Сжатое изложение учения и заключение

Тамплиеры не являются исключением в этом великом законе, управляющем существованием человеческих обществ и индивидов, законе, который можно назвать законом современности: они суть от своего времени. Чтобы объяснить их таинственную доктрину, нельзя ее корни искать в первые столетия христианства. Тесная связь сплоченности связывает ее с учениями, процветавшими и побежденными в XIII-м веке, в грозовую эпоху, когда всему зданию христианства оказалось под угрозой быть поглощенным самой чудовищной бурей, с которой Церковь когда-либо сталкивалась. Если некогда мы откроем, в чем состояла ересь, развивающаяся к 1238 году в другом военном ордене, равно светском, равно распутном, как и орден Храма – ордене Госпитальеров Святого Иоанна, то мы теперь предугадаем, что это открытие подтвердит закон, который был только что сформулирован.

Ересь Тамплиеров не является ни отдельным, ни единственным фактом в истории религиозных орденов эпохи, ни аномальным феноменом, произошедшим от самого себя и без взаимоотношений с тем, что можно назвать окружающей средой: подобные феномены производятся не больше в порядке идей, нежели в природе. Из первых глав данного исследования читатель теперь знает преемственность и фундаментальные догмы ересей, современных ереси Тамплиеров; он увидел, в чем они сближаются с предшествующими ересями, и в чем удаляются от них, и насколько это различие позволяет рассеять тьму, окружающую секрет Храма. Теперь станет достаточным несколько страниц, чтобы подытожить совокупность таинственной доктрины и определить, у какой из ересей были заимствованы ее принципы.

Прежде всего, Тамплиеры являются дуалистами: они признают два противоположных начала – одно, создателя духов и блага; другое – творца материи и зла. Это столь поверхностное умозаключение о происхождении зла представляется общим для Гностиков, Манихеев и Катаров, и мы его обнаружили в немного отличающемся виде у исмаилитских сект, состоящими в контакте с Тамплиерами. Его всеобщность легко объяснима: оно – наиболее грубое и одновременно наиболее простое решение проблем, встающих перед разумом, когда он размышляет над конечными причинами всех вещей. Для ордена Храма именно злой бог, один создавший одушевленные существа в материальном существовании, руководит их сохранением, может способствовать обогащению своих верных и дал земле добродетель произрастать и цвести деревьям и растениям. Эти идеи принадлежат первоначальным Катарам. Припоминается, что слова, нами здесь запечатленные по-итальянски, сразу и почти всегда без варианта обнаруживаются в дознании, предпринятом против Тамплиеров и в расследовании, совершенном инквизицией против альбигойских Катаров. Итак, Тамплиеры все вместе признавали доброго бога, не сообщающегося с человеком и, следовательно, не имеющего символического изображения, и злого бога, которому они придавали черты идола ужасного вида. В этом они отличались от Люцифериан, поклонявшихся только демону. Тем не менее, их культ наиболее усердным образом обращается к богу зла, который один может их обогатить, наполнив орден всеми видами благ.

В метафизике ордена Храма злой бог никак не находится во вражде с верховным богом: он, наоборот, его друг, о чем говорил Тамплиер Казанас (Casanhas). Этот тезис предстает положением Богомилов: он позволяет определить, каковым было, по мнению рыцарей, происхождение злого начала. Несомненно, что по примеру Богомилов они никак не видели в нем равного верховному богу, но его старший сын, изгнанный с неба и сотворивший видимую землю и человека, был обязан прибегнуть к своему отцу, чтобы одушевить свое несовершенное произведение, и к которому, несмотря на мятеж, небесный отец сохраняет непроизвольную привязанность. Орден Храма не ставит два начала на один и тот же уровень: для него бог блага сохраняет свое верховенство и свое предшествование над богом зла, – между ними существуют взаимоотношение отца с сыном и некоторые дружеские связи. В этом дуализм Храма отличается от дуализма Исмаилитов; и благодаря чему он удаляется от дуализма Манихеев, признающих двух независимых богов, вечных, правящих двумя различными империями, врагов друг друга посредством их самого естества.

Тогда как чистые Катары и Богомилы верят в докетизм, в просто внешнюю и фантазийную жизнь Иисуса, тамплиеры останавливаются по данному большому вопросу на крайнем мнении Люцифериан. Потеря Иерусалима, идея, что Бог, для которого они проливали свою кровь, не смог защитить своего гроба, объясняет это глубокое падение, этот отчаянный отказ от самых дорогих верований, эти стрелы, брошенные против Святого Гроба. Они не упали на полпути. Они достигли в броске самой крайней противоположности доктрины искупления Богом, ставшего человеком. Они не говорили совсем как Богомилы: «Иисус – второй сын Бога; он жил на земле, но только внешне, не участвуя в человеческих немощах и страданиях». Они говорили вместе с Люциферианами и с наиболее безнравственной фракцией Евхитов: «Старший сын Бога Статанаил или Люцифер один обладает правом на поклонения смертных; Иисус, младший сын, никак не заслуживает этой чести. Второй сын Божий играет на небе второстепенную роль и не влияет на участь человечества. «Нет большого дела, доверенного ему, поскольку он слишком юн». Он не воплощался. Человек, явившийся в Иудее и узурпировавший его священное имя, был только разбойником, лжецом, преданным смерти не для того, чтобы искупить грехи людей, но причине своих собственных преступлений. «Человек Иисус умер лишь за свои прегрешения». Он нанес оскорбление истинному Богу, называя себя богом и царем Иудеев; но он покаялся в последний момент, и Отец небесный его простил одновременно с Марией Магдалиной». Мы увидели понимание данной ассоциации: она объясняется тем фактом, что для Люцифериан ложный Иисус был сообщником по развращенности Магдалины.

Осквернение креста, отречение от Спасителя, опущение священных слов мессы являются последствиями абсолютного отрицания божества Христа. Сами Богомилы отвергали святое жертвоприношение, определяя его закланием демонам, обитающим в храмах; они его заменяли четвертой просьбой Господней Молитвы: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Что касается креста, то Катары, в общем, не оказывали ему никакого почитания как символу христианской веры. Они говорили о том, что не понятно, как можно быть христианином и выставлять напоказ верным орудие посрамления и казни Христа: вместо того, чтобы почитать крест, надо было его ужасаться. Данное мнение распространилось в особенности у Богомилов. Тамплиеры пошли намного дальше и, как говорит один из них, они не видели в кресте ничего, кроме куска дерева, соглашаясь здесь с Люциферианами, для которых символ искупления представал только орудием справедливой казни злодея.

Секретные церемонии, ночные собрания рыцарей равно соответствуют практикам Люцифериан, устраивавших свои сборища в подземных местах, называемых ими, несомненно, иносказательно пещерами покаяния.

В церемонии consolamentum Катары вручали утешенному брату в воспоминание о его посвящении шерстяной или льняной шнур, которым он должен был препоясывать свое тело, и который символически назывался его облачением. Здесь символически узнавалось знаменитое вервие Тамплиеров, столько раз занимавшее воображение эрудитов.

У Катаров поцелуй мира исполнялся дважды совершенным в уста утешенному брату, передаваясь от ближнего к ближнему ко всем присутствующим. Отсюда, согласно всякой вероятности, происхождение первого из трех поцелуев, столько раз вменявшихся в вину рыцарям Храма. Только в контакте с метафизиком-сенсуалистом Люцифериан эти поцелуи теряют свой чистый характер: они производятся впредь не только в уста.

Тамплиеры исповедовали ошибочное мнение, что во власти великого магистра или тех, кто председательствовал на капитулах, являлись ли они людьми мирскими или нет, находилось отпускать им все их грехи, освобождая даже от тех, в которых они никогда не обвинялись либо благодаря стыдливости, либо благодаря страху епитимьи. По завершении капитула всякий, ведший его, говорил громким голосом: «За все вещи, о которых вы предпочитаете не говорить из-за стыда плоти или страха правосудия дома, я молю Бога, чтобы он вас за них простил». Это сближается с обычаем Катаров, осуществлявших публичную исповедь перед собранием верных только за смертные грехи. За другие грехи один брат говорил от имени всех, и отпущение грехов подавалось в массе. Мы видели, что у Люцифериан исповедь производилась не перед священниками, но перед мирянами – in genere non in specio.

Мораль ордена Храма была следствием его метафизики, его мнений о верховенстве принципа зла. В нем состояли основами культ материи и грубый сенсуализм. Обогатить орден и, достигнув обладания благами другого, возвышать могущество и фортуну сообщества всеми средствами, честными или преступными – per fas aut nefas, как гласит обвинительный акт: таковыми являлись секретные предписания Тамплиеров. Отсюда жестокость по отношению к бедным, в чем их упрекает тот же самый документ (art. 97), их алчность, это чудовищное сокровище, принесенное из Святой Земли и состоявшее из пятидесяти тысяч золотых флоринов и серебра, нагруженного на десяти мулах. Почитавшийся ими бог был господином всех сокровищ земли, тот, который распределяет своим верным злато и вожделения. Он же являлся богом Люцифериан, которые «стремились лишь обогащаться, обращая с этой целью свои молитвы к Люциферу».

Что касается нечестивости нравов, чудовищной распущенности, предоставляемой адептам для удовлетворения своих самых грубых влечений, – все это отклонения, почерпнутые у порочной секты, видевшей в наиболее постыдных удовлетворениях плоти почтение, угодное своему богу. Мы не станем возвращаться к тому, что уже мы сказали по данному пункту. Тем не менее, здесь стоит различать следующее. Орден никогда не делал религиозного предписания из разврата: он не заходил так далеко, как Люцифериане. Но он его никак и не осуждал, пускай и не возводил в статью догмы; он его терпел, поскольку тот состоял в гармонии с его секретным культом, а также по мотиву предосторожности и безопасности, заботясь о репутации ордена: ne ordo diffamaretur pro mulieribus. Обязанностью было не предаваться ему, но допускать его: есть позволение, но нет принуждения. И все же, где искать объяснение этой отвратительной терпимости, этим постыдным рекомендациям попустительства, обращенных к новым посвященным братьям, если не в доктрине, что тело, чего бы ни совершало, никогда не оскверняет душу, ведь последняя сосредоточена в голове и в груди, и от пояса и ниже человек больше вовсе не согрешает? Nullus potest peccare ab umbilico et inferius. Разве не передает эта доктрина символический смысл трех поцелуев, которыми обменивались професс со своим посвятителем: in ore, in umbilico et in fine spinae dorsi? Несомненно, один здесь присутствовал для духа, сообщения с высшим Богом, другой для тела, творения Люцифера, и третий применялся к срединной точке, отделяющей область тела от области души.

Стадингиане, ересь которых представляет столько аналогий с ересью Люцифериан, имели на своих тайных сборищах статую, из которой в какой-то момент появлялся черный кот. Не здесь ли происхождение идола Тамплиеров? Последний был по преимуществу бородатым. Богомилы, по словам Евфимия, изображали мятежного сына Бога и падшего творца видимого мира в виде человека, у которого борода начинает расти. Так Тамплиер Рагонис де Ланцеис (Ragonis de Lanceis) показал, что идол, поклонение которому он видел, имел черты молодого человека. В символике Богомилов Бог Отец представлялся чертами старика с длинной бородой, а Святой Дух как юноша с гладким лицом. Предмет культа Тамплиеров был иногда идолом, обладавшим одной бородатой головой, иногда другой идол имел две или даже три головы. Примечательно, что показания, касающиеся этих последних симулякров, ничего не говорят о том, были ли они снабжены бородой.

Кот, живая эмблема демона, одна из его самых обычных метаморфоз в символизме Средневековья, кот часто показывался на секретных собраниях сект, современных Тамплиерам. Булла Григория IX нас заставила увидеть, на каком уровне колдовства он соизволял появляться. Значит, мы не видим никакой основательной причины, чтобы трактовать невероятной сказкой показания, пускай не столь многочисленные, свидетельствующие о появлении этого символического животного посреди ночных собраний рыцарей и исполнявшегося ему культа.

Наконец, жертвоприношение ребенка, пепел которого служил для изготовления евхаристического хлеба, эта омерзительная церемония, о чем хроника Святого Дионисия соглашается с народной доверчивостью, и что ставится в вину ордену Храма, кажется, действительно изображенной на некоторых артефактах Средневековья. Хотя и недостаточно установлено, что эти скульптуры могли быть последующими за упразднением ордена Храма, они несут на себе очевидные знаки гностической доктрины эманаций, абсолютно чуждой ордену, а одинаково и ересям, из которых проистекает его учение. Данного факта хватает, чтобы отмыть орден от этого чудовищного обвинения, и чтобы по праву придерживаться мнения, что гностические символы и церемонии, отображенные на артефактах, ему абсолютно чужды. Что же касается полностью гностического объяснения слова Бафомет, имени, данного несколькими рыцарями идолу, почитаемому на их собраниях, то мы увидели, что оно ошибочное, поскольку это имя обладает очень простым смыслом, находясь в гармонии с идеей, которую орден сделал из предмета своего культа, очень отличающегося от смысла того, что ему приписали.

Читатель теперь знает в своей совокупности секретное учение Тамплиеров, его источники, узы, связующие его с гетеродоксальными сектами, существование которых смешалось с его существованием. Космогония, теогония, демонология, отношения творца с творением, обряды, мораль, – все большие элементы религиозной системы были пройдены в обзоре и в предшествующем сжатом изложении. Но что же в этой доктрине поистине оригинального и присущего ордену Храма? Ничего, кроме сочетания некоторых из образующих принципов ересей, преобладающих во время господства ордена, в частности культа высшего Бога с культом гения зла. Значит, мы больше не вправе видеть в практиках и тайных обрядах знаменитого воинства чудовищный феномен без аналога в истории, и его ересь, соединенная с ересями, сосуществовавшими с ней, обнаруживается приведенной к общим правилам, руководящим на пути человеческого духа в развитии религиозной истории. Безусловно, отклонения Тамплиеров имели свои корни в прошлом, уже очень отдаленном прошлом от их эпохи, но корни оставались общими для всех великих и ей современных ересей: в них, как и в ереси Тамплиеров, не осталось гностицизма первых веков христианской эры, кроме того, что неизбежно обнаруживается во всякой дуалистической религиозной доктрине; и в этом качестве было бы законным возвести ересь Храма вплоть до древнего персидского дуализма, нежели признавать ее источник в началах гностицизма.