Особенности парламентских выборов в Альбионе

Выборы парламента проходили в накаленной атмосфере воинственных настроений, достигших своего пика, и оголтелого антикатолицизма. Надо сказать, что никто не смог изобразить это всегда существенное и бурное событие в жизни английского общества лучше саркастической кисти и гравировальной иглы выдающегося художника Уильяма Хогарта (1697–1764). Хотя серия картин и гравюр, посвященная выборам в парламент, создавалась им чуть ли не веком позже описываемых событий, особых изменений не произошло, несмотря на случившиеся тем временем революцию, изгнание Стюартов и их реставрацию на троне, «Славную революцию», появление закона о проведении выборов каждые три года и воцарении в королевстве Ганноверской династии. Точно так же кипела нещадная битва за голоса, причем в ход шли любые средства, естественно, наиболее низкопробные и зачастую просто-напросто гнусные. Если в многочисленных городках еще существовали разнообразные правила, подлежавшие соблюдению для получения права голоса, то в графствах таким правом обладали все владельцы полной земельной собственности, приносившей чистый годовой доход (т. е. за вычетом всех налогов и сборов) в размере 40 шиллингов. Из-за сильной инфляции право голоса обретали все больше и больше мужчин среднего достатка. По разным подсчетам историков, перед гражданской войной правом голоса обладали от 27 до 40 % взрослых мужчин. Вот за их-то голоса и шла самая отчаянная борьба.

Разумеется, рекой лились горячительные напитки, иногда к ним особо щедрый кандидат присовокуплял и закуску. Как высказался один шляпных дел мастер, «на каждых выборах я неделю хожу пьяным и не буду голосовать за человека, который не напоит меня». Важную роль играла доставка к местам проведения голосования, ибо дороги в те времена в Англии пребывали в, мягко говоря, неважном состоянии. Некоторые избиратели безропотно поддерживали кандидатов, выставленных местным сквайром или богачом. Землевладельцы грозили фермерам лишением права аренды, мэры городков – потерей домов, лицензий и даже гражданства. Так что в период выборов вся Британия натуральным образом кипела, и пена на этом вареве плавала самая грязная, которую только можно было себе представить.

Но все эти недобросовестные уловки относились к области низменной материи, а устремления герцога Бекингема воспаряли в самые высокие сферы. 14 января он созвал Государственный совет, на котором выставил свое предложение: считать поводом для объявления войны отказ испанцев содействовать в возврате княжества Пфальцского зятю короля и немедленно начать боевые действия. Принц Уэльский пламенно поддержал фаворита, но министры, понимая губительные последствия таких действий и неизменность настроя своего короля-миротворца, проявили чрезвычайную осторожность.

Один из них осмелился спросить принца, ставил ли он условием заключения испанского брака возвращение княжества своего зятя. Принц вначале пролепетал нечто невразумительное, но быстро взял себя в руки и заявил, что речь идет о такой дипломатической переписке, секрет которой король отказывается раскрывать, а он сам более и слышать не желает об инфанте. Тут весьма не к месту высказался Лайонел Крэнфилд, эрл Миддлсекс, лорд-казначей, который весьма успешно навел порядок в истощенных финансах королевства. По его мнению, наследнику трона надлежало подчинить свои вкусы всеобщему благу и чести королевства. Карл вышел из себя и резко осадил слишком ретивого радетеля интересов государства:

– Занимайтесь, пожалуйста, своими товарами, ибо вам не пристало быть судьей в вопросах чести!

Вопрос был поставлен на голосование, «за» высказались только Бекингем, Конуэй и граф Карлайл. Прочие воздержались до получения дополнительных сведений.

Взбешенный герцог продолжал давить на короля, ему вторил принц Карл. На открытии парламентской сессии король промямлил нечто о своем вечном желании сохранить мир и просил присутствующих быть снисходительными к нему. Бразды правления выпали у него из рук и их подхватил герцог Бекингем.

Облаченный в роскошные одежды фаворит, олицетворявший своей единственной персоной короля, принца и государство, вместе взятых, произнес впечатляющую речь, образец красноречия и лукавства, на всеобщем собрании членов обеих палат в королевском дворце. В этой гневной филиппике он обличил непорядочность испанцев, в первую очередь графа Оливареса, а все английские ошибки свалил на лорда Бристля. Себя же он выставил спасителем принца от роковой западни, ибо испанцы намеревались бросить Карла «в темный колодец папизма», совершенно не помышляя ни освободить княжество Пфальцское, ни заключить брак. Доказательством тому послужило письмо Филиппа IV, показанное Оливаресом Бекингему. В завершение он вопросил, обратившись к собравшимся, должен ли его величество оставаться связанным по рукам и ногам своими договорами с Испанией или опираться на собственные силы и подняться, в конце концов, на ноги?

Нетрудно догадаться, каков был исход этого расчетливого маневра – герцог стал идолом англичан, спасителем отечества.

Полномочный посол Испании дон Карлос Колома и чрезвычайный посол Инохоза внесли свой вклад в раздувание популярности Бекингема весьма странным образом, потребовав у короля Иакова казнить герцога. Именно такая участь ожидала бы в Испании любого, кто осмелился оскорбить монарха подобным образом, как это сделал герцог.

27 февраля на заседании парламента его членов призвали совместно вынести решение по речи фаворита и жалобе испанских послов. Присутствующие одобрили речь и отказали в удовлетворении жалобы. Сэр Эдвард Коук, один из столпов парламента, провозгласил:

– Никогда ни один человек не имел больших заслуг перед королем и своей страной!

Но также никогда худородный дворянин, даже ставший фаворитом короля, не возносился так высоко, подчинив себе не только монарха, но и народ Англии, Шотландии и Ирландии.

Однако же, деньги на военные действия выделял парламент, а народ в палате общин собрался прижимистый. Во-первых, было выделено всего триста тысяч фунтов при условии, что будут расторгнуты договоры с Испанией и учреждена комиссия, которая будет следить за тем, чтобы оные средства тратились исключительно на военные нужды.

Иаков никак не мог решиться сделать последний шаг по расторжению договоров с испанцами. Это в очередной раз взбесило фаворита, который не стал миндальничать со стариком и написал ему:

«Ежели вы продолжите лавировать между Испанией и вашими подданными, чтобы получить личную выгоду от обеих сторон, будьте уверены, что вы не получите ее ни от одной, ни от других».

Договоры были расторгнуты 23 марта, причем чернь зашвыряла посольство Испании камнями. Когда 29 марта из Мадрида прибыл отец Лафуэнте, духовник Гондомара, ядовитые языки тут же высказались, что он приехал причастить почившие договоры.

На самом деле перед ним стояла задача сделать последнюю попытку спасти англо-испанский союз, погубив репутацию фаворита в глазах короля. Во время его путешествия близ Амьена его карету остановили вооруженные люди с наклеенными бородами, обыскали его багаж и украли все бумаги, включая верительные грамоты и письмо Филиппа IV королю Иакову. Как это ни покажется странным, лиходеи не тронули ни пожитки святого отца, ни деньги. Лафуенте ничуть не усомнился в том, что стал жертвой происков Бекингема.

Оплеванным испанским послам удалось усыпить бдительность фаворита и принца и добиться тайной встречи секретаря посла дона Франсиско Каронделета с Иаковом I. Тот в самых колоритных красках расписал неподобающее поведение Бекингема в Испании и открыл ему глаза на то, что король стал оружием в руках авантюриста. Он поведал ему, что герцог питает такую ненависть к католическому королю, что, буде Иаков откажется начать войну, Бекингем не остановится перед тем, чтобы свергнуть своего благодетеля в пользу принца Уэльского. К тому же герцог непорядочно вел себя и по отношению к принцу, намереваясь выдать свою дочь замуж за сына курфюрста Пфальцского и посредством второго переворота обеспечить себе в один прекрасный день право претендовать на английский трон.

Потрясенный Иаков пролепетал, что, похоже, Бекингем действительно стал жертвой «неведомого числа дьяволов». Однако он потребовал доказательств, которых, естественно, у Каронделета не было. Тем не менее эти обвинения заронили серьезные сомнения в сверхчувствительную душу короля. Вскоре его окружение почувствовало, что доверие монарха к любимцу упало настолько, что, когда Бекингем собирался сесть в его карету, его величество дал понять, что общество фаворита ему нежелательно. Герцог велел подать себе коня, но не смог сдержать слез и попросил повелителя раскрыть, чем же он так огорчил его. Король вздохнул и назвал себя несчастнейшим в мире созданием, ибо против него поднялись те, которых он более всего любит, и подкрепил это также невольно покатившимися из его очей слезами.

Эти нездоровые признаки ослабления монаршей любви к фавориту переполошили Уильямса, творца брака герцога Бекингема. Он сделал блестящую карьеру, получив должность лорда-хранителя печати, и, естественно, был кровно заинтересован в благополучии своего покровителя. Нынешний вельможа с прошлым теолога теперь решительно переключился на более приземленные сферы, в частности, имел обыкновение весьма прозаически высказываться, что «невозможно быть государственным деятелем, не имея много денег». На основе доносов предусмотрительно созданной им широкой сети осведомителей Уильямс без труда предположил, что подкоп под Бекингема ведется со стороны испанского посольства. Один из состоявших на его жаловании красавчиков получил задание соблазнить любовницу дона Каронделета. По-видимому, дама была совершенно неспособна хранить тайны, и вскоре был арестован английский католический священник, который не имел отношения к проискам испанцев, но был чрезвычайно близким другом дона Франсиско. Как и рассчитывал лорд-хранитель печати, секретарь посольства явился к нему с просьбой освободить невинного человека. Уильямс предложил сделку: освобожденный священник будет выслан на континент, а Каронделет передаст копию записки, составленной против герцога.

Получив записку, Уильямс изучил все пункты обвинений испанцев и убил целую ночь на то, чтобы пункт за пунктом разбить доводы интриганов. Ему это не стоило большого труда: записка изобиловала, наряду с несколькими правдивыми претензиями, множеством чисто клеветнических утверждений. Уильямс передал свой труд королю через принца Уэльского, причем просил его не раскрывать своего участия в этой истории.

Но герцог, не привыкший к такому обращению со стороны короля, был вне себя и засыпал «дорогого папочку» письмами с угрозами и оскорблениями:

«…Я раскрою парламенту, как вы помыкали мной, как не могли назначить день, чтобы выслушать его [парламента] представителей, ибо тогда из-за послеполуденной поездки по сельской местности вы ужасно простудились…; но я не буду скрывать от них, что, невзирая на эту простуду, вы были в состоянии переговорить с агентами короля Испании… Я молю Господа, чтобы, наконец, он сниспослал вам благоразумие, в противном случае даже моя жена и дети не утешат меня, тем более что меня подозревают в направлении моего взора скорее к восходящему солнцу, нежели к творцу моей судьбы…»

Раздираемый внутренними противоречиями, Иаков не нашел в себе сил отказать в аудиенции молодым людям, вина которых тянула на государственное преступление. Карл передал ему записку Уильямса. Король неспешно и тщательно изучил сей труд и раскрыл объятия блудным сынам:

– Я огорчен, что обидел своих детей и проявил склонность внимать речам предателей. Ваша невиновность блистает подобно солнцу в полдень.

Все обнялись и разрыдались слезами радости. С того примечательного дня ничто и никто не смогло вытеснить герцога из сердца его повелителя. Облитым презрением монарха, потерявшим репутацию испанским дипломатам пришлось срочно покинуть Англию.

Козлом отпущения за все шарахания и просчеты в области англо-испанской дипломатии стал отставной посол лорд Бристль. Король отказался принять его по возвращении в Англию, пока тот не предстанет перед комиссией по расследованию его деятельности. Комиссия обошлась с послом очень сурово, но, невзирая на стремление ублажить фаворита, должна была признать его невиновность. Король изъявил готовность дать ему вожделенную аудиенцию, но Бекингем лег костьми, чтобы не допустить этой встречи. Он так осаждал короля всеми доступными ему уловками, что тот предложил Бристлю кончить эту историю миром, если лорд согласится добровольно уйти в отставку. Не видевший за собой никакой вины посол отказался. Это настолько рассердило Иакова, что он сначала хотел отправить того в Тауэр, но, по размышлении, убоялся взрыва негодования общественного мнения. В конце концов, послу было предписано отправиться в изгнание в его особняк в Шербурне, так и не получив личной встречи с монархом. Принц Карл сохранил неприязнь к Бристлю; став королем, он запретил ему присутствовать на церемонии коронации, вычеркнул его из списка тайных советников и даже пытался запретить ему участвовать в заседаниях палаты лордов. Это весьма скандализовало общество и внесло свой вклад в недовольство дворянства Стюартами, за которое ему пришлось заплатить своей головой.

Герцог Бекингем не побоялся покуситься и на такую мощную фигуру, как лорд-казначей Крэнфилд, чье смещение грозило разрушением финансов королевства. Выступление против войны с Испанией дорого обошлось Крэнфилду: поскольку король проявил полную несгибаемость, Бекингем натравил на лорда-казначея парламент, невзлюбивший его за наведение строжайшей экономии во всех областях.

Король будто бы пришел в отчаяние и предсказывал своим «возлюбленным деткам», что они потом горько пожалеют об ослаблении финансового состояния короны и о том, что из-за стремления к войне подрубают сук, на котором сидят.

Герцогу же без особого труда удалось запустить процедуру «импичмента» – отстранения от должности, – мстительные парламентарии заставили Крэнфилда сполна испить чашу унижения и крушения всего, что он с такой любовью создавал. Его обвинили в коррупции, лишили всех должностей, приговорили к разорительному штрафу и тюремному заключению. Единственно, что мог сделать для него король, так это в 1626 году, когда страсти несколько улеглись, простить его и освободить из заключения, но остаток своих дней Крэнфилд провел не у дел, хотя членство его в парламенте было восстановлено. Зато этот успех окрылил парламент и уверил палату общин в ее всемогуществе. К великому огорчению Бекингема, ее члены не горели особым желанием затевать войну с Испанией, зато им не терпелось выступить в крестовый поход против католиков внутри королевства. Они чуть ли не единогласно проголосовали за соответствующий закон, но у короля еще хватило сил отказаться подписать его.

Тем временем неспешно, со многими препятствиями, но шла к своему завершению история с женитьбой принца Карла на французской принцессе Генриэтте-Марии. Младшая дочь Генриха IV и Марии Медичи родилась в 1609 году и отличалась чрезвычайным сходством со своим отцом. Это было прелестное дитя с темными локонами и карими глазами, очень живое и импульсивное. Ее обучали вместе с братом Гастоном, но она дополнительно получала уроки по религии от почтенной матери Мадлен, кармелитки, поскольку Мария Медичи придавала большое значение духовному воспитанию дочери. Ее также выучили верховой езде и искусству танцев, причем у принцессы развилась особая любовь к театру. Генриэтта была невелика ростом, но это совершенно не портило ее, тем более что Карл сам был невысок. Английские дипломаты подогревали интерес королевской семьи в отечестве своими отчетами, расписывая достоинства принцессы, «прекраснейшей девицы Франции и нежнейшего создания в мире». Как уже упоминалось выше, в ноябре 1624 года был подписан брачный контракт, но папа Урбан VIII упрямо тянул волокиту с выдачей разрешения на брак, не видя у англичан стремления положить конец преследованию католиков. Тут лопнуло терпение у Марии Медичи: она заявила, что, несмотря на свое высочайшее уважение к институту церкви, обойдется без разрешения, как это сделала в свое время ее дальняя родственница Катарина Медичи, выдав дочь Маргариту за гугенота Генриха Наваррского. Такое смелое заявление верной дочери церкви поколебало упорство Урбана VIII, и в январе 1625 года разрешение было получено.

Историки находят немало подтверждений тому, что будто бы сам Иаков I видел, в какую пропасть он ввергает королевство, давая согласие на этот брак, ибо католическая женитьба сына становилась пропастью, которая разверзалась между правящей династией и подданными королевства самого разного ранга. Именно в ней закладывались частичные причины и революции 1640 года, и «Славной революции» 1688 года с падением монарха-католика Иакова II. Но стареющий и больной Иаков уже был не в состоянии совершать какие-нибудь действия на благо королевства, его в этой жизни поддерживала единственная страсть к своему обожаемому Стини. Обычно в доказательство этому приводится следующее письмо:

«Мое единственное нежное и дорогое дитя!

Хотя вы пожелали, чтобы я ответил вам вчера, я написал бы вам еще тем вечером, если бы при выходе из парка на меня не напала такая сонливость, что мне пришлось присесть и соснуть полчаса в своем кресле. Поскольку я не могу быть спокоен, не отправив вам сие письмо, моля Бога, чтобы я мог иметь радостную и мирную встречу с вами и чтобы мы в сие Рождество заключили бы новый брак, навеки нерасторжимый. Ибо я желаю оставаться на сем свете только ради вас. Я бы желал скорее быть изгнанным с вами в любой уголок земли, нежели вести без вас горестную жизнь вдовца. Итак, да благослови Господь вас, мое нежное дитя и супруга, и додаждь мне, чтобы вы всегда были утешением вашего дорогого папочки и супруга.

Король Иаков».

В ответ он получил столь же исполненные нежности строки от Бекингема, усиленно разрушавшего основы правления государством, на создание которых король положил всю свою жизнь:

«…Я настолько люблю вашу особу, и у меня столько причин обожать ваши свойства – самые многочисленные, которые когда-либо были соединены в одном человеке, – что, ежели бы ваш народ совместно со всем миром находились бы на одной стороне, а вы, один-единственный, – на другой, я бы без сомнения, с целью нравиться и повиноваться вам, отринул бы их, пренебрег бы ими. И сие будет моей вечной гордостью».