XI
Власяница

Ночью приснился кошмар. Не в первый раз уже.

Выше я говорила, что не стану испытывать твое терпение пересказом своих снов. Но поскольку этот имеет отношение ко всему, о чем я поведаю дальше, тут я сделаю исключение. Разумеется, выбор предмета интереса целиком и полностью остается за читателем, так что мой сон ты можешь пропустить.

Я стою на стадионе, в буром как бы халате, который мне выдали в перепрофилированной гостинице, когда я приходила в себя после палаты «Исполать». Вместе со мной в шеренге еще несколько женщин в таких же искупительных одеяниях и несколько мужчин в черных мундирах. У каждого из нас винтовка. Мы знаем, что одни заряжены холостыми, другие нет; и однако же убийцами будем мы все, потому что дорог не подарок – дорого внимание.

Перед нами две шеренги женщин – одна шеренга стоит, другая на коленях. Повязок на глазах у женщин нет. Я вижу лица. Я их узнаю, всех до единой. Бывшие подруги, бывшие клиентки, бывшие коллеги; и новости посвежее – девушки и женщины, прошедшие через мои руки. Жены, дочери, Служанки. У одних не хватает пальцев, у других только одна ступня, третьи одноглазы. У кого-то петли на шеях. Я их судила, я их приговорила: судейскую могила исправит. Но все они улыбаются. Что я читаю у них в глазах? Страх, презрение, вызов? Жалость? Не поймешь.

Те из нас, кто вооружен, поднимают винтовки. Мы стреляем. Что-то входит мне в легкие. Не могу дышать. Я задыхаюсь, я падаю.

Я просыпаюсь в холодном поту, сердце колотится бешено. Говорят, ночной кошмар может испугать до смерти, буквально до остановки сердца. Быть может, однажды этот дурной сон меня и убьет? Да ладно, не на ту напал.

Я рассказывала об одиночном заключении в палате «Исполать» и последующей роскоши гостиничного номера. Это как рецепт стейка из жесткого мяса: отбить колотушкой, потом размягчить в маринаде.

Через час после того, как я надела оставленный мне искупительный наряд, в дверь постучали: меня ждал эскорт. Двое мужчин провели меня по коридору в другой номер. Там сидел мой прежний седобородый собеседник – уже не за столом, а в уютном кресле.

– Можете присесть, – сказал Командор Джадд.

На сей раз в кресло меня впихивать не стали – я села по собственной воле.

– Надеюсь, вы не сочли наш распорядок жизни чрезмерно напряженным, – сказал он. – Вас подвергли только Первому Уровню. – (Сказать на это было нечего, и я не сказала ничего). – Пролило свет?

– То есть?

– Вы узрели свет? Божественный?

Как тут полагается ответить? Он поймет, если я совру.

– Свет пролило, – сказала я.

Похоже, больше ничего и не требовалось.

– Пятьдесят три?

– Возраст? Да.

– У вас были романы, – сказал он.

Я не поняла, как он это выяснил, и мне слегка польстило, что он потрудился выяснять.

– Краткие, – сказала я. – Несколько. Долгосрочного успеха не достигли.

Влюблялась ли я? Пожалуй, нет. Опыт общения с мужчинами в нашей семье не способствовал доверию. Однако у тела свои тики, и слушаться их равно унизительно и приятно. Необратимого вреда мне не причинили, удовольствие было даровано и получено, а стремительное изгнание из моей жизни ни один из этих людей не счел за личную обиду. К чему ждать большего?

– Вы сделали аборт, – сказал он.

То есть они рылись в каких-то архивах.

– Всего один, – по-дурацки ответила я. – Я была очень молода.

Он неодобрительно закряхтел.

– Вы сознаете, что такого рода человекоубийство теперь наказуемо высшей мерой? Закон имеет обратную силу.

– Этого я не сознавала.

Я похолодела. Но если меня собираются пристрелить, зачем допрашивать?

– Один брак?

– Краткий. По ошибке.

– Развод теперь преступление, – сказал он.

Я не сказала ничего.

– Детьми не благословлены?

– Нет.

– Растранжирили свое женское тело? Отказали ему в его естественной функции?

– Не задалось, – сказала я, изо всех сил стараясь не выдать напряжения.

– Жаль, – сказал он. – При нас всякая добродетельная женщина может тем или иным способом завести ребенка, как заповедал Господь. Но, надо полагать, вы были слишком заняты своей… э… так называемой карьерой.

Эту шпильку я проигнорировала.

– У меня было загруженное расписание, да.

– Два семестра преподавания в школе?

– Да. Но я вернулась к юриспруденции.

– Семейное право? Сексуальное насилие? Женщины-преступницы? Секс-работницы, требующие лучшей защиты? Раздел имущества при разводах? Врачебная халатность, особенно в гинекологии? Отъем детей у матерей, непригодных для осуществления опеки?

Он достал бумагу и читал по списку.

– По необходимости, да, – сказала я.

– Краткий период волонтерства в кризисном центре помощи жертвам изнасилования?

– В студенчестве, – сказала я.

– Убежище на Саут-стрит, так? А бросили, потому что?..

– Много дел навалилось, – ответила я. А затем прибавила еще одну правду – ни к чему было увиливать: – И это меня вымотало.

– Да, – просиял он. – Это выматывает. Женщины столько страдали. Зачем? Мы намерены это искоренить. Наверняка вы разделяете. – Он помолчал, будто давая мне время поразмыслить. Потом снова разулыбался: – Ну? И как?

Мое прежнее «я» отозвалось бы: «Что как?» – или подобным легкомысленным манером. Вместо этого я сказала:

– В смысле да или нет?

– Совершенно верно. Последствия «нет» вы испытали – во всяком случае некоторые. В то время как «да»… Скажем так: кто не с нами, тот против нас.

– Понятно, – сказала я. – В таком случае «да».

– Вам придется доказать, – сказал он, – что вы говорите от всей души. Вы готовы?

– Да, – повторила я. – Как?

Было испытание. О природе его ты, вероятнее всего, догадываешься. Как в моем кошмаре, только у женщин были завязаны глаза, а я, выстрелив, не упала. Таков был экзамен Командора Джадда: провались – и твоя преданность единственно верному пути признается ничтожной. Сдай – и у тебя руки в крови. Как однажды выразился некто: «Мы должны стоять вместе, иначе повиснем по отдельности».

Я все же выказала слабость: меня потом вырвало.

Одной из мишеней была Анита. Почему ей назначили умереть? Видимо, даже после палаты «Исполать» она ответила не «да», а «нет». Вероятно, предпочла простой выход. Но на самом деле я понятия не имею почему. Быть может, все было проще простого: ее не сочли полезной режиму, а меня сочли.

Сегодня утром я проснулась часом раньше, дабы перед завтраком уделить несколько мгновений тебе, мой читатель. Я тобой отчасти одержима – у меня нет иных конфидентов, ты мой единственный на свете друг, ибо кому еще я могу сказать правду? Кому еще мне доверять?

Впрочем, негоже доверять и тебе. Кто скорее всего предаст меня в конце? Я буду валяться, всеми позабытая, где-нибудь в паутинистом углу или под кроватью, а ты тем временем станешь шляться по пикникам и танцам – да, танцы вернутся, трудно давить танцы до бесконечности – или по свиданкам с теплым телом, что гораздо привлекательнее пачки крошащейся бумаги, коей обернусь я. Однако я заранее тебя прощаю. Некогда я и сама была такой – губительно подсела на жизнь.

Отчего я говорю о тебе так уверенно? Быть может, ты не явишься вовсе: ты – желание, возможность, фантом, не более того. Посмею ли промолвить? Надежда. Уж надежда-то мне не запрещена? Полночь моей жизни пока не наступила; колокол еще не прозвонил, и Мефистофель не явился стребовать плату за нашу сделку.

Ибо сделка была. Ну а как же без нее? Только сделку я заключила не с Дьяволом – сделку я заключила с Командором Джаддом.

Моя первая встреча с Элизабет, Хеленой и Видалой состоялась назавтра после испытания убийством на стадионе. Нас завели в один из гостиничных конференц-залов. Все мы тогда выглядели иначе – моложе, подтянутее, не такие заскорузлые. Я, Элизабет и Хелена были в вышеописанных бурых власяницах, но Видала уже облачилась в униформу – не униформу для Теток, придуманную позднее, а в черную.

Нас ждал Командор Джадд. Сидел, естественно, во главе конференц-стола. Перед ним стоял поднос с кофейником и чашками. Наливал Командор Джадд церемонно и с улыбкой.

– Поздравляю, – начал он. – Вы прошли испытание. Каждая из вас – тавро, выхваченное из огня. – Он налил себе кофе, добавил молочного порошка, отпил. – Вам, вероятно, удивительно, отчего человек моего положения, добившийся немалых успехов в прежней прогнившей системе, действует таким вот образом. Уверяю вас, я прекрасно сознаю серьезность моих поступков. Некоторые назовут свержение беззаконного правительства изменой родине; несомненно, многие в подобных терминах рассуждают и обо мне. Теперь, когда вы присоединились к нам, остальные будут так рассуждать и о вас. Однако верность высшей истине – не измена, ибо пути Господни – не пути человека и, уж несомненно, пути Господни – не пути женщины.

Видала наблюдала, как мы слушаем эту нотацию, и очень скупо улыбалась: то, что нам внушали, для нее уже было признанным кредо.

Я старалась не выдавать реакции. Это отдельное умение – не реагировать. Командор Джадд переводил взгляд с одного пустого лица на другое.

– Можете выпить кофе, – сказал он. – Ценный продукт, достать все сложнее. Грех отвергать то, чем Господь оделил возлюбленных Своих от щедрот Своих.

При этих словах мы подняли чашки, точно причащались этим кофе.

Он продолжал:

– Мы видели, к чему приводят чрезмерная расхлябанность, чрезмерная жажда материальной роскоши и отсутствие осмысленных структур, на которых строится сбалансированное и стабильное общество. Наш уровень рождаемости – по многообразным причинам, но главным образом по причине эгоистического выбора женщин – пребывает в свободном падении. Вы ведь согласны, что в хаосе люди всего несчастнее? Что правила и границы способствуют стабильности, а следовательно, и счастью? Пока все понятно?

Мы кивнули.

– Вы хотели сказать «да»? – Он указал на Элизабет.

– Да, – в страхе пискнула она.

Она была тогда моложе и еще красива – еще не дозволила своему телу разожраться. Мне с тех пор выпадали случаи отметить, что определенному типу мужчин доставляют радость издевательства над красивыми женщинами.

– «Да, Командор Джадд», – попенял он. – Почитаем звания.

– Да, Командор Джадд.

Через стол я чуяла ее страх; гадала, чует ли она мой. Страх – он пахнет едко. Разъедает.

«Она тоже одиноко сидела во тьме, – подумала я. – Ее тоже испытывали на стадионе. Она тоже заглянула в себя и узрела пустоту».

– Наивысшую пользу обществу принесет разделение мужского и женского поприщ, – посуровев тоном, продолжал Командор Джадд. – Мы наблюдали катастрофические результаты попыток сплавить эти поприща. Пока вопросы есть?

– Да, Командор Джадд, – сказала я. – У меня вопрос.

Он улыбнулся, но без теплоты:

– Задавайте.

– Чего вы хотите?

Он снова улыбнулся:

– Благодарю вас. Чего мы хотим конкретно от вас? Мы строим общество, которое согласуется с Божественным Замыслом, – город, стоящий на верху горы, свет народов, – и действуем мы из бескорыстной заботы и участия. Мы считаем, что вы с вашим высококачественным образованием прекрасно подготовлены, дабы помочь нам в окультуривании прискорбного множества женщин, ставших продуктом развратного и продажного общества, кое мы ныне упраздняем. – Он помолчал. – Вы желаете помочь? – На сей раз указующий перст отыскал Хелену.

– Да, Командор Джадд. – Почти шепотом.

– Хорошо. Вы все умные женщины. Ваши прошлые… – Он не захотел вслух произносить «профессии». – Ваш прошлый опыт познакомил вас с жизнью прочих женщин. Вы знаете, как они, скорее всего, думают, – или нет, позвольте перефразировать: как они, скорее всего, реагируют на раздражители, позитивные и не весьма позитивные. Поэтому вы можете оказать нам услугу – услугу, которая даст вам определенные преимущества. Мы рассчитываем, что вы станете духовными наставницами и воспитательницами – предводительницами, так сказать, – в рамках собственного женского поприща. Желаете еще кофе?

Он налил. Мы повозились, попили, подождали.

– Проще говоря, – продолжал он, – мы хотим, чтобы вы помогли нам организовать отдельное поприще, женское. В каковом целью будет оптимальный уровень гармонии, гражданской и семейной, и оптимальное количество потомства. Еще вопросы?

Элизабет подняла руку.

– Да? – спросил он.

– А нам надо будет… молиться и так далее? – спросила она.

– Молитва – общее дело, – сказал он. – Со временем вы поймете, как много у вас причин возносить хвалы высшим силам. Моя… э-э… коллега, – он кивнул на Видалу, – вызвалась заняться вашим духовным воспитанием, поскольку сама участвует в нашем движении с первых дней.

Повисла пауза – мы с Элизабет и Хеленой переваривали эту информацию. «Высшие силы» – это он кого имеет в виду? Себя?

– Я уверена, что мы в силах помочь, – в конце концов произнесла я. – Но это потребует немалых трудов. Женщинам так давно внушают, что они могут достичь равенства на профессиональном и общественном поприще. Они не обрадуются… – я поразмыслила в поисках слова, – сегрегации.

– Обещать им равенство всегда было жестоко, – сказал он, – ибо равенства они по самой своей природе достичь не могут. Мы уже приступили к милосердной работе по занижению их ожиданий.

Спрашивать о методах этой работы мне не хотелось. Примерно те же, какие применялись ко мне? Мы подождали, когда он подольет себе кофе.

– Вам, разумеется, придется разрабатывать законы и так далее, – сказал он. – Вам выделят бюджет, операционную базу и жилые помещения. Мы оставили вам студенческое общежитие в огороженном кампусе одного из бывших университетов, ныне нами реквизированных. Перестраивать там почти ничего не надо. Я уверен, вам будет вполне удобно.

И тут я рискнула.

– Если планируется отдельное женское поприще, – сказала я, – оно должно быть поистине отдельным. В рамках него распоряжаться должны женщины. Кроме ситуаций крайней необходимости, мужчины не должны переступать порога выделенных нам владений, и критиковать наши методы мужчинам не следует. Судить о нас надлежит сугубо по результатам. Хотя мы, конечно, будем отчитываться перед руководством, если и когда это будет необходимо.

Он смерил меня оценивающим взглядом и развел руками:

– Карт-бланш. В пределах разумного и в пределах бюджета. Который окончательно утверждаю, разумеется, я.

Я покосилась на Элизабет и Хелену и разглядела в них завистливое восхищение. Я попыталась цапнуть больше власти, чем они смели просить, – и выиграла.

– Разумеется, – сказала я.

– Не убеждена, что это мудро, – вмешалась Видала. – Предоставить им такую свободу действий в своих делах. Женщины – немощнейшие сосуды. Даже самым сильным из них негоже дозволять…

Командор Джадд ее перебил:

– У мужчин и так дел по горло – им ни к чему вникать в маловажные подробности женского поприща. Нам нужны женщины, которым хватит на это компетенции. – Он кивнул на меня, и я удостоилась полного ненависти взгляда Видалы. – Женщинам Галаада еще выпадет случай поблагодарить вас, – прибавил он. – Столько режимов воплощали подобные планы дурно. Так скверно, так расточительно! Потерпев крах, вы приведете к краху всех женщин. Как Ева. А теперь я предоставлю вам совместно поразмыслить.

И мы приступили.

На этих первых совещаниях я изучала других Основательниц – ибо, пообещал Командор Джадд, в Галааде нас будут почитать за Основательниц. Если вам знакомы школьные игровые площадки похуже сортом, или курятники, или, собственно говоря, любая обстановка, где награды малы, а конкуренция за них немыслима, вы поймете, какие силы вступили здесь в игру. Невзирая на притворную приязнь, более того – коллегиальность, уже заворочались подводные течения вражды. Если, рассуждала я, мы в курятнике, я намерена стать альфа-курицей. А для этого я должна добиться права клевать первой.

Видалу я успела настроить против себя. Видала полагала себя естественной предводительницей, но ее картина мира пошатнулась. Она станет противиться мне изо всех сил – но за мной преимущество: меня не ослепляет идеология. Следовательно, в предстоящей нам долгой игре я наделена гибкостью, которой недостает ей.

Из двух других проще всего управлять Хеленой – она меньше всех уверена в себе.

В тот период она была полная, хотя за минувшие годы усохла; прежде, поведала Хелена, она работала в богатой корпорации, производившей средства для потери веса. Это еще до того, как она занялась связями с общественностью в компании, выпускавшей нижнее белье от-кутюр, и обзавелась крупной коллекцией обуви.

– Такие красивые туфли, – скорбела она, пока Видала красноречиво не насупилась.

Хелена, рассудила я, поплывет туда, куда ветер подует; меня устраивает, коль скоро я и есть этот ветер.

Элизабет была социальном классом повыше – я имею в виду, откровенно выше меня. Следовательно, она будет меня недооценивать. Дорогущий Вассар-колледж, работала помощницей-референткой могущественной женщины, сенатора из Вашингтона, – с президентским потенциалом, поделилась она. Но палата «Исполать» что-то в ней сломала: ни родовые права, ни образование не спасли Элизабет, и ее обуяло смятение.

Поочередно я с ними справлюсь, но, если они втроем собьются в стаю, мне несдобровать. Девизом моим станет «разделяй и властвуй».

«Крепись, – сказала я себе. – Особо не болтай – то, что ты скажешь, они используют против тебя. Слушай чутко. Припасай улики. Не выказывай страха».

Неделю за неделей мы изобретали законы, мундиры, девизы, гимны, названия. Неделю за неделей мы отчитывались перед Командором Джаддом, который беседовал со мной как с представительницей нашей группы. Одобренные концепции он выдавал за свои. Прочие Командоры ему рукоплескали. Как замечательно он работает!

Ненавидела я систему, которую мы возводили? В известной мере да: мы предавали все, чему нас учили в прошлой жизни, и все, чего мы достигли. Гордилась я тем, чего удалось добиться вопреки ограничениям? Опять же, в известной мере да. Все сложно, а иначе не бывает.

Одно время я почти верила в то, что полагала подобающим символом веры. Среди правоверных я числила себя по той же причине, что и многие в Галааде: не так опасно. Что толку ради моральных принципов броситься под каток и там расплющиться, как носок без ноги? Лучше раствориться в толпе – благочестиво славословящей, елейной, ненавистнической толпе. Лучше будешь забивать камнями ты, нежели забьют камнями тебя. Во всяком случае, шансы выжить повыше.

Они это прекрасно понимали, основоположники Галаада. Такие всегда понимают.

Запишу здесь, что спустя годы – когда я прибрала к рукам Ардуа-холл и, пользуясь этим, снискала в Галааде громадную, хоть и безгласную власть, коей ныне, к удовольствию своему, и располагаю, – Командор Джадд, почуяв, что равновесие сместилось, возжелал меня умилостивить.

– Надеюсь, вы простили меня, Тетка Лидия, – сказал он.

– За что, Командор Джадд? – спросила я наилюбезнейшим тоном. Неужто он стал меня побаиваться?

– За строгие меры, которые я вынужден был применить на заре нашего сотрудничества, – ответил он. – Дабы отделить пшеницу от плевел.

– А, – сказала я. – Не сомневаюсь, что намерения у вас были благородные.

– Полагаю, что так. И однако же, меры были суровы. – (Я улыбнулась, не сказала ничего.) – В вас я распознал пшеницу с самого начала. – (Я продолжала улыбаться.) – В вашей винтовке был холостой патрон, – сказал он. – Я подумал, вам приятно будет узнать.

– Как любезно с вашей стороны сообщить, – ответила я.

Мышцы лица уже заныли. В определенных обстоятельствах улыбка ничем не уступает силовой тренировке.

– Так я прощен? – спросил он.

Не будь я столь обширно осведомлена о его склонности к девушкам, едва достигшим брачных лет, я бы заподозрила, что он со мной кокетничает. Из тревожного чемоданчика с канувшим прошлым я выудила завалявшийся осколок:

– Грешить как люди и как Бог прощать, некогда рекомендовал некто.

– Вы такая эрудированная.

Вчера вечером, когда я дописала, упрятала свою рукопись в пустое дупло внутри кардинала Ньюмена и направилась в кафетерий «Шлэфли», по пути ко мне прилипла Тетка Видала.

– Тетка Лидия, можно с вами поговорить? – спросила она.

Просьба, на которую нельзя не ответить «да». Я позвала ее с собой в кафетерий.

По ту сторону двора сияло огнями белое многоколонное обиталище Очей: верные тому, чье имя носят, лишенному век Оку Божию, эти не спят никогда. Трое стояли на белых ступенях перед центральным корпусом, курили. На нас и не взглянули. В их глазах Тетки – как тени: их собственные тени, что прочих страшат, а их самих ничуть.

Минуя свою статую, я оглядела подношения: яиц и апельсинов меньше обычного. Моя популярность падает? Порыв прикарманить апельсин я сдержала – если что, вернусь потом.

Тетка Видала чихнула – преамбула важного заявления. Затем она откашлялась.

– Пользуясь случаем, хочу отметить, что по поводу вашей статуи кое-кто выражает беспокойство, – сказала она.

– Правда? – переспросила я. – Какого рода?

– Подношения. Апельсины. Яйца. Тетка Элизабет считает, что подобное чрезмерное внимание опасно приближается к сектантскому культу. А это было бы идолопоклонством, – прибавила Тетка Видала. – Смертный грех.

– Безусловно, – сказала я. – Какое поучительное наблюдение.

– И вдобавок это зряшная трата ценной пищи. Она говорит, это практически саботаж.

– Я согласна безоговорочно. Я как никто желаю избежать даже иллюзии культа личности. Как вы знаете, я выступаю за строгие правила потребления питательных веществ. Мы, предводительницы, должны подавать наглядный пример даже в таких вопросах, как добавки, особенно вареных яиц.

Тут я замолчала: у меня имелась видеозапись, на которой Тетка Элизабет в Трапезной прячет эти переносные продукты питания в рукава, но время делиться информацией не на-стало.

– Что касается даров, подобные проявления чувств со стороны других людей мне неподвластны. Я не могу помешать неизвестным лицам оставлять знаки любви и уважения, верности и признательности – фрукты, к примеру, или выпечку – у ног моего изваяния. Хотя они мною и не заслужены – это само собой.

– Мешать заранее – нет, – сказала Тетка Видала. – Но этих людей можно обнаружить и наказать.

– У нас нет формального запрета, – сказала я, – а значит, правила не нарушены.

– Тогда нам нужен запрет.

– Я непременно об этом подумаю, – сказала я. – И о подобающем наказании тоже. Такие вещи требуют такта.

Жалко будет расстаться с апельсинами, подумала я: апельсины появляются непредсказуемо – линии поставок ненадежны.

– Но вы, мне представляется, хотите еще что-то добавить?

Мы к тому времени уже добрались до кафетерия «Шлэфли» и разместились за одним из розовых столов.

– Горячего молока? – предложила я. – Я угощаю.

– Мне нельзя молока, – огрызнулась Тетка Видала. – От него слизь.

Я всякий раз предлагаю ей горячего молока за мой счет в доказательство собственной щедрости – молоко не входит в наши стандартные пайки, это необязательный продукт, и за него мы расплачиваемся талонами, которые распределяют между нами по рангу. Тетка Видала всякий раз досадливо отказывается.

– Ой, извините, – сказала я. – Забыла. Тогда, может, мятного чаю?

Когда перед нами поставили напитки, она перешла к основному делу.

– Вообще-то, – сказала она, – я лично видела, как Тетка Элизабет клала пищевые продукты к подножию вашей статуи. Говоря конкретнее, вареные яйца.

– Как занятно, – сказала я. – Это она зачем?

– Создать улики против вас, – ответила Тетка Видала. – Таково мое мнение.

– Улики?

Я-то думала, Элизабет просто поедает эти яйца. А у нее к ним более творческий подход – впору прямо-таки ею гордиться.

– Мне думается, она хочет на вас донести. Чтобы отвлечь внимание от себя и своей предательской деятельности. Не исключено, что она и есть изменница в наших рядах, в Ардуа-холле, и сотрудничает с террористами «Моего дня». Я давно подозреваю ее в ереси, – сказала Тетка Видала.

Как волнительно! Этого поворота я не предвидела: Видала стучит на Элизабет – и не кому-нибудь, а мне, невзирая на застарелое ко мне отвращение! Вот так диво дивное.

– Если и вправду так, эта весть огорошивает. Спасибо, что поделились. Вас ждет награда. И хотя доказательств пока нет, я сообщу о ваших подозрениях Командору Джадду – лучше принять меры заранее.

– Спасибо, – в свою очередь, сказала Тетка Видала. – Должна признаться, когда-то я сомневалась, что вы годитесь нам в предводительницы, на пост главы Ардуа-холла, но я молилась. Я сомневалась напрасно. Я прошу прощения.

– Ошибаются все, – великодушно молвила я. – Мы же люди.

– Пред Его Очами, – ответила она, склонив голову.

Друзей держи близко, а врагов еще ближе. За неимением друзей придется обойтись врагами.