Невестка-оригинал

Обеспечив внедрение в спальню английского короля своего агента влияния, Людовик основательно занялся устройством судьбы брата Филиппа, герцога Орлеанского. Как уже неоднократно упоминалось здесь, браки в королевских домах были делом чисто политического расчета, а потому ни о каких сердечных склонностях или просто человеческой симпатии и речи быть не могло.

Объектом именно такого политического расчета стал и овдовевший Филипп. В любом случае, месье оставался ближайшим претендентом на наследование престола, к тому же у него неважно обстояли дела с наследниками – он был отцом всего-навсего двух дочерей, и эту линию дома Бурбонов надлежало укрепить отпрысками мужского пола. Нельзя сказать, что идея повторного брака сильно прельщала самого Филиппа – его вполне удовлетворяло общество всем известных «миньонов»-милашек, но месье был вынужден подчиниться соображениям государственной необходимости, тем более что царственный брат дал ему возможность наслаждаться прелестями свободы холостяцкого положения в течение целого года.

Невест-католиков под рукой не оказалось, и Людовик обратил свой взор на территорию Священной Римской империи германской нации – напомним, что Германии как суверенного государства в то время просто не существовало. Территория представляла собой такой набор мелких княжеств, герцогств, маркграфств и свободных городов, что название «лоскутное одеяло» выглядело в данном случае поистине беззастенчивой лестью, настолько малы были порой эти независимые образования. К тому же они были неоднородны и по религиозному признаку, представляя собой яркий пример борьбы между католицизмом, лютеранством и кальвинизмом. Карликовость немецких государств доходила до анекдота. Уместно вспомнить слова классика венгерской литературы Кальмана Миксата о том, как в некоторых государствах княгиня самолично запирала на ночь в буфет сахарницу, грозя подданным неимоверными карами за покушение на содержимое оной: сахар тогда был колониальным товаром и являл собой дорогостоящий предмет роскоши. Существовать этим малюткам между могущественными гигантами, Францией и Австрийской империей, было нелегко, поскольку и та, и другая постоянно проявляли поползновения расширить свои земли за счет крошечных соседей. Не исключено, что Людовик где-то в дальней перспективе лелеял мечту прибрать к рукам достаточное количество германских уделов, дабы претендовать на титул императора Священной Римской империи германской нации, каковой избирался голосованием немецких курфюрстов. Традиционно это место с 1438 года (и по 1806 год) занимал очередной австрийский император из династии Габсбургов, но отчего бы не уесть чванливого соседа? Не зря король-солнце в 1680 году женил дофина на немецкой принцессе Марии-Анне Баварской.

Елизавета-Шарлотта, принцесса Пфальцская (1652–1722), или, как ее называли при французском дворе, Лизелотта, с точки зрения древности и чистоты родословной Бурбонам ничуть не уступала. Она была праправнучкой Марии Стюарт, правнучкой короля Англии Иакова I и сестрой курфюрста княжества Пфальц-Зиммерн Карла-Людовика. Брату Елизаветы было выгодно иметь защитника в лице французского короля, а тому предоставлялась возможность в ходе своих войн не утруждать себя лишней осадой городов: он включил в брачный контракт невестки право свободного прохода французской армии по территории Пфальца. До французского сватовства с женихами невесте откровенно не везло, переговоры по нескольким возможным вариантам замужества, среди которых наиболее блестящим кандидатом был голландский принц Вильгельм Оранский, завершились провалом.

Девятнадцатилетняя принцесса не была красавицей, но обладала величественной осанкой и той несравненной манерой поведения, которая прививается особам королевской крови с колыбели. К тому же она была умна и прекрасно говорила по-французски. Ее ничуть не смущал злорадный шепоток французских придворных за ее спиной: еще бы, приданое невесты состояло всего из шести сорочек, свадебное платье из голубой тафты больше подходило для знойного лета, нежели для венчания, состоявшегося в ледяной день 16 ноября 1671 года, так что невесте пришлось кутать горло в шарф из соболиного меха. Для сравнения скажем, что когда почти сто лет спустя австрийская эрцгерцогиня Мария-Антуанетта выходила замуж за будущего короля Людовика ХVI, ее приданое составляли 200 000 золотых флоринов и драгоценности на такую же сумму. Рядом с высокой немкой, которая уже демонстрировала признаки будущей полноты, маленький черноглазый и черноволосый месье с его худым личиком, украшенным крупным носом, сверкающий драгоценностями, разодетый в кружева и ленты, окруженный облаком нежных ароматов, выглядел более чем смехотворно. Чтобы поднять брату настроение, Людовик сделал ему роскошный свадебный подарок: вернул из ссылки его фаворита, шевалье де Лоррена. Этот интриган до мозга костей, которого, возможно, не без основания обвиняли в отравлении первой жены месье, Генриэтты Английской, устрашенный беспросветным прозябанием в изгнании, несколько поумерил свой пыл и более уже не был замечен в плетении особо коварных козней.

Покидая свою горячо любимую родину, принцесса горько рыдала, как бы предчувствуя, что ей не суждено вернуться туда. Из кальвинизма Лизелотта перешла в католичество без особых душевных мук и страданий по поводу перемены веры. При новом дворе она ничуть не растерялась и очень быстро освоилась, чему, кстати, сильно способствовал сам Людовик. В ту пору король усиленно обхаживал Мадам де Монтеспан, в честь которой и устраивались все праздники, балы, маскарады, театральные представления и развлечения, но поспешил приобщить к жизни своего двора и молодую родственницу. Она нравилась ему острым язычком, умением давать меткую оценку людям и событиям. В воспитании принцессы случилось досадное упущение: ее не обучили верховой езде. Однако, увидев, насколько это важно для завоевания склонности короля, она быстро овладела этим искусством и во время охоты сломя голову носилась на равных с Людовиком. Король называл ее «добрым приятелем» и приглашал на интимные поздние ужины, где царила Мадам де Монтеспан.

Придворные живо смекнули, что «немецкая дикарка» пользуется благоволением короля, и благосклонность двора нашла выражение в том, что аксессуар из соболиного меха, над которым поначалу так издевались французы, вошел в моду, сохранившуюся до наших дней, в виде широкого мехового шарфа под названием «палантин». Атенаис де Монтеспан по причине малопривлекательной внешности новой Мадам не испытывала к Лизелотте никакой ревности, разве что иногда высказывала свое неудовольствие по поводу того, что та набирает в свой штат слишком красивых фрейлин. Вот уж эти чаровницы являли собой настоящий сосуд соблазна, способный составить ей конкуренцию.

По воспоминаниям современников и красноречивых намеков в эпистолярном наследии принцессы становится ясно, что она была тайно влюблена в короля, но этой любви так и суждено было остаться безответной. Отсюда совершенно понятно, почему после бракосочетания короля с Мадам де Ментенон Лизелотта натуральным образом разбушевалась и отныне именовала тайную супругу лишь самыми отвратительными прозвищами вроде «дура», «подонок», «мышиное дерьмо», «пердунья» и т. п. Помимо рухнувших надежд на любовь овдовевшего короля, к этой ненависти примешивалась еще изрядная доля чисто сословного презрения немецкой принцессы отборных кровей к незначительной дворянке. Отсюда ее весьма пристрастные оценки поступков и поведения этой, с точки ее зрения, выскочки, зачастую, по мнению историков, совершенно необоснованные. Мадам де Ментенон возлюбила ее равным же образом, всячески стараясь лишить сына Лизелотты вполне законного права унаследовать престол и посадить на него своего любимчика, побочного сына короля, герцога Мэнского. Герцогиня Орлеанская пережила Франсуазу и при известии об ее кончине без обиняков заявила:

– Старая шлюха сдохла!

В интимной жизни с законным супругом Лизелотту ждало полное разочарование. Муж общался с ней в постели всего лишь несколько раз, исключительно с целью продолжения рода, совершая при этом над собой невероятные усилия. Дабы не оплошать окончательно, он навешивал на причинные части своего тела целый набор медальонов и образков с изображением Богородицы – весьма странный подход использования лика Непорочной Девы для помощи в совершении полового акта. После рождения двух сыновей и дочери он счел свой супружеский долг исполненным и удалился от брачного ложа в общество своих фаворитов. Лизелотта же занималась воспитанием детей (напомним, что от первого брака у Филиппа остались две дочери, которым она в полном смысле заменила мать) и активной перепиской с родственниками, теткой герцогиней Софией Ганноверской и ее дочерью, за что получила прозвище «Океан чернил». Считается, что за свою сравнительно долгую жизнь принцесса написала около 60 000 писем, от которых сохранилась лишь десятая часть, но и они дают прекрасную картину распущенных нравов при дворе короля-солнце. Поскольку так называемый «черный кабинет» при короле следил за перепиской всех лиц, приближенных к монарху, а Лизелотта в выражениях не стеснялась, отношения между ней и Людовиком быстро испортились. В 1674 году французские войска отступали из Голландии через Пфальц, поскольку наводнение в Нидерландах сделало невозможным ведение военных действий. Дабы лишить преследовавшего их врага пропитания, командование применило тактику выжженной земли, полностью разорившую сельское население княжества. В довершение к этой напасти в 1685 году скончался холостой бездетный брат Лизелотты, назначивший своим наследником герцога Нойбургского.

Поскольку приданое за принцессой Пфальцской так и осталось невыплаченным, Людовик решил востребовать причитавшуюся невестке часть наследства, причем даже не удосужился испросить ее согласия на этот шаг. По его указанию французская армия предала огню и мечу не только военные укрепления, но и жилые кварталы городов Пфальца, Гейдельберга, Мангейма и Вормса, сровняв их с землей. Дело дошло до того, что был разрушен княжеский фамильный склеп и оскверненные останки отца и брата Лизелотты расшвыряны по улицам. Стены разоренного княжеского дворца из розового песчаника были сброшены в реку Некар, и только благодаря любезности графа де Тессе удалось спасти и передать Лизелотте портреты ее предков. Это нанесло Лизелотте глубокую душевную рану, тем более что для разорения Пфальца король прикрылся ее именем. Единственное, что оставалось ей делать, – так это тайком проливать горючие слезы.

Лизелотту также смертельно оскорбило то, что король заставил ее сына, Филиппа Орлеанского, жениться на своей побочной дочери от Мадам де Монтеспан, мадемуазель де Блуа. Она сочла это унизительным для потомка 32 высокородных поколений с незапятнанной репутацией, но юный принц не смог противоречить своему царственному дяде, хотя и получил прилюдно от любящей мамаши увесистую пощечину. С этим браком Мадам так и не смирилась и в одном из своих писем без околичностей заявила: «Моя невестка как две капли воды похожа на задницу». Впоследствии, после смерти Людовика Филипп Орлеанский отомстил родне, состоявшей из побочных отпрысков монарха, добившись отмены королевского завещания и обеспечив себе единоличное регентство при малолетнем Людовике ХV.

Лизелотта до конца своих дней продолжала оставаться немкой, она не приняла французскую кухню и предпочитала пивной суп, соленую говядину и тушеную кислую капусту, каковой пропахли все ее покои. В результате она быстро обзавелась двойным подбородком и неимоверно располнела. Попытки мужа, у которого, несомненно, были задатки хорошего кутюрье, приобщить ее к французской моде также не имели успеха.

С королем Лизелотта все-таки, в конце концов, помирилась, и это помогло ей достойно встретить старость. Дело в том, что скоропостижно скончавшийся в 1701 году супруг завещал почти все свое состояние миньонам, а долги поистине королевского масштаба, общей суммой 7,5 миллиона ливров, – жене. Для их погашения Лизелотте пришлось продать все драгоценности и собрание произведений искусства, оставшись практически без гроша. Это означало один-единственный путь для вдовы – прозябание в монастыре. Но король великодушно простил свою непокорную невестку, выделил ей покои в Версале и назначил сносную пенсию.