Книга: Ярость Антея
Назад: Глава 12
Дальше: Глава 14

Глава 13

Первое, что я хочу сделать по возвращении в театр, это отыскать Эдика и взглянуть на его новые рисунки. Но в клане уже объявлена тревога, и мальчик вместе с тяжелобольными тахисклеротиками, присматривающей за ними докторшей Ядвигой, поваром Элеонорой и Яшкой отправлены в бездонные театральные подвалы. Там у «фантомов» как раз для таких случаев заблаговременно оборудовано убежище. Кунжутов и остальные, которые также следили все утро в бинокли за привокзальной площадью, остаются наверху, наблюдают за подступами к театру и совещаются. Мы возвращаемся в самый разгар планерки и сразу подключаемся к ней. Поставленный на повестку дня вопрос не имеет однозначного ответа. И потому, пока позволяет время, Папаша Аркадий собирается выслушать мнение каждого, ибо затрудняется принять решение в одиночку. Решение, которому предстоит стать воистину судьбоносным…
Стараниями педантичного полковника Сибирский Колизей превращен в неплохую цитадель, оборонять которую силами одиннадцати человек, включая способного держать оружие Ефремова, хоть и сложно, но можно. Собственно говоря, защищать в случае нападения нам предстоит лишь фойе и большой зал. Остальная часть театра отрезана от них многотонным пожарным занавесом и намертво заблокированными коридорами. Эту стратегически неважную половину здания Кунжутову не жаль потерять. Даже если враг взберется на крышу малого зала и надумает вторгнуться в цитадель поверху, через купол, это будет для него крайне затруднительно из-за неприступного корпуса сценической коробки, возвышающегося в центре театрального комплекса. В общем, четко спланированная оборона и изобилие собранного «фантомами» оружия доселе придавали им жизненно необходимый боевой дух. А также уверенность, что неорганизованные молчуны и кибермодули никогда не подберутся к их базе под шквальным огнем.
Однако этим утром происходит то, чего Папаша Аркадий давно опасается: Душа Антея берется насаждать среди своих разбредшихся по городу носителей дисциплину и порядок. А где порядок, говорит полковник, там уже не банда, а армия, воевать с которой будет многократно сложнее. Оказывается, я, Миша, Кондрат и Лев Карлович еще не в курсе, что взбудоражены уже не только молчуны, но и «бешеное железо». Кунжутов не поленился взобраться на крышу, чтобы лично засвидетельствовать, как вслед за молчунами на улицы города выезжает всяческая колесная техника. В том числе и на улицы Центрального района, куда прежде ее заносило крайне редко. Непохоже, что она стягивается к Бивню, поскольку ничего, кроме гигантского затора у вокзала, это не спровоцировало бы. Но само по себе активизирование «железа» вызывает опасения не меньше, чем недавнее перерождение молчунов.
Повсеместное оживление нечисти ставит клан фантомов перед дилеммой, какую тактику выживания предпочесть, когда движущиеся к нам багорщики надумают сунуться в театр. В том, что они сюда сунутся, никто не сомневается. Наблюдатели доложили, как расходящиеся от Бивня враги ринулись проверять все привокзальные здания и станцию метро. Это подтверждает версию Ефремова о глобальной зачистке «Кальдеры» либо, как минимум, ее центра. Встретить агрессоров залпом из всех стволов означает взбудоражить не только окрестных носителей Mantus sapiens, как это могло случиться прежде, а все ее воинство, действующее отныне как единая организованная сила. Отбить атаку двух-трех десятков врагов «фантомы» еще смогут, сдержать нашествие армии – нет.
Гораздо практичнее в сложившейся ситуации выглядит мирный вариант: схорониться глубоко в катакомбах и сидеть там в надежде, что рыскающие по театру молчуны ограничатся лишь беглой проверкой. Такое и впрямь не исключено. Когда тебе поручено обыскать уйму многоэтажных зданий с подвалами и сотнями запертых дверей, стоит ли тратить время на взлом каждой из них? Вдобавок «фантомы» – опытные конспираторы и умеют прятаться от нынешних хозяев города.
Однако и эта тактика имеет свои негативные стороны. Рассчитанная на удачу, она загоняет нас в угол, если наша конспирация окажется сорванной. Вырваться из подвала, когда театр будет оккупирован врагом, представляется нереальным. Воевать в низких и тесных бетонных коридорах – тоже. Ни о каких маневрах в них не может идти речи. Как только разразится стрельба, багорщики хлынут туда и попросту задавят нас числом. И находящимся в театральных катакомбах проходом в метро нельзя воспользоваться. Его наглухо блокирует толстая взрывоустойчивая дверь – наследие былых времен, когда подвалы всех муниципальных зданий строились с расчетом на то, что во время войны их будут использовать как бомбоубежища. В общем, куда ни кинь, всюду дюймовая сталь и бетон. Большой фамильный склеп для всего клана Папаши Аркадия. И нам очень не хочется замуровывать себя там раньше срока. Но вступать в неравный бой – не лучшая альтернатива добровольному погребению. Как и бегство из театра по кишащим «бешеным железом» улицам – этот заведомо самоубийственный путь на планерке даже не рассматривается.
Часы тикают, молчуны приближаются, а Кунжутов все еще колеблется с принятием стратегического решения. Сквайр, Ольга, Туков и Хакимов выступают против вооруженного столкновения. Поползень, Бибенко, Дроссель и Кондрат настаивают на том, чтобы не впускать багорщиков в цитадель и встретить их шквальным огнем на подходе. Ефремов предпочитает воздержаться. Я соглашаюсь с доводами Скептика и примыкаю к сторонникам игры в прятки. Авось да пронесет. Ну а нет, так, по мне, совершенно без разницы, где сложить голову – в подвале или наверху.
– Что ж, раз достичь согласия не удалось, – подводит полковник итог военного совета, – значит, действуем по-моему. То есть по обстановке. Поэтому всем слушать приказ. Спускаемся в подвал и оставляем наверху трех наблюдателей. Им надлежит выяснить, какие силы враг отрядит на осмотр театра. Если к нам вторгнется более десятка молчунов, значит, обыск планируется тщательный. В этом случае наша боевая группа в полном составе поднимается наверх и занимает посты согласно тревожному расписанию. Если противников окажется меньше, наблюдатели отходят за нами в убежище, и мы затаиваемся до тех пор, пока багорщики не покинут театр. Полагаю, к завтрашнему утру они уберутся уже далеко отсюда.
– А что насчет оружия? – спрашиваю я. – Ведь, обнаружив его, молчуны догадаются, что оно появилось здесь неспроста.
Некоторые из «фантомов» смотрят на меня со снисходительными ухмылками, и ни один из них не замечает, что я высказался по существу.
– Не знаю, насколько сильно поумнели эти ребята после нынешнего перерождения, но прежде следопыты из них были никакие, – просвещает меня Папаша. – Вся их тактика сводится к одному: «вижу человека – нападаю». Для них даже примитивную засаду организовать и то непосильная задача. Но зато когда жертва попадается им на глаза, тут у молчунов сразу соображалка включается. Будут гнаться за вами до тех пор, пока не поймают или снова не потеряют из вида. Так что, если сегодня им приказано обыскивать город, они, теоретически, станут искать выживших людей, а не их следы. Поэтому шанс спрятаться от багорщиков у нас есть. Другой вопрос, насколько тщательно они осматривают здания. Если молчуны заглядывают во все до единого помещения, нам придется крепко пожалеть, что мы отказались от боя в пользу скрытности… Кстати, хороший вам выдали бинокль, капитан. Не возражаете, если я назначу вас в дозор главным наблюдателем?..

 

Спустя пять минут я лежу, укрывшись пыльной дерюгой, на том самом месте, где сегодня спозаранку нес вахту сержант Бибенко. Он сам, а также третий наш товарищ – Максуд Хакимов, – расположились за купольной балюстрадой и следят соответственно за правым и левым флангом. Театральный вестибюль являет собой примыкающую к колизею большого зала прямоугольную пристройку с портиком, поэтому я нахожусь на переднем крае нашего маленького дозорного фронта. И держу под наблюдением выходящие на площадь Ленина одноименную с ней улицу, Вокзальную магистраль и вход в Первомайский сквер. Ну и саму площадь, разумеется, раскинувшуюся передо мной во всей своей нынешней специфической красе – пустынной и унылой. Лишь знаменитый памятник вождю мирового пролетариата продолжает непоколебимо стоять на постаменте с гордо поднятой головой. Переживший за без малого два века не один политический катаклизм, бронзовый Ильич явно убежден, что выстоит и в схватке с Душой Антея. Авторитетный старец, слов нет. Жаль только, у него не получается заразить своим могучим оптимизмом меня.
Появление идущих сюда от Бивня молчунов ожидается с моего направления. У Сани и Максуда задача попроще, но не менее ответственная, ведь, помимо багорщиков, к нам может нагрянуть с флангов «бешеное железо». Тем не менее до сих пор ни один механический противник на площади не объявился. Хотя с крыши хорошо видно, как по улицам соседних районов то и дело проносятся «лихачи» вроде тех, что гонялись позавчера за мной и Ольгой. Очевидно, патрули с окраины «Кальдеры» усилили активность из-за того, что лишились поддержки живой силы. Доведись нам спасаться бегством, и мы окажемся зажатыми между двух жерновов, после чего останется лишь гадать, как быстро они перемелют нас в порошок.
Багорщики показываются на площади за полчаса до полудня, но замечаю я их значительно раньше. Сначала в виде нечетких силуэтов, которые мелькают в окнах высоток, торчащих на границе Железнодорожного и Центрального районов. Судя по тому, что молчуны не ленятся взбираться на самые верхние этажи, нам предстоит иметь дело со старательными искателями. И, что бы там ни говорил Кунжутов, они явно стали сообразительнее. Что мы вообще знаем о темпах их эволюции? Вполне возможно, что даже во втором поколении носителей Mantus sapiens могут народиться свои Пинкертоны и Жегловы.
Спустя четверть часа силуэты противника уже маячат в окнах ближайших многоэтажек, а на улицах то тут, то там появляются одинокие уродливые фигуры. Они перебегают из здания в здание, либо осматривают прилегающие к ним дворы и автостоянки. Я замечаю, как ловко молчуны вскрывают запертые двери и выдирают оконные решетки. Пять-шесть ударов острием багра – и в армопластиковых перегородках появляется отверстие. За него тут же цепляется багорный крюк, затем следует мощный рывок и раскуроченная дверь вылетает на тротуар. Боже праведный! Даже штурмовики «Громового Кулака», и те не сумеют проделать такую операцию без применения взрывчатки. А тут, пожалуйста, – мгновение, и проход свободен!
Я ищу глазами в округе железную дверь – примерно такую, какие установлены в подвальных помещениях театра, – но так и не обнаруживаю нигде поблизости подобный архаизм. Досадно. Очень хочется взглянуть, как багорщики разберутся с этой нетипичной преградой.
Впрочем, с какой быстротой они ни проникали бы в закрытые офисы и магазины, сомнительно, что молчуны выламывают в них все двери до единой. Я нарочно засекаю время, за сколько команда из двух багорщиков обследует здание областного филиала Центробанка – а уж там-то, надо думать, крепких дверей навалом. Результат проверки меня несколько утешает. Если парочка монстров умудрилась за пять минут проникнуть во все до единого банковские офисы, значит, этим шустрикам нужно было носиться по его этажам со скоростью реактивных истребителей. Подобной прыти я за ними не замечаю. Следовательно, в большинство помещений они не заглядывают, поскольку уверены, что в них никого нет. Но на каком основании? Полагаются на собственное чутье? Не слишком ли самоуверенно? Ладно, как бы то ни было, но теперь мы вправе надеяться, что проверка Сибирского Колизея завершится не менее быстро и с такими же нулевыми для Души Антея результатами.
Совершив короткую экскурсию по старинному краеведческому музею, первые четыре молчуна появляются на южном краю площади Ленина… и следуют мимо, двинув вдоль по Красному проспекту к филармонии. Однако на подходе еще, как минимум, два или три десятка багорщиков, которые грозятся вот-вот нарисоваться перед театром. Бибенко и Максудов также их видят. Но по нашему уговору мы должны покинуть позиции лишь тогда, когда враги пересекут площадь и ступят на аллею сквера. От того, будет их больше или меньше десяти, зависит, выйдут наши товарищи на боевые позиции или это нам придется прятаться в катакомбах вместе со всеми за неприметной железной дверью одного из подвальных помещений. Такой вот расклад. Ни дать ни взять, партия в кости, на кону которой поставлено семнадцать человеческих жизней.
Из-за зданий на западном краю площади выходят почти одновременно… я даже сбиваюсь со счету, сколько, но явно больше двадцати молчунов. Первая моя мысль при виде их – сорваться с места и броситься бить тревогу. Яснее ясного, что ни о какой игре в прятки с этой оравой не может идти речи. Да и приказ Папаши Аркадия вполне конкретен: пропустить внутрь театра максимум десять противников… Однако я стискиваю зубы и заставляю себя повременить и дождаться, пока вражеский взвод достигнет ключевой отметки. И правильно делаю, что обуздываю свой страх и не нарушаю нашего с товарищами уговора. Дойдя до середины площади, багорщики разделяются на три неравные группы. Одна из них поворачивает направо и шагает следом за «краеведами», что посетили музей и теперь нацелились на филармонию. Вторая – самая крупная, – решительно марширует налево, в сторону еще не обследованного ею обширного квартала административных высоток. Что ни говори, весьма подходящий райончик для столь многочисленной компании. И лишь три молчуна не отклоняются от курса, а направляются прямиком к Сибирскому Колизею. Нет сомнений, что они и будут теми врагами, с кем мы сцепимся в первую очередь, если удача предательски от нас отвернется.
Тройка багорщиков минует памятник и ступает на аллею, что ведет к театральному парадному входу. Я отползаю от края крыши, переворачиваюсь на спину и подаю следящим за мной товарищам знак, дабы те снимали наблюдение и уходили. Как они это делают, я не вижу – в искусстве маскировки эти парни хорошо поднаторели, – но знаю, что Саня и Максуд не прозевали мою команду и сейчас ретируются в театр. Мне тоже следует поспешать. Когда противник войдет в вестибюль, нам нужно уже убраться в подвал.
Все пока идет по плану и у нас достаточно времени на то, чтобы скрыться. Однако бывают порой недоразумения, которые происходят не раньше, не позже, а именно в тот момент, когда ты решаешь вопрос собственной жизни и смерти. Так случается и со мной. Вместо того, чтобы удирать за товарищами в убежище, мне приходится спешно менять план и пожинать горькие плоды собственной безалаберности.
Глупее возникшей у меня на пути проблемы не сыскать! И впрямь, вот бы знать заранее, где споткнешься! Дверь выхода с чердака на вестибюльную крышу запирается на механический врезной замок и обладает довольно тугой пружиной. Зная, что мне предстоит покидать наблюдательный пост в спешке, я решаю упростить себе отступление. Дабы не возиться с выданным мне ключом, я бросаю его изнутри, в замочной скважине, а саму дверь оставляю приоткрытой, вложив между ней и порогом кусок отколотой штукатурки. Эта мелочь и есть моя главная ошибка. Засунь я в косяк что-нибудь покрепче, и все у меня сложилось бы замечательно. Но подобранный мной обломок оказывается слишком рассыпчатым и вскоре переламывается пружинной дверью пополам, будто кусачками. После чего она тут же возвращается на свое законное место, а механический замок защелкивается. Секунда, и ближайший ко мне вход в здание отрезан.
«Я не хочу, чтобы какой-то жалкий камень отнял у меня победу!» – так, кажется, изрек Ахиллес, принципиально не став добивать споткнувшегося в поединке с ним Гектора и позволив тому подняться с земли. При виде подлянки, которую устроил мне мой камень, я тоже чувствую себя не лучше споткнувшегося троянского царевича, над которым занесено копье свирепого мирмидонца. Вот только на благородство моих врагов рассчитывать, увы, не приходится. Впрочем, как и на помощь друзей, спешащих сейчас со всех ног в убежище. Когда Саня и Максуд поймут, что я безнадежно отстал, выяснять, что со мной случилось, будет слишком поздно. Никто не оставит дверь в катакомбы нараспашку, гадая, успею ли я добежать до них, пока враг не вторгся в театр. А теперь мне туда ни за что не поспеть вовремя, это факт.
Спрятаться на крыше тоже невозможно. В какую бы щель я ни забился, как только багорщики доберутся до верхних этажей соседних высоток, я буду виден как на ладони. Но положение у меня пока не безнадежное, ведь существует еще одна дверь. Та самая, через которую мы с Кленовской выходили сегодня утром прогуляться и куда только что слиняли Бибенко и Хакимов. Не припомню, чтобы Ольга отпирала ее ключом, так что, вероятно, для меня еще не все потеряно.
Медлить нельзя, и я, пригнувшись, бросаюсь к далекой, но достижимой цели. Стремглав промчавшись по крыше вестибюля, я проскакиваю между столбами высокой балюстрады и, не задерживаясь, продолжаю бег по кромке купола. Спасительная дверь располагается на его диаметрально противоположной стороне, в корпусе возвышающейся за ним сценической коробки. И дверь эта – вот дьявольщина! – тоже закрыта…
– Только без паники, брат! – подбодряет меня Скептик. – Нет там никакого замка, я точно помню. Готов руку дать на отсечение!
– И когда ты, твою мать, успел ее отрастить? – спрашиваю я на бегу дрожащим от волнения голосом. Неудивительно, что братец сохраняет чувство юмора, ибо оно его отродясь не покидает. Удивительно, как я вообще могу воспринимать сейчас его дурацкие шутки.
– Не смей оскорблять маму! – возмущается Скептик. – Особенно накануне нашей с ней весьма вероятной встречи!
– Хочешь сказать, что мне тебя еще на том свете терпеть придется?.. – Я подбегаю к двери и надавливаю на нее плечом. Все-таки заперто. Но не на замок, который здесь имеется, но давно сломан, а всего лишь на приделанную поверх него «фантомами» щеколду. К тому же приделанную для проформы, чтобы только дверь не хлопала на сквозняке. Мне даже не приходится пинать ее и будоражить округу грохотом. Второй, чуть более сильный толчок разгибает проволоку, что крепит щеколду к двери, и та отворяется. Без единого скрипа, поскольку петли на ней предусмотрительно смазаны маслом. Именно благодаря осторожности во всем, даже в таких мелочах, клан Папаши Аркадия умудрился дожить в «Кальдере» до нынешнего дня. А вот доживут ли «фантомы» до завтра – очень спорный вопрос.
Стараясь не топать, я добегаю до фойе, но едва приближаюсь к ведущей на первый этаж лестнице, как внизу звенит разбитое стекло, а вслед за ним раздается треск ломающегося дерева. После нашего возвращения от Бивня Кунжутов приказал запереть вход в вестибюль, но молчунов это не останавливает. Выдрав баграми одни из пяти парадных дверей, они легко проникают внутрь и сейчас должны наткнуться на баррикаду. В которой предусмотрительный Папаша нарочно не стал заделывать лазейку. Потому что иначе багорщики разворотили бы наше оборонное сооружение, а оно могло нам еще понадобиться.
И верно – не разворотили. Кроме грохота выломанной двери иного шума снизу не слышится, хотя накинься молчуны на баррикаду, треск стоял бы как на лесоповале. Хитрость полковника удалась, однако легче мне от этого не становится. Я замешкался на крыше и теперь отрезан от подвала, потому что по первому этажу уже разгуливали враги. Добегался! Теперь стычки с ними явно не избежать, но как быть, если даже один сделанный мной выстрел поднимет в округе грандиозный переполох и привлечет сюда целую орду багорщиков? Защищаясь, я гарантированно подставлю под удар товарищей. А как иначе? Бросить оружие и добровольно отдать себя на закланье во имя общего дела?
Пылай во мне дух отваги, клянусь, я поступил бы так не колеблясь ни секунды. Но дух у меня был и остается самым что ни на есть заурядным и противящимся любому геройству с моей стороны. Тем более, пока я еще в силах убегать и прятаться. Кто сказал, что в театре больше нет укромных уголков? Бред! Такого просто не может быть! Ведь моя задача – укрыть не полтора десятка человек, а всего одного, да к тому же не обладающего богатырской комплекцией. И более того – я уже знаю, где мне схорониться!..

 

Большой зал Новосибирского государственного академического театра оперы и балета! Солидно звучит, не правда ли? А выглядит еще внушительнее. Без малого две тысячи мест. Просторная сцена. Высокий трехъярусный амфитеатр, отделанный панелями из мореного дуба. По периметру зала – колонная галерея, заставленная копиями античных статуй. Шестиметрового диаметра хрустальная люстра весом с два легковых автомобиля. Звукоотражающий лепной потолок. Такая же вычурная лепнина на стенах. Обитые пурпурным бархатом кресла. Под стать им красные ковровые дорожки и драпировка… Короче, есть чем восхититься человеку, просидевшему три месяца в тесном изоляторе для буйнопомешанных.
Только ничего из вышеописанной красоты мне сегодня увидеть не посчастливится. В нынешнем большом зале, при отключенном электричестве и вентиляции мрачно, холодно и сыро, как в погребе. Разве что затхлостью пока не пахнет, но это из-за того, что Папаша Аркадий держит все выходящие в фойе двери открытыми настежь. По этой же причине здесь царит не темнота, а густой полумрак, позволяющий лишь худо-бедно ориентироваться в проходах, но не любоваться изысканным убранством.
Впрочем, сейчас это скудное освещение мне не помогает, а оказывает медвежью услугу. Если бы я знал, что буду искать спасение в святая святых театра, заранее позакрывал бы тут все выходы, кроме одного. И тогда, глядишь, растворился бы во тьме, забравшись под кресла в одном из двадцати длинных рядов партера (в отличие от амфитеатра, разобранного «фантомами» на баррикаду, он ничуть не пострадал). Само собой, я и так вскорости туда заберусь, поскольку выбора, один черт, у меня нет, а враги уже где-то совсем неподалеку…
Шмыгнув в ближайшие двери, я, ничтоже сумняшеся, бросаю у выхода автомат, бинокль, разгрузку с боеприпасами и куртку, оставив при себе лишь нож. Все равно стрелять пока нельзя, а «АКМ» и все остальное будет только мешать мне ползать под креслами и вдобавок предательски греметь. А налегке – еще куда ни шло. Скинув обузу, я сбегаю по проходам амфитеатра в партер и, отыскав в нем самое темное местечко, начинаю пробираться к нему.
Приглянувшийся мне укромный уголок располагается в правой половине партера, вдали от бледных лучей света, что проникают в зал из раскрытых дверей кольцеобразного фойе и скрещиваются на центральном проходе. Там и находится самый освещенный участок моего «темного царства». И как только в этом круге света замаячит тень, я сразу пойму, что один или несколько молчунов переступили порог большого зала.
Поговаривают, в прошлом веке тут стояли далеко не такие удобные кресла. Не знаю, насколько комфортны нынешние, главное, они позволяют мне без труда забиться под них и при необходимости ползать между рядами. Я вытаскиваю нож и укладываюсь на мягком ковровом покрытии, будучи готовым к любым неожиданностям. Так, по крайней мере, мне кажется.
Однако спектр уготованных мне сюрпризов в действительности шире, нежели ожидалось. В спешке я как-то упускаю из виду боковые выходы, расположенные с обеих сторон под трибуной амфитеатра и занавешенные бархатными портьерами. Серьезная ошибка, если учесть, что выходы эти, как и центральный, тоже ведут в фойе первого этажа. Вспоминаю же я о них лишь тогда, когда позади меня раздается треск раздираемой ткани, а следом за ним – грохот сорванной портьерной подвески и топот ворвавшегося в зал молчуна. Ожидая его появления совсем не оттуда, я здорово пугаюсь, не сомневаясь, что в следующий миг враг заметит меня и пригвоздит к полу багром.
Не исключено, что и впрямь пригвоздил бы, не будь молчун таким торопыгой. Заставший меня врасплох багорщик ураганом проносится мимо, и я облегченно выдыхаю: чутье ублюдка подвело! Поэтому если я проявлю выдержку и ненароком не выдам себя кашлем или ерзаньем, значит, велика вероятность, что…
М-да, не так уж она велика… Вместо того, чтобы пробежать по проходам и умчаться обыскивать другие помещения, молчун вдруг застывает у сцены как вкопанный, после чего нарушенная им тишина столь же стремительно воцаряется снова. Хотя и не такая глухая, как прежде. Из фойе доносятся отзвуки беготни, хлопанье дверей и грохот падающей мебели. Собратья сунувшегося в большой зал багорщика приступают к работе с не меньшим рвением, чем он. И явно не стоят на месте, в то время, как этот «инспектор» почему-то замешкался. Неужто учуял в темноте затаившуюся жертву? А, может, это обманный маневр: сначала ворваться, а затем резко притихнуть и вслушаться, не вспугнуло ли кого твое шумное вторжение? Хорошо, что мои нервы пока в порядке и я не поддаюсь на провокацию! Или причина не в них, а в оцепенении, какое находит на меня от страха и вызывает эффект, обратный тому, на который рассчитывает враг?
Боясь пошевелить даже пальцем, я затаиваю дыхание и обращаюсь в слух. Как, похоже, и мой противник. Вот только он может позволить себе издавать шум, а я – нет. Шаркая пятками по ковру, страхолюдина неторопливо идет вдоль первого ряда к центральному проходу, постепенно выходя на свет. Я вижу лишь ее босые ступни и щиколотки. Бугристые и грубые, но на удивление невредимые: ни шрамов, ни синяков, ни ссадин. Вздумай я сегодня пробежаться разутым по городу, вмиг разбил бы себе ноги о рассыпанный повсюду хлам.
Нет, паскудник явно что-то подозревает. Иначе почему до сих пор крадется вдоль сцены, а не бежит дальше? Или слышит мое бешеное сердцебиение и пытается вычислить, откуда оно доносится? А может, решает, не призвать ли себе на подмогу товарищей? Зал-то немаленький, и втроем его обшаривать куда сподручней.
Багорщик сворачивает на центральный проход и снова останавливается, замерев в лучах бледного света почти напротив моего ряда. Теперь я могу рассмотреть врага целиком, во всем его инфернальном обличье. Выглядит он даже по меркам своего безобразного племени просто отвратительно. Бесполое существо высокого роста являет собой этакое среднее арифметическое от слияния воедино тел нескольких прежних молчунов. И слияние настолько чудовищное, что при виде его стошнило бы самого доктора Франкенштейна. Торчащие из головы монстра там и сям разномастные пучки волос варьируются от коротких кучерявых до длинных прямых, а крупнейшая из всех его залысин сверкает на левом виске. На каждой половине лица – четыре разных по форме глаза. Они находятся в такой близости друг от друга, что похожи на один большой, поверх коего красуется крестообразная кожистая перемычка. Рот напоминает рваный зигзагообразный шрам, а кривые губы – багровые неровные рубцы вокруг него. Расположенные с обеих сторон одна за одной пять ушных раковин можно было бы принять за жабры, если бы они при этом двигались. Нос – безобразная дырчатая нашлепка, ни дать ни взять маленькое осиное гнездо. Про опутанное немыслимыми узлами мускулов тело я, кажется, уже упоминал. Можно добавить, что вблизи и по незнанию его легко спутать с космическим скафандром-экзоскелетом, только не человеческим, а инопланетным. И тем чуднее в руке инопланетянина смотрится двухметровый черный багор – орудие для космоса, мягко говоря, малость экзотическое.
«Топай отсюда, чудило! – мысленно поторапливаю я насторожившегося молчуна. – Послышалось тебе, неясно, что ли? Нет здесь никого и быть не может!»
Багорщик шагает вперед, словно и впрямь поддается моему телепатическому внушению. Но вместо того, чтобы двинуть по проходу, он вдруг вскакивает на ближайшее кресло, после чего вскидывает оружие над плечом, как копьеметатель, и пускается бежать напрямик через ряды, прямо по кресельным спинкам, ловко перепрыгивая с одной на другую.
Я обомлеваю: вот те номер! Однако быстро соображаю, что молчун скачет не ко мне, а к амфитеатру. И делает это не потому, что решил покуражиться. Преодолев таким бесцеремонным манером двадцать партерных рядов, он разворачивается и пускается в обратном направлении, но не по тому же маршруту, а сместившись на полдюжины кресел правее. Понятно, зачем: тварь досконально прочесывает партер, дабы развеять свои сомнения. Бегая зигзагами по залу с багром на изготовку, она рано или поздно обязательно пробежит надо мной. Повезет мне остаться незамеченным или нет? Поди угадай.
Забега три-четыре – примерно столько надо метнуться взад-вперед багорщику, прежде чем он наткнется на того, кого ищет. Стало быть, у меня в запасе меньше минуты на то, чтобы удрать. Куда? Ясное дело, туда, где враг уже побывал. То есть в проход, через который он ворвался в партер. Пока страхолюдина сосредоточенно пялится себе под ноги, пытаясь высмотреть под креслами человека, я имею шанс слинять. Небольшой такой шанс, но он все-таки есть.
Была не была! Я сую нож в зубы и, отталкиваясь локтями, пячусь к крайнему правому проходу. Вам никогда не доводилось ползать по-пластунски задним ходом, да еще на скорость? Та еще морока! Хорошо хоть подо мной мягкое покрытие, которое приглушает возню, а на голом полу она моментально меня выдала бы. Впрочем, прыгающий по креслам противник издает куда больше грохота. Чем, сам того не подозревая, играет мне на руку.
Выбравшись с грехом пополам из-под кресел, я не вскакиваю на ноги, а таким же черепашьим способом – но отнюдь не с черепашьей скоростью, – двигаюсь к выходу. Ползанье в нормальной, а не реверсивной манере дается мне на порядок проще. Я достигаю края амфитеатра еще до того, как багорщик оказывается над тем местом, где я доселе отлеживался. Теперь можно подняться и бросится бежать из большого зала, но я воздерживаюсь от такой глупости. В фойе по-прежнему слышны грохот и треск, поэтому соваться туда мне определенно не следует.
Вместо бегства я предпочитаю вернуться к прежней тактике и перепрятаться. Благо, есть где. Задетая молчуном портьера не оторвалась окончательно, а продолжает болтаться у входа, поникшая, словно флаг во время штиля. Дождавшись, пока враг повернется ко мне спиной, я вскакиваю с пола и проскальзываю между стеной и тяжелой занавеской. После чего зарываюсь в ее глубокие складки, не забыв, естественно, оставить узенькую щелку для наблюдения.
Мое новое убежище кажется гораздо надежнее, но это не придает мне спокойствия. Во-первых, багорщик не прекращает поиски и находится от меня в считаных шагах. А, во-вторых, я отчетливо слышу, как его собратья берутся крушить подвальную дверь. Судя по скрежету и лязгу раздираемого металла, она поддается. И пусть мы с товарищами находимся сейчас не вместе, момент истины для нас наступает почти одновременно. Но наша участь может сложиться по-разному. К примеру, мне повезет, а им – нет. Или наоборот. Или никому не повезет. Тот факт, что «фантомы» прячутся за несколькими железными дверьми, а я – всего лишь за куском ткани, не дает им никакого преимущества. Разве что предоставляет небольшую отсрочку, и только.
Босоногий скакун прочесывает правую половину партера и, спрыгнув с крайнего кресла, останавливается в явном замешательстве. Что, хрень восьмиглазая, выкусила? Неизвестно, сколько в твоей башке сплавлено мозгов, но их количество, похоже, никак не влияет на качество. Как были молчуны дерьмовыми следопытами, так и остались. Ну а теперь давай, пробегись по второй партерной половине, потом заберись на амфитеатр, попрыгай по ярусам и угомонись наконец. А то как бы твое чутье не одержало верх над моей хитростью, которой мне, похоже, больше блеснуть не удастся.
Обоняние у неомолчунов не очень. Это очевидно, раз страхолюдина не вынюхала меня по горячему следу целой дюжиной ноздрей. Но зрение и слух определенно превосходят человеческие. Иначе с чего бы вдруг пялившийся в противоположную сторону багорщик резко оборачивается и глядит на портьеру, под которой я затаился? Не иначе, меня выдает ее едва заметное колыханье или с трудом сдерживаемая одышка, которую я заполучил, пока ползал по полу. Да мало ли может быть причин, что вновь настораживают молчуна и которые я не сумел впопыхах предусмотреть. Даже матерые супершпионы, бывает, прокалываются на мелочах, чего уж говорить об ординарном капитане инженерно-кибернетических войск?
– Послушай, Тихон, – оживляется Скептик, как только замечает подозрительный интерес монстра к нашему укрытию. – Понимаю, что ты старался забыть тот некрасивый инцидент с убийством медбрата, однако сейчас тебе придется сделать кое-что похуже. Ты готов пустить в ход нож?
– Даже не знаю, – честно признаюсь я, судорожно сжимая рукоять армейского кинжала. – Не так-то оно просто, как на виртуальных тренировках. Уж лучше стрелять – меньше хлопот. А тут еще багор…
– К черту сомнения и тренировки, которые тебе все равно не пошли впрок! – нервничает братец. – Просто размахнись и бей. Как получится. Только выжди момент. Пусть этот урод подойдет поближе.
При воспоминании о том, с каким проворством молчуны орудуют баграми, ноги у меня делаются ватными, а в горле пересыхает. Робкая надежда на то, что насторожившийся враг успокоится, отвернется и уйдет, тает, едва он делает первые шаги в моем направлении. Теперь, когда сомнений не осталось, я стискиваю зубы и готовлюсь к схватке. Пропади все пропадом! Надо колоть и резать – значит, так и буду делать! Любая мимолетная слабость, проявленная мной сейчас, приведет к тому, что я окажусь насаженным на багор, как перепел на вертел. Даже походи монстр по-прежнему на человека, моя рука не имеет права дрогнуть, а заповедь «Не убий!» – застить рассудок. Подискутирую на эту тему с собственной совестью позже. Если, разумеется, выживу. И если у нее к тому времени еще останется желание со мной дискутировать.
Больше всего я опасаюсь, что молчун не станет подходить к портьере, а метнет в нее багор издали. Худшее, однако, не случается. Враг хватает оружие наперевес, как винтовку перед штыковой атакой, и переходит на бег, намереваясь или сразу проткнуть занавеску, или сначала сдернуть ее крючком и поглядеть, кто под ней прячется. Что именно предпримет багорщик, я выяснять не собираюсь. Как только между ним и мной остается полдесятка шагов, я рву что есть сил висящую на честном слове портьеру вниз. И когда она полностью отрывается от стены вместе с креплением, швыряю ее вперед подобно закидывающему невод рыбаку. После чего поспешно отскакиваю вбок, уступая дорогу бегущему монстру.
Он наносит удар в тот момент, когда занавеска опускается ему на голову. Острие багра пробивает плотную ткань и по самый крюк вонзается в стену аккурат туда, где мгновение назад маячил я. Будь портьера не такой широкой, своим выпадом молчун попросту сбросил бы ее с себя и свел на нет всю мою коварную затею. Но этого не происходит, а я, увернувшись, снова дергаю мои тенета за край так, чтобы они еще больше опутали противника. А затем подпрыгиваю и, схватив багорщика левой рукой за шею поверх покрывала, стискиваю ее мертвой хваткой. Другой же рукой изловчаюсь и бью ножом туда, где у врага находится скопление его жутких глаз.
Просто чудо, как при этом я сдерживаюсь и не оглашаю зал воинственным воплем, какого эти привыкшие к благородным голосам стены, наверное, отродясь не слыхивали. Моя животная ярость так и рвется наружу в крике, но вместо этого я выплескиваю ее по-иному – действием. Утробно рыча сквозь крепко стиснутые зубы, я наношу багорщику не меньше десятка ударов ножом в глаза. Когда же тот начинает вырываться, пытаясь сбросить меня со спины, бить прицельно уже трудно, и я принимаюсь разить клинком напропалую, докуда только могу дотянуться. Хлещущая из множащихся в покрывале дыр кровь оказывается вполне человеческой: красной, теплой и липкой. Зато глотка молчуна не издает ничего, кроме бульканья. Шкура и плоть монстра крепки, как каучук, но вполне проницаемы для ножа. Я кромсаю их с неистовством, которого мне с лихвой хватило бы на то, чтобы в один присест свалить этим же кинжалом столетний дуб. Морда, шея и грудь врага превращаются в кровавое решето, а я с каждым ударом не только не устаю, а, напротив, распаляюсь еще сильнее.
Непонятно, испытывает ли страхолюдина боль и если да, то насколько сильную. Прекратив рваться, она выдергивает из стены багор и пытается стянуть им меня со спины – так, как обычно человек чешет себе палочкой под лопаткой. Я ослеплен гневом, но соображаю, что если не спрыгну с противника сам, то он поможет мне в этом, поддев крюком за промежность. Не желая ощутить на собственной шкуре то, чего так опасаются на арене тореадоры, я разжимаю руку и отскакиваю в сторону. Вскинув оружие над головой вместе с портьерой, молчун заодно высвобождает из-под нее голову и может наконец-то вновь взглянуть на мир уцелевшими глазами. Но силы явно покидают монстра и он, замахнувшись, пятится от стены, неуклюже перебирая ногами. Чему также способствует прицепившаяся к багру тяжелая занавеска, чей вес неумолимо тянет тварь назад.
Я не могу упустить благоприятный момент и, подпрыгнув, наподдаю противнику ногой в живот. Этого вполне хватает, чтобы молчун рухнул навзничь со все еще занесенным над головой багром. Дабы закрепить достигнутое преимущество, я прыгаю врагу на грудь и продолжаю яростно терзать его ножом. Брызги крови орошают меня, и окружающий мир в моих глазах также начинает заволакивать красная пелена. Багорщик выпускает из рук оружие и все еще пытается вступить со мной в борьбу. Но во мне кипит адреналин, и мой натиск настолько сокрушителен, что остановить его может разве что целая стая подобных монстров.
Или Скептик, чей крик я расслышу, даже если у меня лопнут барабанные перепонки. Но сейчас братец вынужден обратиться ко мне не раз и не два. Полубезумная одержимость, в которую я впал, мешает воспринимать чьи бы то ни было приказы и тем паче адекватно на них реагировать.
– Хватит!!! – орет Скептик, у которого все же получается до меня докричаться. – Хватит, кому говорю! Не видишь, что ли: он уже мертв!
И правда, мертв. Морда, шея и грудная клетка багорщика представляют собой однородное кровавое месиво, а сам он прекратил размахивать руками и лежит смирно. Так, как и положено лежать мертвецу, чье воскрешение, впрочем, не сильно бы меня удивило. Действительно, с него хватит. Злобы, с которой я напал на того бедолагу-медбрата, мне хватило всего на полтора десятка ударов. Нынешняя вспышка ярости, похоже, могла продлиться значительно дольше. А все потому что я не собирался отправлять молчуна на больничный, а горел искренним желанием его прикончить. И кабы Скептик не остановил мою карающую десницу, неведомо, сколько еще длилась бы эта резня и не помутила бы она окончательно мой рассудок.
Я роняю нож на пол и, шатаясь, поднимаюсь на ноги, но тут же обессиленно падаю на колени. Волна нестерпимой тошноты подкатывает к горлу, и меня вырывает. Кашляя и отплевываясь, я утираю лицо портьерой, после чего накрываю ею труп врага, поскольку не хочу смотреть на его истерзанную в клочья морду. Истерзанную не кем-нибудь, а мной – человеком, которого до этого я вроде бы знал как облупленного. Ан нет! Как видите, полностью облупленный Тихон Рокотов выглядит совсем иначе и может за милую душу сам облупить кого угодно. В прямом смысле слова, с помощью ножа и иных колюще-режущих инструментов.
Минутная вспышка убийственного гнева выматывает меня и морально, и физически. Схватись я сейчас с другим багорщиком, вряд ли оказал бы ему бы такое же отчаянное сопротивление. Однако сдаваться без боя после того, как мне довелось почувствовать вкус вражеской крови, будет просто позорно. Я поднимаю нож, вытираю его о портьеру и возвращаю в ножны, а затем, мгновение поколебавшись, подбираю трофейный багор. Если шум нашей борьбы долетел до ушей остальных молчунов, я встречу их более подготовленным. Вот тогда и поглядим, кто здесь, мать вашу, настоящий пожарник!
Впрочем, победить молчуна в багорном фехтовании я могу лишь в случае, если мне повезет прикончить его с одного удара. Максимум, с двух. На долгое размахивание тяжелым, как добротный лом, оружием меня вряд ли хватит. Матово-черное, оно словно выточено из эбонита, но по крепости превосходит его многократно. И кабы еще весило поменьше, уж я бы с ним повоевал. Ну да и такое сойдет. Все лучше, чем один-единственный нож, которым хорошо атаковать исподтишка, но никак не в лоб.
Судя по долетающим в большой зал звукам, багорщики вскрыли-таки подвал и вторглись в него. Но шуруют они там без особого энтузиазма. Я слышу удары по металлу, в которых уже нет той безудержной ярости, с какой эта парочка прорывалась в катакомбы. Глядишь, и впрямь пошумят-пошумят, да пройдут мимо убежища «фантомов». Или я просто выдаю желаемое за действительное, теша себя зыбкой надеждой на лучшее?
Все выяснится с минуты на минуту, а пока нелишне подыскать себе новое местечко, где спрятаться. Как показала практика, хорониться под креслами было не самой удачной идеей. Но куда в театре багорщики точно не сунут свои носы? В какой-нибудь технический люк или вентиляционный короб? И как отыскать их в огромном полутемном зале? Ага, надо проверить оркестровую яму – в ней наверняка есть нечто подобное…
Ничего искать не приходится. Едва я направляюсь к перекрытой пожарным занавесом сцене, как слышу три приглушенных одиночных выстрела. Второй звучит почти сразу за первым, а третий – после небольшой паузы, во время которой можно было успеть раскурить сигарету.
Бах! Бах!.. Бах!
Я, разумеется, готов к тому, что в катакомбах может грянуть канонада, но чтоб такое! Не иначе, где-то в театре прятался еще один отставший от поезда, вроде меня, и он только что нарвался на крупные неприятности. Но даже если он утратил здравомыслие настолько, что пренебрег конспирацией и пустил в ход оружие, почему отстреливается так вяло? И не кричит – чего бедолаге теперь терять-то?
Странные выстрелы. Странный человек, который их сделал. И вполне закономерны последствия у его отчаянного поступка. Лязг и скрежет внизу мгновенно усиливаются. Прогремевшие выстрелы явно не нанесли молчунам ущерб, зато подстегнули к более рьяному обыску катакомб. А спустя еще минуту разражается и давно ожидаемый мной шквал из всех имеющихся у «фантомов» стволов. Автоматные очереди вперемешку с частыми пистолетными хлопками и слышимая сквозь их какофонию многоголосая брань – именно та музыка, которая, в отличие от предыдущих сумбурных аккордов, меня не удивляет. И в какой-то степени даже радует. Признаться, воевать плечом к плечу с товарищами по оружию импонирует мне куда больше, чем игра в прятки, какой я тут занимаюсь в одиночку.
– Наконец-то! – восклицаю я, вторя мечущемуся под потолком эху симфонии войны. – Давно пора, черт бы вас побрал!
Баста! Никаких больше пряток и ползаний! Никакой скрытности, что изматывает нервы похлеще открытой схватки. Никаких ограничений в выборе оружия. И никаких компромиссов с врагом. Разве это не есть великое утешение для солдата, вступающего в свой последний бой?
Я спешу к брошенным мной у входа в зал оружию и амуниции, слушаю канонаду и улыбаюсь. Потому что я – по-настоящему счастливый человек. Все сомнения и страхи в прошлом. Настал час гнева. Чистого безудержного гнева, который надо выплеснуть на врага весь, без остатка. И покинуть этот мир невозмутимым, как сфинкс, без черных помыслов и сожалений о несбывшихся надеждах.
Удастся ли? Скоро выяснится. А сейчас самое время взглянуть, какой переполох мы учинили в «Кальдере», бросив дерзкий вызов ее хозяевам. Уверен, они это просто так не оставят…
Назад: Глава 12
Дальше: Глава 14