Глава 5

Харлоу

ЧЕСТНО ГОВОРЯ, НЕ ЗНАЮ, что я сама делала бы спустя всего три дня после того, как мне отрезали обе груди, но учитывая, что это все-таки значительная часть моего тела, могу представить, что, наверное, делала бы то же самое, что делает моя мама с понедельника: спала бы и плакала.

И никто из нас не может сделать ничего, совсем ничего, чтобы как-то ее утешить. Мама никогда не была так уж тщеславна, но ее карьера во многом зависит от состояния ее тела. И хотя в сорок пять она вряд ли появилась бы на экране в бикини, все же, как бы ни превозносили журналы ее смелость и силу, она действительно очень переживает потерю шикарной, по общему признанию, пары сисек. К тому же, хотя мама и крепкий орешек, я могу себе представить, какую боль она испытывает после операции.

Она вернулась из больницы в среду утром. И папа, Беллами и я провели большую часть дня, сидя у ее кровати и пересматривая «Закон и порядок», пока она спала. К вечеру четверга мы все очень устали, мы все не в настроении и постоянно ругаемся.

Я теперь знаю, что было бы, если бы мы вчетвером оказались в убежище во время бомбежки: убийство. Непрекращающееся пиканье телефона Беллами доводит папу до белого каления. Беллами постоянно ноет, что в комнате очень жарко. И мама обращается ко мне:

– Если ты предложишь мне еду еще раз, я брошу пульт от телевизора прямо в твою голову. Прости, милая.

Для семьи, которая никогда не ссорилась по-настоящему, это, конечно, непосильное испытание.

Наконец папа выводит нас обеих в холл.

– Девочки, я вас очень люблю, – говорит он, кладя нам руки на плечи. – Но, пожалуйста, пошли вон из моего дома. Просто вернитесь в свою жизнь на пару дней. Я позвоню вам, когда будут хоть какие-нибудь изменения.

Проблема в том, что на самом деле это не так-то легко. Я схожу с ума от страха после разговора с Финном за обедом, потому что боюсь, что мама может умереть. Я не могу ни с кем об этом поговорить, а даже если бы и смогла, произнести это вслух для меня все равно что признать такую возможность или, что еще хуже, сделать это реальным. У меня слишком много свободного времени, чтобы думать: моя работа на полставки много времени не занимает, все, что мне остается, – бегать или часами валяться на пляже, потому что у моих друзей дни расписаны по минутам, с утра до вечера. У всех, кроме разве что Финна.

Когда Беллами уезжает, я стою на подъездной дорожке родителей и пытаюсь собрать себя в кучу. В прямом смысле: собрать все кусочки воедино и поставить их на место. Вытягиваюсь и выпрямляю позвоночник. Завязываю все еще влажные волосы в небрежный хвост. Разглаживаю руками мятый перед футболки и джинсов. Натягиваю улыбку. И объявляю общий сбор «У Фреда», не принимая отказов.

– НЕТ, – говорит Лола, и я слышу громкий лязг на заднем плане. – Я не могу сегодня. Мне нужно закончить эти панели. И Миа сказала, что они с Анселем останутся дома, потому что он завтра уезжает и его не будет несколько недель.

– Я еле держу себя в руках, Лорелей Луиза Кастл.

– Ты что, собираешься использовать мое полное имя?

– Я не расчесала волосы после душа. Я нацепила одну из футболок Беллами с «Хеллоу, Китти», потому что забыла всю свою одежду дома, а Латинская Машина Любви… – Миа и Лола имеют представление о моем отце, – …выгнал меня из дома без всяких разговоров. Так что тащи свою задницу к Королевской Гончей.

Она вздыхает:

– Ладно.

Фред Фурли открыл бар «У Фреда» в 1969 году, когда ему было всего двадцать семь. Теперь ему семьдесят два, он женился (и разводился) шесть раз, и он любит мою мать, может быть, совсем чуть-чуть меньше, чем мой отец. Я отмечала здесь свое совершеннолетие, и мистер Фурли позволил мне выпить всего два стакана виски. Возможно, поэтому я вернулась домой трезвая и одинокая. Он иногда перебарщивает, но ему до сих нравится играть роль строгого отца, и, может быть, поэтому мне так комфортно здесь. Кроме того, здесь явно лучше, чем в кофейне, потому что – привет, выпивка!

Ему понадобилось около семи лет, чтобы понять, почему мой отец называет его бар «Королевская Гончая», но это название укоренилось, хотя мистер Фурли совершенно не похож на парня из сериала «Триз Компани».

Он спокойный, загорелый и дает мне почти все, что я захочу.

Например, бесплатные четверги для женщин.

Ансель и Миа подхватывают Лолу и Финна по дороге, поэтому они приезжают все вместе как раз в тот момент, когда Не-Джо вываливается из своего пляжного джипа, припаркованного кое-как прямо перед зданием.

– А где же Олс, Олли, Олцифер? – спрашиваю я с глупой ухмылкой.

Лола чуть отклоняется, изучая меня.

– Ты что, уже пьяна?

– Нет. Просто… странное настроение.

И это правда. Я чувствую себя немного странно, как будто если я остановлюсь, то сразу сломаюсь и мое безумие выплеснется на улицу, как лужица нефти.

– Наверное, мне станет лучше, когда я выпью.

– Оливер приедет прямо сюда, – сообщает Ансель. Он единственный не смотрит на меня так, будто у меня волосы горят, а сама я доверху набита нитроглицерином.

Финн смотрит на меня из-под козырька своей кепки, который почти закрывает его глаза.

– Ты в порядке, Рыжик?

Я киваю.

– Нет. – Взяв его под руку, я пользуюсь случаем потрогать его мускулистый бицепс. – Или да. Не знаю. Странный день?

– Это я уже слышал, – говорит он и ведет меня внутрь.

Мистер Фурли обновил интерьер бара несколько лет назад, но в честь моей матери он оставил декор почти таким же и только поставил новые столы, стулья и кабинки, освежил краску на стенах и полы. Как я уже говорила, Фред любит маму. И это еще одна причина для меня любить это место: для нас здесь всегда зарезервирована кабинка в дальнем углу с табличкой «ЗАРЕЗЕРВИРОВАНО», которая не допускает сюда людей, когда нас нет. На самом деле в баре редко бывает столько народу, чтобы наша табличка могла понадобиться, но сам факт заставляет меня чувствовать себя крутой.

Мы здороваемся с мистером Фурли, заказываем напитки и идем всей толпой в одном направлении. Финн следует за нами несколько неуверенно.

– Похоже на какой-то ритуал, – говорит он, предпочитая прислониться к стенке кабинки, только бы не садиться рядом со мной.

– Если ты пробудешь здесь достаточно долго, для тебя это тоже станет обычным. Хотя это немножко сложно. – Я начинаю загибать пальцы по одному: – Ты заходишь в бар. Ты заказываешь то, что хочешь, проходя мимо Фреда. Ты идешь к этому столику.

Он медленно кивает:

– Идти, заказать, идти.

– Хорошая собака.

Финн удивляет меня, беря большим и указательным пальцами мой подбородок и ласково заглядывая мне прямо в глаза, прежде чем повернуться к Анселю.

Появляются наши напитки, и мы решаем заказать что-нибудь поесть, а потом мы с Лолой некоторое время пользуемся уютной кабинкой, чтобы обсудить ее новости. Она наконец подписала контракт с «Темной Лошадкой» на серию комиксов, и моя первая реакция – еще до того, как я погуглила, – «Я так рада за тебя!»

А моя вторая реакция – уже после «Гугла» – неприятно поражает меня саму. Хотя это случилось почти сразу после того, как мы вернулись из Вегаса, я все еще не могу поверить, что этот огромный шанс появился в ее жизни. Всего через несколько месяцев все закрутится: у нее будут интервью, поездки в маленькие книжные магазины, а затем ее детище – «Рыба-Бритва», для которой она рисовала персонажей с тех пор, как научилась держать в руках карандаш, – будет выпущено в дикую природу.

Пока мы болтаем, Финн оглядывается по сторонам, откинувшись на стенку кабинки, и слышит только конец нашей беседы.

Я заглядываю ему через плечо:

– Твой стакан почти пуст.

Он встряхивает стакан, глядя, как его содержимое разливается по кубикам льда:

– Нет, у меня еще есть.

– О, значит, это мой пустой. – Я протягиваю ему стакан, невинно округляя глаза.

Он смеется и берет его.

– Скажи, чтобы записали на мой счет, – кричу я ему вслед, когда он направляется к бару.

Финн окидывает меня сердитым взглядом через плечо:

– Я понял.

– Помягче, госпожа Вега, – предостерегает меня Лола, поднимая брови.

– Харлоу Вега? – вмешивается Не-Джо, изогнув белесую бровь.

Я киваю, сую оливку в рот и повторяю:

– Харлоу Вега.

– А твои родители вообще хотели, чтобы ты ходила в колледж, или они сразу планировали отправить тебя на шест?

Я показываю ему язык, а потом облизываю пальцы:

– Осторожнее, Не-Джо. Твой стояк очень заметен.

– О! – Не-Джо поворачивается к Лоле. – Кстати о стояке. Я так жду твою книгу, когда она выйдет и начнет продаваться, а потом на «Комик Коне» это будет что-то нереальное. Ты будешь в своем этом авторском костюмчике, будешь там расхаживать. Наденешь сексуальную масочку, и тогда…

– Ты обдолбался? – перебивает его Лола.

Я понимаю, что это риторический вопрос, поэтому меня смешит, когда Не-Джо отвечает:

– Ну да.

– Я не собираюсь заглатывать корн-дог, а потом идти обниматься с кучей грудастых девиц в костюмах Женщины-кошки, чтобы только показать, что я своя в тусовке любителей комиксов.

Оливер выбирает именно этот момент, чтобы появиться, и он выглядит немного ошеломленным, глаза у него кажутся огромными под очками в широкой оправе. Он смотрит на нее, и во взгляде его отчетливо читается восхищение. Его молчаливая реакция заставляет меня снова задуматься. Неужели тихому, милому Оливеру начинает нравиться Лола? Я встречаю взгляд Миа и готова поспорить, что она думает сейчас то же самое. Боже, если бы моя голова не была сейчас так забита всяким дерьмом, я бы с удовольствием свела этих двоих.

– А ты бы позволил любителю комиксов обжиматься с тобой, если бы он был одет в костюм Женщины-кошки и держал бы во рту корн-дог? – спрашивает Ансель, повернув голову к Оливеру. – Теоретически.

– Думаю, фанатам на мое мнение наплевать, – отвечает Оливер, собираясь с мыслями. – Не важно, есть у них во рту корн-дог или нет.

Миа морщит нос и качает головой, глядя на Оливера. Она почти не понимает его сильный австралийский акцент, что довольно смешно, учитывая, что сама она вышла замуж за человека, для которого английский язык неродной.

– Фанаты всегда счастливы, независимо от обстоятельств, – переводит Лола на скорую руку.

Я помню первый вечер, когда мы ближе познакомились с Оливером, после того как Миа и Ансель исчезли за углом коридора и мы с Лолой остались наедине с двумя незнакомцами, причем мы были значительно пьянее, чем они. После короткого осмотра мы заметили, что у Оливера на щеке нарисован маленький черный цветочек.

– Мне вот интересно насчет цветочка, – заявила Лола, когда он уселся рядом с ней. На нем были его обычные очки в широкой оправе, черные прямые джинсы, темная футболка. Я была почти уверена, что это не татуировка у него на лице… Почти.

– Пргрл при, – загадочно произнес он и снова замолчал. Мне понадобилось некоторое время, чтобы догадаться, что он имеет в виду.

– Проиграл пари!

– А поподробнее? – потребовала Лола.

А Финн охотно сообщил подробности. В данный момент они как раз закончили сокращенную версию велопробега по Штатам, который осуществили шесть лет назад.

– Суть в том, что тот, кто пробьет больше шин, должен сделать себе временную татуировку на лице. Оливер и не мог не проиграть, потому что он решил использовать обычный велосипед в качестве горного. Я вообще удивлен, что колеса у него не погнулись, как тако.

Оливер пожал плечами, и стало очевидно, что его вообще никак не волнует наличие цветка на лице. Определенно, он нарисовал его не для того, чтобы привлекать к себе внимание.

– Тебя называют Олли? – спросила Лола.

Оливер взглянул на нее так, словно его совершенно ошарашило предположение, что его могут так называть. Как если бы она сказала, что его, наверное, называют Гартом, или Эндрю, или Тимоти.

– Нет, – ответил он коротко, и единственное, что в нем было симпатичного, – это то, как он со своим акцентом пытался избежать гласного в односложном слове. Лола изогнула брови, слегка раздраженная тем, что ей одной приходится поддерживать беседу, и поднесла свой светящийся бокал к губам.

Лола носит в основном черное, и волосы у нее черные и блестящие, а еще у нее крошечная бриллиантовая сережка в губе, но при всем при этом она ни в коем случае не является воплощением злобных Riot Grrrl. С ее идеальной фарфоровой кожей и самыми длинными ресницами в мире она слишком нежная для этого. Но если она решит, что ты придурок, то уже не важно, что ты думаешь по этому поводу. У нее говорящий взгляд.

– Цветочек тебе идет, – сказала она, немного наклонив голову и изучая его. – И руки у тебя красивые, нежные. Может быть, нам стоит называть тебя Олив.

Он сухо рассмеялся.

– И еще очень красивый рот, – добавила я. – Нежный, как у женщины.

– Да идите вы, – к этому времени он смеялся уже по-настоящему.

Как-то у нас получилось в ту ночь из подвыпивших незнакомцев превратиться в лучших друзей. Но Лола и Оливер оказались единственной парой, между которыми ничего не было, и вплоть до сегодняшнего дня Лола остается в полной уверенности, что Оливер не интересуется ею.

А вот я теперь уверена, что она ошибается.

– А где Финн? – спрашивает Оливер, садясь за столик, а потом обращается к Не-Джо:

– Привет, Джо!

– Обслуживает мисс Харлоу, – отвечаю я.

Он смотрит на меня со смущением.

– Пошел за напитком для Харлоу, – снова переводит Лола.

Оливер удовлетворенно кивает, осматривает бар и затем поворачивается ко мне.

– Будь поласковее с моим мальчиком, – говорит он, подмигивая, но тон его вполне серьезен.

– Потому что он такой ранимый? Да ладно, – фыркаю я. – Я просто использую его гигантский пенис и его неожиданное мастерство в играх со связыванием. Так что не стоит переживать за его чувства.

Оливер стонет, закрыв лицо руками:

– Зачем мне это знать?

И в этот самый момент не выдерживает Лола:

– Это не наше дело!

– Будете знать, как мне лекции читать, – заявляю я им с ухмылкой. – Как дела в магазине?

– Хорошо. Народу действительно много. Думаю, все будет хорошо, если дела так пойдут, да?

Я вижу, как Миа наклоняется к Анселю, чтобы он повторил ей помедленнее то, что Оливер только что сказал.

– Мне говорить медленнее, Ми-а-а? – изображает Оливер чудовищно преувеличенную версию американского акцента.

– Да! – восклицает она.

– Как там уголок для чтения у окошка? – спрашиваю я. – Много новичков привлек?

– Думаю, да, – произносит он, подтягивая к себе нетронутое пиво Миа. – Мне еще нужно разобраться, кто мои постоянные клиенты.

– И сколько времени пройдет, пока ты трахнешь там кого-нибудь? – интересуюсь я, положив подбородок на руки.

Он смеется и качает головой:

– Это видовое окно слишком большое. Думаю, никогда.

– Некоторым девушкам это нравится.

Он пожимает плечами, глядя на подставку для стакана, с которой играет, и не бросив ни единого взгляда на Лолу. Я сломаю этого парня, даже если это будет стоить мне жизни.

– А может быть, Оливер впервые отметится не около окна, а на складе? – подхватывает Ансель и – о, он мой любимчик.

Миа наклоняется к нему, и он что-то говорит ей в самое ухо. Ее счастье – лучшее лекарство от моих собственных тревог. Хотя, может быть, алкоголь тоже помогает. Я так рада за нее, что этот парень приехал сейчас больше чем на обычные полтора дня. Он старается приезжать каждые пару недель, но эти качели, которые взлетают вверх, когда он приезжает, и обрушиваются вниз всякий раз, когда он уезжает, невыносимы.

– Ребята, вы так здорово смотритесь вместе. – И я тянусь чуть не через весь стол, чтобы поцеловать Миа в щеку.

– А ты представь только, как мы здорово смотримся, когда занимаемся сексом! – кричит Ансель через стол. – Это что-то нереальное!

Я комкаю салфетку и бросаю в него:

– Перебор.

– Это моя суперсила.

– А в чем моя?

Ансель приставляет руки ко рту, чтобы перекричать музыку: – Выпивка?

Он кивает на стакан, который Финн как раз ставит передо мной. Несмотря на нашу бурную ночь у Лолы с Лондон и на мое эффектное пьянство в Вегасе, я редко выпиваю больше пары коктейлей. Но, думаю, Ансель прав: если я выпью, мне действительно полегчает. Я опрокидываю в себя напиток, который на вкус сначала кисло-сладкий, а затем водка обжигает мне гортань, и я чувствую, как тепло разливается в желудке. Зарычав, я встаю и объявляю:

– Я пьяна, и я иду танцевать. – И, ткнув в сторону Финна, добавляю: – Ты. За мной.

Он качает головой:

– Ой, да ладно.

Я со стоном провожу рукой по его груди. Бог мой, он такой классный – такой твердый и упругий, его грудная клетка так напрягается под моими ладонями… и я теперь хочу его.

Четверги у Фреда – это женские дни, поэтому в эти дни здесь играет музыка для танцев, женщины ведь любят танцевать. Так ведь? Мне нравится Пьяная Я. У Пьяной Меня нет никаких проблем, а Трезвая Харлоу, может быть, слишком гордая для того, чтобы унижаться и умолять о чем-то. Но влейте в нее немного алкоголя, и что? Представление начинается.

– Пожалуйста, – шепчу я, вставая на цыпочки, чтобы поцеловать его в шею. – Пожалуйста-пожалуйста, и голенькая Харлоу сверху?

– Она всегда такая? – спрашивает Финн моих подруг, не сводя с меня глаз. Он смотрит на мои губы, смотрит так, будто готов закинуть меня на плечо и отнести немедленно в дом к Оливеру.

– Почти со всеми долбаными парнями, кого знает, – лжет Лола. – Знаешь, как утомительно вытаскивать ее потом из убогих номеров мотеля «Тигуана»?

Брови Финна сходятся на переносице. Я провожу ногтями по его груди, как он любит, и чувствую, что он вздрагивает под моими руками. Он смотрит на танцпол.

– Тогда, я уверен, тут полно других ребят, которые с удовольствием с тобой потанцуют.

Я смотрю на него, надеясь, что мое разочарование не очень заметно на лице:

– Уверена, что так и есть.

Я киваю Миа, и она выталкивает Анселя из кабинки. Мы втроем идем на почти пустой танцпол, где вопреки предположению Финна всего человек шесть танцующих: пожилая пара, танцующая медленный танец под быструю музыку, и стайка девушек, у которых, по моему мнению, надо бы спросить удостоверения личности, чтобы убедиться, что им есть двадцать один год.

Мне нравится в этом баре все: и потертые бархатные сиденья, и дурацкие светильники, и крепкие напитки. Но больше всего я люблю музыку. Когда мы выходим на танцпол, диджей, который, оказывается, один из внуков Фреда, о которых он не подозревал, двадцатиоднолетний Кайл, включает рок-балладу, кивая мне.

Мне не нужен никто, чтобы танцевать. Мне просто нужно двигаться.

Я вскидываю руки в воздух, начинаю покачиваться в такт музыке и закрываю глаза. Я чертовски люблю эту песню, люблю, как пульсируют басы, люблю грубый сексуальный текст. Ансель и Миа пытаются танцевать вместе со мной, но, видимо, понимают, что я не расстроюсь, если останусь одна, поэтому они прилипают друг к другу и превращаются в идеальную пару, состоящую из двигающихся бедер, машущих рук и улыбок.

Боже, как они прекрасно смотрятся вместе. Конечно, Миа – великолепная танцовщица, она для этого родилась, но Ансель?.. Он двигается так, словно ему принадлежит каждая клеточка ее тела. Я так счастлива и так несчастна. Вообще, я не несчастный человек. Моя жизнь всегда была легкой, безумной, полной приключений. Почему же я чувствую себя так, словно мои легкие медленно наполняются холодной водой?

Теплые руки скользят по моим бедрам, по моему животу, прижимая меня к широкому, крепкому телу.

– Привет, – тихо произносит Финн.

Как будто он выдернул пробку – холод быстро покидает мое тело, и теперь я не чувствую ничего, кроме жара, который исходит от Финна. Он прижимается ко мне, чуть покачиваясь в такт музыке. Отдавшись его рукам, я танцую с ним, позволяя ему вести. И чувствую нарастающее желание трахаться. Совокупляться. Чтобы он был внутри.

– Ты меня с ума сводишь, когда танцуешь вот так. – Он наклоняется, проводит губами по мочке моего уха. – Черт, ты такая красивая.

Я встаю на цыпочки, чтобы дотянуться до его уха губами, и слышу, как мой голос прерывается на первом слове, когда я произношу:

– Отвези меня домой.

К СЧАСТЬЮ, Финн трезвый и может вести мою машину. Я показываю ему дорогу ко мне домой, но кроме этого мы просто смотрим на пейзаж и не разговариваем по-настоящему. Я рада, что он не говорит. Это отвлекало бы меня от ощущения его руки на моем бедре, руки, которая почти прижата к моей ягодице, от его пальцев, которые касаются самой нежной, самой интимной части моей ноги. Он как будто бросил якорь, чтобы я никуда не делась.

– Ты в порядке, Рыжик?

Мне нравится, когда он так меня называет: это как будто какая-то часть меня принадлежит только ему.

Я киваю, выдавливаю из себя:

– Финн, я просто…

– Просто кризис первой четверти жизни? – говорит он, улыбаясь. Это не насмешливая улыбка, и я решаю не возражать. Видимо, я все-таки не ошибаюсь: мне действительно отчаянно нужно отвлечься.

– Ага.

– Я не хотел, чтобы это прозвучало так. – Он убирает свою руку, чтобы вытереть лицо, и этого времени достаточно, чтобы мою кожу обдало холодом в тех местах, где только что были его пальцы. Но вот они возвращаются обратно, и я снова могу дышать. – Не хотел, чтобы это звучало… снисходительно. Я помню это чувство, оно сильно мучило меня в мои двадцать с небольшим, когда кажется, что ничто больше не имеет значения.

Я киваю молча, опасаясь, что голос может выдать мои эмоции, если я попытаюсь говорить.

– Как раз в то время папа и Колт отправили меня в велосипедный тур.

– Ты рад, что поехал?

Он кивает, но больше ничего не говорит, и я показываю ему, что надо повернуть направо, вниз по Идз-авеню. Мы заезжаем на стоянку перед моим домом, и он выключает зажигание.

– Ага, – отвечает он, глядя на меня и отдавая ключи от машины. – Я рад, но жизнь – сложная штука. Просто, когда оглядываешься назад, все выглядит по-другому.

Он идет за мной к лифту в холле моего дома, приподняв брови, но молча. Руки он сунул глубоко в карманы джинсов, кепка низко надвинута на глаза.

– Насколько ты пьяна?

Я пожимаю плечами:

– Довольно пьяна.

Могу поспорить, ему не нравится этот ответ, но он снова ничего не говорит и просто заходит за мной в лифт, глядя, как я нажимаю кнопку четвертого этажа.

– То, что мы приехали ко мне домой, ничего не значит, – предупреждаю я. – Мы с тем же успехом могли поехать снова к Оливеру, просто сюда было ближе.

Он игнорирует мои слова:

– У тебя же нет соседки, верно?

– Верно.

– Тебе понравилось то, что мы делали в прошлый раз?

– В какой? – спрашиваю я, прижавшись спиной к стенке лифта, пока он еле-еле взбирается на нужный этаж. Клянусь, я чувствую жар его тела за три фута от него:

– С веревкой или без?

Он улыбается, облизывая губы:

– И то и другое. Но думаю, я имею в виду вариант с веревкой.

– Ты имеешь это в виду, но не можешь произнести?

Двери лифта открываются, и он выходит вслед за мной. И идя у меня за спиной, объясняет:

– Я давно не делал такого с женщинами.

Я начинаю было отвечать ему, что, мол, теперь мне становится любопытно и ему придется рассказать мне больше. Но он продолжает:

– И то, как ты обычно уходишь потом… Тебя не так-то просто понять.

– Господи, Финн. – Остановившись перед своей дверью, я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на него: – Мы же просто трахаемся, разве нет? Что там понимать?

Я хочу, чтобы это прозвучало легкомысленно, шутливо, но вместо этого моя пьяная речь звучит невнятно и замедленно. Он хмурится, забирает у меня ключи и сам открывает дверь в мою квартиру.

Войдя, Финн бросает ключи на маленький столик у дверей и оглядывается. В моей квартире две спальни и большая гостиная в стиле лофт с видом на пару жилых кварталов и океан.

– Ого, – произносит он тихо. – Неплохое вложение.

Смеясь, я подталкиваю его сзади в спину, и он проходит вперед, в гостиную.

– Я хочу задать один вопрос, но это, наверное, сделает меня в твоих глазах редкостным мудаком, – предупреждает он, глядя на меня через плечо.

– В кои-то веки.

С легким смешком он произносит:

– Каково это – расти, никогда не заботясь о деньгах?

Я улыбаюсь и отвечаю не сразу – пусть он еще побудет пару секунд в своем заблуждении. Потому что… серьезно?!

– А почему ты думаешь, что у нас всегда было много денег?

Он оглядывает квартиру и снова переводит взгляд на меня, многозначительно подняв брови.

– Когда моя мама впервые появилась на телевидении, я помню, родители вкалывали по-настоящему, – объясняю я. – Она моталась на съемки, папа работал здесь, делал маленькие ролики и кино на заднем дворе своего друга. Может быть, когда я была в средней школе, дела стали налаживаться. – Я пожимаю плечами, встретив его взгляд: – Когда папа получил «Оскара», вроде все уже было неплохо. Но это случилось только тогда, когда я поступила в колледж.

Он кивает, и молчание затягивается, становится неловким, пока он не произносит:

– Я собираюсь в туалет.

Он смотрит в глубь коридора, потом снова на меня, оглядывая меня с головы до ног.

– А ты наливаешь большой стакан воды, съедаешь тост и выпиваешь две таблетки ибупрофена или чего-то в этом роде. Я не буду трахать тебя, пока ты не придешь в себя.

Не дожидаясь моей реакции на его приказной тон, он разворачивается и уходит по коридору и, сначала сунув в дверь ванной голову, а потом и скользнув в нее сам, с тихим щелчком закрывает за собой дверь.

Только потому, что это действительно хорошая идея, а вовсе не потому, что это он мне приказал, я с трудом удерживаюсь, чтобы не крикнуть ему это через плечо, – я иду на кухню за водой, едой и двумя таблетками ибупрофена.

Я слышу, как включается кран, дверь ванной открывается, и Финн кричит через весь коридор:

– Где ты хранишь всякую хрень для спорта и серфа?

– Храню что? – спрашиваю я, жуя тост.

– Ну я явно не твой борд имею в виду.

Я слышу, как он открывает дверь шкафа в коридоре и бормочет:

– А, вот оно.

Я заглатываю воду, наблюдая, как он выходит из коридора. Сердце у меня замирает. Плечи у него почти закрывают дверной проем, и я вдруг чувствую легкий страх. Очень легкий, потому что мне даже нравится это. Мне нравится, что он непредсказуемый и неуправляемый. Мне нравится мысль о том, что он ворвался в мою жизнь и вытеснил из нее все остальное куда-то за рамки.

Он держит в руке катушку шпагата.

– И как я могла догадаться, что именно ты ищешь? – спрашиваю я.

– Ну может быть, вспомнив, что я спрашивал тебя про веревку чуть раньше. – Он берет меня за руку и ведет в гостиную.

Меня слегка пошатывает, и он внимательно смотрит на меня, сняв кепку и ероша волосы одной рукой:

– Ты вообще сможешь потом вспомнить все это?

Ужасно, как его голос действует на меня. Хрипловатый, он вызывает у меня ассоциации с хорошим дорогим виски: он так же обжигает мне горло и разливается теплом по моему телу. Думаю, что больше нельзя делать вид, что я не схожу с ума по Финну Робертсу.

– Наверное, – шепчу я, вставая на цыпочки, чтобы поцеловать его подбородок. – Не могу дождаться, когда ты будешь умолять меня кончить.

– А я не могу дождаться, когда ты будешь молить меня остановиться.

Я как будто даже трезвею, так сильно мое желание ощутить его внутри себя.

Кивнув на мою одежду, он бормочет:

– Снимай это все.

Я стягиваю футболку, скидываю туфли и джинсы. Он наблюдает за каждым моим движением, попутно разматывая шнур с катушки. Я купила его пару недель назад для перевозки серфа, потому что старый шнур начал рваться. Но черт, для этого он тоже сгодится.

– На этот раз так мягко не получится, – предупреждает Финн, показывая на шнур, но я в глубине души надеюсь, что это относится и к тому, как он собирается меня оттрахать.

Как только я раздеваюсь, он подходит ближе и наклоняется, чтобы поцеловать меня. Мне нравится его вкус – сегодня это легкий привкус пива с мятой, и он тихо произносит:

– Скажи, что ты этого хочешь.

– Я очень хочу этого.

Он осторожно оборачивает шнуром мою грудную клетку, над грудью, за спиной. Перекидывает шнур через плечо и спускает крест-накрест по груди, а затем обматывает вокруг ягодиц. Обрамив таким образом мои груди, он заводит мне руки за спину, так что я касаюсь ладонями локтей, и связывает мне руки, а потом протягивает шнур вдоль позвоночника и связывает оба конца шнура у меня под лопатками. Теперь моя грудь обвязана крест-накрест шнуром, а руки связаны за спиной. И то, как смотрит на меня Финн… Я чувствую себя просто богиней секса.

Он прижимает ладонь к моей груди, каждый палец по отдельности, и я только сейчас понимаю, какие большие у него руки. Я чувствую, как меня обжигает желание, я просто сгораю от страсти. Не думаю, что когда-либо я хотела чего-то так неистово, как сейчас я хочу, чтобы он был со мной. Он пробегает кончиком языка по моей нижней губе.

Как будто прочитав мои мысли, произносит:

– Тебе ведь нравится, когда я немножко груб, не так ли?

Я киваю. Мне так много всего нужно. Я страстно хочу дойти до края, до точки, когда я буду балансировать на краю приближающегося наслаждения и он даст моему телу все. Но я знаю, что он заставит меня этого ждать, и предвкушение заставляет меня дрожать.

– Ты хочешь, чтобы я был слегка грубым? – спрашивает он, беря дрожащими руками мое лицо. – Или ты хочешь, чтобы я трахнул тебя страстно?

– Страстно.

Он выдыхает, его ноздри трепещут, и это, и его аромат вызывают у меня желание, жгучее, как огонь.

Финн берется за футболку сзади и стягивает ее через голову, затем быстро расстегивает брюки, снимая их с трусами. Он смотрит на мое лицо, на мою грудь, следя за моей реакцией на то, как он раздевается передо мной. Сделав шаг назад, он медленно садится на мой диван и подзывает меня указательным пальцем: «Подойди и сядь мне на колени».

Я иду к нему, оседлываю его бедра, и он усаживает меня, придерживая руками за талию.

– Так хорошо? – спрашивает он, слегка задыхаясь.

Когда я киваю, его рука скользит вверх по моему телу и обхватывает мою грудь, он смотрит на меня и посасывает, и лижет ее, лаская движениями руки вверх-вниз. Язык у него мягкий, дразнящий. Руки у меня связаны. Он подтягивает меня вверх, а сам ложится на диван, положив одну руку под голову и согнув ноги у меня за спиной, чтобы поддерживать меня. Он располагает мои ноги и то, что между ними, прямо напротив своего рта, направляет меня туда и стонет, когда его губы касаются моей плоти. Он лижет меня, продолжая говорить, как ему это нравится, какая я сладкая на вкус. Он говорит, что мне нравится, что он готов поспорить, что я сейчас кончу. Я вспыхиваю, вся дрожу. Он почти не двигается, только шепчет, и целует, и лижет. И… одно его дыхание и его жар, прикосновение языка к клитору приводят меня в неистовство, я изнемогаю от этого и от усилий держать тело вертикально. Его глаза пылают, он берется свободной рукой за веревку у меня за спиной и таким образом держит меня прямо, направляя прямо над собой.

Я не могу вцепиться руками в кровать. Не могу вцепиться в него. Не могу держаться ни за что, совсем ни за что, и это так приятно – просто отдаться. Отдаться в его руки. Я вся извиваюсь от невыносимого наслаждения, разводя ноги как можно шире. Мое тело горит желанием, я так хочу его прикосновений, его влаги, хочу больше его. Я всем моим весом наваливаюсь на него, он держит меня на руках, и я кончаю так сильно, что ноги у меня трясутся, спина выгибается, как лук, и я громко кричу. Может быть, даже визжу – я не отдаю себе в этом отчета, потому что я чувствую, будто взрываюсь, таю, а потом снова становлюсь единым целым, и он все это время говорит, повторяя:

Хорошая девочка,

О, черт, как хорошо.

Тебе нравится?

Тебе нравится так?

Ты моя конфетка, долбаная конфетка для моего рта.

Такая мокрая, такая готовая.

А теперь ты хочешь потрахаться?

Каким-то образом последний вопрос проникает в мое сознание, и я со стоном произношу: «О да, пожалуйста… быстрее». Его руки обхватывают мои бедра, губы скользят по моему животу, груди, по шее, он садится и возвращает меня себе на колени.

– Подожди, подожди, подожди, – бормочет он, когда его член скользит между моих ног. Я хнычу, так сильно хочу, чтобы он был внутри, хочу, чтобы он вошел в меня и погружался все глубже.

Шепча «ш-ш-ш, ш-ш-ш, уже почти, почти готово», Финн тянется к презервативу, лежащему около его бедра, и быстро разрывает упаковку. Я задыхаюсь, чувствуя, как пот струится у меня по шее и между грудей. Чувствую, как прохладный воздух касается моего лба, живота. Я вся дрожу, пытаясь сосредоточиться на чем-то, но это невозможно. Финн великолепен, грудь у него широкая, каждый мускул сейчас напряжен, кожа лоснится от пота, пока он натягивает презерватив.

– О боже, – выдыхаю я, когда он целует мою грудь, беря в рот сосок и посасывая его.

Я никогда не чувствовала такой беспомощности. Я связана, он огромен, он может сделать со мной все что угодно. Но только посмотрите, как он нежен и как заботится обо мне. Посмотрите, как он доводит меня до оргазма и говорит со мной, и восхищается мной. Крошечная пульсирующая догадка появляется на краю моего сознания и заставляет меня думать, что эта страсть вовсе не способ убежать от реальности.

Все дело в нем.

– Быстрее, – хнычу я.

Он поддерживает меня, положив руку мне на бедро, а в другой руке держит член и шепчет: «О′кей, ш-ш-ш, ш-ш-ш. Я готов, готов. Сюда. Иди сюда».

Я опускаюсь с его помощью, принимая его в себя – и, о боже… Целая вечность проходит, пока он оказывается во мне целиком. Я вся дрожу и схожу с ума, страстно желая скакать на нем верхом, но он удерживает меня на своих коленях, сжимая в одной руке веревку на моей спине, а другой схватив меня за волосы. Он так глубоко, так глубоко внутри меня, и я клянусь, я чувствую его пульс, ощущаю, как он оживает во мне.

Он стонет, слегка покачивая бедрами.

– Не издавай никаких звуков, – бормочет он мне в шею. – Твои стоны и крики могут заставить меня кончить раньше, чем я буду готов.

Мне приходится закусить губу, чтобы не шуметь, и он вознаграждает меня за это поцелуем. Руками он раздвигает мне бедра и ягодицы, приподнимает меня и опускает, и когда приподнимает снова, задерживает меня в таком положении, а потом начинает быстро и ритмично двигаться внутри меня. Он все время говорит, но я не разбираю слов, потому что нахожусь в почти бессознательном состоянии и даже не пытаюсь это делать. Мне достаточно просто звуков его голоса, его богатства, его уверенности. Слова вроде «приятно», «хорошо», «сильно» и «отдайся» – и, черт, я отдаюсь, отдаюсь, скользя по краю наслаждения: «Как хорошо. Как хорошо».

Это единственное, о чем я могу думать снова и снова. Он заставляет меня смотреть ему прямо в глаза. По крайней мере так получается, хотя я не думаю, что он напрямую велит мне сделать это. Но то, как он смотрит на меня… В его глазах страсть, и неистовость, и нежность, и восхищение. И я не могу отвести глаза, я не хочу отводить глаза.

Не помню, чтобы когда-нибудь я кончала так, как сейчас, когда я не могу локализовать ощущение, не могу определить, ни где оно начинается, ни даже как долго оно длится. Я стараюсь не кричать, так стараюсь. Но мой крик прорывается, даже несмотря на прокушенную до крови губу. Я отдаюсь, крича и натягивая свои путы, и от невыносимого блаженства разражаюсь слезами.

Финн рычит, двигаясь все сильнее и быстрее, а затем останавливается на мгновение, натягивает веревку у меня за спиной и извергается в меня с такой силой, что я как будто разрываюсь пополам.

Он замедляется, потом замирает совсем, обвив меня руками и постанывая мне в шею с каждым тихим вздохом «черт, черт, черт» довольно долго. Его руки, которыми он меня обнимает, дрожат от напряжения, они влажные от пота, а я никогда не чувствовала себя настолько опустошенной, как сейчас. Я понимаю, что сейчас начну плакать только за долю секунды до того, как слезы выкатываются у меня из глаз и текут по щекам.

Но он все еще утыкается лицом мне в шею, его дыхание постепенно успокаивается, выравнивается.

– Харлоу… не двигайся. Я не могу… Просто дай мне секунду.

Не думаю, что я могла бы двигаться, даже если бы захотела, но я и не хочу отрываться от него.

Его губы скользят по моему плечу, он начинает медленно гладить мои бедра, ягодицы, поясницу. Бережно приподняв меня, он тянется между нами и снимает кондом, быстро завязывает его и бросает куда-то в угол.

И затем начинает развязывать узел у меня на спине.

– Нет, – задыхаюсь я.

Он смотрит на меня, видит слезы на моем лице и, наверное, думает, что я плачу от того, что не хочу, чтобы он освобождал меня. А я и сама не понимаю, отчего плачу. Я просто без сил, и если он не может быть внутри меня, то я хочу по крайней мере оставаться связанной… А если мне нельзя больше быть связанной, то мне нужен еще какой-то способ знать, прямо сейчас, что я принадлежу ему и что он будет заботиться обо мне. Что он со всем справится и все исправит, потому что я не уверена, что смогу сделать это сама.

Финн гладит мое лицо большими пальцами:

– Надо, солнышко, больше нельзя быть связанной.

Для меня это как будто единственный способ оставаться целой, не развалиться на кусочки.

– Я понимаю, – произносит он.

О боже, я это произнесла вслух.

– Ш-ш-ш… ш-ш-ш… Иди сюда. – Он развязывает меня так, словно распаковывает подарок, нежно проводя кончиками пальцев по каждому следу от грубого шнура, оставшемуся на моей коже, и затем поднимает меня, словно я ничего не вешу – у меня нет костей, нет мускулов, только кожа, и похоть, и кровь, – и несет меня в мою спальню.

– Здесь? – спрашивает он в конце коридора.

Я киваю, и он кладет меня на кровать, одной рукой убирая покрывало, а другой бережно поддерживая меня под спину. Я пугаюсь, что он сейчас уйдет – но он не уходит. Он ложится сзади, обнимая меня, проводит рукой по моему боку, спускаясь к бедру, затем поднимаясь к животу, а потом добирается до следов от веревки на груди и гладит их очень нежно своей шершавой рукой, целуя мою шею.

– Мне нужно услышать, что с тобой все хорошо, – хрипло произносит он. – Скажи, что тебе не больно.

– Я в порядке. – Я делаю глубокий вдох, но он прерывается на половине. – Только не уходи.

– Не думаю, что я могу. Я… для меня это тоже было сильно. Я… забылся.

ОБЫЧНО Я СПЛЮ ЧУТКО, но в эту ночь я не просыпаюсь ни разу. Ни попить, ни сходить в туалет, я даже не ворочаюсь во сне и не ищу ненагретого места на простыне. Когда я открываю глаза, солнце уже высоко, а мы с Финном лежим все в той же позе, в которой уснули. Финн еще не проснулся, а вот его тело – да. И мне приходится наобещать себе кучу всего – новые туфельки, мороженое на завтрак, обед и ужин, бассейн днем, чтобы все-таки встать с кровати, не перевернув его на спину, и не принять его снова в себя, чтобы только увидеть снова, как он смотрит на меня так, как смотрел этой ночью.

Я все-таки встаю, хотя теперь меня пугает то, что первой моей утренней мыслью была не мысль о маме, не о том, не нужно ли ей, чтобы я отвезла ее сегодня на анализы, не о том, как она спала сегодня. А ведь должно было быть так! Пусть не навсегда – но, господи, по крайней мере первые несколько недель, пока моя семья – мой центр вселенной – нуждается во мне.

Я завариваю кофе и расхаживаю по кухне, когда появляется Финн, одетый в боксеры, которые, видимо, поднял с пола в гостиной. Я не смотрю в ту сторону, но и так знаю, что там до сих пор валяется катушка от шнура, небрежно брошенная на ковер.

Он трет глаза, подходит ко мне и целует меня в шею.

Поскольку я очень стараюсь не растаять, я довольно сдержанна и чувствую на своей коже его улыбку.

– Мне тоже немного неловко, – признается он.

– Просто я как будто должна, – начинаю я объяснять, и он отстраняется и смотрит на меня, и в его глазах появляется непонятное мне выражение, по мере того как я говорю. – Одно дело – желание отвлечься, но я не хочу никакой зависимости.

Как-то очень уж в лоб, Харлоу.

Но он только кивает в ответ. И даже как будто испытывает облегчение.

– Это я уважаю, – говорит он, убирая руки с моих бедер и отступая. Это именно то, чего я хотела от нашего разговора, и в то же время это… немного больно. Финн смягчает эту боль, добавляя: – Я в той же лодке, как говорится. А прошлой ночью ты… Это перестало быть просто потрахушками.

Я разливаю кофе по чашкам и улыбаюсь, поднося чашку к лицу и делая глоток. Обманывая нас обоих, я произношу:

– У нас больше не будет проблем, связанных с нашими противоречивыми супружескими отношениями.

И он поводит бровью в ответ:

– Точно.