Величие и падение герцога де Люиня

Людовик по-прежнему был привязан к де Люиню, хотя, кажется, начал ощущать, что его фаворит не вполне справлялся с возложенными на него задачами. Этого ощущения был совершенно лишен де Люинь, который продолжал грести под себя все, что мог. В январе 1621 он извлек на свет Божий старое обещание короля сделать его коннетаблем – главнокомандующим всеми военными силами Франции. Это обещание было дано королем, когда в мае 1617 года он хотел выдать за него замуж свою сводную сестру, мадмуазель де Вандом, и та сочла этот брак унизительным для себя. Людовик надеялся вынудить ее изменить свое решение, пообещав возвести жениха в звание коннетабля. Но ничто не могло поколебать спеси дочери Генриха IV и Габриэль д’Эстре, и проект, так сказать, был положен под сукно. На сей раз король согласился удовлетворить просьбу фаворита и был весьма удивлен, когда его министры единогласно во вполне уважительной форме заметили, что этого звания более достоин герцог Ледигьер. Но Людовик не мог обидеть своего любимца и вынес поистине соломоново решение: де Люинь, несмотря на его полную воинскую неспособность, получил 2 апреля 1621 года шпагу коннетабля, а де Ледигьер был назначен главнокомандующим действующими войсками, т. е. его облекли правом фактического командования военными действиями. Надо сказать, что, невзирая на более чем почтенный возраст в семьдесят восемь лет, герцог де Ледигьер своими дальнейшими деяниями доказал полную пригодность для успешного ведения военной кампании.

Но де Люиню подвернулась удобная возможность заполучить еще одно высшее звание. 4 августа скоропостижно скончался Хранитель государственной печати, и фаворит уцепился за возможность заполучить себе и эту высокую должность. Ему чрезвычайно хотелось посадить на нее одного из своих братьев, но он понимал, какое это может вызвать неудовольствие; в то же время де Люинь чувствовал, что должность может отойти к человеку, настроенному против него. Поразмыслив, он попросил короля назначить его на эту должность временно. Уже 7 августа король передал ему печать в присутствии множества придворных и магистратов. Ненасытная жадность де Люиня вызвала оторопь даже у видавших виды придворных. Эта необузданная алчность начала напоминать им окончание эпохи правления Кончини. Смутное предчувствие скорого падения фаворита заставило некоторых, наиболее дальновидных, вельмож отстраниться от него.

Появились и признаки того, что меняется отношение короля к своему любимцу. Сохранилось свидетельство, как в марте 1621 года Людовик ХIII увидел фаворита, входившего в галерею Лувра в сопровождении толпы придворных, и заявил своему спутнику:

– Смотрите, Бассомпьер, вот идет король! – С января 1621 года он часто, говоря о фаворите, называл его не иначе как «король Люинь». Похоже, что отношения между ними изменились и уже были не такими, как прежде. Обычно приводят и другие слова, сказанные Бассомпьеру королем:

– Вы его не знаете. Он считает, что я должен ему слишком много, и хочет держаться королем; но я, пока жив, буду чинить ему всяческие препоны.

Выше было частично описано, в каких условиях формировался характер короля. Обстоятельства его детства и отрочества, давление матери сделали Людовика молчаливым, скрытным, подозрительным, заставляли быть всегда начеку и быть способным на любую подлость. У него на всю жизнь сохранилась любовь к охоте, причем к ее кульминационному моменту: в то время как остальные загоняли зверя, он с тайной радостью и наслаждением садиста всаживал шпагу в бок животного. Так же внезапно он решал судьбу кого-то, попавшегося ему под горячую руку в минуты раздражения: виновного ожидало наказание, намного превышавшее степень его вины и не подлежащее смягчению. Только де Люинь иногда – но не всегда – мог уговорить его смягчить наказание. Примечательно, что писал по этому поводу Ришелье: «Короли должны быть строги и пунктуальны в наказании тех, кто нарушает политику их королевства, но они не должны находить в этом удовольствие». Если кто-то обманул Людовика или пытался сделать это, он затаивал к нему глубокую ненависть, тем более опасную, что он не выдавал ее до того самого момента, когда проявит ее самым неожиданным и ужасным образом.

В сентябре 1621 года королевские войска осадили один из самых укрепленных центров сопротивления гугенотов, городок Монтобан. Несмотря на стянутые большие силы, за три месяца взять Монтобан так и не удалось, по мнению современников, исключительно за счет бездарного командования де Люиня. Свой вклад внесли также непрерывные проливные дожди и болезни, свирепствовавшие среди солдат. В конце ноября осаду сняли, но Люиню надо было вернуться в Париж победителем, и он уговорил короля осадить другой хорошо укрепленный пункт гугенотов, замок Монёр. Конечно, взятие этого сооружения не шло ни в какое сравнение со значимостью падения Монтобана, но де Люиню нужна была хоть какая-то победа. Он знал, что Париж наводнили памфлеты и карикатуры, вовсю порицающие его, обвиняющие в краже средств на содержание тридцати тысяч солдат под Монтобаном, которых едва можно было насчитать двенадцать тысяч. По некоторым данным, руку к распространению этой печатной продукции приложили королева-мать и епископ Люсонский.

После боев под Монтобаном за королем начали замечать престранную особенность: ему нравилось наблюдать за судорогами, искажавшими лица умирающих. Во время осады он из окон замка с видимым удовольствием наблюдал за страданиями тяжело раненых гугенотов, валявшихся во рву и тщетно ожидавших медицинской помощи, которую им никто не собирался оказывать. Их терзали также голод и жажда, а открытые раны были усеяны мухами. Король подозвал к себе графа Ларош-Гюйона:

– Граф, подойдите посмотреть, как кривляются и гримасничают сии храбрецы!

Современники заметили, что перед смертью де Люиня отношения между ним и королем резко ухудшились. Людовик относил неудачи при осаде Монтобана за счет неправильных действий фаворита. В начале декабря тот заболел, по-видимому скарлатиной. Окружавшие боялись распространения инфекции, король перестал его навещать, и при фаворите не оставалось почти никого, кроме лекарей. 15 декабря 1621 года в два часа дня Шарль де Люинь скончался. Король в этот день вел обычный образ жизни: по записям в журнале Эроара он «отобедал в полшестого… различным образом развлекался до девяти часов… молился Богу. В полдесятого заснул до полшестого утра».

Как утверждал посол Флоренции в своем донесении, «король пролил слезы». По сообщению венецианского посла, король заявил:

– Я испытываю большое горе. Я любил его, потому что он любил меня, хотя у него и были некоторые недостатки.

Показательно поведение Людовика после смерти фаворита. Гроб усопшего в полном одиночестве отправили в его замок, по пути сопровождавшие солдаты играли на гробе в карты (или в кости, свидетельства разнятся). Король недолго предавался горю. Уже через пару дней он отправился в Париж через Бордо, участвовал в различных празднествах, по-прежнему часто охотился. В Париже 25 января его встречали особенно радостно. Атмосфера напоминала всеобщее ликование после убийства Кончини. По рукам ходили карикатуры, в которых де Люинь изображался в качестве трупа, пожираемого червями, а его братья – повешенными. Предварительно в соборе отслужили торжественную благодарственную мессу за взятие замка Монёр, который сровняли с землей в назидание гугенотам, осмелившимся покуситься на королевскую власть.

Короля со всех сторон принялись осаждать люди, взывавшие к правосудию из мести или корыстных побуждений, требовавшие возмещения ущерба, случившегося при царствии де Люиня, либо чего-то, что не получили тогда, но надеялись получить теперь. Людовик приказал учинить точнейшую инвентаризацию имущества покойного и допросить в парламенте секретаря коннетабля, некого Монсиго, управлявшего его делами, на предмет выявления злоупотреблений, имевших место при жизни усопшего. В ходе инвентаризации выяснилось, что во владении покойного неведомым образом оказались несколько украшений из числа драгоценностей короны, но ничего противозаконного обнаружено не было. За Монсиго заступился принц де Конде, секретарь отсидел год в тюрьме и был выпущен на свободу.

Де Люинь в последние дни жизни направил письмо королю с просьбой не оставить своими заботами его семью. Король сохранил малолетнему сыну де Люиня все должности и титулы отца (кроме коннетабля). Дядя малыша, герцог де Шольне, исполнял от его имени обязанности губернатора Пикардии.

Братьев и сестер де Люиня обязали покинуть их покои во дворце Тюильри. Братьев вывели из состава Государственного совета, но терпели их присутствие при дворе. Впрочем, те мудро повиновались желаниям короля и постарались держаться подальше от всякого рода интриг, дабы не потерять то, что им удалось приобрести за время недолгого фавора их старшего брата.

Как сообщал посол Венецианской республики, «король ничуть не опечален этим событием [смертью де Люиня], но чрезвычайно удовлетворен, кажется, будто он сбросил с себя это ярмо, что он вырвался из-под опеки, пребывает без воспитателя на свободе».

Супруга покойного, прекрасная Мари, находилась на последнем месяце беременности, но нашла в себе силы присутствовать на похоронах супруга в соборе Тура. Людовик не только не появился лично, чтобы проводить в последний путь своего верного друга, но даже не послал никого представлять свою королевскую особу.

После смерти де Люиня произошло сближение Людовика ХIII с матерью. Если раньше Эроар отмечал в своем журнале, что король «пошел к г-ну де Люиню», то теперь пишет «пошел к королеве-матери», причем теперь эти визиты наносятся еще чаще. Надо сказать, что это сближение отрицательным образом сказалось на отношениях короля с собственной женой, ибо свекровь не стеснялась всячески порочить свою невестку.

Впрочем, Анна Австрийская в ту пору не особенно обращала внимание на мелкие происки свекрови: она была беременна, и предстоящее рождение дофина должно было сделать ее положение неуязвимым. Она любила общество Мари де Люинь, и потому Людовик, который, как было сказано выше, без особого шума удалил от двора многочисленную родню фаворита, пока не стал трогать гофмейстерину супруги, тем более что та должна была вскоре рожать. Правда, ему не нравилось, что та, по доносу ее собственного отца, снабжала Анну книжками с весьма вольными стихами, но пока он лишь сурово хмурил брови и молчал.

15 марта 1622 года королева, Мари де Люинь и мадмуазель Габриэль-Анжелика де Вернёй (сводная сестра короля, дочь Генриха IV и Катрин-Генриэтты д’Антраг) находились в покоях принцессы де Конти в Лувре. Собралось веселое общество, и гости не заметили, как пробило полночь. Пора было расходиться. На обратном пути дамы проходили по огромному залу, погруженному в полный мрак. Мари и Габриэль-Анжелика подхватили Анну Австрийскую под руки и со смехом заскользили по истертым до зеркальной поверхности плиткам пола. Разогнавшись, они наткнулись в темноте на помост, на котором устанавливался трон в дни торжественных церемоний. Анна упала, в результате чего у нее случился второй выкидыш.

Это разгневало короля, который потребовал, чтобы мадам де Люинь немедленно покинула двор. Эта изобретательная дама, однако, сумела убедить его не спешить проявлять немилость в отношении беременной женщины. По-видимому, он все-таки был настолько резок в высказываниях, что в душе герцогини зародилась ненависть к королю, не утихавшая в ней до самой смерти монарха. Людовик потребовал, чтобы она переселилась в помещение в отдаленной части Лувра и не виделась с королевой. Как ни плакала и ни умоляла мужа Анна Австрийская отменить этот запрет, он не уступил. Тем не менее она встречалась с подругой тайком, и можно представить себе, как та настраивала ее против столь жестокого супруга.

Мари родила своего третьего ребенка, дочку, и через четыре месяца после смерти де Люиня, 20 апреля 1622 года, вышла замуж за красавца Клода Лотарингского, герцога де Шеврёз, лицо, весьма приближенное к королю. Безутешная вдова состояла с ним в любовной связи еще до смерти мужа, и современники затруднялись сказать, кто же на самом деле был отцом ее новорожденной дочери. Герцог был невероятно родовит, имел самых высокопоставленных родичей по всей Европе, и без особого труда уговорил Людовика разрешить своей жене возобновить исполнение обязанностей гофмейстерины.

Естественно, потеря дофина сказалась на отношении Людовика к своей жене, тем более что Мария Медичи не переставала всячески охаивать невестку.

5 сентября 1622 года епископ Люсонский становится его преосвященством кардиналом де Ришелье. Ныне на его пути нет никаких препятствий к власти. Процарствовав два года самостоятельно, Людовик ощутил всю тяжесть бремени власти, осознал незаурядные качества кардинала и конце 1624 года по просьбе королевы-матери назначил его главой Государственного совета. Началось фактическое правление Ришелье, которое продлилось до самой его смерти 4 декабря 1642 года – он с детства отличался слабым здоровьем. Нельзя сказать, чтобы король совершил этот столь значимый шаг по велению сердца, но он чувствовал, что, передав бразды правления в руки этого надежного человека, может спокойно предаваться любимому занятию – охоте. Ради нее Людовик был готов до нитки мокнуть в болотах и под дождем, так что с него невозможно было снять сапоги и приходилось их разрезать, ночевать в самых неприхотливых условиях и питаться омлетами, которые стряпал самолично. В 1624 году он принял решение построить относительно скромный охотничий домик неподалеку от Сен-Жерменского дворца, деревень Марли и Версаль. Место было болотистое, ветреное, нездоровое, но изобиловало дичью и вообще нравилось Людовику. Он и представить себе не мог, что полвека спустя по велению его старшего сына домик превратится в сказочный чертог, окруженный дивными парками и садами, символ абсолютной королевской власти, попасть куда будет заветной мечтой любого европейского дворянина. Плохое здоровье слишком часто отражалось на настроении Людовика, который то беспричинно гневался, то впадал в меланхолию, во всех случаях люди раздражали его. Король сам превыше всего ценил общество лошадей, собак, ловчих птиц – и подручных, которые с полуслова понимали его.