Гурии, одалиски и баядерки императорского балета

Русские танцовщицы по своему социальному происхождению мало чем отличались от зарубежных товарок. Они тоже были дочерьми либо бедняков, либо служителей Мельпомены, каковые прилагали все усилия, чтобы отдать детей в Императорское театральное училище, поскольку обучение там велось за казенный счет. Последующая же служба на императорской сцене открывала широчайшие возможности для того, чтобы обзавестись щедрым покровителем, и по меньшей мере гарантировала скромное, но постоянное жалованье, а по выслуге 25 лет – небольшую пенсию. Вот что писала об устремлениях своих соучениц в «Воспоминаниях» гражданская жена поэта Н.А. Некрасова Авдотья Панаева, сама некоторое время обучавшаяся балету:

«Воспитанницы театральной школы были тогда пропитаны традициями своих предшественниц и заботились постоянно заготовить себе, еще находясь в школе, богатого поклонника, чтобы при выходе из школы прямо сесть в свою карету и ехать на заготовленную квартиру с приданым белья и богатого туалета».

Это совершенно не значит, что балетное отделение Императорского театрального училища уподоблялось тому вертепу, который являли собой европейские театры. В стенах училища за воспитанницами строго следили педагоги и надзиратели, для участия же в спектаклях их вывозили в специальных каретах, так называемых «линейках», высоченные окна училища были покрыты слоем непроницаемой краски почти в полный человеческий рост. Во второй половине XIX века, когда поклонники осмелели настолько, что стали осаждать театральные фургоны, преследуя их верхом и стараясь передать в окошки записочки и сласти, дирекция Императорских театров обязала своих чиновников сопровождать эти неуклюжие средства транспорта. Однако же поклонники нагло оттирали неповоротливых службистов, какого-то даже вывалили в грязь. Тогда для сопровождения транспорта, перевозящего эти сосуды греха, выделили конных жандармов, что не особенно испугало поклонников, бесстрашно ввязывавшихся в драки с ними.

Однако, невзирая на все меры предосторожности, в 1835 году князю Вяземскому удалось похитить из училища очень красивую воспитанницу Софью Кох, каковое событие шокировало весь Петербург. Начальство было в полном отчаянии не столько от самого факта похищения, сколько от того, что это прелестное создание приглянулось самому императору Николаю I. Тот был вне себя и повелел учредить самое тщательное расследование. Родственники Вяземского не на шутку перепугались и стали прилагать все усилия к тому, чтобы замять это дело. Девицу на иностранном пароходе переправили в Копенгаген, где она поступила танцовщицей в Королевский театр. В 1840 году по поводу женитьбы цесаревича Александра была объявлена амнистия, под которую подпала и девица Кох, вернувшаяся в отечество, но путь на императорскую сцену ей был заказан.

После этого вопиющего случая присмотр за воспитанницами был усилен, но он служил лишь для отпугивания рядовых поклонников. Высокородные и высокопоставленные любители театральных нимф могли выбирать себе любые розаны из этого роскошного цветника.

В 1833 году директором императорских петербургских театров был назначен отставной офицер Александр Михайлович Гедеонов. Он весьма прохладно относился к драме и опере, но обращал особое внимание на балет и театральное училище, где готовились будущие танцовщицы. Он прекрасно видел, насколько привержен к этому жанру двор и высочайшие лица, а потому завел негласное правило, что в театральное училище следует принимать лишь миловидных девочек.

– Если не будет талантлива, то чтобы мебель была красивая на сцене, – говаривал этот неисправимый любитель карт и женщин. Еще в училище он сделал своей наложницей будущую выдающуюся русскую балерину Елену Андреянову, которая даже родила от него сына. Но и до этой установки Гедеонова на сцене порхало предостаточное число молодых, прекрасного телосложения нимф в легкой одежде, способных ввести в искушение даже святого. От их прелестей сходили с ума завсегдатаи партера и лож, но более всего увлекались ими обитатели царской ложи.

О.Г. Ковалик в своей книге «Повседневная жизнь балерин императорских театров» приводит любопытную статистику. В XIX веке балетное отделение театрального училища закончило 676 девиц. Из них сочетались браком 299 женщин (с артистами – 64 танцовщицы, с купцами и чиновниками – 26, с «разными лицами» – 190, с аристократами – 19). То есть получалось, что 377 танцовщиц были вынуждены влачить беспросветно убогое существование на жалкие гроши, зарабатываемые в театре. Конечно, попадались и такие, но, как правило, служительницы Терпсихоры вели вполне обеспеченный образ жизни. Иными словами, они обзаводились состоятельными покровителями, ибо содержать «балетную куколку» в среде аристократов и тщившихся подражать им людей с тугим кошельком считалось особым шиком.

Рекорд по числу балетных фавориток поставил император Николай I (1796–1855). Он вступил на престол в 1825 году, но еще в будущность свою великим князем присмотрел себе кордебалетную танцовщицу Ульяну Селезневу. Она была его первым увлечением из целой вереницы сценических красавиц, но далеко не последним. Тем не менее император никогда не забывал угодивших его темпераментной натуре прелестниц, и, хотя она и не выслужила положенный для выхода на пенсию срок, в 1840 году Ульяну Аггеевну «с монаршего соизволения» уволили с пенсионом 571 рубль серебром, на которые она вполне безбедно прожила до 70 лет.

Обычно приводят выдержку из письма А.С. Пушкина жене из Москвы от 6 мая 1836 года. «Что Москва говорит о Петербурге, так это умора…И про тебя, душа моя, идут кой-какие толки, которые не вполне доходят до меня, потому что мужья всегда последние в городе узнают про жен своих, однакож, видно, что ты кого-то довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостию, что он завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц. Нехорошо, мой ангел: скромность есть лучшее украшение вашего пола».

Действительно, император самым натуральным образом пасся в этом гареме. Одной из его первых фавориток стала танцовщица Наталья Сергеевна Аполлонская (1819–1900), известная более своей красотой, нежели сценическим талантом. Не имеет особого значения то, что уже в возрасте 11 лет она получила в подарок «во изволение монаршего благословения» серьги с самоцветами после исполнения роли Арлекина в спектакле и шествии на детском маскараде в Зимнем дворце в начале 1830-х годов – серьгами одарили всех участвовавших в них воспитанниц балетного отделения, ибо это сложное мероприятие прошло без сучка и задоринки и имело большой успех. Далее обещавшая стать замечательной красавицей девочка не обманула знатоков в этом вопросе и вдобавок к прелестному личику приобрела еще и «особенно античные формы». То ли по наущению дальновидных родственников, то ли по собственной расчетливости, Аполлонская отличалась от легкодоступных товарок своим строгим поведением и «общим развитием». Это не удивительно, ибо она была не отпрыском нищего семейства, а побочной дочерью Аполлона Александровича Майкова (1761–1839), дворянина, поэта и, в период 1821–1825, директора императорских театров. По обычаю тех времен, незаконным отпрыскам дворянских семей давали фамилию по имени отца. По-видимому, в ответ на домогательства императора танцовщица сумела настоять на том, чтобы ее грех был прикрыт законным браком, и по выпуске из училища ей приискали жениха, довольно популярного актера Алексея Михайловича Максимова (1813–1861), любителя кутить в обществе богатых театралов, одного из первых исполнителей роли Хлестакова в Александринском театре Санкт-Петербурга. Роль досталась ему после смерти именно первого исполнителя Николая Осиповича Дюра (1807–1839), который имел прямое отношение как к театральному училищу, так и к балету, о чем речь пойдет ниже. Особенно прославился Максимов исполнением роли Гамлета, которая отошла к нему после смерти его учителя, выдающегося русского актера П.Н. Каратыгина.

Итак, вновь предоставляем слово Авдотье Панаевой: «Женился он [Максимов] на танцовщице Аполлонской… как только ее выпустили из школы, и получил за ней приданое, выданное ей от дирекции театра, – 40 тысяч. Впрочем, не могу наверное определить цифру. Эти выдачи приданого достались только двум танцовщицам: той, на которой женился В.В. Самойлов, и жене Максимова. Такое счастье, впрочем, обусловливалось особыми причинами… Прочие артисты, женившиеся на воспитанницах театральной школы, не получали даже пособия на свои свадьбы.

Две танцовщицы, награжденные приданым, не были выдающимися артистками, но пользовались большими привилегиями при театре и получали хороший оклад жалованья. Хотя после замужества они редко появлялись на сцене, а потом и совсем не танцевали, а жалованье все-таки получали».

Вполне возможно, что цифра в сорок тысяч была несколько преувеличена в завидущих глазах одноклассниц и штатных балерин театра. Для сравнения приведем следующий пример: когда выходили замуж фрейлины жены Николая I, императрицы Александры Федоровны, представительницы самых древних аристократических семей России, им из кабинета его величества выделяли две-три тысячи на приданое. Когда же выходила замуж за богатого помещика Смирнова известная приятельница Н.В. Гоголя и А.С. Пушкина Александра Россет, славившаяся красотой и умом, но весьма низкого происхождения (ее отец был заезжим иностранцем, родившимся в Швейцарии, дед по линии матери – таким же заезжим немцем неизвестного рода-племени, а его жена-грузинка, овдовев, была вынуждена держать почтовую станцию), Николаем I был подписан секретный указ о выдаче ей на приданое 12 тысяч рублей. Правда, у литературоведов и читателей ее воспоминаний имеются веские основания подозревать девушку в очень близких отношениях с императором.

Максимов в полной мере воспользовался привилегированным положением жены. Кутил он уже в компании великих князей, тогда как царь регулярно поощрял его терпимость дорогими подарками и оплачивал его лечение за границей. Но от буквально косившей тогда людей чахотки спасения не было, и Максимов скончался, не дожив и до 50 лет. Супруга же, надо полагать, отличалась завидным здоровьем. Правда, она не растрачивала себя ни на сцене, появляясь там чрезвычайно редко, ни в кутежах. Прослужив в театре 20 лет, она ушла на хорошую пенсию и лишь чуть-чуть не дожила до начала ХХ века.

Уже упоминавшийся выше Василий Васильевич Самойлов (1813–1887) вышел из знаменитой актерской династии Самойловых, давшей русскому театру с десяток первоклассных лицедеев обоего пола. Василий Васильевич был самым талантливым и знаменитым из них. В молодости родители озаботились тем, чтобы дать ему основательное образование. Он окончил Горный и Лесной институты, получил офицерский чин, но его отец, основатель династии Василий Михайлович, заметив за сыном неординарные особенности, уговорил его податься на сцену. Трудно сказать, женился ли он на любовнице императора Софье Ивановне Дранше, прельстившись 3000 рублей приданого, или же все-таки питал к ней некоторую склонность, но впоследствии завещал похоронить себя рядом с ней.

Софья Дранше была дочерью рабочего сцены, талантами танцовщицы не блистала, но благодаря редкой красоте в 1836 году была выпущена из училища корифейкой с окладом 700 рублей в год, 200 рублями квартирных и единовременным пособием 300 рублей. В 1837 году танцовщица родила от императора дочь, Николай Павлович, по негласно установившемуся обычаю, согласился стать ее крестным отцом, а матери подарил бриллиантовую брошь. Впоследствии он каждый год делал дорогой подарок своей крестнице, а в 1845 году в свой бенефис Дранше получила от любовника чрезвычайно дорогой фермуар, инкрустированный бриллиантами. Вскоре она серьезно заболела все тем же бичом рода человеческого, еще не знавшего действенных средств от излечения, чахоткой, и император поручил ее заботам своего лейб-медика. В 1853 году измученная болезнью танцовщица решила оставить театр и получила отставку с пенсией 400 рублей серебром. Когда она скончалась в возрасте 45 лет, пенсия была сохранена за ее мужем, который к тому времени заслуженно занял место премьера Александринского театра.

Много шума среди балетного персонала и поклонников наделало замужество одной из самых красивых выпускниц балетного училища Марии Дмитриевны Новицкой (1816–1868). После окончания курса, получив на выпускном спектакле от императора бриллиантовый фермуар, она была принята в балетную труппу с окладом 1800 рублей в год, казенной квартирой и единовременным пособием в 350 рублей. Хотя Мария Дмитриевна не проявляла особого рвения в работе и часто ленилась упражняться в классе, она моментально произвела фурор, исполнив главную роль немой девушки Фенеллы в опере Д. Обера «Немая из Портичи». Поскольку для исполнения этой роли голос не требовался, в ней традиционно выступали балерины, обладавшие хорошей мимикой. Успех молоденькой дебютантки затмил прежнюю исполнительницу – Екатерину Телешову, музу поэта Грибоедова и фаворитку генерал-губернатора Санкт-Петербурга, графа М.С. Милорадовича, трагически погибшего во время восстания декабристов. Когда Дюр и Новицкая обвенчались, по словам Панаевой, «все танцовщицы считали Новицкую необыкновенной дурой, потому что ей представлялась блестящая карьера жить в роскоши и обеспечить себя капиталом…Поклонники Новицкой были озлоблены на нее, что она вышла замуж за актера…Присутствие государя в театре, вероятно, помешало демонстрации озлобленных ее поклонников. Они ограничились тем, что не аплодировали ей, тогда как прежде до неистовства хлопали в ладони при ее появлении и в продолжение всего спектакля».

Николай Осипович Дюр был сам продуктом Театрального училища, где обучался как танцам у балетмейстера Ш. Дидло, так и драматическому искусству. Мало того, хорошая музыкальность и недурной баритон позволили ему выступать и в операх, например, петь партию Бартоло в опере Россини «Севильский цирюльник», Папагено и Лепорелло в «Волшебной флейте» и «Дон Жуане» Моцарта. Столь разносторонние дарования сделали из него блестящего водевильного актера, сыгравшего более 250 ролей. Ко всему прочему он еще и сочинял музыку к водевильным куплетам. Казалось, Дюр денно и нощно заботился о молодой жене, обеспечивал ей усиленное питание: она была несколько бледна лицом, и супруг опасался, как бы у нее не развилась чахотка, и бдительно следил, чтобы во время спектакля ей не передавали письма с заманчивыми предложениями от богатых поклонников. Актер испытывал сущие муки, когда сам был занят в спектаклях и не мог сопровождать жену в театр.

Понимал ли влюбленный до слепоты в свою Машеньку Дюр, что он служил прекрасной ширмой для романа своей жены с императором? Каждый раз, когда Николай Павлович приходил за кулисы, он обращал особое внимание на Новицкую. Когда у той родилась дочь, надо полагать, император был в полной уверенности, что это его ребенок, ибо он назначил новорожденной девочке пожизненную пенсию в 500 рублей.

Трогательная забота Дюра о жене дала свои плоды – Мария Дмитриевна расцвела и пополнела, а его сгубила чахотка в возрасте всего 32 лет. Она оказалась в незавидном положении молодой вдовы с несколькими детьми. Но государь не оставил ее своей заботой и, невзирая на то, что Новицкая служила в театре и получала жалованье, назначил ей огромную пенсию в четыре тысячи рублей ассигнациями. Располнев до такого состояния, что танцовщица могла исполнять только роли матерей, для чего ей приходилось гримом старить свое красивое лицо, Новицкая перешла на исполнение драматических ролей в Александринском театре. Она жила в гражданском браке с чиновником министерства государственных имуществ Константином Львовичем Пащенко и в 1854 году обвенчалась с ним. У бедной актрисы почему-то образовался кругленький капиталец, и она решила построить себе дом в Екатерингофе. Как-то, проверяя ход строительства, она оступилась на лесах, сломала ногу, довольно долго хворала и умерла. Ходили слухи, что ее смерть ускорило беспутное поведение мужа, который проиграл в карты все ее деньги, дом, заложил бриллианты, да к тому же еще и растратил казенные средства.

Вместе с Новицкой театральное училище закончила Варвара Петровна Волкова (1816–1898). Вот уж у кого не было никаких иллюзий относительно ожидавшей ее судьбы. Дочь театрального суфлера с младых ногтей уяснила, что за свое место под солнцем надо бороться и проявляла в этой борьбе поистине мертвую хватку. Ей едва исполнилось 15 лет, как император удостоил ее ценного подарка – золотых серег. В труппу выпускницу училища приняли с окладом в 1200 рублей и единовременным пособием 600 рублей. Она быстро выдвинулась в положение солистки, поражая всех отточенностью исполнения, грацией и изяществом. Император неоднократно предлагал ей стать учительницей танцев великих княжон, но она отклоняла эти предложения, видимо, ей трудно было отказаться от сцены и шумного успеха у поклонников.

Хотя император одаривал ее своим вниманием, Волкова зорко следила за тем, как, подобно флюгеру, менялись привязанности Николая Павловича, и решила обзавестись более прочной и приносящей более высокие дивиденды связью. Она сошлась с Дмитрием Акимовичем Пономаревым, отпрыском богатого дворянского семейства, и открыто жила с ним в его роскошной квартире на Моховой улице. Известно, что 29 января 1837 года эта невенчанная чета устроила ужин, пригласив друзей «на вишни и малину», доставленные из-за границы курьерской почтой. Вскоре явился и друг хозяина, Михаил Юрьевич Лермонтов, с известием о смерти Пушкина, и подавленные этой новостью гости разъехались.

Черпая деньги на свои расходы из кошелька богатого любовника, Волкова перестала нуждаться в заработке. В 1841 году она взяла шестимесячный отпуск, а через два года и вовсе ушла в отставку, проживая с Пономаревым то в Петербурге, то в имении его семьи.

Однако счастье оказалось недолгим: в 1847 году Пономарев утонул в озере, и негодующая родня вышвырнула овдовевшую Волкову вон, отобрав все подаренные покойным любовником деньги и вещи. Варвара Петровна не отчаялась и, в надежде, что император еще помнит ее заслуги, без особого труда добилась у него аудиенции. Николай Павлович внял мольбам своей прошлой пассии, вошел в ее тяжкое положение и отдал мудрые распоряжения: обязал семейство Пономаревых вернуть Волковой принадлежавшие ей вещи и 17 тысяч в билетах Коммерческого банка, а отставную танцовщицу вновь зачислить в труппу императорского театра.

По возвращении на сцену Волкова вновь выступала с большим успехом и покоряла сердца своих поклонников. Один из них, некий инженер, был настолько очарован ею, что в 1854 году предложил оставить сцену ради счастья в уютном гнездышке. Варвара Петровна, действуя согласно уже отработанному методу, взяла длительный отпуск по болезни, завершившийся полнейшим фиаско: инженеру было далеко до богатого помещика Пономарева, он растратил казенные деньги и застрелился. Волкова вновь упала в ноги высокому покровителю. В результате ее приняли преподавателем танцев на балетном отделении Петербургского театрального училища с жалованьем 600 рублей серебром и с условием: «…сколько бы она ни прослужила, оклад не увеличивается и не уменьшается, а в случае ухода на пенсию, последняя устанавливается в том же размере».

Варвара Петровна прослужила в училище до 1858 года, а потом вышла в отставку и поселилась в доме бывшей танцовщицы, увядшей красавицы Марии Соколовой. Надо полагать, им было что вспомнить, раскладывая пасьянсы длинными зимними вечерами.

Не всем красавицам удавалось уютно устроиться в жизни и наслаждаться заслуженным отдыхом после завершения карьеры. Коварная чахотка снимала свою печальную жатву, и балетные танцовщицы, несмотря на натренированное тело, ничуть не реже других становились ее жертвой. Так преждевременно, всего двадцати трех лет от роду, ушла из жизни Ольга Шлефохт (1822–1845), еще одно увлечение государя императора. В миру она звалась Ольга Ильина, происхождения была самого низкого, и, специалисты тех времен по театральному пиару сочли за лучшее дать ей сценический псевдоним Шлефохт, ибо товар в иностранной упаковке всегда находил в России лучший сбыт, нежели сермяжный отечественный. Ольга была чрезвычайно красива и талантлива, уже в 11 лет она поразила хореографов исполнением роли Амура в одноименном спектакле. По легенде, император заинтересовался Ольгой после того, как с нее во время спектакля упала тюника. Ольга действительно была прекрасной танцовщицей и принимала участие в спектаклях во время гастролей в России прославленной Марии Тальони, причем, по сообщению газетных хроникеров, «собирала равную со знаменитой балериной дань заслуженных рукоплесканий». Но чахотка преждевременно подорвала силы Ольги, не дав полностью расцвести ее таланту.

Некоторые танцовщицы представляли собой, так сказать, проходной эпизод в жизни Николая Павловича и, соответственно, вознаграждались более скромно. Так, Марии Сысоевой, «лично известной государю», по случаю предстоящего бракосочетания с актером драматической труппы Ширяевым было выплачено вспомоществование в сумме 860 рублей. Когда Николай Павлович пожелал стать восприемником от купели первенца Марии (признак, явно указывавший на то, что это был его ребенок), он проявил уже большую щедрость и преподнес ей брошь в виде цветка, инкрустированного бриллиантами.

Ближе к зрелому возрасту Николай Павлович несколько утихомирился, по-видимому, его более устраивали романы поближе, без необходимости покидать Зимний дворец. Однако балет не осиротел после некоторого охлаждения своего августейшего покровителя, ибо его место заняла молодая поросль Романовых. Балетную труппу уже в открытую называли придворным гаремом, ибо там безо всякого стеснения «паслись» молодые великие князья, а за ними тянулись сановники, дворяне помельче и купцы побогаче. Содержать балетную танцовщицу считалось престижным и было как бы знаком принадлежности к классу высокородных и успешных людей.

Как известно, Александр II также был весьма любвеобильным молодым человеком, но он предпочитал женщин из высшего общества. Впрочем, ему ничего не стоило явиться в училище во время репетиции, полюбоваться молоденькими воспитанницами, а затем отужинать вместе с ними. Как будто бы его заинтересовала чрезвычайно красивая и небесталанная балерина Александра Симская. Чутко державшая нос по ветру дирекция стала устраивать ему встречи с ней и решила поручить ей главную партию в балете «Царь Кандавл». Балерина эту роль успешно провалила, государь же уже успел переключиться на новый объект, и Симской вновь пришлось удовольствоваться второразрядными ролями. По-видимому, она уже строила большие планы, и их крушение печально отразилось на ее душевном состоянии. После всего двух лет работы в труппе, ссылаясь на целый ряд заболеваний, таких как малокровие, расстроенные нервы и осложнение после тифозной горячки, она покинула сцену, вскоре помешалась и кончила жизнь в доме умалишенных.

Уж такой однолюб и радетель семейных ценностей, как Александр III, и тот не устоял перед чарами танцорок. Этот крупный могучий мужчина, женатый на миниатюрной датской принцессе Дагмаре, вероятно для разнообразия, выбрал исполнительницу небольших мимических ролей, рослую и полную танцовщицу Е.И. Предтечину. Разумеется, для прикрытия всей этой романтической привязанности ее выдали замуж за чиновника Брикснгорфа. В 1884 году она родила от императора сына, и Александр стал его крестным отцом, отдарив мать брошью, украшенную сапфирами и бриллиантами. Похоже, это увлечение длилось недолго.

Если оба Александра все-таки в известной мере держали дистанцию между собой и балетным миром, великие князья дома Романовых в нем дневали и ночевали, затевая несчетные интрижки с танцовщицами. Похождения великих князей в России и за границей вошли в пословицу, и репутация у них сложилась неважная. Не составляло особого труда догадаться, почему великие князья вырастают в легкомысленных шалопаев. Вот что писала об этом в своих дневниках Александра Андреевна Толстая (1817–1904), двоюродная тетка Льва Николаевича и крестная мать его дочери Александры. Она более, чем кто-либо другой, имела право на свою оценку, ибо провела всю жизнь при дворе: фрейлина русского императорского двора, воспитательница царских детей, кавалерственная дама, камер-фрейлина и старейшая придворная дама в царствие Николая II. Итак, предоставляем слово столь авторитетной современнице:

«Почему все они [великие князья] или почти все ненавидят свои классные комнаты? Да потому что они видят в этой гимнастике ума невыносимое ярмо, давящее на них, тогда как они отнюдь не убеждены в его необходимости и стараются не утруждать себя понапрасну… Боязнь скуки преследует кошмаром наших великих князей, и эта боязнь идет за ними из детства в юность и к зрелому возрасту становится обычной подругой их жизни. Только этим я могу объяснить некоторые связи, возникающие во дворце и принимающие невероятные размеры… Очень часто участники таких фарсов не имеют иных достоинств и пользуются весьма незавидной репутацией, но это не мешает общению с ними. Словом, нельзя упрекнуть кого-либо персонально за сложившийся порядок вещей. Такова судьба сильных мира сего, они ведут совершенно ненормальное существование, и нужно быть гением или ангелом, чтобы суметь противостоять ему».

Великие князья были завсегдатаями балетных спектаклей, и именно их мнение делало погоду в балетной труппе и выносило приговор танцовщице (или танцовщику, не секрет, что кое-кто из молодых Романовых предпочитал девушкам юношей). Балерины это знали, и по большой части их волновало мнение не публики как таковой, а обитателей царской ложи. Очень выразительно описывает общий настрой балерин труппы Мариинского театра характерная танцовщица Н.В. Игнатьева-Труханова со слов великой Анны Павловой, с которой она состояла в дружеских отношениях.

«…Она [Павлова], как ни странно, к успехам своим относилась скромно и равнодушно. У нее была одна только слабость, оставшаяся с петербургской жизни: великие князья и их присные. Их похвалы, их присутствие на спектаклях имели для нее какое-то мистическое значение. В ее болтовне это то и дело прорывалось. Она считалась с этим миром во времена его величия и продолжала с ним считаться, даже когда он рухнул. Подобным раболепием, впрочем, были заражены почти все ее товарки, воспитанные в этом духе с малых лет, привыкшие с первых же дней своего появления на подмостках с заискивающим трепетом всматриваться в царскую ложу».

Братья и племянники Александра II, разумеется, по традиции прилежно посещали все балетные спектакли и не стеснялись бурно высказывать свое одобрение как искусству, так и статям балетных танцовщиц. Летом спектакли во всех императорских театрах прекращались, и актеры выступали в летних театрах, которых в Петербурге и его окрестностях было несколько. Расставаться с прелестными балетными феями никак не хотелось, тем более что офицерам гвардейских полков надлежало летом принимать участие в учениях, проводившихся в лагерях близ Красного Села. Дабы не лишать военных светских развлечений, еще в 1850 году Николай I дал разрешение на постройку в Красном Селе деревянного летнего театра, который был возведен всего за полгода. Тем не менее внутри зал был оформлен с претензией на роскошь: стены оклеены обоями под мрамор, а ложи украшены золоченой резьбой по дереву, изображавшей военные атрибуты. В сыром петербургском климате строение долго не продержалось, несмотря на регулярные ремонты все больше ветшало, и в 1868 году по ходатайству великого князя Николая Николаевича Старшего (1831–1891), главнокомандующего Петербургским военным округом и страстного поклонника хорошеньких танцовщиц, перед Александром II о постройке нового театра этот замысел был претворен в жизнь, причем за счет военного ведомства. Интерьер оформили в русском стиле, в частности две боковые царские ложи в виде изб с коньками.

Спектакли в военном театре давались дважды в неделю, и посещать их имели право лишь офицеры с семьями. Некоторые приезжали из Петербурга, благо в дни спектаклей из столицы в Красное Село ходили специальные поезда, доставлявшие как артистов, так и приезжих зрителей. После спектаклей в ресторане около театра устраивались веселые ужины, в особенности среди любителей балета и балерин. Те, кому не хватило места, ужинали в ресторации на вокзале, так что возможности для ухаживания за понравившимися артистками были обеспечены самые широкие. Участники представлений кроме положенного гонорара получали по завершении сезона подарки в виде серебряных предметов разного назначения и стоимости. В два часа ночи в Петербург отправлялся специальный театральный поезд. Места в театре не продавались, и когда какой-то богатый балетоман попытался абонировать кресло за безумную сумму в 3000 рублей, ему наотрез отказали. Обычно представляли какой-нибудь легкий спектакль, а после него – балетный дивертисмент.