Тяжкие испытания герцога Мантуанского

Почему Мария Медичи придавала такое значение фактической части заключения брака? В истории наследственных монархий полно казусов, связанных с тем, что в интимной жизни новобрачных представителей монархических династий что-то не ладилось, и эти нелады впоследствии оборачивались крупными неприятностями не столько для самих супругов, сколько для целых государств. Самым главным было обеспечить законные наследственные права потомкам – и вокруг этого возникали иногда коллизии, в которых было замешано много драматического и иногда даже комического.

Марии было всего одиннадцать лет, когда ее старшая сестра Элеонора (1567–1611) вышла замуж за единственного наследника Гуильельмо Гонзага, герцога Мантуанского, Винченцо (1562–1612). Надо сказать, что род Гонзага принадлежал к числу древнейших и самых уважаемых среди монархов итальянских государств. Отношения у герцога со своим сыном были сложные, ибо сын получился, мягко говоря, непутевый. Кстати, считается, что именно он стал прообразом героя оперы Д. Верди «Риголетто», хотя это творение создавалось на основе пьесы В. Гюго «Король забавляется». Винченцо был типичным итальянским феодалом эпохи Возрождения – распутным транжирой с ярко выраженным чувством прекрасного и любовью к искусствам во всех видах его проявления. Став полноправным монархом, он превратил Мантую в один из центров европейской культуры, но в 1580-х годах до этого было еще далеко. В молодости его любимым времяпрепровождением были пышные пиры с друзьями и легкомысленными красавицами, слава о которых гремела далеко за пределами небольшого герцогства Мантуанского. По окончании этих пиров, достойных Лукулла, разгоряченные обильными возлияниями и принесениями на алтарь продажной любви собутыльники Винченцо во главе с хлебосольным хозяином глубокой ночью отправлялись в город, оглашая его громкими воплями и задирая всех, попадавшихся им навстречу. Нередко подобные прогулки завершались уличными стычками, кончавшимися, как это ни прискорбно, мертвыми телами. Герцогу Гуильельмо претило подобное поведение сына, но он ничего не мог поделать с ним и активно заметал следы ночных подвигов сынка. Граница была перейдена, когда летом 1582 года во время одной из таких экспедиций банда Винченцо встретила на темной улице любимого советника герцога-отца, шотландца Джеймса Крайтна, и начала придираться к нему, ибо Винченцо, в отличие от отца, на дух не переносил этого чужеземца. Шотландец оказался не робкого десятка, обнажил шпагу и имел неосторожность убить одного из прихлебателей Винченцо, распутника и бездельника Ипполито Ландзони. В отместку взбешенный герцогский сынок отправил на тот свет опротивевшего ему шотландца. Что оставалось делать разгневанному отцу? Естественно, простить легкомысленного сына, принесшего ему на суд свою повинную голову.

Убоявшись того, как бы во время ночных похождений сына случайно не лишил жизни какой-нибудь несведущий, но отчаянный молодец, Гуильельмо решил женить его, дабы тот поскорее обзавелся потомством, а Бог даст, и остепенился. В 1580 году он начал подыскивать ему невесту, но та должна была принести с собой солидное придание – мотовство сынка сильно подорвало состояние финансов герцогства. Он начал переговоры с великим герцогом Тосканским Франческо I относительно руки его старшей дочери Элеоноры. Переговоры вскоре зашли в тупик, ибо Франческо не желал давать за Элеонорой более 100 тысяч флоринов. Вскоре Гуильельмо Гонзага получил предложение от могущественного герцога Пармы и Пьяченцы из древнего рода Фарнезе женить сына на его внучке, тринадцатилетней Маргерите, приданое которой составляло 300 тысяч флоринов. Гуильельмо пришел в восторг, и 2 марта 1581 года состоялась свадьба. Через пару дней оказалось – и бисексуальный новобрачный подтвердил это, – что брак фактически не заключен. Доктора обследовали новобрачную и нашли нормальной, но по своему физическому развитию еще не была в состоянии иметь настоящее половое сношение.

Время шло, но неспособность Маргериты к половой жизни не претерпевала никаких изменений. Отсутствие наследников уже начало серьезно беспокоить герцога Гуильельмо. Вновь были призваны врачи, и придворный лекарь заявил, что Маргерите требуется операция, связанная с риском для жизни.

– Вот пусть ее и врачуют свои лейб-медики! – в сердцах вскричал герцог Гуильельмо. Он потребовал от герцога Фарнезе забрать обратно девицу с таким непростительным изъяном и заявил о своем намерении начать процедуру аннулирования брака. Однако семья Фарнезе подняла шум и возложила вину на Винченцо, как на содомита, неспособного на нормальное соитие. Девица подтвердила, что давала согласие на сношение с супругом в извращенной манере. Пришлось призвать в судьи папу Григория ХIII, который вынес свое мудрое решение: с одной стороны, у него не было ни малейшего сомнения в способности Винченцо к нормальной супружеской близости и необходимости продолжить высокородную династию Гонзага, с другой же ясно, что Маргерита для этой цели была непригодна. Поэтому принцесса должна уйти в монастырь, что означает аннулирование ее брака, а Винченцо следует вступить в новый брак.

Гуильельмо Гонзага возобновил переговоры с Франческо Медичи, который на сей раз изъявил готовность дать дочери в приданое 300 тысяч флоринов, но выплатить его лишь в тот день, когда Маргерита пострижется в монахини. Через два с половиной года после свадьбы несчастная рыдающая девушка стала монахиней-бенедиктинкой. После этого герцог Франческо и его младший брат, кардинал Фердинандо, наслышанные о бурных похождениях герцогского сынка, поставили новое условие: Винченцо должен доказать свою мужскую силу на девственнице перед свидетелями.

После яростных теологических диспутов в Риме папа Григорий и семья Гонзага пришли, в конце концов, к соглашению. Была образована комиссия из медиков и дипломатов. Посланник герцога Мантуанского нашел в герцогстве Феррарском подходящую девицу, дочь вдовы римского архитектора. Однако герцог Феррарский заявил, что не допустит невиданного безобразия выставлять напоказ подобные непотребные вещи в своем государстве. В конце концов, во Флоренции нашли побочную дочь члена одного из богатейших и родовитейших семейств города Альбицци, воспитанную в «Благочестивом сиротском приюте». Ее звали Джулия, ей едва исполнилось двадцать лет, и она была прекрасна как ангел. Поскольку герцог Франческо также не пожелал устраивать такое богопротивное зрелище в подвластном ему государстве, то испытание порешили проводить в Венеции, городе легкомысленном, пронизанном чувственным духом и издавна славившимся своими вековыми традициями ремесла падших женщин.

Первая проверка способностей Винченцо насторожила членов комиссии. Хотя молодой человек держался чрезвычайно уверенно и эрекция имела место, но оказалась непродолжительной, и члены комиссии усомнились в способности наследника герцога исполнить свой супружеский долг.

Раздосадованный Винченцо решил призвать на помощь афродизиаки, каковыми тогда считались пряности. На второй этап испытания он явился после плотного обеда, уснащенного к тому же обильными возлияниями. Но именно это вызвало у него сильные желудочные колики, помешавшие ему с честью пройти испытание. Пришлось назначить третье испытание, которое прошло успешно. Свидетели зрительно убедились в этом, занеся в протокол не поддающийся никакому сомнению успешный исход соития с указанием наличия эрекции, внешнего вида и размера «герцогского инструмента» с дополнением итогового отчета подробным допросом подопытной особы. Девица даже уверяла, что забеременела, и это оказалось правдой. Медичи нашли римского музыканта, который согласился жениться на Джулии Альбицци, закрыв глаза на ее более чем оригинальное прошлое и близкую перспективу появления на свет чужого младенца. Такая снисходительная забывчивость была щедро вознаграждена приданым в 3000 флоринов.

29 апреля 1584 года Винченцо в родной Мантуе обвенчался с Элеонорой Медичи. Дядя новобрачной, кардинал Фердинандо Медичи, на следующее утро посетил спальню новобрачных и подтвердил, что жених лишил свою супругу девственности. Только тогда великий герцог Тосканский выплатил последнюю часть приданого дочери. В скобках скажем, что временная сексуальная слабость, невесть почему поразившая Винченцо, некоторое время больше не возвращалась к нему, ибо за десять последующих лет он параллельно благополучно стал отцом шестерых законных детей и пятерых побочных. Однако десятка через полтора лет этот демографический бум прекратился. Истинная причина тому позднее все-таки выплыла на свет Божий: то ли в 1607, то ли в 1609 году герцог Винченцо I Мантуанский, несмотря на крайнюю стесненность в средствах, обусловленную его невиданным мотовством, профинансировал экспедицию в перуанские Анды своего проповедника Маркобруно. Помимо обращения в католическую веру местных язычников перед ним стояла тайная задача отыскать в этом девственном краю некоего червячка со свойствами афродизиака. По легенде, этот червячок, будучи высушенным и растертым в порошок, полностью восстанавливал утерянную мужскую силу. К сожалению, проповедник вернулся слишком поздно, чтобы ушедший к тому времени в мир иной герцог Винченцо успел воспользоваться чудодейственным средством. Ему так и было суждено остаться в истории участником одного из самых диковинных испытаний.

Так что теперь вы можете представить себе, почему Мария Медичи так заботилась о том, чтобы брак ее сына был признан фактически совершившимся. На следующее утро, после визита в спальню новобрачных, королева-мать произнесла перед придворными принятую в таких случаях фразу: «Молодые остались довольны друг другом». Но этого ей показалось недостаточно, и на свет появился официальный документ, который буквально гласил: «брак был осуществлен фактически». По приказу регентши содержание этой бумаги, дошедшей до наших дней, было доведено до сведения членов дипломатического корпуса.

Но сохранились и записи в журнале лекаря Эроара. «В шесть часов и три четверти король отужинал…, господа де Гиз, де Грамон и несколько других сеньоров рассказывали ему сальные истории, дабы вселить в него уверенность. Он испытывал стыд и великий страх, в конце концов, они достаточно подняли ему дух. Он потребовал свои домашние туфли, взял халат и отправился в комнату королевы в восемь часов, где его уложили в постель подле его супруги королевы в присутствии королевы-матери. В десять часов с четвертью он возвратился, проспав примерно час и проделав „сие 2 [раза]“, как он нам сказал. „Шалунишка“ выглядел покрасневшим. Я спросил, как действовал король, он мне ответил: „Я спросил ее, хочет ли она сего, она сказала мне, что хочет“…» «Шалунишкой» Эроар называет в продолжение всех своих записей половой член своего пациента.

Можно представить себе ужасное замешательство двух девственников, Людовика, который не был знаком с женским телом, Анны, которая до своего путешествия во Францию вообще общалась только с мужчинами своей семьи и духовником. К тому же их смущение только усиливало осознание того, что за ними следят. Конечно, эта брачная ночь представляла собой полнейшее фиаско. Чувства новобрачной нам неведомы, но известно, что в Мадриде ее осторожно предупредили о том, что ее может ожидать во Франции, имея в виду слишком тесную привязанность короля к сокольничему де Люиню. Показательно, что на следующий день Людовик вел свой обычный образ жизни: встал, вновь лег в постель, играл в шахматы, завтракал, спустился в сад вместе с Люинем, чтобы выпустить полетать своих соколов, отправился на церковную службу (без Анны), обедал, на короткое время посетил мать, играл в мяч, возвратился к матери, отужинал, в семь часов лег спать, жалуясь на головные боли. И это поведение нормального новобрачного? Неудивительно, что, когда сыну Анны Австрийской, королю Людовику ХIV, исполнилось пятнадцать лет, она поручила лишить его девственности своей компаньонке, безобразной, но чрезвычайно опытной в искусстве любви баронессе де Бовэ, известной под кличкой «Кривая Като». По-видимому, эта дама справилась со своей задачей вполне успешно, ибо до самой смерти пользовалась расположением и уважением короля.

Но у Марии Медичи, не придававшей такого значения вопросам полового воспитания детей, ума на это не хватило, а потому не стоит удивляться, что после такого капитального психологического потрясения узы, связывавшие Людовика с де Люинем, становятся еще прочнее. Кончини не любил сокольничего с самого начала, по-видимому, нюх подсказывал ему, что этого человека надо опасаться, и время от времени требовал его замены. Однако королева-мать, учитывая степенный нрав де Люиня, возражала, как бы Людовик не выбрал такого фаворита, который будет намного хуже. Тем не менее Кончини приставил к сокольничему шпионов, следивших за ним.

После возвращения из свадебного путешествия де Люинь заявил Людовику, что опасается, как бы его не убили агенты Кончини на выходе из Лувра. Это можно было предотвратить, если ему позволят поселиться в Лувре. Но обосноваться в Лувре можно было лишь на основании должности, требовавшей его присутствия во дворце. Удалось уговорить господина де Фонтене уступить его должность капитана де Люиню, что чрезвычайно обрадовало короля. Де Люиню выделили комнату как раз над покоями короля, с которыми это помещение сообщалось посредством потайной лестницы. С тех пор они часто навещали друг друга, подолгу оставаясь в покоях. Если король заболевал, сокольничий оставался в его спальне, прилегая немного соснуть на некоем подобии раскладушки.

Итак, он достиг вершины фавора: стал капитаном в Лувре, камергером опочивальни короля. Вряд ли это удовлетворяло его: ему уже сорок лет, возраст немалый, но что ждет его впереди? Казалось, правлению Марии Медичи и ее фаворитов не будет конца. Де Люинь видел, как оскорбительна для Людовика близость Кончини и Леоноры к королеве, как мучительно переживает юноша свое бессилие. Да и ему самому не хотелось упускать блестящие возможности, которые располагаются где-то совсем рядом, стоит лишь протянуть руку – но ее надо протянуть, надо действовать, и как можно скорее! Сокольничий начинает осторожно обрабатывать Людовика, уговаривая его «стать, наконец, королем» и взять узды правления в свои руки. Поначалу тот отмалчивается, хотя его снедает идея отмщения тем, кто ограничивал его власть. Но его приводит в восторг мысль вырваться, наконец, из-под тяготившей его опеки матери. И тогда де Люинь на свой страх и риск окунается в подготовку заговора.

Современники впоследствии отмечали, что де Люинь был человеком средних способностей, ему не хватало размаха и смелости. Он привлек в заговор обоих своих братьев и еще нескольких человек, но пружиной комплота сделался Гишар Дежан, сорокалетний чиновник ведомства суперинтенданта финансов Барбена, благодаря своей пронырливости и усердию ставший чем-то вроде чиновника по особым поручениям при Марии Медичи. Его цели были просты, и он с нескрываемым цинизмом излагал их: ждать чего-то от королевы-матери не приходится, дни ее власти сочтены, надо только подтолкнуть ее к пропасти, а заговорщики получат почести и деньги. В качестве подчиненного Барбена он знал все планы и передвижения Кончино Кончини, всесильного маршала д’Анкра, чем и представлял особую ценность для заговорщиков.

Первоочередная цель действий – устранить маршала д’Анкра. Цель дерзкая и чрезвычайно опасная, которая будет стоить жизни всем участникам заговора в случае его провала. Сначала речь шла об его аресте и предании суду, но потом заговорщики пришли к выводу, что только полное устранение фаворита даст свободу действий королю. Ликвидацию маршала согласился взять на себя капитан гвардейцев Лувра де Витри, привлекший к исполнению этого плана нескольких военных.

Год 1617 начался для четы Кончини с дурного предзнаменования – 2 января скончалась их нежно любимая дочь Мария, которую они горько оплакивали. Леонора вновь принялась настаивать на отъезде из Франции, но супруг и слышать об этом не хотел. Похоже, он тоже ощущал какую-то угрозу, но не мог определить, откуда она проистекает, тем не менее усилил свою охрану. 17 апреля 1617 года Кончини приехал из Амьена в Париж. Он окружил себя охраной из двух сотен дворян и солдат и вел себя в отношении короля неприкрыто вызывающе: не снимал шляпу при встрече, едва приветствовал Людовика и вообще держался чрезвычайно надменно. Через неделю, 24 апреля, заговорщикам удалось привести в исполнение свой план: капитан де Витри убил Кончини, когда тот шел в Лувр по мосту, тремя выстрелами из пистолета, а пятеро его сторонников пронзили бездыханное тело шпагами. С трупа сорвали роскошную одежду и украшения; в кармане обнаружили векселя на сумму 1 миллион 975 тысяч ливров, которые передали королю. В прихожую покоев Людовика влился поток придворных, издававших радостные вопли. Король вышел им навстречу и вскричал:

– Большое спасибо! Большое спасибо вам! Теперь я – король!

Убийство вызвало такой шум, что одна из служанок королевы-матери побежала узнать, что же произошло и вернулась к Марии с ужасной вестью. Та ударилась в панику, заметалась с распущенными волосами по своему кабинету, заламывая руки. Она теперь поняла весь ужас своего положения, осознала, как напрасно проявляла излишнюю строгость к старшему сыну, позволяла слишком многое Кончини и Леоноре. Мария Медичи пришла в ужас от своего собственного провала.

Одним из первых приказов короля был снести деревянный крытый переход, связывавший покои его матери с особняком Кончини. Королева-мать немедленно послала к сыну своего конюшего передать желание поговорить с сыном. Тот прислал ответ, что слишком занят, приказал ей оставаться в своих покоях и больше не заниматься делами королевства, он возьмет эту обязанность лично на себя, а ей позднее сообщит место ее пребывания. Леонора, узнав о смерти мужа, хотела, чтобы Мария взяла ее под свою защиту, но та отказалась. Леонора вознамерилась бежать вместе со всеми своими драгоценностями, с которыми никогда не расставалась, но была арестована и отправлена в Бастилию. Драгоценности у нее отобрали и передали королю – впоследствии часть их он подарил Анне Австрийской, а часть – де Люиню.

Труп Кончини ночью кое-как захоронили в церкви Сен-Жермен-Локсерруа, но парижане прознали об этом и на другой день извлекли труп из могилы и протащили его по улицам, всячески издеваясь над ним, пока не разорвали его буквально в клочки. Кстати, после смерти Кончини был опровергнут бытовавший в народе миф о том, что он являлся любовником Марии Медичи. Вообще, во время проживания во Франции за Кончини не было замечено увлечений женщинами, а с женой он прекратил интимные отношения еще за четыре года до гибели. Оказалось, что у него была двусторонняя грыжа, он постоянно носил специальный бандаж, не позволявший ему заниматься любовью.

После государственного переворота Людовик щедро отблагодарил тех, кто осуществил этот дерзновенный акт. Де Витри получил титул герцога д’Алье и звание маршала, его брат – должность капитана гвардейцев, зять – должность коменданта Бастилии. Де Люинь также стал герцогом, получил в подарок замок Лезиньи-ан-Бри, крепость Пон-д’Арш, должность первого камергера королевской опочивальни, все имущество маршала д’Анкра (это при наличии законного наследника убитого Кончини, его сына, графа Анри де ла Пенна!). К тому же его назначили государственным советником, нечто вроде министра без портфеля. Один из его братьев получил титул герцога де Шольне, второй – герцога Люксембургского. Пружину заговора, Дежана, в соответствии с его желанием, назначили интендантом финансов.

Параллельно с раздачей наград раздавались наказания. Королева-мать была оправлена в ссылку в замок Блуа, причем ей не разрешили забрать с собой дочерей Кристину и Генриэтту-Марию. Леонору Галигаи судили, предъявив ей обвинение «в оскорблении ее величества», что приравнивалось к государственному преступлению, к которому позднее добавили обвинение в колдовстве. Конечно, этот процесс был предлогом для того, чтобы завладеть ее богатством. Напоминаем, что по брачному контракту супругам Кончини определялось раздельное владение имуществом, так что основная часть огромного состояния принадлежала Леоноре. Надо сказать, она защищалась очень продуманно и ловко. До самого конца она была уверена, что будет оправдана и выслана на родину. Но Людовик с самого начала был намерен уничтожить ее, и неудивительно, что ей вынесли смертный приговор. Правда, обвинение в колдовстве в приговор не включили, ибо парламент Парижа не был склонен выносить приговоры с лишением жизни именно на этом основании. Фаворитке поставили в вину злоупотребление королевской властью и растрату королевских средств. Когда его зачитали, по свидетельству венецианского посла, «она издала душераздирающий крик». 8 июля 1617 года Леонору Галигаи казнили на Гревской площади, а тело сожгли. По рукам тут же начали ходить памфлеты о чернокнижных художествах «французской Медеи», причем какой-то борзописец даже набрался смелости утверждать, что она сожительствовала с бесом по имени Рубико. Через пять лет, после улаживания всяких дипломатических формальностей, во Флоренцию направили специальное посольство для изъятия денег супругов Кончини в тамошних банках, причем удалось получить только часть. Подобные же трудности возникли в Антверпене и Риме; в концов концов деньги, помещенные в римском ломбарде, были переданы на нужды собора Святого Петра в Риме. Обобранный сын Кончини уехал во Флоренцию и вскоре скончался во время какой-то эпидемии.

Теперь Людовик каждодневно лично занимался управлением королевства, созывая Государственный совет. В качестве министров были привлечены старые кадры, друзья его отца, причем семидесятипятилетний Виллеруа служил еще при Карле IХ Валуа. Де Люиню не составляло труда манипулировать этими людьми, которые быстро получили прозвище «старцев». Людовик взял за правило внимательно выслушивать мнение членов Совета и выносить на их основе взвешенное решение. Он всегда вел себя чрезвычайно сдержанно, был немногословен и отличался чрезвычайным хладнокровием. Но он не мог побороть свою привязанность к де Люиню, и сокольничий забирал все большую и большую власть. Фактически период с 1617 до 1621 года считается «царствованием де Люиня».

Король был настолько привязан к фавориту, что не мог ни дня провести без него. По этикету ему надлежало дважды в день навещать супругу, Анну Австрийскую, но, быстрехонько отбыв эту повинность, он устремлялся к своему любимцу. Людовик поистине осыпал его титулами, должностями и материальными благами. В грамоте, согласно которой землям Майе даровался статус герцогства-пэрства, говорилось: «Поскольку услуги, оказанные мне сьёром де Люинем, заслуживают вечной памяти, я хотел бы также, чтобы вознаграждение за них имело вечный характер». Он пожелал выдать за него замуж одну из своих незаконнорожденных сестер, дочь Габриэль д’Эстре, мадмуазель де Вандом, но кичливая дочь Генриха IV отказалась вступать в брак с худородным дворянином. Тогда ему сосватали Мари де Роган-Монбазон, представительницу одной из родовитейших семей Франции, заносчивый девиз которой звучал настоящим вызовом: «Королем быть не могу, герцогом пренебрегаю. Я – Роган!»

Де Люинь подготовил своей невесте на свадьбу недурной подарок: так называемое «право табурета», т. е. сидеть в присутствии королевы, – такой чести обычно удостаивались только принцессы крови. Король и не мог предполагать, что впоследствии эта женщина станет герцогиней де Шеврёз, самым заклятым его врагом. Когда в январе 1621 года у де Люиня родился сын, Людовик находился в Кале и по такому случаю приказал устроить салют в двадцать один залп из всех пушек крепости этого города. Крестными родителями младенца стали король и королева-мать, а Анна Австрийская изъявила желание выступить в роли свахи, организовав сговор для будущего брака старшей дочери де Люиня с сыном герцога де Гиза, одного из родовитейших вельмож (оба дитяти только что вышли из младенческого возраста).

Естественно, такое возвышение незначительного придворного не могло не вызвать порицания окружающих. Его обвиняли в бездарности, амбициозности, корыстолюбии, неблагодарности, эгоизме, нелояльности, халатности, неразумности, поверхностном мышлении и заботе лишь о своих собственных интересах. Историки говорят о странном противоречии между королем, смелым, бесстрашным, истинным воином по своему складу, и фаворитом, боявшимся военных действий, всячески стремившимся избегать их. Де Люинь отнюдь не относился к числу бездарей: ему нельзя было отказать в проницательности, старательности, изворотливости, искусстве приспособляемости, мастерском умении дипломата обходить острые углы и препятствия. Просто в начале правления Людовика ХIII этих качеств было недостаточно для того, чтобы стоять у руля государственной машины. Управлял же фаворит с помощью, так сказать, теневого кабинета, состоявшего из участников дворцового переворота, лучшим из которых был все тот же Дежан, человек действительно незаурядных способностей. Однако неудовольствие придворных вызывало то, что Дежан, человек низкого происхождения, так и не освоил изысканные манеры, высказывался с грубоватой прямотой, проявлял излишнее усердие, защищая интересы государства. Посредственные и завистливые людишки стали добиваться его устранения, а Люинь не нашел в себе достаточно сил защитить его. Король назначил Дежана председателем счетной палаты губернии Дофинэ, сохранив за ним все его прежние должности. Там он и прослужил до своей смерти в 1645 году.

После того, как Людовик ХIII стал королем в полном смысле этого слова, народ Франции, папа римский, король испанский Филипп III, дипломаты всех дворов, аккредитованные в Париже, с нетерпением ожидали, что вот теперь-то он выполнит одну из самых первейших своих обязанностей: обеспечит династию наследником. Людовик каждый день наносил надлежащие по этикету визиты своей супруге, но ночевал у себя и постоянно проводил время с де Люинем. Итак, время шло, но никаких известий о беременности Анны Австрийской не поступало.

Папский нунций Бентивольо по настоянию понтифика, терпение которого начало истощаться, принялся оказывать давление на Людовика через его исповедника, отца Арну. Людовик честно признался святому отцу, что брачная ночь в Бордо не только закончилась полнейшим фиаско, но и вселила в него отвращение к женскому телу. Иезуит тщетно пытался увещевать своего духовного сына, внушал ему мысль о святости библейских заветов, долге перед отечеством, необходимости дать наследника короне. Людовик прямо заявил, что боится столкнуться с трудностями, превосходящими его силы. Как передавал духовник монарха, отец Арну, «в короле стыдливость преобладает над темпераментом. Он не ощущает никакого плотского стимула, дабы побороть стыд». Некоторые особы наивно полагали, что необходимо найти опытную в области сексуальных отношений даму, которая просветила бы короля в этом вопросе. Однако отец Арну заявил папскому нунцию, что король откажется совершить подобный грех, ибо «по этому деликатному предмету у короля хорошие и здоровые мысли».

Поскольку де Люинь возвысился до одной из наиболее видных особ королевства, его роль в управлении становилась все более очевидной. Как ярый сторонник католицизма, он был обязан крепить тройственный союз Парижа, Рима и Мадрида. Но эта ближайшая к королю особа побаивалась, так сказать, взять быка за рога и ребром поставить вопрос перед своим венценосным благодетелем, ибо боялась потерять свой фавор. Надо сказать, что с самого начала между ним и Анной Австрийской установились весьма уважительные отношения. Как и было свойственно де Люиню, он пустился в поиски обходных путей. В первую очередь он испробовал весьма оригинальный подход: попросил свою жену попытаться соблазнить короля.

Семнадцатилетнюю Мари, блистающую грешной красотой, свежую, полную сил, эта просьба ничуть не удивила: она быстро усвоила игривые, фривольные манеры подавляющего большинства придворных дам, их весьма вольные нравы, ей даже льстило, что ей доверили столь почетную и ответственную миссию. Уверенная в быстрой и легкой победе, она столь рьяно взялась за дело, что оскорбленная добродетельная Анна Австрийская регулярно разражалась рыданиями. В Риме и Мадриде вознегодовали по поводу столь безнравственной затеи, но король оказался неприступной крепостью. Когда Мари проявила уж слишком откровенную настойчивость, то буквально загнанный в угол Людовик заявил, что любит своих любовниц «выше пояса». Находчивая Мари не полезла за словом в карман и быстро отпарировала:

– Тогда они будут подпоясываться посреди бедер, как Гийом-пузан!

Король ни на йоту не изменил свое поведение. Тогда нунций Бентивольо предложил воспользоваться чьей-нибудь любовницей, чтобы лишить короля девственности. Посол Испании в Париже, герцог Монтелеоне, предложил Людовику, чтобы его жену обучили средствам соблазнить короля, но тот в негодовании отказался. Тогда герцог обратился к испанским придворным дамам королевы, прося их оказать помощь.

Как-то вечером, во время визита Людовика к супруге, они окружили его, умоляя остаться на ночь. Но чем больше они настаивали, тем больше упирался король, пока их настойчивость не перешла границы приличия. Тогда король просто бежал, осыпав дам напоследок оскорбительными словами.

Нунций сначала действовал через исповедника короля отца Арну, но видя, что смиренные увещевания святого отца не приносят результата, решил обратиться к де Люиню. Тот пообещал, что решительно возьмется за дело.

Тем временем Мари де Люинь стала близкой подругой Анны Австрийской. Им по семнадцать лет, они красивы, полны жизненных сил, и теперь в покоях королевы часто звучал их беззаботный смех. Королева простила ей попытку соблазнить ее мужа. Но Людовику не нравилось все то испанское, что царило в покоях королевы. Он как-то пожаловался по этому поводу де Люиню, что не может выносить звуков испанской речи. У фаворита возникла мысль: отправить все испанское окружение королевы обратно в Мадрид, о чем он и сообщил послу. Герцог Монтелеоне отнюдь не пришел в восторг от этого замысла, ибо среди испанцев было полно его осведомителей, но все-таки увидел здравое зерно в этом замысле и согласовал отправку испанской челяди с королем Филиппом III. В первых числах декабря 1618 года испанские фрейлины, духовники, лекари и камеристки были отправлены в Мадрид. Королеве оставили только одного исповедника, лекаря и старую горничную. Мари де Люинь назначили гофмейстериной королевы. Но до конца 1618 года так ничего и не произошло, хотя Людовик клятвенно пообещал исполнить свой супружеский долг.

В начале 1619 года в Лувре прошли большие торжества: вышла замуж за герцога Савойского родная сестра короля Кристина, и за герцога д’Эльбёфа – сводная сестра Людовика, Катрин-Генриэтта Вандомская. Нунций продолжал неотступно терзать отца Арну: когда же король исполнит свой долг? Отец Арну признался, что он истощил все свои аргументы. Нунций запросил аудиенцию у короля и напрямую поставил вопрос, не будет ли ему стыдно, когда его сестра родит наследника раньше, чем он даст Франции дофина? Король покраснел и заявил, что «не рассчитывает испытать подобный стыд».

19 января 1619 года Людовик подписал брачный контракт мадмуазель де Вандом. Вечером он отправился в брачные покои сводной сестры и провел там, согласно журналу Эроара, три часа. 23 января 1619 года венецианский посол Андреа Контарини сообщил в своей депеше: «…в среду, прежде чем герцог д’Эльбёф лег в постель со своей супругой мадмуазель де Вандом, король пожелал присутствовать значительную часть ночи на собственном ложе супругов, дабы узрить фактическое совершение супружества, каковое было повторено более одного раза, чему король великолепно аплодировал, проявляя при этом особое удовольствие… здесь полагают, что этот пример имеет огромное значение, дабы он проделал то же самое; еще говорят, что его сестра, мадмуазель де Вандом, пригласила его действовать следующими словами: „Государь, проделайте то же самое с королевой, и вы поступите хорошо“».

Однако на следующий день Людовик – редкий случай! – вообще не посетил королеву. Далее он каждый день наносил ей визиты согласно этикету, но не выразил ни малейшего желания остаться на ночь. Однако, по-видимому, де Люинь решил положить конец упорству нерешительного государя. 25 января, в одиннадцать часов вечера он явился в спальню Людовика и стал уговаривать его отправиться к королеве. Король упирался, пока не расплакался, но де Люинь настаивал, что ему пристало, наконец, вести себя как мужчине. Фаворит заставил его подняться с постели и потащил полуодетого за собой в спальню королевы. Там он снял с него ночную рубашку, поднял на руки, уложил в постель к королеве, вышел из спальни и запер за собой дверь на ключ.

Великое событие свершилось, и, как сообщал все тот же венецианец Контарини, «говорят, что король проявил себя молодцом. Этой ночью он воздал большие проявления любви и верности королеве и желает „делать детей“». Все дипломаты кинулись поздравлять де Люиня. После этого Эроар регулярно отмечает в своем журнале визиты короля к супруге.

10 февраля вышла замуж за герцога Савойского родная сестра короля, тринадцатилетняя Кристина, и король вновь присутствовал в спальне сестры при фактическом осуществлении брака, после чего отправился к королеве. С января 1619 года по декабрь 1621 года (смерть де Люиня) между супругами устанавливаются прочные интимные отношения, и одновременно промежутки между встречами Людовика с де Люинем становятся все более длительными. Фаворит же вовсю занимается обогащением себя и своей родни. Из Прованса прибыла истинная туча родственников, зачастую самая настоящая седьмая вода на киселе. Это было сущее нашествие, однако же каждый из его участников получил свой кусок от пирога, либо собственность, либо высокие должности и воинские звания. Обычно приводят высказывание Ришелье в его мемуарах: «Не было ни одного места во Франции, которое Люинь и его приверженцы не пытались бы купить, и если они не могли его приобрести, они захватывали его силой. Так они заполучили в собственность до восемнадцати наилучших укреплений, направляя подразделения во всех направлениях: полки в провинции, солдат в Венсенский лес; кампания за кампанией они получали гвардейские полки и даже легкая кавалерия короля стала принадлежать им. В конце концов, если бы всю Францию выставили на продажу, они бы купили ее за счет самой Франции». Де Люиня обуяла великая жадность, он подбирал все, что даровал ему король: должности, звания, ордена, деньги… Состояние казненной Леоноры Галигаи составляло около 15 миллионов ливров; по подсчетам историков, де Люинь всего за пять лет сумел набрать в два с лишним раза больше.

То ли потеряв чувство меры, то ли сочтя себя всемогущим, он начал требовать у Людовика новых милостей. Когда его земли в 1619 году получили статус герцогства-пэрства, де Люинь счел, что достоин звания рыцаря ордена Святого Духа, высшей награды французского королевства. Людовик согласился и возвел в это рыцарское звание помимо него еще 59 человек, которые все были друзьями фаворита. Венецианский посол описывал, как после обряда посвящения де Люинь расположился в помещении, соседствующим с часовней, и новоиспеченные рыцари один за другим подходили к нему с благодарностью…, «сие выглядело так, что они были обязаны за сие не королю, а ему». Не тогда ли зародилось в душе Людовика первое зерно зависти, самой сильной страсти этого помазанника Божия, к человеку, с которым он все еще был связан очень тесными узами?

Горечь французского общества вызвало то, что де Люинь поддержал династию Габсбургов в войнах против протестантов Богемии и Северной Германии (напоминаем, что во Франции проживало значительное количество протестантов-гугенотов). Когда в 1618 году началась эта Тридцатилетняя война, французы колебались, какую же из сторон поддержать. Традиционное соперничество с династией Габсбургов говорило в пользу вмешательства на стороне протестантов (таковым до перехода в католичество был король Генрих IV). Тут следует напомнить, что Людовик ХIII получил строгое католическое воспитание и был намерен поддержать императора Священной Римской империи Фердинанда II Габсбурга. Правда, де Люинь попытался сделать жест в сторону протестантов, предложив выдать сестру короля, принцессу Марию-Генриэтту, замуж за принца Уэльского, протестанта, сына английского короля Иакова I, однако не встретил понимания за Ла-Маншем. Постепенно против него накапливается недовольство, его считают неспособным, амбициозным, жадным, неблагодарным, эгоистичным, нелояльным королю. Папский нунций Корсини счел его «совершенно таким же неспособным для управления дел, как и его предшественник Кончини. Он неразумен (в своих высказываниях), непоследователен, некомпетентен…». Еще более жестко высказался венецианский посол Контарини: «Необходимо снабдить сведениями и обучить де Люиня, поскольку у него нет никакого представления об управлении государством. Думаю, что я не совершил ошибки, беседуя с ним с той вольностью, которую я осмелился взять на себя, тем более что он обладает чрезвычайно редкостной наивностью и принимает все за чистую монету».

Между тем Мария Медичи вела в замке Блуа образ жизни, далекий от праведного, занимаясь всяческого рода подрывной деятельностью и превратив свой двор в натуральный рассадник крамолы. В ночь с 21 на 22 февраля 1619 года она, невзирая на свою тучность, с помощью веревочной лестницы бежала из замка и деятельно занялась формированием армии для ведения военных действий против сына. Людовик, в конце концов, был вынужден примириться с ней, подписав 30 апреля Ангулемский договор и уступив ей города Ангулем и Шинон, но не позволив ей вернуться в Государственный совет. Такое ущемление власти оскорбило королеву-мать, и в 1620 году, объединив вокруг себя недовольную феодальную знать, она развязала-таки гражданскую войну против сына. Теперь Людовику представилась грозная, но блестящая возможность доказать, что он действительно стал королем. 7 апреля 1620 года вооруженные силы под его командованием разбили воинство Марии в битве при Понт-де-Се. При этом следует учитывать, что Людовик в первый раз увидел свою армию и в первый раз командовал ею в полных боевых доспехах. Он действительно почувствовал себя настоящим победоносным королем!

10 августа был подписан мирный договор в Анжере, а 13-го состоялось второе примирение сына с матерью – безусловное достижение новой звезды во французской политике, Армана дю Плесси де Ришелье, епископа Люсонского. Из-за боязни ее нового участия в заговорах, сын позволил Марии Медичи вернуться в Париж. Ей выделили 300 000 ливров на уплату ее долгов, и она обязалась жить в добрых отношениях со своим сыном. Примирение прошло в ледяной атмосфере, Анна Австрийская, теперь правящая королева, не выказала своей свекрови никакой теплоты, за что та безо всякого стеснения во весь голос осыпала невестку по-итальянски всяческими проклятиями. Медовый месяц между супругами все еще продолжался, и Анна считала, что обладает полной властью над Людовиком. Однако этой семейной идиллии в конце 1619 года судьба нанесла жестокий удар: у королевы случился выкидыш после того, как она во время прогулки неосмотрительно решила перепрыгнуть через канавку. Супруги тяжело переживали это несчастье, ибо рождение наследника представляло собой дело государственной важности. Свекровь также поставила это событие в упрек невестке и занялась достраиванием своего Люксембургского дворца, проект которого сочетал французские традиции планировки дворцов с родной ее сердцу отделкой фасада рустом, в духе зданий родной Флоренции. Строительство велось с размахом: во дворце были предусмотрены две огромных картинных галереи, одна из которых предназначалась для цикла в 24 картины на аллегорическую тему «Триумф Марии Медичи», а вторая – для подобного же цикла «Триумф короля Генриха IV». Для написания полотен заказ был сделан уже приобретшему к тому времени европейскую славу художнику П.-П. Рубенсу. К сожалению, ввиду ряда причин был выполнен только цикл, посвященный королеве-матери, превратившейся во вздорную расплывшуюся матрону.

В 1620 году Людовик совершил поход в провинцию Беарн, которая, вместе с королевством Наваррой, была вотчиной его покойного отца и до сих пор объединение этих суверенных государств с Францией было, собственно говоря, теоретическим. Людовик был намерен сделать его фактическим и ввести католичество как государственную религию. В результате гугеноты в других провинциях восстали против короля, объединившись в движение, во главе которого стали герцог Анри де Роган и его брат, граф Бенжамен де Субиз. Король начал предпринимать действия по подавлению наиболее яростных очагов сопротивления.