Глава 17

Нельзя сказать, что я не думала об Анселе раньше почти все время, но после последней ночи я вообще не могу перестать думать о нем. Сидя за столиком кафе с Симон, я все время гадаю, позволит ли он мне поиграть с ним сегодня или, может быть, оставить ему проявить инициативу. Быть вечным туристом довольно утомительно, но это лучше, чем сидеть в четырех стенах наедине со своими мыслями целый день и слушать, как с тиканьем часов уходит наше общее время.

– День сегодня чертовски долгий, – стонет Симон, бросая ключи в сумку и копаясь в ней. Наверно, ищет свою неизменную электронную сигарету. Находиться с Сосимон парадоксальным образом доставляет мне удовольствие: сама по себе она очень неприятная, но она заставляет меня еще больше любить Харлоу и Лолу и воспринимать их как одну из причин, по которой мне хочется вернуться домой.

Симон делает паузу, глаза ее вспыхивают, когда она видит в одном из отделений сумки то, что искала – маленький черный цилиндрик.

– Наконец-то, – говорит она и подносит его ко рту, а потом хмурится: – Черт. Разряжена. Да твою же мать, где мои «Мальборо»?

Никогда в жизни я не чувствовала себя такой бездельницей, но меня это совершенно не беспокоит. Каждый раз, когда я думаю о возвращении домой, мой мозг отчаянно сопротивляется и цепляется за картинки прекрасной, сверкающей жизни, разворачивающейся прямо передо мной: жизни, гораздо более прекрасной, в которой деньги никогда не заканчиваются, не нужно уезжать на учебу, где легко не замечать этот гнусавый внутренний голосок, постоянно нашептывающий мне, что я должна быть полезным членом общества. Всего несколько дней, говорю я себе. Я подумаю обо всем этом через несколько дней.

Сосимон достает из сумки мятую пачку сигарет и серебряную зажигалку. Она закуривает, стонет, затягиваясь, как будто сигаретный дым доставляет ей такое же удовольствие, как шоколадный торт и оргазм вместе. И на какое-то мгновение я всерьез думаю попробовать закурить.

Она делает еще одну длинную затяжку, в сумерках дым кажется оранжевым.

– Так когда ты уезжаешь? Недели через три? Клянусь богом, хотела бы я жить, как ты. Провести вот так в Париже все лето, просто гуляя и хихикая.

Я улыбаюсь и, откинувшись назад, смотрю сквозь нее. Ее лицо едва можно разглядеть в клубах едкого дыма. Пытаюсь подобрать слова и прислушиваюсь, не слышна ли в них моя внутренняя паника:

– Осенью начинается моя учеба в бизнес-школе.

Прикрыв глаза на секунду, глубоко вздыхаю: слышна.

Фонарные столбы вдоль улицы оживают, отбрасывая ореолы света на тротуар внизу. За плечом Симон я вижу знакомый силуэт: высокий и подтянутый, узкие бедра и сильные широкие плечи. На секунду я окунаюсь в воспоминания о прошлой ночи: как мои руки обнимали его тонкую талию, как он двигался внутри меня, какое милое у него было выражение, когда он просил разрешения быть нежным. Я даже вцепляюсь пальцами в стол, чтобы прийти в себя.

Ансель оглядывается на углу и, заметив меня, ускоряет шаг.

– Привет, – говорит он и, наклонившись, целует меня в обе щеки. Черт, я люблю Францию. Не обращая никакого внимания на Симон, глаза которой расширяются, а рот открывается, он слегка отстраняется, а потом снова целует меня, на этот раз в губы.

– Ты сегодня рано, – мурлычу я между поцелуями.

– Я вдруг понял, что мне трудно сосредоточиться на работе вечерами в последнее время, – говорит он с легкой улыбкой. – Интересно, почему?

С улыбкой я пожимаю плечами.

– Могу я угостить тебя ужином? – спрашивает он, поднимая меня со стула и сплетая свои пальцы с моими.

– Привет, – здоровается Симон, переступая с ноги на ногу, и он наконец удостаивает ее взглядом.

– Я Ансель. – Он приветственно целует ее в щеку, и я испытываю маленькое злорадное удовольствие при виде ее разочарованного лица, когда он отворачивается от нее ко мне.

– Ансель мой муж, – добавляю я, и на лице Анселя расцветает такая широкая и довольная улыбка, что, кажется, она ярче, чем все фонари на улице Сент-Оноре вместе взятые. – А это Симон.

– Муууж, – тянет Симон и быстро моргает, как будто видит меня впервые. Ее глаза перебегают с меня на Анселя, и она почти раздевает его взглядом. Она явно впечатлена. Дрожащей рукой она закидывает сумку на плечо, а потом говорит что-то о вечеринке, на которую опаздывает, и бросает в мою сторону: «Неплохо сработано!»

– Она приятная, – замечает Ансель, глядя ей вслед. – Очень любезная.

– На самом деле нет, – возражаю я со смехом. – Но что-то подсказывает мне, что теперь будет.

* * *

МЫ ПРОХОДИМ пару кварталов и оказываемся на улочке, узкой даже по парижским стандартам. Как и большинство ресторанов поблизости, наш ресторанчик очень маленький и тесный, в нем едва хватает места для четырех столиков снаружи. Над входом красуется коричневый с оранжевым тент и вывеска Ripaille. Отделан он кремовыми панелями, на черных графитовых досках написаны специальные предложения из меню, а длинные узкие окна светятся желтым, немного таинственным светом, отбрасывая длинные тени на тротуар снаружи.

Ансель открывает дверь и входит, я иду за ним, нас встречает высокий, тощий как жердь мужчина с доброжелательной улыбкой. Ресторанчик маленький, но очень уютный, внутри пахнет мятой и чесноком и еще чем-то острым и вкусным, что я не могу сразу определить. В единственном зале стоит несколько столиков.

– Bonsoir. Une table pour deux? – спрашивает мужчина, протягивая нам меню.

Я киваю и говорю:

– Oui, – и вижу довольную и гордую улыбку с чудесной ямочкой на лице Анселя. Мы идем к столику у стены, и Ансель пододвигает мне стул и ждет, пока я сяду, а потом садится сам.

– Мерси.

Видимо, то, что я понимаю эти несколько слов, вводит официанта в заблуждение, ибо он начинает пространно рассказывать мне о специальных предложениях меню. Ансель ловит мой растерянный взгляд, и я едва уловимым кивком даю понять, что лучше ему послушать и потом рассказать все мне. Ансель задает официанту несколько вопросов, а я смотрю на него и молчу, думая, что просто смотреть на него, слушать, как он говорит, видеть, как он жестикулирует, да просто смотреть на него, что бы он ни делал, – это самое сексуальное, что можно себе представить.

Господи, я совершенно увязла.

Когда официант отходит, Ансель перегибается через стол и своими длинными, изящными пальцами показывает мне в меню несколько наименований. Мне приходится моргнуть несколько раз, чтобы вернуться в реальность и сосредоточиться.

Меню всегда для меня самое трудное. Есть, конечно, несколько спасительных подсказок: boeuf – мясо, poulet – курица, veau – говядина, canard – утка, poisson – это рыба (мне совершенно не стыдно признаваться, что то я узнала после бесчисленных просмотров «Русалочки»). Но как это все приготовлено и с какими соусами подается, с какими гарнирами сервируется – во всем этом я пока не ориентируюсь, и мне требуется помощь в большинстве ресторанов.

– У них сегодня есть langoustine bisque, это… – Он делает паузу, хмурится и смотрит в потолок. – Хм… это… моллюск?

Я улыбаюсь. Одному Богу известно, почему мне так нравится его смущенное выражение лица.

– Лобстер.

– Да. Лобстер, – кивает он удовлетворенно. – Лобстер с мятой, подается с маленькой пиццей. Очень хрустящей, с лобстером и вялеными томатами. Еще есть le boeuf…

– Лобстер, – решаю я.

– Ты даже не хочешь услышать другие предложения?

– А ты считаешь, что можно придумать что-то лучше, чем лобстер с пиццей? – Я вдруг замираю, озаренная догадкой. – Если, конечно, ты не имеешь в виду, что потом не сможешь меня поцеловать.

– Хорошо, – говорит он, махнув рукой. – Целовать я тебя могу всегда, при любых обстоятельствах.

– Тогда лобстер. Bisque.

– Отлично. А я, наверно, возьму рыбу, – говорит он.

Официант возвращается, и они с Анселем терпеливо слушают, как я пытаюсь заказать выбранное блюдо и большую тарелку зелени с заправкой. С улыбкой, которую он не может скрыть, Ансель делает свой заказ, добавив в него по бокалу вина для каждого из нас, и кладет руку на спинку пустого стула рядом с собой.

– Смотри-ка, я тебе даже не нужен, – замечает он.

– Ну, не совсем. Как иначе я могла бы узнать, как попросить фаллоимитатор нужного мне размера? Я имею в виду – это ведь действительно очень важное знание, – возражаю я.

Ансель заливается смехом, глаза его изумленно сужаются, а руками он смущенно прикрывает рот в притворном ужасе. Несколько других посетителей оборачиваются на нас, но, кажется, ни у кого его громкий смех не вызывает отрицательных эмоций.

– Ты дурно на меня влияешь, – говорит он, успокоившись, и берет свой бокал.

– Я?! Вообще-то это не я внесла в список слов для изучения фаллоимитатор, так что… нечего на зеркало пенять.

– Но зато ты нашла магазин костюмов, – возражает он, глядя на меня через стекло. – И должен сказать, я бесконечно благодарен тебе за это.

Я чувствую, как мое лицо вспыхивает от его взгляда и от смысла сказанного.

– Это правда, – признаю я шепотом.

Приносят нашу еду, и она оказывается выше всяких похвал. Мы едим в молчании, если не считать моих стонов и пожеланий родить от шеф-повара детей.

Официант уносит опустевшие тарелки, и Ансель заказывает десерт для нас обоих: fondant au chocolat, который выглядит очень увеличенной версией шоколадного лава-кейка, который мы едим дома, и подается с перечно-ванильным мороженым. Ансель закрывает глаза и стонет над каждой ложкой.

– Мне даже как-то неловко смотреть, как ты это ешь, – говорю я, глядя, как он облизывает ложку.

– Это мое любимое, – признается он. – Хотя, конечно, тут его делают не так вкусно, как готовит моя мама, когда я приезжаю к ней в гости.

– Я все время забываю, что ты упоминал, что она окончила кулинарную школу. А я вот не могу вспомнить ни одного десерта, который моя мама не купила бы в магазине. Она, так сказать, домохозяйка без фанатизма.

– Как-нибудь, когда я приеду к тебе в Бостон, мы поедем в мамину кондитерскую в Бриджпорте и она приготовит для тебя все, что ты захочешь.

Я почти слышу оглушительный звон, с которым эти слова разбиваются в головах у нас обоих. Огромный предупредительный знак загорается у нас перед глазами, он ощутим, реален, он как будто сидит сейчас вместе с нами за этим столом, и уже невозможно делать вид, что его не существует.

– Сколько у тебя осталось времени? – спрашивает он. – Две недели? Три?

Мысль «ты мог бы попросить меня остаться» мелькает в моей голове, но я гоню ее прочь, потому что я не могу остаться, потому что нет, нет, правда не могу, и это на самом деле ужасная, ужасная мысль.

Я опускаю голову и разглядываю тарелку, стоящую на столе между нами, наблюдая, как шоколадный соус смешивается с тающим мороженым.

– Думаю, мне лучше уехать через две недели. Мне нужно найти квартиру, записаться на занятия…

Позвонить отцу, думаю я. Найти работу. Заново построить свою жизнь. Завести друзей. Решить, чем я хочу заниматься, когда закончу учебу. Постараться найти способ быть счастливой, приняв это решение. И считать секунды до того, как ты приедешь ко мне.

– Даже несмотря на то, что ты не хочешь.

– Не хочу, – мрачно говорю я. – Я не хочу провести следующие два года своей жизни в школе, чтобы потом получить возможность найти работу, которую я буду ненавидеть, с людьми, которые будут мне чужими и неприятными, и оказаться однажды запертой в четырех стенах ненавистного офиса.

– Это очень исчерпывающее описание, – замечает он. – Но я думаю, твое представление о бизнес-школе, возможно, слегка… возможно, не совсем верное. Ты вовсе не должна посвящать свою жизнь тому, что не хочешь, если это не твой выбор.

Я кладу ложку на стол и откидываюсь на спинку стула.

– Я всю жизнь прожила с очень успешным и увлеченным бизнесменом, я знакома с его коллегами и партнерами, и большинство из них такие же, как он. А я ужасно боюсь стать на них похожей.

Приносят счет, и Ансель тянется к нему, шлепнув меня по руке, когда я тоже пытаюсь его взять. Я хмурюсь в его сторону, вообще-то я в состоянии заплатить за своего… мужа. Но он игнорирует мой сердитый взгляд и просто продолжает делать то, что делает.

– Не все бизнесмены или деловые женщины такие, как твой отец. Просто подумай, возможно, ты сможешь… найти другое применение своему диплому. Ты вовсе не обязана повторять его путь.

* * *

ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ мы молчим, и я понимаю, что это потому, что я не ответила на его слова и он не хочет давить на меня. Вообще-то он прав: люди по-разному используют диплом о высшем экономическом образовании и занимаются разными интересными вещами. Проблема в том, что до сих пор не знаю, что же на самом деле интересно мне самой.

– Можно тебя кое о чем спросить? – обращаюсь я к нему.

Он кивает, глядя на меня сверху вниз.

– Ты ходишь на работу в фирму, хотя на самом деле это совсем не то, чем ты хотел бы заниматься.

Кивнув, он ждет, что я скажу дальше.

– Ты не любишь свою работу.

– Нет.

– А чем ты мечтаешь заниматься?

– Преподавать, – отвечает он, пожимая плечами. – Я считаю корпоративное право очень увлекательным. Мне кажется, право вообще очень интересная наука. Как мораль и этические нормы складываются в свод правил, особенно как это все работает в условиях новых высоких технологий, которые становятся реалиями нашей жизни. Но я не могу стать хорошим преподавателем, если у меня не будет практических знаний, а после этой работы я смогу найти работу преподавателя на кафедре где угодно.

Мы с Анселем за руку проходим несколько кварталов, и он отпускает мою руку только один или два раза, чтобы поднести ее к губам и поцеловать. Свет фар проезжающего скутера отражается в его обручальном кольце, и я чувствую, как мой желудок завязывается в узел. Я не могу сказать, что не хотела бы остаться в Париже – очень хотела бы. Но я не могу отрицать, что и по дому я тоже очень скучаю, скучаю по возможности поговорить на родном языке, чтобы меня понимали, скучаю по друзьям, по океану. Единственное, что я точно не могу и не хочу оставлять – это его.

Он настаивает, чтобы мы зашли в маленькое бистро на углу и выпили кофе. Я уже привыкла к крошечным чашечкам того, что европейцы называют кофе, очень крепкий и насыщенный эспрессо, и помимо Анселя это еще одна вещь в этом городе, по которой я буду очень скучать.

Мы сидим за маленьким столиком снаружи, под звездами. Ансель придвинул свой стул так близко к моему, что его руке больше некуда деваться, кроме как обвиться вокруг моих плеч.

– Ты не хочешь на этой неделе познакомиться кое с кем из моих друзей? – спрашивает он.

Я смотрю на него с удивлением.

– С кем?

– Кристоф и Мари, двое моих старых друзей, устраивают вечеринку, чтобы отпраздновать ее повышение. Она работает в одной из крупных компаний в том же здании, что и я, и я подумал, что ты, возможно, захочешь пойти. А они точно будут рады познакомиться с моей женой.

– Звучит заманчиво, – киваю я с улыбкой. – Я вообще-то надеялась, что ты меня познакомишь со своими друзьями.

– Понимаю, что надо было сделать это раньше, но… признаю, это было очень эгоистично с моей стороны. У нас так мало времени с тобой, и я не хотел делить тебя ни с кем.

– Ты же все время работал, – я вздыхаю, вспоминая в деталях наш разговор с Харлоу.

Он берет меня за руку, целует ее тыльную часть, мое кольцо, а потом сплетает свои пальцы с моими.

– Я хочу показать тебя им.

Окей. Познакомиться с друзьями. Быть представленной им как жена. Это все реально. Именно так и делают настоящие супружеские пары.

– Ладно, – говорю я неуверенно. – Звучит весело.

Он ухмыляется и наклоняется ко мне, целуя меня в губы.

– Спасибо, миссис Гийом.

И вау, ямочка тут как тут. А я таю.

Около нашего стола останавливается официантка, и я устраиваюсь поудобнее на своем стуле, пока Ансель заказывает нам кофе. Группка девочек лет восьми-девяти танцует рядом с мужчиной, который играет на улице на гитаре. Их смех отражается от стен домов и смешивается с шумом машин и плеском фонтана напротив.

Одна из них кружится и падает, приземляясь около маленького столика, за которым мы сидим.

– С тобой все в порядке? – спрашиваю я, вскакивая, чтобы помочь ей встать.

– Oui, — отвечает она, отряхивая грязный подол платья. Ее подружки окружают ее и, хотя я не понимаю, что они говорят, но судя по тому, как они растягивают ей руки в стороны, и по их строгому тону, они объясняют ей, что она просто неправильно кружилась.

– Ты хотела сделать пируэт? – спрашиваю я, но она не отвечает, почти не глядя на меня от смущения. – Pirouette?

И тут она сияет:

– Oui, – кивает она взволнованно. – Pirouette. Tourner.

– Вращение, – переводит Ансель.

Она раскидывает руки в стороны, поднимается на носочки и кружится так быстро, что снова чуть не падает.

– Ух ты, – говорю я, и мы обе смеемся, когда я подхватываю ее. – Может быть, если ты… хм… – Выпрямляясь, хлопаю себя по животу: – Подтянуть.

Поворачиваюсь к Анселю, который переводит:

– Contracte tes abdominaux.

У девочки становится очень сосредоточенное лицо, по которому я понимаю, что она изо всех старается подтянуть мышцы живота.

Остальные девочки тоже подбежали, чтобы послушать, поэтому я расставляю их так, чтобы каждой было достаточно места.

– Четвертая позиция, – я показываю четыре пальца, выставляя левую ногу вперед, а правую отвожу назад. Руки вверх, одна в сторону, другая перед собой. – Хорошо. Теперь plié? Присесть.

Они сгибают колени, и я киваю, слегка поправляя каждой спину.

– Да! Отлично! – я показываю на свои глаза, а затем на точку на расстоянии, надеясь, что Ансель переведет то, что я сейчас скажу. – Вам нужна точка. Найдите какую-нибудь точку и не отводите от нее взгляда. Тогда во время вращения, – я встаю в позицию, сгибаю колени и отталкиваюсь стопой, совершая пируэт и приземляясь снова в плие, – вы вернетесь туда, откуда начинали.

Это настолько знакомое мне движение, одно из тех, которое мое тело делает автоматически после стольких лет занятий, что я почти не обращаю внимания на аплодисменты и крики восторга моих зрителей, а громче всех хлопает и кричит Ансель. Девочки полны энтузиазма, они делают пируэты, подбадривая друг друга и обращаясь ко мне за помощью.

Но вот уже совсем поздно, и девочкам пора по домам.

Ансель берет меня за руку, улыбается, а я оглядываюсь через плечо, когда мы уходим. Мне кажется, я всю ночь могла бы смотреть, как эти девочки пытаются танцевать.

– Это было здорово, – говорит он.

Я взглядываю на него, все еще улыбаясь.

– Что именно?

– Смотреть, как ты танцуешь вот так.

– Это было всего одно вращение, Ансель.

– Но это была самая сексуальная вещь, которую я видел в жизни. Вот чем ты должна заниматься.

Я вздыхаю.

– Ансель…

– Некоторые люди заканчивают бизнес-школу и занимаются кино или ресторанным бизнесом. А некоторые открывают собственные кондитерские или танцевальные студии.

– Ну вот и ты туда же. – Я уже слышала это раньше – от Лорелеи и от всей семьи Харлоу. – У меня нет главного, что для этого нужно.

Он бросает взгляд через плечо, туда, откуда мы только что ушли.

– Я решительно не согласен с этим утверждением.

– Такие вещи требуют денег. А я ненавижу брать деньги у отца.

– Тогда зачем ты их берешь у него, если ненавидишь? – спрашивает он.

Я возвращаю ему его же вопрос:

– А ты не брал деньги у отца?

– Брал, – соглашается он. – Но я давным-давно решил, что это единственное, для чего он годится. А несколько лет назад, когда я был в твоем возрасте, я не хотел, чтобы мама думала, что должна мне помогать.

– У меня… недостаточно денег, чтобы прожить в Бостоне без его помощи, – признаюсь я. – И я в каком-то смысле… чувствую себя обязанной ему, чувствую, что это будет нечестно, если я не сделаю так, как он хочет.

– Но ведь это не то, чего хочешь ты.

– Это не то, чего я хочу.

Он резко останавливается и поднимает руку, чтобы сделать акцент на том, что собирается сказать:

– Я понимаю. И я содрогаюсь при одной мысли о том, что ты скоро уедешь. Но если посмотреть объективно, если ты поедешь в эту школу, закончишь ее и потом начнешь заниматься тем, чем хочешь ты, – это уже будет ТВОЕ решение, а не его.

Я вздыхаю, глядя на улицу впереди.

– То, что ты не можешь танцевать на большой сцене, не означает, что ты должна перестать танцевать вообще. Найти точку на расстоянии и не отводить от нее взгляда – разве не это ты говорила девочкам? А где твоя «точка»? Найти способ сохранить танцы в своей жизни?

Я оглядываюсь назад, туда, где девочки все еще танцуют и смеются. Его точка – преподавать право. И он не отводит глаз от этой точки с самого начала.

– Ладно. – Он принимает мое молчание за пассивное согласие. – Ты не думала о том, чтобы стать преподавателем? Или о том, чтобы поучиться и открыть собственный бизнес? Это ведь два разных пути.

Мысль о том, чтобы открыть собственную танцевальную студию, вызывает удивительную реакцию у меня в животе: смесь восторга и ужаса. Я с трудом могу придумать что-либо более заманчивое, и в то же время ничто не способно испортить мои отношения с семьей сильнее.

– Ансель, – качаю я головой, – даже если бы я хотела собственную студию, ведь для этого нужны средства. Отец был готов оплачивать мою квартиру в течение двух лет, пока я не получу диплом. Теперь он со мной не разговаривает, и нет никаких шансов, что он хотя бы рассмотрит этот вариант. В танцах для него есть нечто такое… он как будто не любит их на подсознательном уровне. Так что я понимаю: что бы я ни делала, мне нужно, чтобы это могло работать без него, без его помощи.

Я закрываю глаза и тяжело сглатываю. Я так далеко мысленно отошла от реальности за время своих потрясающих каникул, так далеко забросила мысли о будущем, что сейчас этот короткий разговор лишает меня сил.

– Я очень рада, что приехала сюда. В каком-то смысле это было лучшее и самое правильное решение, которое я принимала когда-либо в жизни. Но, к сожалению, кое-что это сильно усложнило.

Он склоняется и изучает мое лицо. Я обожаю веселого и озорного Анселя, который подмигивает мне через всю комнату без повода или шутливо разговаривает с моими бедрами и грудью. Но сейчас мне кажется, что я могу еще больше полюбить Анселя вот такого, который действительно хочет понять, что нужно именно мне, и который достаточно смел, чтобы его смелости хватило нам обоим.

– Но ты же замужем, не так ли? – спрашивает он. – У тебя же есть муж?

– Да.

– Муж, который вполне неплохо зарабатывает.

Я пожимаю плечами и отвожу взгляд – разговоры о деньгах всегда ужасно неловкие.

Так же легко и непринужденно, как всегда, он спрашивает, и в голосе его нет ничего, кроме искреннего недоумения:

– Тогда почему же ты должна зависеть от твоего отца и не можешь делать то, что ТЫ хочешь?

* * *

НАВЕРХУ, В НАШЕЙ квартире я иду за ним на кухню и облокачиваюсь о стол, пока он достает из ящика бутылку вина. Повернувшись, он кладет мне в руку две таблетки ибупрофена и наливает мне стакан воды. Я смотрю на свою ладонь, а затем на него.

– Ну ты же всегда так делаешь, – объясняет он, едва заметно пожав плечами. – После двух бокалов вина ты всегда принимаешь две таблетки ибупрофена и запиваешь их большим стаканом воды. Ты же худенькая.

Я снова поражаюсь, насколько он наблюдателен, как он способен замечать мелочи, на которые, как мне думалось, и внимания не обращал. Он стоит, смотрит, как я глотаю таблетки и ставлю пустой стакан на столешницу около своего бедра.

Проходят секунды, а мы стоим, не касаясь друг друга, не целуясь, и у меня возникает ужасная мысль, что вечер сейчас закончится и он пойдет за свой рабочий стол, а я отправлюсь в постель одна.

Но чем дольше мы стоим вот так напротив друг друга в неярком свете одинокой лампочки над плитой, тем сильнее становится между нами притяжение. Оно ощущается физически. Ансель поглаживает подбородок, а потом поворачивается ко мне:

– Ты самая красивая женщина, какую я видел в своей жизни.

Желудок у меня кувыркается.

– Не знаю, не уверена, что я…

– Останься, – перебивает он еле слышным шепотом. – Я с ужасом жду дня, когда ты уедешь. С ума схожу при одной мысли об этом.

Я закрываю глаза. Это то, что я так хотела и одновременно так боялась услышать от него. Закусив губу, я стараюсь скрыть улыбку, глядя на него:

– А я думала, ты только что советовал мне поехать в школу, чтобы когда-нибудь открыть свой бизнес.

– Я думаю, может быть, ты сможешь подождать, пока я закончу с этим процессом, и тогда мы можем поехать вместе. Будем жить вместе. Я буду работать, ты учиться.

– Но как я могу остаться здесь до весны? Что я буду делать? – Это, конечно, прекрасно, но представить себе, что девять месяцев я буду праздно шататься по городу, как турист, я не могу.

– Ты можешь найти работу или пока просто изучить, что нужно для того, чтобы открыть студию. Мы будем жить вместе, а школу можно отложить на год.

Если такое возможно – это звучит даже еще более безумно, чем мое приезд сюда. Остаться – значит, что МЫ не кончимся, что не будет аннулирования брака, что это замужество не фиктивное. И это совершенно новый, иной поворот событий.

– Не думаю, что я могу остаться здесь и проводить столько времени в одиночестве так долго…

Он вздрагивает, проводит рукой по волосам:

– Если ты хочешь начать учиться сейчас, поезжай, а я приеду весной. Я просто… Ты действительно этого хочешь?

Я качаю головой, но по глазам его вижу, что он правильно понял этот мой жест: я не знаю.

Первые несколько недель здесь я чувствовала себя совершенно свободной, но в то же время и слегка иждивенкой. Но Ансель пригласил меня сюда не только из вежливости или чтобы спасти от скучного лета дома. И даже не для того, чтобы я смогла восстановить душевное равновесие и набраться сил перед учебой. Он сделал это потому, что хотел меня.

– Миа?

– Мммм?

– Ты мне нравишься, – говорит он шепотом, и по тому, как дрожит его голос, я понимаю, что знаю, что он на самом деле имеет в виду. Эти слова теплой волной касаются моей шеи, но он не делает попыток подойти ближе. Он даже не трогает меня, стоит, облокотившись руками на столешницу позади себя. И эта наша отдельность сейчас каким-то странным образом даже более интимна, чем любые поцелуи и прикосновения.

– Я не хочу, чтобы мы жили отдельно. Жена принадлежит своему мужу, а муж принадлежит жене. Я поступаю эгоистично по отношению к тебе, когда прошу тебя подождать в интересах моей карьеры, но все же прошу.

Все же он просит.

Я отвожу взгляд и смотрю вниз, на свои босые ноги на полу, а сердце мое бешено стучит. Я испытываю облегчение, ужас… но больше всего – эйфорию. Он сказал в одну из ночей, что не сможет играть свою роль, если я скажу то, что собиралась, вслух, и возможно, сейчас все тот же страх мешает нам произнести то, что оба знаем вот уже несколько недель – сказать о любви.

– Как ты думаешь, когда-нибудь… – начинает он после мучительной паузы, и губы его искривляются в улыбке, – ты… я… смогу понравиться тебе?

Сердце у меня сжимается при виде его искреннего волнения. Я киваю, проглатывая ком в горле размером с мяч для боулинга, а потом говорю:

– Я уже влюблена в тебя по уши.

Его глаз вспыхивают облегчением, и слова начинают литься потоком:

– Я куплю тебе новое кольцо. Мы сделаем все заново, как положено. Мы можем найти другую квартиру, чтобы она была только наша, чтобы в ней были только наши воспоминания…

Я смеюсь сквозь внезапные рыдания.

– Мне нравится эта квартира. И мне нравится мое кольцо. И нравятся мои обрывочные воспоминания о нашей свадьбе. Мне не нужно ничего нового.

Он склоняет голову и улыбается мне, ямочка бесстыдно кокетничает, и это уже выше моих сил. Я подцепляю пальцем пряжку ремня на его брюках и подтягиваю его к себе:

– Иди сюда.

Ансель делает два шага навстречу, прижимается своим телом ко мне так плотно, что мне приходится поднять подбородок, чтобы посмотреть на него.

– Договорились? – спрашивает он, обвивая руками мою талию и прижимая меня к себе.

– Да.

– Что ты чувствуешь сейчас? – В его глазах одновременно читаются смущение и страсть.

Я опускаю руку между нами и кладу на выпуклость на его джинсах – хочу почувствовать, как под моими прикосновениями он начнет возбуждаться.

Но он уже возбужден и, когда я касаюсь его, хрипло стонет, закрывая глаза. Его руки пробегают по моему телу вверх, по грудной клетке, по плечам и еще выше, ладонями он обнимает мою шею.

Ощущение его большого пальца на моей нижней губе работает как пусковой механизм: я чувствую, как внутри разливается тепло, и желание мгновенно становится нестерпимым, таким горячим, что ноги подкашиваются. Я открываю рот, облизываю кончик его большого пальца, потом он сует его мне в рот и потемневшими от страсти глазами смотрит, как я сосу. Под моей ладонью его член становится еще тверже и набухает, начинает шевелиться.

Он разворачивает меня вправо, выводит из кухни, но вдруг останавливается на полпути, снова берет мое лицо в ладони и целует:

– Скажи это еще раз.

Я не сразу понимаю, чего он хочет, но потом догадываюсь по глазам:

– Что я влюблена в тебя?

Он кивает и улыбается, прикрывая глаза и наклоняясь, чтобы кончиком языка коснуться моих губ.

– Что ты влюблена в меня.

Ансель смотрит на меня через тяжелую челку, упавшую ему на лоб, чуть склонив мою голову в сторону своими ладонями.

– Покажи мне свою шейку. Покажи мне свою роскошную кожу.

Я выгибаю шею, и его пальцы гладят мои ключицы, сильно, но нежно.

Не торопясь, он раздевает сначала меня. Но когда прохладный воздух касается моей кожи, разгоряченной от его ласк, я вцепляюсь в его рубашку и начинаю вытаскивать ее из штанов. Я хочу ощутить под пальцами каждый дюйм его обнаженного тела, все сразу, но они как будто примагничиваются к гладкой коже его груди. Меня заводит все: гладкая, теплая кожа, тяжелое биение его сердца, резкие спазмы мышц живота, когда я впиваюсь своими короткими ноготками в его ребра, линия мягких волос, уводящая мою руку ниже.

Даже несмотря на скромные размеры квартиры, спальня оказывается слишком далеко. Его пальцы скользят по моему телу, минуя грудь, как будто не собираясь там задерживаться, по животу и ниже, и я уже очень жду, что сейчас его два пальца проникнут в меня и начнут игру с моей самой чувствительной частью моего тела. Но вместо этого его рука гладит мое бедро. И глядя мне в глаза, он кончиками пальцев начинает ласкать мой шрам, тот участок кожи, который почти ничего не чувствует, хотя и не совсем мертв.

– Может быть, это странно, что я так люблю твой шрам.

Мне приходится напомнить себе, как дышать.

– Ты думала, что я его сразу заметил, но на самом деле нет. Я вообще не обращал на него внимания, пока ты не оказалась у меня в постели и я не начал целовать тебя всю, от макушки до пяток. Может быть, ты его ненавидишь, а я нет. Потому что он часть тебя. А я от тебя с ума схожу.

Он слегка отстраняется от меня, чтобы встать на колени, и вместо пальцев я чувствую теперь его губы и язык, горячие и влажные. Я приоткрываю рот и прикрываю глаза. Если бы не этот шрам, меня бы здесь не было. Может быть, я даже никогда не встретила бы Анселя.

Целуя мое бедро, он произносит хриплым от желания голосом:

– Для меня ты совершенна.

Притянув меня на пол, он разворачивает меня спиной к себе и сажает сверху. Я вижу наши отражения в темном окне гостиной, вижу, как я выгляжу, сидя, расставив ноги, на его бедрах.

Он ласкает меня, пальцы его скользят вверх-вниз по моим половым губам, дразня и распаляя меня. Губами они присосался к моей шее, двигаясь сверху-вниз, к подбородку, и я поворачиваю голову, чтобы он мог поцеловать меня в губы, его язык проникает внутрь и описывает круги вокруг моего. Ансель вставляет средний палец в меня, и я вскрикиваю, а он продолжает медленно поглаживать меня изнутри, как будто хочет почувствовать каждую клеточку моего тела. Зажав мою губу зубами, он спрашивает:

– Est-ce bon?

Хорошо? Это слишком плоское слово, оно не может выразить то, что я испытываю. Слова выглядят такими пустыми, такими примитивными, как выцветшие цвета на старой фотографии.

Я не успеваю придумать ответ, как по комнате разносится мой голос:

– Еще. Пожалуйста.

Он проводит свободной рукой по моему телу, вверх, вставляет два пальца мне в рот и затем вынимает их, мокрые. Он начинает водить ими вокруг моего соска в том же ритме, что двигается вторая рука у меня между ног. Мир для меня сужается, сосредотачивается на этих двух ощущениях – его пальцы на моем соске и на клиторе, а потом сжимается еще больше, и я уже больше ничего не знаю и не понимаю, кроме этих кругов, и влаги, и тепла, и вибраций от его слов на моей коже:

– О Миа…

Я раньше уже чувствовала себя беспомощной, когда лежала, обездвиженная, под машиной, когда инструктор отдавал резкие приказы, когда отец обдавал меня своим горячим презрением. Но это совсем другое. Та беспомощность, которую я испытываю сейчас, совершенно другого рода: как будто каждый нерв напряжен до предела и дрожит от наслаждения. Значит, вот как оно бывает, когда тебя ласкает тот, кому ты доверяешь свое тело и душу.

Но я хочу ощущать его внутри себя, когда начну распадаться на кусочки, а оргазм уже очень близок. Я приподнимаю бедра, упираюсь в него и опускаюсь прямо на его член. И мы оба замираем с протяжным стоном. Несколько секунд мы не двигаемся, пока мое тело принимает его, привыкает к нему.

Потом я скольжу вперед и вверх, потом снова вниз. Еще, и еще, и еще… с закрытыми глазами слушая его прерывающийся голос:

– О… да… пожалуйста… быстрее… быстрее, Миа…

Я подаюсь слегка назад, и он гладит руками мое тело, шею. Его большой палец рисует нежные узоры на моей шее спереди. Кажется, возбудиться сильнее я уже не могу, но когда Ансель кладет одну руку мне на бедро и она скользит мне между ног, когда его пальцы начинают ласкать мой клитор, а его тихий, хриплый голос повторяет, как ему хорошо, о, как хорошо… я просто не могу остановить свое тело, которое двигается уже помимо моей воли.

C’est ça, c’est ça…

Мне не нужен перевод, я знаю, он говорит: это оно. Он ласкает меня так, как нужно моему телу, и оно реагирует так, как нужно ему.

Я уже не знаю, на каком ощущении сосредоточиться, а испытывать все одновременно невозможно. Его пальцы впиваются в мои бедра, тяжелый возбужденный член двигается внутри меня, рот на моей шее сосет, сосет, сосет, и я вздрагиваю от наслаждения той легкой болью, которая возникает, когда на моей коже остаются следы его поцелуев. Он как будто в каждой клеточке моего тела: я как будто вижу его глазами, что он делает со мной, он как будто забрался ко мне внутрь и заставляет мое сердце биться так быстро и сильно, что это пугает и приводит в восторг одновременно.

Он приподнимается подо мной и переворачивает меня так, что я опускаюсь на руки и колени, и мы оба стонем от нового ощущения глубины, и я вижу, как меняется наше отражение в окне. Его руки теперь крепко держат меня за бедра, голова откинута, а глаза закрыты, и он медленно двигается внутри меня. Его вид – воплощение блаженства и облегчения. Каждый мускул его тела напряжен и покрыт бисеринками пота, но в то же время удивительным образом он выглядит сейчас таким лениво-расслабленным, каким я никогда не видела его раньше.

– Сильнее, – прошу я, мой голос низкий и хриплый от желания.

Открыв глаза, с хищной улыбкой, исказившей его лицо, он впивается еще сильнее пальцами в мои бедра и делает внутри меня грубый толчок, останавливается и потом начинается с ритмичные толчки, которые сводят меня с ума, от которых у меня вскипает кровь.

– Сильнее!

Он сжимает мои ягодицы и рычит, стараясь проникнуть как можно глубже, доставая до той точки, о существовании которой я даже не подозревала, и заставляя меня кричать и корчиться в сладостных муках оргазма, такого сильного и неожиданного, что я, кажется, теряю сознание и падаю на ослабевшие руки, которые уже не могут меня удержать. Ансель приподнимает мои ягодицы, ритмично двигается и резко стонет, содрогаясь от мощного оргазма.

– Миа… – хрипит он, стоя позади меня и изнемогая от наслаждения.

Я совершенно без сил, не могу пошевелиться, и он баюкает меня, положив мою голову себе на грудь. Ухом, прижатым к его груди, я слышу, как тяжело и часто стучит его сердце.

Ансель переворачивает меня на спину, осторожно входит в меня, как всегда бывает, когда мы оба кончаем, и смотрит мне в лицо прямым, серьезным взглядом.

– Тебе было хорошо? – спрашивает он тихо.

Я киваю.

– Я тебе нравлюсь?

– Да.

Наши бедра покачиваются в такт друг другу, пытаясь стать единым целым.