвечает ему нестройным залпом башенных орудий и пулеметными очередями. САФ боевой техники под командованием Mantus sapiens наконец-то ориентируется в ситуации. И ориентируется правильно. Разве что до сих пор не может разобраться, как наводить снаряды и пули на цель, но лихо компенсирует свое незнание плотностью огня. На нас со свистом обрушиваются разнокалиберные болванки и свинец, и то, что примерно четверть из них вообще пролетает мимо театра, меня ничуть не утешает. Звенят стекла, падают отколотые обломки пилястр, в куполе и корпусе сценической коробки возникают первые пробоины…
Разминка и впрямь закончена. И за ней не намечается никакой тренировки. Минуя ее, мы моментально переходим в турнир, где для нас не предусмотрено поблажек. В центре города разворачивается война. Швыряние багров и стрельба по легким мишеням остаются в прошлом. На этой войне все по-настоящему, без поддавков. Враг превосходит нас числом и огневой мощью. Мы превосходим его умением и лучше защищены. Но достаточно ли этого, чтобы надеяться на победу?
Да, ведь иных надежд у нас сейчас попросту нет…
Вражеская армада наступает. Часть скопившейся на площади техники выдвигается на Депутатскую и Орджоникидзе, собираясь охватить нас с флангов. Сверху видно, что на улицы выруливает лишь гражданский транспорт, военный же, как более проходимый, продирается через сквер. И палит по нам из всех стволов. Мы яростно огрызаемся, щедро поливая противника автоматным и пулеметным огнем. Из окон фойе и вестибюля то и дело вылетают реактивные снаряды. Такие же есть под рукой и у меня. Два «Протазана» и одна «Фрамея». Похоже, и впрямь самое время пустить их в ход. Но сначала отправить в небо еще пару красных сигналок – а вдруг чудо все-таки возможно?
Пока у Дросселя есть шанс перекрыть фланги, он расстреливает сначала первый тягач в левой атакующей автоколонне, а потом разворачивает «Тугарин» и жарит по лидеру правофланговых. Грамотная тактика. Обе головные машины вмиг обездвижены, а та, что идет по Орджоникидзе, еще и взрывается. Хорошо взрывается, смачно. Столп огня вздымается выше театрального купола, а обломки разлетаются чуть ли не по всему скверу. Опять становится жарко, как в бане. Однако байкеру не до созерцания фейерверка. Он разворачивает пулемет обратно и, пользуясь образовавшейся на Депутатской пробкой, разносит в пух и прах еще несколько автомобилей. Один из них тоже воспламеняется и взлетает на воздух. У идущего рядом с ним грузовичка моментально детонирует топливный бак, два взрыва сливаются в один, и теперь оттуда тянет жаром гораздо сильнее, чем справа.
– Заряжай!..
– Готово!..
– Зашибись!..
Нас, главную ударную силу «фантомов», все-таки вычисляют. Две болванки проносятся в опасной близости от нашей позиции. Одна вышибает целый фрагмент балюстрады там, откуда я расстреливал багорщиков, а вторая пролетает над портиком и попадает в надстройку на вестибюльной крыше. Ту самую, где находится предательски захлопнувшаяся дверь. Что ж, отныне подобная проблема мне не грозит. Снаряд делает в стене сквозной пролом, аккурат рядом с запертой дверью. Неплохо, но оказанное мне «Микулой» одолжение безнадежно запоздало.
Впрочем, поблагодарить его за это все-таки стоит, и я спешно хватаю один из «Протазанов». Нетрудно определить, какой из прущих по скверу «комендантов» палит по крыше. Ствол его орудия задран вверх и рыщет из стороны в сторону, пытаясь взять нас на прицел. Ведомый чужеродной логикой, искусственный интеллект некоторых бронемашин заметно прогрессирует. Очередная болванка врезается в карниз портика точно под «Тугарином». Если САФ этого танка сообразит сделать небольшую поправку, следующий его выстрел может стать для Дросселя и его орудия фатальным.
Взять на прицел угрожающего нам «Микулу» удается с большим трудом. Руки мои ходят ходуном, не желая удерживать гранатомет ровно. Я не целюсь в какое-то конкретное место на танке – просто попасть бы в него, и то достижение. Пуск! Ракета «Протазана» рассекает воздух, оставляя за собой белый дымовой след, а в следующий миг я отчетливо понимаю, что промахнулся. Истратил впустую драгоценный снаряд, которые у нас, в отличие от автоматных патронов, наперечет. Какая непростительная безалаберность!
Но нет, все-таки не промах. Кумулятивная граната попадает в боковой щиток, что закрывает покрышки танка от пуль, и прожигает его, заодно отрывая «Микуле» колеса и повреждая ходовую часть. Находясь в движении, он кренится набок и, скребя днищем землю, резко поворачивает влево. Его башня при этом не успевает развернуться, и орудие шарахает в одну из соседних с площадью высоток. Ездить танк больше не может, но пускать снаряды еще горазд. И следующий его выстрел, судя по всему, будет опять предназначен нам. Я кидаюсь за вторым «Протазаном», намереваясь добить обездвиженного противника, пока он вновь не выровнял сбитый прицел…
Между тем Дроссель кромсает и жжет грузовики на правом фланге. Жжет с таким упоением, что улица Орджоникидзе похожа сейчас на раскочегаренную паровозную топку, какую часто показывают в исторических фильмах. От бушующего там жара и взрывов лопаются окна и крошится облицовка зданий. На противоположном фланге огненная феерия значительно скромнее, зато теперь Депутатская перекрыта настолько глухим затором, что даже управляй теми автомобилями обычные водители, им потребовалось бы не меньше часа, дабы разъехаться. Легковушки упрямо лезут под колеса тягачам, не давая возможности двигаться ни себе, ни им. И чем яростнее вырываются из этого гигантского стального узла автомобили, тем крепче он затягивается.
Благодаря хорошо рассчитанному пулеметному огню мы избавляемся примерно от трети угрожающего нам «бешеного железа». К сожалению, треть эту составляют самые небоеспособные и потому почти не угрожающие нам противники. Основная и наиболее опасная их часть, ведя непрерывный огонь, продолжает наступать по центру, через сквер и центральную аллею. Вслед за прокладывающими путь танками и броневиками по поваленным деревьям идут тяжелые армейские грузовики и джипы. Каждый из них, не имея на борту вооружения, может запросто сыграть роль камикадзе, взявшись таранить стены театра до полного своего самоуничтожения. А где-то на подходе к площади наверняка находится пехота. То есть еще, как минимум, три сотни багорщиков, готовых наброситься на нас под прикрытием техники.
Когда я пристраиваю второй гранатомет на плече, орудийное дуло недобитого мной танка смотрит не на «Тугарина», а на меня. Смотрит настолько точно, что при этом сам ствол мне совершенно не виден. Похолодев от ужаса, я таращусь в бездонную черную глазницу собственной смерти, понимая, что, даже если успею пустить ракету, меня это не спасет, и «Микула» в любом случае выстрелит раньше. После чего фрагменты моего тела разлетятся по всей театральной крыше, а на купол прольются кратковременные осадки в виде кровавого дождичка и ошметков плоти.
Героическая смерть? О да, еще какая! Но лучше бы она настигла меня до того, как я осознал, что мне уготовано. Оставаясь в неведении до конца, я, так уж и быть, не отказался бы стать нечаянным героем. Но раз судьба все же предоставила мне пару секунд на раздумье, значит, ей не хочется, чтобы я геройствовал, верно? И в этом наши с ней желания целиком и полностью совпадают.
Бросив еще не взведенный «Протазан», я отпрыгиваю в сторону, надеясь, что автонаводчик танка не настолько шустрый, чтобы подстрелить меня влет. Грохот предназначенного мне выстрела слышен на фоне общей канонады, но достигает моих ушей уже после того, как болванка проносится над тем местом, где я только что стоял. Мелькнув перед глазами, она устремляется к куполу и проделывает в нем еще одно, уже неизвестно какое по счету отверстие. Которые множатся в нем, как пузыри в закипающей воде и все больше и больше уродуют его серебристую поверхность.
Я подхватываю гранатомет, собираясь прищучить танк до того, как он перезарядит орудие. Время на это у меня есть, но подняться с пола не так-то просто. Помимо танка портик начинает обстреливать пулемет какого-то «Борея». Он крошит балюстраду прицельным огнем и вынуждает меня отсрочить возмездие упрямому «Микуле». Дросселю пули, в принципе, не страшны – бронекварцевый щиток «Тугарина» может выдержать очередь аналогичного по калибру пулемета. А вот мне, кроме как за балюстрадой, спрятаться негде.
– Заряжай!..
Очень некстати! Я приподнимаю голову и пытаюсь разглядеть через балюстрадные столбики, откуда лупит по нам вражеский пулемет. «Борей», на котором он установлен, движется по проторенной танками дороге, задрав пулеметный ствол и ведя огонь на ходу. Вот-вот эта бронемашина приблизится к подбитому танку и, если не отвернет в сторону, непременно в него врежется. А орудийное дуло «Микулы» вновь смотрит на меня, готовясь шарахнуть по портику очередной болванкой.
Оказавшись на ногах, я непременно попаду под свинцовый шквал. А удирать из-под танкового выстрела нужно срочно. Я укусил эту тварь, и теперь она считает меня своим первостепенным врагом. Прямо как настоящее дикое животное, честное слово!
Вскочив на четвереньки, я бросаюсь в такой негероической манере к северному краю площадки. И, прячась за балюстрадой, продолжаю наблюдать за тем, не движется ли ствол танкового орудия следом за мной. Движется, черт его дери! «Микула» не дремлет. Его башня и впрямь начинает поворачиваться влево, но тут моих врагов подводит их отвратительная организованность.
Основное внимание САФ «Борея» сконцентрировано, очевидно, на стрельбе, а не на маневрах, поэтому он и сталкивается с преградившим ему путь танком. Не лиши я его колес и не накренись он на левый борт, броневик просто врезался бы в него и все. Но вместо этого он с разгона заскакивает на приплюснутый корпус «Микулы», как на трамплин. Что для обоих завершается крайне плачевно. Въехавший на танковую башню «Борей» всей своей массой наваливается на орудийный ствол и сгибает его чуть ли не до земли. И ладно бы этим все ограничилось! Но нет, орудие «Микулы» успевает-таки сделать последний в своей жизни выстрел. После чего разрывается и наносит едва перепрыгнувшему через препятствие броневику такой удар под зад, что «Борей», не успев еще обрести равновесие, переворачивается вверх колесами. Его смятый задний борт украшает вклепанный туда снаряд-болванка – презент на память от благодарного соратника.
– Заряжай! – вновь орет заждавшийся Дроссель, давно отцепив пустой магазин, но так и не получив новый.
Уже бегу! Уже заряжаю! Уже все снова зашибись!
Хотя насчет последнего я, пожалуй, преувеличиваю. Зашибись для нас с байкером, но не для остальных «фантомов». Обстрел продолжается, но теперь он сконцентрирован не на портике, а на парадном входе и фойе. Вокруг театра все затянуто пылью и завалено обломками рушащихся пилястр и карнизов. Орудийные стволы подступивших к зданию танков и бронемашин не могут быть подняты на такой угол, чтобы достать до наших высотных позиций, зато почти в упор расстреливают окна и двери. Не хочется об этом думать, да и некогда, но наверняка среди нас уже есть жертвы. Если же их до сих пор нет, можно считать, нам несказанно повезло…
Думать о потерях врага, а тем более глядеть на них намного приятнее. Лишь половина бронетехники достигает стен театра, но и ее количество продолжает мало-помалу сокращаться. Я тоже вношу в это свой вклад, поджигая из «Протазана» въехавший на крыльцо «Суховей». Кто-то вторит мне, пуская из окна фойе ракету в моторный отсек предпоследнего танка. Оставшийся «Микула» шарахает из орудия в боковое окно вестибюля, но снаряд пересекает его насквозь и вырывается наружу из окна на противоположной стороне корпуса, не задев ни баррикаду, ни ее защитников. И умчаться бы этой болванке прочь, не попадись ей навстречу идущий на таран театра армейский тягач. Вмиг лишившись кабины и двигателя, он докатывается по инерции до стены, вот только назвать это тараном уже нельзя. Инициативу невезучего камикадзе подхватывает «Микула», чьи боеприпасы заканчиваются именно на этом злополучном снаряде. Танк откатывается назад и, взяв разгон, врезается в ближайшую пилястру…
Яростно начатый бой заметно теряет в темпе. Идущие вслед за бронемашинами грузовики и легковушки нарываются на огонь «Тугарина», и теперь сквер полыхает от края до края, будто сама Преисподняя. Жара стоит невыносимая. Дым и пыль сильно ограничивают видимость, и Дроссель, не желая палить наугад, делает это лишь тогда, когда четко видит приближающуюся цель. Часть подбитых уже у стен театра машин тоже горит. Уцелевшие «Бореи» и «Суховеи» еще постреливают из пушек и пулеметов, но постоянно то одному, то другому броневику приходится переквалифицироваться в стенобитное орудие. Захватившая их Душа Антея научилась мало-мальски прицельно стрелять, но то, что боеприпасы в армейской технике неизбежно иссякают, она, кажется, выясняет лишь теперь.
Впрочем, у нас они тоже не бесконечны. Я использую последний гранатомет, выводя из игры последний танк, и заряжаю в «Тугарин» предпоследний магазин. Не кончаются лишь сигнальные ракеты, которые я продолжаю посылать в затянутое дымом небо при каждом удобном случае. Да еще патроны, но это потому, что я нечасто пускаю в ход «АКМ». Однако близка минута, когда и автоматные боеприпасы начнут улетучиваться с катастрофической скоростью. Мы отбили два штурма, спасли стены театра от разрушения, но утратили почти все наше самое эффективное вооружение. А у Души Антея еще остается в резерве целый батальон багорщиков. И это лишь те силы, о которых мы знаем наверняка. И которые в действительности могут быть не единственным козырем в рукаве Mantus sapiens

 

Третья атака следует сразу за второй, безо всяких пауз и передышек. Вот только направлена она исключительно на меня, Дросселя и Ольгу. И кабы не Кленовская, вовремя заметившая приближение летающего противника, наша высотная линия обороны пала бы за считаные секунды.
Спустя десять минут после того, как я подбил последний танк, бой внизу становится еще более вялотекущим. Уже не каждая атака «бешеного железа» достигает стен театра. Изрядно помятой и рассыпающейся на глазах технике трудно преодолевать завалы из тел своих же собратьев. Все они образовали после своей смерти отменный буфер, ограждающий Сибирский Колизей от нападок недобитых камикадзе. По ним еще ведется огонь из фойе и вестибюля, но Дроссель больше не тратит патроны на упрямых одиночек. Мы с Ольгой методично дырявим их сверху из автоматов, бегая туда-сюда от одного края крыши к другому. Нам троим как никому другому из «фантомов» видно, во что эти твари превратили театр. В стенах и сценической коробке зияют большие и малые оспины пробоин. Нет ни одной колонны, пилястры или балюстрады, которую не выщербили бы пули, снаряды и автомобильные бамперы. Но больнее всего взирать на купол, серебристая и прежде гладкая полусфера которого стала напоминать огромный дуршлаг. Ни дать ни взять, Рейхстаг после взятия нашими прапрадедами Берлина в мае сорок пятого года двадцатого столетия.
Теперь, когда «Тугарин», гранатометы и вражеские орудия молчат, а топливные баки взрываются редко, я слышу наполовину оглохшими ушами каждого «фантома», кто открывает огонь по противнику. Слышу, а многих и наблюдаю. Однако не вижу в окнах Бибенко и Поползня, которых прежде замечал всегда, когда приближался к краям портика. Вместо Сани сейчас на правом фланге с Туковым воюет Сквайр, сменивший дробовик на более дальнобойный автомат. В левом секторе фойе вместо трех защитников остались двое: Хакимов и Кондрат. Стерегущие баррикаду Папаша и Ефремов сверху не видны, но оба они еще живы и боеспособны, поскольку частенько палят на пару из окон вестибюля.
– Кто? – осипшим голосом спрашивает Дроссель, когда я сообщаю ему мимоходом о вероятных потерях.
– Кажется, Поползень и Бибенко, – отвечаю я. – Их не видать. Остальные вроде бы еще в строю.
– Дерьмо! – устало огрызается байкер, не сводя глаз с затянутой дымом площади.
– Дерьмо, – угрюмо соглашаюсь я и в этот момент слышу донесшиеся с купола раскатистые выстрелы Ольгиного «Бампо».
Это не может не привлечь наше внимание, поскольку доселе с той стороны раздавались лишь автоматные очереди. И раз Кленовская все же взялась за свою дальнобойную винтовку, значит, на то имеется веская причина. Мы с Дросселем бросаем все и смотрим на купол, дабы выяснить, куда стреляет снайпер.
Ольга стоит, повернувшись лицом на юг, и, глядя в небо через оптический прицел, методично выпускает пулю за пулей. Во что – становится понятно, как только мы присматриваемся к обнаруженной Кленовской угрозе. Большая стая летающих кибермодулей – полсотни единиц, не меньше, – стремительно движется к нам по воздуху со стороны Первой городской поликлиники. Посадочные фиксаторы у всех выпущены, и каждый несет в них какой-то груз. Присматриваемся получше и видим, что «Чибисы», «Гагары», «Дрозды», «Совы» и прочий сбившийся в стаю кибернетический сброд нагружен обычными камнями – обломками зданий, которые в «Кальдере» можно найти повсеместно. Небольшие – килограммов по тридцать-сорок, – но вполне подходящие для того, чтобы проломить ими человеческую голову. Даже такую крепкую, как у нашего твердолобого байкера.
Кленовская расстреливает магазин и, обернувшись к нам, кричит, отчаянно жестикулируя и указывая на летунов. Что конкретно она говорит, не разобрать. Но это и так понятно: спасайте, дескать, парни, ваши зад… нет, наверное, все же головы. Ольге в этом плане хорошо. Рядом с ней – высокая купольная балюстрада, между столбов которой можно укрыться, как под аркой. Куда «фантомка» и прячется, перезаряжая на ходу винтовку. Да и Дроссель – парень не промах. Задрав стволы «Тугарина» вертикально вверх, пулеметчик вмиг оказывается под бронекварцевым «зонтиком». Где мне, к сожалению, места уже не хватает. Значит, придется рвать когти к той самой надстройке, чья дверь не так давно крепко меня подвела.
Вперед!
Я бегу аккурат навстречу заходящей на цель эскадрилье кибермодулей. Полдесятка из них либо снижаются чересчур стремительно, либо попросту срываются в пике. Хорошо стреляет Ольга по крупным «тарелочкам», слов нет. Но их еще в небе над нами видимо-невидимо. И накроют они нас каменным градом, похоже, раньше, чем я достигну укрытия.
Первые выпущенные летунами камни падают на купольную балюстраду, но ей такая бомбардировка нипочем, разве что булыжник может зацепить Ольгу рикошетом. Повезло ей или нет, я не вижу, потому что нырком сигаю в пролом, зияющий в стене надстройки. Он дарит мне пару лишних мгновений, которые я потратил бы на возню с дверью.
Воистину, только эта дыра, пробитая танковым снарядом, меня и выручает! Камнепад обрушивается на крышу, когда я ныряю в брешь, и одна из глыб успевает в последний момент звездануть меня по пяткам. Им самим хоть бы хны, но я больно ударяюсь голенями о кромку пролома. Так больно, что, упав на находящуюся внутри надстройки лестницу, ору благим матом и не сомневаюсь, что сломал обе ноги.
И, лишь малость придя в себя, понимаю, что орать надо не от боли, а от радости. Во-первых, потому что вместо переломов я заполучил лишь сильные ушибы, а во-вторых, мне опять повезло разминуться со смертью. Задевший меня вскользь каменюка грохнулся аккурат туда, где стоял бы я, если бы мне пришлось открывать дверь. И сейчас я валялся бы не здесь, а у входа в надстройку, и не с отбитыми голенями, а с размозженным черепом. Так что беру свои слова назад: пробитый танком второй выход оказался отнюдь не бесполезным, а очень даже нужным. Тот доставивший мне хлопот «Микула» определенно заслужил благодарность. Посмертную.
Укрывшийся под пулеметным щитком Дроссель пережидает бомбардировку и, как только на портик грохается последний камень, открывает шквальный огонь по вражеской эскадрилье. Весьма своевременно. Сбросив смертоносный груз, кибермодули еще не успевают рассеяться, и «Тугарин» расстреливает их с короткого расстояния. Байкер вновь показывает пулеметный экстра-класс. Он несколько раз обводит летунов в воздухе длинной очередью по кругу так, что заключает всех их, образно говоря, в свинцовую трубу. И когда они бросаются врассыпную, то моментально нарываются на плотную и замкнутую завесу пуль.
Метод Дросселя в сравнении с поштучным отстрелом этих тварей оказывается гораздо эффективнее. Из примерно сорока с лишним роботов нашего возмездия избегают чуть больше десятка. Остальные, роняя детали и искря пробитыми минитурбинами Тельмана, падают с небес не хуже тех камней, которые они только что на нас сбросили. Дроссель снова вынужден спрятаться под щитком, но риск того стоит. Угроза ослаблена настолько, что теперь нам можно не опасаться массированных атак с воздуха.
Тратить остаток предпоследнего пулеметного магазина на разлетевшихся врассыпную кибермодулей не резон. Мы с Ольгой перенимаем у Дросселя эстафету и начинаем свою охоту на уцелевших «Гагар», «Чибисов» и прочую лишенную перьев киберживность. Правда, из меня охотник далеко не такой проворный, как из Кленовской, да еще разбитые в кровь ноги отзываются сильной болью при каждом шаге. Но я стараюсь. И даже подстреливаю одного «Дрозда», что пытался подобрать с земли новый камень, но замешкался, ухватив невзначай чересчур тяжелую глыбу. За Ольгой я не слежу, но она за это время сшибает влет явно не меньше трех роботов.
А затем их остатки вдруг исполняются отваги и идут на нас, если можно так выразиться, врукопашную. Выпустив манипуляторы, резаки и дрели, растопырив фиксаторы и набрав приличную скорость, кибермодули кидаются к театру отовсюду, как стервятники на израненную и павшую от потери крови жертву.
Мы не паникуем. Ситуация всем нам в большей или меньшей степени знакомая. Ольга откладывает «Бампо», вновь берет в руки автомат и прячется в балюстраде, дабы не дать напасть на себя сверху. Дроссель отпускает гашетки «Тугарина» и вынимает из кобуры, которую он носит по-ковбойски, на бедре, старинный пистолет «Пустынный орел», позаимствованный им, не иначе, в каком-нибудь клубе любителей антикварного оружия. Я матерюсь и встаю возле пулемета так, чтобы мы с напарником прикрывали друг другу спины, а пулеметный щиток ограждал нас обоих от атак со стороны площади. Целей в небе маячит не слишком много, но самоубийственная одержимость летунов делает каждого из них вдвойне опасным.
Пользуемся старым, проверенным на практике рецептом: сначала подпускаем врагов поближе, а затем разносим им минитурбины. Можно выпустить полмагазина в корпус того же «Чибиса» и не повредить ему ключевые узлы, а можно послать пару пуль в один из двигателей и «птичке» – кранты. В целом получается неплохо. Из семи бросившихся на нас кибермодулей три мы сбиваем еще на подлете. Оставшиеся могут атаковать нас лишь попарно, иначе они сцепятся между собой турбинными консолями и рухнут на землю без нашей помощи. Я искренне надеюсь, что так оно и случится, но, увы, надеюсь впустую. Как и в случае с бронетехникой, САФ этих летунов также значительно поумнела.
Первыми на нас набрасываются «Гагара» и «Сова». К ним опрометчиво пытается присоединится «Вальдшнеп». Его вводит в заблуждение прозрачность пулеметного щитка, и фиксаторы робота лишь беспомощно скребут по крепчайшему бронекварцу. Плазменная горелка «Совы» нацелена мне в лицо, а манипуляторы готовы разорвать глотку, но я не позволяю ей подлететь так близко. Пули «АКМ» разбивают ей правую минитурбину в клочья, и тварь, завертевшись волчком, пикирует на ступени театрального крыльца.
У Дросселя не получается попасть в маленькую верткую «Гагару» из пистолета, и мне приходится выручать товарища. Вдвоем подстрелить ее оказывается проще, но, отвлекшись, я проморгал атаку второй «Совы», что живо заменяет собой первую, когда та выходит из игры. Щупальце кибермодуля бьет мне промеж лопаток и выпускает фиксаторы. Они протыкают плотную армейскую куртку и впиваются в спину подобно настоящим совиным когтям. Но сила и острота их стальных аналогов не в пример больше, и потому они попросту не могут зацепиться за мягкую человеческую кожу. Оставив на ней глубокие царапины, фиксаторные шипы увязают в куртке, разорвать которую им уже не удается.
Это плохо. Очень плохо.
Я чувствую сильный рывок, после чего, однако, не падаю, а, наоборот, начинаю взлетать. В отличие от «Чибиса», «Сова» способна оторвать от земли взрослого человека моей комплекции и при этом не рухнуть. Унести меня по воздуху далеко этот летун не способен, ну да оно ему и незачем. Все, что ему нужно, это лишь сбросить жертву с портика. Быстрый, элементарный и, главное, надежный способ лишить Тихона Рокотова жизни.
Окажись сейчас на моем месте мой любимый литературный герой детства – Карлсон, – его подобная угроза только позабавила бы. Мне же совсем не до смеха. Рухнуть с высоты на гранитные ступени – совсем не то, о чем я в настоящий момент мечтаю. Вот почему и цепляюсь судорожно за ручку последнего контейнера с пулеметными боеприпасами. В нем – не меньше двух пудов, что вкупе с моим весом для «Совы» уже перебор. Но не такой, чтобы она не могла волочить меня по полу. Куда? Как будто не ясно: к пробитой танковым снарядом бреши в балюстраде. Это уже не самый быстрый и элементарный, зато по-прежнему надежный способ моего умерщвления.
Кибермодуль буксирует меня ногами вперед, как покойника, что, в принципе, не слишком далеко от истины. Теперь я понимаю, как ощущали себя в Средние века на Руси пьяницы, которых, чтобы те не замерзли, собирали зимой по улицам и крючьями стаскивали волоком в тогдашние избы-вытрезвители и от которых якобы и произошло слово «сволочь». Выстрелить прицельно я не могу, да что там – даже обернуться для меня и то проблема. Щупальце робота не позволяет перекатиться с живота на бок, поэтому я лишь отвожу назад руку с автоматом и выстреливаю наугад остаток магазина.
Чуда, само собой, не происходит. Слышно, как несколько пуль пробивают корпус «Совы», но ее натиск не ослабевает ни на йоту. Перезарядить «АКМ» и повторить попытку невозможно. Для этого надо бросить контейнер, лишь благодаря которому я до сих пор не сброшен с портика. Остается уповать на то, что Дроссель окажет мне ответную помощь, хотя у него пока своих забот полон рот.
Впрочем, байкер справляется с ними не в пример удачнее меня. Прицепившийся к пулемету «Вальдшнеп» допускает вторую непростительную ошибку. Вместо того, чтобы взлететь и спикировать на жертву, он ползет по щитку вверх, собираясь прыгнуть на нее, как исполинский клещ. Дроссель смекает, что уповать на пистолет больше не стоит, и бросается к «Тугарину». Подстрелить кибермодуль пулеметчик не может, но сбить с толку – запросто. Резко крутанув орудие на станине, он заставляет то вращаться и устраивает противнику бешеную карусель. Летун не готов к такому, в прямом смысле, повороту событий, яростно скребет фиксаторами по щитку, но все равно срывается и отлетает по направлению к площади. После чего врубает минитурбины на полную мощность, не позволяя себе грохнуться на землю. Но едва «Вальдшнеп» взмывает над портиком, как опять падает вниз, на сей раз без единого шанса вернуться. Выпущенная по кибермодулю короткая прицельная очередь «Тугарина» сшибает его на лету и разрывает на части…
«Сова» подтаскивает меня к бреши в ограждении, и я чувствую, как мои отбитые кровоточащие ноги уже болтаются над пропастью. Еще рывок, и я свисаю с площадки по пояс.
Проклятый летающий кусок железа! Просто так я тебе не дамся!
Отбросив бесполезный автомат, я просовываю освободившуюся руку через балюстраду и перехватываю ею контейнер. После чего вцепляюсь ему в ручку, как в воднолыжный буксир, и, когда робот делает очередной рывок, не срываюсь с портика, а остаюсь висеть на краю. Габариты коробки с патронами не позволяют ей пройти между столбиками ограждения, так что если я не разожму пальцы, то смогу продержаться до прибытия подмоги.
Одно плохо: пальцы все-таки мало-помалу разжимаются. «Сова» продолжает тянуть меня в пропасть, а куртка, как нарочно, не желает рваться. Что ж, самое время попрощаться с жизнью, потому что не подоспей помощь вовремя, за пару секунд полета мне ни за что не успеть попросить у Скептика прощения. За то, что я редко прислушивался к его советам и всю жизнь ставил собственное мнение выше, чем его. По праву единоличного хозяина этого тела, а никак не братской справедливости…
– И ты прости меня, брат, – подает голос Скептик. – Я всегда был несносным эгоистом. Я завидовал тебе, даже понимая, что за право владеть нашим телом ты обречен переносить боль и страдания в одиночку. Я часто незаслуженно оскорблял тебя, и вообще…
Над головой один за другим гремят шесть выстрелов. Я узнаю это оружие: «Пустынный орел» – антикварный пистолет-монстр, в сравнении с которым даже армейский «Прошкин» выглядит миниатюрным. Сила, тянущая меня назад, ослабевает и держаться становится значительно легче. Однако мокрые от пота пальцы все равно скользят на ручке контейнера и продолжают разжиматься. Я боюсь, что, попытавшись перехватиться поудобнее, не удержусь и сорвусь, поэтому предпочитаю не суетиться. А позади слышны прерывистые свист, чих и дребезжание – звуки заработавшей в разнос минитурбины Тельмана. Маячившая за спиной «Сова» заваливается набок и ныряет вниз, после чего врезается в колоннаду портика и, громыхая, падает на ступени крыльца. Туда, куда должен через миг загреметь я.
Но уже не загремлю. Дроссель торопился, но смекнул сначала отстрелить кибермодулю щупальце, дабы он не утянул меня за собой к земле, и лишь потом сбить его самого. «Фантом» с наполовину титановым черепом – крепкий малый и вытаскивает меня обратно на портик, не приложив к этому, кажется, заметных усилий.
– Живой, кэп? – интересуется байкер, глядя на мою перекошенную от натуги физиономию.
Я отмахиваюсь: мол, не обращай внимания – просто выбился из сил, и все. Затем, шатаясь и едва переводя дыхание, поднимаюсь на ноги, попутно наблюдая, как Ольга отважно выскакивает из своего укрытия и расстреливает из автомата последнего из трех домогавшихся ее летунов. Два других уже получили свою порцию свинца: «Чибис» с оторванной турбинной консолью сползает по изрешеченному куполу, а дымящийся «Грач» валяется кверху брюхом на крыше вестибюля и сучит в агонии манипуляторами. А по кромке купола к Ольге спешат с оружием на изготовку Сквайр и Кондрат. Малость припоздали, спасатели. Но раз их прислали нам на выручку, значит, внизу наступило затишье и лишь мы – те, кто засел на крыше, – все никак не угомонимся.
Неужели мы дожили до очередной передышки, перебив все боеспособное «бешеное железо» в городе? Невероятно!
– Ладно, братец, так и быть, я тебя прощаю, – устало облокотившись на балюстраду, отвечаю я Скептику на его извинения. – А ты меня?
– О чем это ты? – удивляется тот. Почти что искренне. Не знай я его так хорошо, действительно, поверил бы, что у него случился приступ амнезии.
– Как о чем? – возмущаюсь я. – О нашем недавнем разговоре! Том самом, что состоялся, когда я изображал из себя воздушного акробата без страховки!
– А, вон оно что! – припоминает наконец Скептик. – И впрямь, какие глупости порой в горячке не наболтаешь. Просто удивительно, как ты это запомнил. А тем более воспринял всерьез.
– Да уж, – разочарованно вздыхаю я. – И не говори… Видимо, все еще от шока не отошел, вот и несу всякий вздор.
– Ничего, все в порядке, – подбодряет меня братец. – Не волнуйся, даже если ты вдруг окончательно рехнешься, я не обижусь. После всего, на что мы здесь с тобой насмотрелись, это отнюдь не зазорно…
Назад: Глава 13
Дальше: Глава 15