III. Почему шкатулки не могут быть отнесены к тамплиерам. – Обсуждение предполагаемого гностицизма тамплиеров

Мы поспешили выйти из этих неясностей и высказать по теме артефактов, предметов стольких прений, некоторые четкие идеи, способные прояснить, если не вопрос их происхождения, то, по крайней мере, их принадлежность к ордену Храма.

В действительности мы не считаем, что необходимым предметом этого исследования было точное определение, какая секта символизировала там свои религиозные идеи. Нам достаточно доказать, что произведенные ей шкатулки несут неоспоримые следы гностицизма и доктрины эманаций, и что ничего не разоблачает в ордене Храма практику этой доктрины; и он не может быть обвиненным в авторстве скульптур, которые ему вменяют, и от которых посредством логической ошибки и особого переворачивания идей утверждался вывод о его религиозных верованиях.

Из всех изображений, вырезанных на двух шкатулках, наиболее значимой является фигура, украшающая крышку шкатулки из Эссаруа. Помещенная таким образом одной и без другого сопровождения, кроме своих атрибутов, сверху над ансамблем сцен, разворачивающихся на боковых стенках, она служит им связью и объяснением; она является итогом и как бы ключом свода всей религиозной системы, которую развивают эти сцены. Мы видим, что та же самая фигура, окруженная почитателями, проявляется поставленной на постаменте в углу одной из больших сторон той же шкатулки; она равно существует на нескольких шкатулках из Имперского кабинета Вены, где кажутся изображенными офитические мистерии.

Значит, если есть удостоверенный и признанный факт всеми, кто изучали совокупность этих артефактов, то он заключается в следующем: данная фигура является самим выражением и наиболее значимым символом гностицизма. Она андрогинна, ибо имеет сразу бороду и висящие женские груди; она имеет более выраженные половые части, которые в различных подобных фигурах иногда мужские, иногда женские. У подножия фигуры, выделяющейся выпуклостью на крышке шкатулки из Эссаруа, находятся череп, звезда с семью лучами и пентальфа, образованная из двух совмещенных треугольников. Вверху над головой мы видим солнце и луну, и с каждой из ее воздетых рук ниспадает вытянутая цепь. Все это признано гностическим: цепь символизирует род эонов, вышедших в эманациях от творца. Другой не менее правдоподобный факт: это андрогинный персонаж, говорящий в надписи, значащей: «Наш источник это я с семью другими». Эти слова равно читаются на аналогичных надписях Имперского кабинета Вены и предстают одними, смысл которых был почти определен: они подтверждают законность отнесения шкатулки к гностической школе. Они устанавливают знаменитую огдоаду, фундамент всей гностической теогонии, одновременно являющуюся основой теогонии Офитов.

Здесь необходимы несколько коротких объяснений об этих двух доктринах и об их корневых различиях с учением Тамплиеров.

Гностическая теогония покоится на этой главной идее, что существующая пустота между абсолютным Существом и материальным миром была заполнена серией эонов или сверхъестественных существ, происшедших в эманациях от несотворенной сущности. Эти божественные эоны, эти последовательные обусловленности верховного Бога, разворачиваются по два, когда каждый мужской эон, имея с рядом собой женский эон, им восполняется: закон пар или сизигий является универсальным законом существования и жизни; вот почему каждая пара может изображаться в виде существа, объединяющего два пола, андрогинного персонажа. Верховный Бог, бездна, Bythos, обладает лицом только своей спутницы, женское имя которой по-гречески обозначает безмолвие. Это высшая из сизигий. Первый эон, рожденный от Bythos и Безмолвия, есть Разум, мужской эон, спутница которого Истина; вторая пара, вышедшая от Бога, включает в себя Глагол и Жизнь; третья – Человека и Церковь или Святой Дух. Такова первая серия божественных эманаций, верховная огдоада, божественная плерома. Вторая серия образуется от эонов, порожденных силами либо отделившимися от Плеромы, либо соединенными с ней. Последним эоном предстает София, дольняя премудрость. Именно София, создавшая земной мир, смешивает чистую материю и дух, копируя очень несовершенно образ, уже сам по себе весьма несовершенный. Этот мир, ничтожное отражение божественного образца, валентинианские Гностики назвали произведением бога в безумии. К счастью, первородный от Бога, Разум направил своего Христа и его дух, чтобы восполнить беспомощность Софии и открыть людям их несчастное падение. Премудрость сама по себе, приведенная Христом к своему небесному происхождению, становится посредником, которую использует этот последний, чтобы привязать всех чувственных существ к миру эонов.

Таковым является в очень сжатом обзоре гнозис Валентина, учившего в 140 году от Рождества Христова, школа которого была самой цветущей из всех школ, порожденных гностицизмом. Школа Офитов, чье существование явилось ненамного более долгим, видоизменила эту доктрину, введя в нее элементы, заимствованные у Сабеян и Манихеев. В этой связи по-особенному припоминаются эмблемы данной школы, узнаваемые на артефактах, приписываемых Тамплиерам.

Гностическая София, легко искаженная, играет большую роль в этой системе. От союза верховного Бога, Bythos с Мыслью, рождается совершенное существо, Христос, носящий также имя Мужа и Правой стороны, и несовершенное существо, которое соединяется с Христом и обозначается под именами Человека-женщины, левой стороны, Prouneikos и Софии-Ахамот. Эта последняя дает рождение демиургу Йалдабаофу, сообщая ему силу творить. Йалдабаоф повторил в своей низшей сфере творческую работу верховного Бога. Он дал рождение ангелу, ставшим его образом, который произвел второго, и последний произвел третьего – и так до шести. Эти шесть ангелов, соединенные с Йалдабаофом и с их общей матерью Софией, образуют офитическую огдоаду, воспроизведение одного из самых древних мифов, когда-либо появлявшихся на земле: его мы обнаруживаем в первоначальной теогонии Египта, семи архангелах Каббалы, семи Амешаспентах Зенд-Авесты, глава которых Ормузд. Порвав тогда с Премудростью, своей матерью, и тем самым с высшим миром, Йалдабаоф попытался сотворить мир в себе: он создал человека, в котором тотчас сконцентрировалась борьба между этой разгневанной матерью и этим мятежным сыном, и чтобы лучше утвердить свое господство над творением, раздираемым между добрым и злым началом, он извлек из наибольшей глубины материи существо, подобное себе, облеченное вести ко злу человеческие существа. Это был Ophiomorphos, змеиный дух, от которого Офиты позаимствовали свое имя и которое обнаруживается обозначенным под именем Ophis. Он обладал телом змеи и головой льва, формой, встречающейся на многих офитских артефактах. Таково происхождение культа, воздаваемого Офитами змее. В IV-м веке епископы Халкидона и Никомедии заставали врасплох тайные собрания этих сектантов и убивали змей, предназначавшихся для церемоний.

Офиты, наподобие почти всех дуалистических сект, разделялись на две большие ветви, приняв самые противоположные направления, как в своих религиозных мировоззрениях, так и в своей морали. Одни (и эта была меньшая часть) рассматривали Офис в качестве доброго гения, исходя из того принципа, что София, его бабка, являлась гением сего естества. Они соблюдали строгую мораль и абсолютное воздержание, чтобы не разбрасывать семя света в акте порождения. Другие, наоборот, подчинялись древней идее, полагающей змею в соотношение с принципом зла, видя в Офисе злого гения. Согласно им, первой обязанностью пневматиков было уничтожить господство злого ангела, его труды, его установления, его законы. Попирая ногами все законы, человек, как считали они, оказывается над ними; он освобождает начало света, носимое в себе, он поднимается в разряд пневматиков.

Главными представителями этой ветви офитов были Каиниты, о которых мы уже говорили. Они объявили себя врагами Моисеевых доктрин, чтобы доказать свое пренебрежение ко всем иудейским законам и презрение к материи, над которой правит Иегова, потому они рекомендовали все пороки, запрещенные этим богом, все удовольствия и всякое развратное поведение. На самом деле, они предавались этому, по данным их противников, с ужасающей распущенностью, «и это, – по словам Маттера, – в насмешку над злыми ангелами, для которых они тем самым практиковали действа, оскорбляя их странными заклинаниями». Согласно им, Каин являлся пневматиком, превосходным существом, обладающим высшим знанием, за которое стал преследоваться Йалдабаофом, сумевшим создать лишь несовершенный и грубый мир; и только освобождаясь от всех обретенных законов, еретики намеревались совлечь с себя иго демиурга.

Начиная с VI-го века Офиты, обозначенные Оригеном как пронизавшие многочисленные секты своего времени, больше не фигурируют в истории. Тем не менее, они продолжились в школе Карпократа, наиболее характерные принципы которой очень схожи с позицией Каинитов, и от которой произошли Барбелониты, Фибиониты, Продикиане и Адамиты, но у которой почти не обнаруживается никакого следа эоногонии и системы эманаций. Подобное можно сказать и о Павликианах, крупной партии, хотя и уничтожавшейся императорами Восточной Римской Империи, но существовавшей еще в XIII-м веке в Далмации и во Фракии: позаимствовав некоторые религиозные мнения у Офитов, Павикиане абсолютно отбросили всякую валентинианскую и офитическую эоногонию. В свой черед, они взяли определенные из своих идей у Евхитов, одна из ветвей которых, как мы уже говорили, проповедовала мнения очень похожие на представления Люцифериан. Мы видим, какие взаимоотношения кровного родства соединяют все секты и насколько сложно, особенно в настоящей неясности, в коей пребывают все древние рассказы, их касающиеся, их различить и их методично классифицировать. И все же, возможно установить между ними некоторые четкие и выделяемые отличия, опираясь лишь на их основополагающие догмы.

Не сложно, например (и этот один пункт нам интересен в нашей теме), показать, насколько глубоко отличается гностическая и офитическая теогония от мировоззрения, изложенного во второй части исследования, и с которой соотносится доктрина Тамплиеров. Основу данной теогонии составляет система эманаций: это эоны, незаметно ниспадающие от несотворенной сущности парами вплоть до последних разрядов существа. Эта великая метафизическая эпопея, начинающаяся в Боге, чтобы получить развязку на земле, что сильно отличается от привычного определения катарского первоначального или умеренного дуализма. Здесь не только два бога – высший бог, начало добра; и низший бог – начало материи и зла. В Битос, верховном боге, валентинианский гностик почитает Софию, неуклюжую созидательницу и ее сына Христа, поднявшего мир из ничтожного состояния. Для гностика-офита поклонения обязательны одновременно для Битос, Софии, Йалдабаофа, создателя земного творения, и Офиоморфоса, гения зла. Огдоада, эманация, андрогинизм, – все это мифы, неизвестные Катарам.

Равно тщетно было бы искать след этого у Богомилов, образующих одну из больших ветвей катарского умеренного дуализма, или у Павликиан и Евхитов, у кого Богомилы, кажется, позаимствовали некоторые метафизические элементы. Все великолепие египетского гностицизма неведомо ни одним, ни другим; вся эта эоногония, которой Валентин был обязан старинной теологии с берегов Нила, им чужда. Единственные гностические элементы, смешавшиеся с богомильством при его контакте во Фракии с Евхитами, сводились к антропоморфизму Бога и его сыновей, к мифу о Сатанаиле и о сотворении человека и змеи, идей, вызывающих в памяти гностические концепции сирийской школы и, наконец, доктрины о воздаяния поклонения демонам. «Этот последний пункт, – говорит Шмидт, – несовместимый с системой, покоящейся на принципе антагонизма добра и зла, был изначально отброшен, собственно говоря, Катарами и сохранился только Богомилами и в своем наиболее грубом значении – Люциферианами». Эти последние, несмотря на предпочтение, отдававшееся ими Люциферу, являлись просто дуалистами, и ничего не подтверждает существования в их грубой теогонии ни огдоады, ни цепи эонов.

В целом, и это точка зрения преобладающая по данному вопросу, всякая проистекающая от Катаров секта не знает учения эманаций: новейшие произведения религиозной критики установили сей важный факт. Между катаризмом и гностической мифологией существуют чисто случайные аналогии, далекие от обвинения в исторической преемственности: они происходят, как и аналогии с Манихеями и Павликианами, только от общности точки отсчета умозрительного построения о происхождении зла. Катарская секта и все родственные секты могли прийти сами по себе к идеям, подобным идеям гностиков; но в этих сектах, мы повторяем, нет никакого следа доктрины эманаций.

То же самое нужно сказать и о Тамплиерах. Ничто ни в актах обвинения, ни в дознаниях, составленных на эту тему, не указывает, что они исповедовали данную доктрину, и что они в ней подозревались. Из этих документов нельзя извлечь иных религиозных принципов, кроме тех, которые нам удалось узнать. Читатель уже предвосхищен, и мы попытаемся, завершая, показать ему еще яснее, что они являются смесью принципов Катаров, Богомилов и Люцифериан. Поскольку эти ереси оказались чуждыми доктрине эманаций, постольку Тамплиеры не могли почерпнуть в них того, что они не содержали. Значит, предшествующее доказательство одновременно применимо, как к ордену Храма, так и к трем только что названным сектам, и делает бесполезным особое свидетельство по отношению к ордену, явившееся тогда лишь повторением.

Итак, мы пришли к заключению, что шкатулки и другие артефакты, упоминаемые в вопросе Тамплиеров, только благодаря одному тому, что несут на себе признанные следы гностической доктрины эманаций, не могли быть отнесены к ордену Храма; и по ошибке из них пытались вывести доказательство гностицизма, исповедуемого орденом, и кощунственные практики, позаимствованные у данной ереси. Если это заблуждение, в течение шестидесяти лет столько раз сбивавшее с пути критику, теперь вычеркнуто из истории, то нам, возможно, простится достижение этого результата на бесплодном и слишком долгом пути, несомненно, по желанию читателя, несмотря на наши усилия, чтобы его сократить. Прежде чем строить – необходимо расчистить площадку; и эта необходимая предварительная работа требует зачастую больше времени и усилий, нежели само произведение.

Завершая данный вопрос, добавим здесь некоторые размышления, представляющие определенное значение. Несомненно, надписи, выгравированные на шкатулках из Эссаруа и из Вольтерры, выявляют невежественную руку граверов, копировавших то, что не понимали, но этого недостаточно, чтобы доказать, что артефакты исполнялись в Европе, и что они не являлись произведением гностической секты. Весьма правдоподобно, что, как в Иерусалимском королевстве, так и в Латинской империи Константинополя, было достаточное количество граверов, равно невежественных в арабском, как и тех, кто тогда жил на Западе. Больше того, на самом ли деле эти шкатулки принадлежат к XIII-му столетию, о чем думал фон Гаммер? Но не будет ли также обоснованным их относить к XIV-му столетию? Вопрос, который, быть может, станет можно прояснить исследованием отмеченных здесь надписей в сопоставлении их с надписями на двух статуях из алебастра из кабинета медалей, о котором мы говорим выше в примечании, и с аналогичными надписями, существующими в Вене. Наконец, сам факт того, что шкатулка из Эссаруа была обнаружена на месте, вблизи приорства ордена Храма, представляется довольно слабым аргументом в пользу оспариваемого нами тезиса о принадлежности ее к ордену. Когда бы даже было установлено (что никак не выявляется), что приорство Вулена владело этой шкатулкой, то сие никак не доказывало бы, что Тамплиеры представали ее вдохновителями, символизировав на ней свои религиозные принципы. Они могли бы ее повстречать в своих заморских владениях, откуда, вероятно, идет ее происхождение, принеся ее во Францию со многими другими раритетными и драгоценными вещами, составлявшими их сокровищницу. Но это лишь предположение: равно доказательство, извлеченное из корневых различий, существующих между учением Тамплиеров и доктриной, разоблачающей шкатулки, нам, наоборот, представляется весьма прочной и вероятной.